5. Бедное тело - ЧЕЛОВЕК-ОРКЕСТР. Микроструктура общения- Кроль Л.М., Михайлова Е.Л.

Сама мысль об участии тела в общении, особенно деловом, часто воспринимается как несколько экзотическая и даже не совсем приличная. Тело большинства людей так запущено, заброшено, ему отводятся такие невыигрышные роли: быть "начинкой" одежды (к которой проявляют гораздо больше внимания), отправлять естественные функции, служить ис­точником беспокойства о физическом здоровье, лишнем весе и т.п., постоянно подвергаться критическому сравнению с при­нятыми на сегодняшний день эталонами, в лучшем случае – получать небольшие порции дополнительных радостей от спорта, танцев, морской воды или банного веника...

Даже люди, обладающие изрядным опытом общения и в этом весьма преуспевшие, часто ведут себя в отношении собст­венного тела так, как будто это реквизит фотографа (джигит в черкеске на фоне Кавказских гор и прорезь для лица клиента или еще что-нибудь, столь же статичное и "костюмное"). Выразительность, подвижность, много ее или мало, концентриру­ется в лице, отчасти – в кистях рук, а все прочее как бы "вымирает". Но только "как бы"... "Не было незначительных, ничтожных частей тела: они жили. Жизнь стояла на лицах, как на циферблатах, легко читаемая, вся целиком показывающая время, – в телах она была более разрозненной, более великой, таинственной и вечной. Здесь она не притворялась, здесь она шла, у небрежных – небрежная, у гордых – гордая; сходя со сцены лица, она снимала маску и стояла, как была, за кулиса­ми одежды". Это Рильке пишет о Родене. Проблема та же, но какое уважение, какая серьезная, творческая любовь к этому "заброшенному телу"; не разоблачение, но открытие...

В обыденном общении тело часто невольно рассматривается как "подставка для головы" – а ведь оно на самом деле никуда не девается и продолжает жить своей жизнью, только – в наказание за невнимание и небрежение – эта непризнанная жизнь довольно коварна, а для заинтересованного наблюдате­ля особенно дорога тем, что не контролируется сознанием и, стало быть, может предоставить такую информацию, которую впрямую не получить. Зигмунд Фрейд предупреждает: "Ибо имеющий глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, может убедиться: ни один смертный не способен сохранить ничего в секрете. Если запечатаны его уста, проболтаются кончики пальцев, и измена просочится сквозь малейшие поры его тела ".

Что "говорят" глаза или даже кончики пальцев – не но­вость; но именно в силу меньшей "подотчетности" в роли до­носчика скорее выступит колено, спина или... ну, скажем, спина, утратившая свое гордое название. Последнее утвержде­ние вполне буквально и вовсе не преувеличено.

Обратите внимание на то, как по-разному уса­живаются на стуле человек, предвкушающий при­ятную неторопливую беседу и, скажем, раздражен­ный посетитель, пришедший куда-нибудь "качать права" и принимающий предложение сесть почти с неохотой; первый устраивается в два-три приема; умащивается, добавляя себе удобства каждым пе­ремещением на стуле; мышцы его бедер и ягодиц не напряжены, посадка глубокая, центр тяжести на­ходится довольно низко, вся поза рассчитана на продолжительное существование без дискомфорта и, возможно, без изменений ("век бы так сидел"). Все это "сигналит" и самому сидящему, и партнеру по общению о том, что времени впереди достаточно, а никаких неприятных неожиданностей не предпо­лагается. Второй садится жестко, как бы не доверяя этому стулу всего своего веса и сохраняя некоторое напряжение в ногах и той части тела, которой по­священ пример. Если предложение сесть действи­тельно принято с неохотой, настороженно, то не­словесное сообщение может быть переведено при­мерно следующим образом: я, так и быть, сяду, но бдительности не теряю, не надейтесь: вы меня не расслабите своей любезностью.

Кстати, для создания атмосферы внимательного слушания, при котором партнера обычно не торопят, обязательно нужно самому сидеть удобно – походить больше на первый описан­ный вариант, чем на второй. По незначительным косвенным признакам, наблюдаемым даже у человека, наглухо скрытого массивным столом чуть ли не до ушей, сидение "на краешке" или "на иголках" прекрасно распознается. Поэтому не удиви­тельно, что в список поведенческих проявлений, помогающих создать в момент общения доброжелательную, спокойную ат­мосферу, в некоторых руководствах включается такое, на пер­вый взгляд, экзотическое условие, как "свободный, мышечно не закрепощенный таз".

Про человека, который посреди благодушного, непринужденного общения и по контрасту со своим покоем и уверенностью неожиданно застигнут со­общением, резко меняющим его роль, ситуацию, общую атмосферу, не зря говорят: "он так и подско­чил на стуле". Если рассмотреть этот "подскок" крупным планом, то, скорее всего, окажется, что маленькое, но резкое движение сидящего вверх выполняется, прежде всего, мышцами яго­диц: "не рассиживаться, собраться, мало ли что". Другой часто встречающийся эквивалент диском­форта с оттенком, скорее, безысходного раздражения – неосознанное покачивание на стуле; бывает оно и в совершенно "конспиративном" варианте, когда в нестерпимо скучной и неприятной ситуации (заседание, совещание, пятиминутка, планерка и другие учрежденческие пытки) сидящий слуша­тель-жертва время от времени напрягает мышцы бедер и ягодиц, как бы собираясь встать, то есть мышечно опережая желанный финал, репетируя его.

Итак, тело посылает постоянные сигналы самому человеку (который почему-то считает его своей собственностью) и окру­жающим. О чем еще может оно сообщать?

"Как бы хорошо мы ни были приспособлены к жизни, каж­дый из нас до какой-то степени отмечен печатью своих нераз­решенных конфликтов, зафиксированных в теле или хотя бы в каких-то его частях. Оно может все время отклоняться назад, как если бы мы постоянно чего-то избегали, стараясь держать­ся от "этого" подальше. Может всегда быть подано вперед в движении вечного вызова и атаки. Все наше физическое суще­ство может никнуть под давлением силы тяжести – а может своим видом отрицать земное притяжение, стараясь оторвать­ся от опоры и стремясь вверх. Тело может лениво брести по жизни, осторожно пробираться или яростно на нее наскаки­вать. Мы видим то поникшие плечи, то грудь колесом, то голо­ву в решительном наклоне; видим натянутые спины, или сжа­тые кулаки, или намертво запертые шеи, или ... или ... Ноги могут тащиться и подпрыгивать, ступать будто по гвоздям – и по натянутому канату, а то и вязнуть в болоте. Куда ни посмот­ри, мы окружены хвастливо выставленными на обозрение ко­ленками, нервными пальцами, выбивающими дробь, мучи­тельно переплетенными лодыжками, упрямо вросшими в пол ступнями, вечно целомудренными стиснутыми бедрами, бес­помощными шеями, подставленными для заклания, угрожаю­ще поигрывающими плечами". Это – еще один отрывок из чудесной книги T.Schoop, посвященной возможностям воздей­ствия движения на психическое состояние человека. При чте­нии возникает иллюзия "выключенного звука", как если бы мы вдруг оказались перед необходимостью судить о людях, их отношениях и проблемах только по движениям, позам, пластическим привычкам. Но дело в том, что мы и в жизни во многом опираемся именно на эти источники информации – только в отличие от проницательного взгляда профессионала наши наблюдения не столь тонки и носят гораздо менее осоз­нанный характер.

Наиболее изученным является набор коммуникативных пантомимических реакций, выражающих отношение к парт­неру. Известно, что самые общие тенденции этого отношения (приближение и избегание, открытость и закрытость, желание доминировать или подчиняться) передаются пантомимически довольно точно и, как правило, считываются партнером (обыч­но как смутное впечатление, источник которого люди опреде­лить затрудняются, но которому тем не менее доверяют).

Так, различные способы строить свою позу как закрытую (скрещенные на груди руки, сплетенные в замок пальцы, фик­сирующие колено сидящего "нога на ногу"; упертые в колени локти и т.д.) соответствуют и внутренней закрытости в контак­те. Тот же смысл может иметь разворот в полупрофиль или боком, когда самой близкой к партнеру точкой становится локоть или плечо. "Сворачиваясь в клубок", человек оставля­ет обращенными к окружающим наиболее жесткие, неуязви­мые части тела – те, которыми можно обороняться и нападать, хотя ни о какой физической агрессии со стороны партнера и речи быть не может.

Если чувство комфорта и доверие возрастают, "еж" начинает разворачиваться: вот появилась од­на жестикулирующая рука, хотя локоть еще жест­ко "смотрит в сторону"; вот немного обозначилась передняя поверхность шеи, голова перестала втяги­ваться в плечи; вторая рука еще держит неподвиж­ное колено, но хватка как будто стала помягче... Вот человек вдохнул и выдохнул чуть глубже – это было невозможно, пока он был "завязан узлом", – немного распрямился; отпустил напряженные мышцы брюшного пресса; нога переместилась на полу на несколько сантиметров и уже не выглядит поджатой под себя...

Рисунок и последовательность "наложения замков" и их снятия очень индивидуальны. Не у всех и не всегда внутренний уход от общения "помечен крестами" так явно, как в нашем примере. Все движения закрытия, отгораживания могут быть (и чаще всего бывают) совершены не в полном объеме: немного съежились плечи, закрылась ладонь; небольшой поворот кор­пуса от собеседника; лицо остается вполне внимательным, "слушающим" – этого достаточно. Бывает, что отстранение и частичный уход от контакта происходит иначе, сообщение пе­редается другими средствами и по-другому окрашено.

Корпус сидящего распрямляется, плечи разво­рачиваются, как если бы он, не сходя с места, уве­личил дистанцию; для верхней половины его тела она и в самом деле увеличивается. Голова еле за­метно поворачивается и откидывается назад, при этом взгляд получает новое направление; как бы сверху и чуть сбоку, независимо от соотношений высоты (роста) говорящих. Руки могут не сплетать­ся, а напротив, слегка застыть в каком-то нейтраль­ном жесте – кисть напряжена и отогнута, положе­ние ладони соответствует "реплике в сторону", то есть жест направлен как бы немного неточно, мимо партнера. Вся поза безупречна с точки зрения фор­мального соответствия роли внимательного слуша­теля: она открыта, есть и визуальный контакт, мо­гут быть и короткие, вежливые кивки – скорее, с акцентом не на наклоне, а при выпрямлении шеи, "кивки вверх". Эта лояльность мало кого может обмануть.

В описанных вариантах общее только то, что оба служат уменьшению интенсивности контакта; "сообщения" для парт­нера сходны по эмоциональному знаку, но существенно отли­чаются по окраске. Еще один распространенный способ дистанцирования включает как ни странно, максимальное мышечное расслабление: обычно принято считать, что негативное отно­шение к чему-то или кому-то непременно напрягает, но ока­залось, что расслабление тоже может неплохо выражать неу­довольствие и служить защитой в ситуации не совсем приятного общения. Оно позволяет уменьшить количество собствен­ных коммуникативных реакций, что само по себе дает и ощу­щение безопасности, и негативное подкрепление действиям партнера. Этот способ минимизации контакта напоминает умение некоторых животных притворяться мертвыми.

Видимо, три рассмотренных варианта реализации "закры­той" установки в общении будут соответствовать принципи­ально разным способам решения тремя непохожими людьми проблемы партнера по общению как "нежеланного гостя": пер­вый его терпит и мучается, второй не пускает дальше порога, а третий, как бы засыпающий в его присутствии, объявляет тем самым, что "хозяина нет дома". Сами по себе все эти (и многие другие) способы не хороши и не плохи, каждый из них может быть на свой лад эффективен – вопрос лишь в гибкости и ситуативной адекватности, отсутствии закрепления только такой реакции на все случаи жизни.

Обратимся вновь к наблюдениям T.Schoop: "Управляться с противоречивыми чувствами и их выражением нелегко. Мно­гие из нас не пользуются всем спектром своей выразительности

– как если бы мы однажды выбрали какой-то основной способ переживания, какую-то главную эмоциональную окраску по­ведения. В свое время она, видимо, служила важной цели или помогала удовлетворять сильную внутреннюю потребность, теперь же запечатывает выход другим реакциям и оттенкам поведения, как будто они портят целостность невольно избран­ного образа. Эта "выпрямленная" роль может быть угадана в любой момент, но особенно видим такой упростивший сам себя человек на публике. В любом месте, где собрались знакомые между собой люди, Душа Общества появляется пружинистым шагом; он производит массу шума, приветствует всех подряд

– склоняется к рукам пожилых дам, кого-то хлопает по спине, кого-то хватает в охапку, энергично встряхивает чьи-то руки

– в общем втягивает всех в водоворот этакого добродушного насилия. Еще бывает Мученик: дверь медленно открывается и впускает человека, а на нем написано, что его грудь следует пронзить кинжалом, протянутую руку вырвать с мясом; спина его создана для побоев, лицо – для оплеух, и весь он полон такого тихого экстаза самоуничтожения и страдания. Ну и, конечно, там будет Нескладеха, Ломовая Лошадь, Милашка, Сноб, Гремучая Змея, Ходячий Анекдот и все, кого еще не хватает для парада однобоких ролей".

За подобной – чрезмерной – характерностью двигатель­ной экспрессии стоит недостаточное разнообразие и способов поведения в ситуациях общения, поскольку само "отлившее­ся" в однозначный пластический рисунок тело является "про­дуктом" повторения однотипных реакций, постепенно оформ­ляющих даже анатомическую фактуру. Один из наиболее пло­дотворных путей интерпретации телесно-пластических осо­бенностей – та же "функциональная физиогномика", о кото­рой речь уже шла. (Проблемы и трудности, связанные с непов­торимостью индивидуального опыта, будут такими же и даже более выраженными, поскольку тело осознается и читается менее дифференцирование), чем лицо).

Примером такого перевода устойчивых психологических особенностей на "язык тела" может служить запись учебного занятия С.М.Эйзенштейна со студентами ГИКа:

« – Конкретно – какие две решающие черты будут сопут­ствовать характерности челюсти вашего тупого упрямца?

С мест: – Уши. Глаза. Губы. Скулы.

– Губы больше всего.

– Нос.

– Если подходить к вопросу, как вы подходите, – проще взять анатомический атлас и подряд читать все признаки. Авось нарвешься на правильное! Не надо так подходить. Опять и опять надо себе представить упрямца. Больше того – надо на мгновение стать упрямцем. Стать упрямцем. "Стать" – в первичном смысле этого термина: "занять положение", "сто­ять" так, как стал бы стоять предельно упрямый человек. При­нять его стойку. Упереть челюсть в грудь – и куда направить всю энергию стойки? В слегка наклоненный...

С места: – Лоб.

– "Упершись лбом". Но что "давит" на этот лоб? Что при­дает ему бодливый упор? Конечно, стойка в целом, начиная с упора ног, но решающей мускульной передачей напора и амор­тизатором встречного лобового удара будет что?

С места: – Шея!

Рассмотрим некоторые аспекты осанки и походки человека, про которого можно было бы сказать вслед за A.Lowen, что он "крепко стоит на ногах" – не так, правда, крепко, как "упря­мец" Эйзенштейна.

Первое, что бросается в глаза, – заметный и ничем не оправданный наклон вперед. И – тя­жесть, особенно заметная из-за этого наклона: тя­жело повисшие несколько вперед руки, тяжелые плечи, крестец; скругленная как бы под грузом спи­на. Это отдаленно напоминает боксерскую стойку, но без ее "пружинок" и поворотливости, – так сказать, "стойку на века". Тело тяжело стремится в наступление, как бы таранит верхней половиной какую-то цель – которая, впрочем, может быть давно потеряна, забыта. Ноги вынуждены догонять вечно опережающий их верх, шаг широкий и тоже тяжелый. Если выбирать сравнения в мире экзоти­ческой фауны, то такая тяжесть имеет отношение не к бегемоту, а к носорогу: шаг энергичный, нога с силой выбрасывается от бедра и плотно, с очень короткой, но заметной "точкой" ставится на зем­лю, впечатываясь в нее. (Кстати, в реальном почер­ке – ручкой по бумаге – у такого человека часто обнаруживаются нажим, монотонность, стремле­ние подчеркивать и выделять знаками препинания; в особенности жирны и отчетливы будут как раз точки.) Из-за этих "точек" походка неплавная, со­стоит из отчетливых тактов-шагов.

Изменить сходу направление движения "носо­рогу" трудно, это всегда происходит с некоторым опозданием – ноги по инерции проносят по преж­ней траектории. Такая инертность в сочетании с напряженностью, нажимом может восприниматься как решительность; в действительности он часто проявляет настойчивость, надежность или "воле­вые качества", не разобравшись в ситуации, то есть тоже как бы по инерции, на основании устаревшей информации.

При всем том к своим ногам есть довольно теп­лое, можно сказать – любовное отношение: владе­лец любит их ощущать, помногу ходить, имеет поч­ти что "пунктик" на удобной, долговечной и каче­ственной обуви. (Может одновременно иметь не­сколько пар кроссовок, а если это женщина, то ее "обувной идеал" – устойчивость каблука, совер­шенный изгиб колодки и прочный, добротный верх). При случае с наслаждением ходит босиком, поступая со своими ногами примерно так, как хоро­ший хозяин – с лошадью: надо же им и попастись на воле, не все же пахать. Вообще в отношении к телу есть оттенок владения какой-то не очень слож­ной машиной, и ноги пользуются уважением имен­но как ее нужная и понятная "ходовая часть". Кста­ти, при физических заболеваниях предпочитает простые, физические же, методы лечения: расте­реть, попарить, размять и т.д. При психическом напряжении тоже успешно лечатся физической ак­тивностью. Идея же одушевленного тела вызывает недоверие – что, мол, за глупости?

Тип связи ступни с полом или почвой (характер их соприкосновения) очень важен: он во многом задает и прочие характеристики перемещения в пространстве.

Один человек как будто вцепляется в землю пальцами ног, пытаясь удержаться этими "когтя­ми", другой шмыгает ногами, почти не давая себе труда их отрывать; третий, вынося ногу вперед, ведет ее над землей совсем низко, будто прощупы­вая почву в поисках места, куда можно наступить – в детских спектаклях так изображают походку крадущегося злодея. Четвертый отталкивается от земли, как бы не желая с ней надолго связываться; пятый, с легкой походкой индейца или кошки, про­катывает мягкую ступню по земле так, что каждая точка недолго, но участвует в этом контакте...

Именно этот вариант расценивается профессионалами как наиболее функциональный. Вот что пишет К.С. Станиславский: "Когда я иду домой или в театр и пальцы ног исполняют свою работу в полной мере и до самого конца, я при одинаковой скорости походки прихожу к конечной цели моей ходьбы на пять, семь минут быстрее, чем когда я иду без должного уча­стия в работе ножных пальцев и ступней, прокатывающих через себя движение. Важно, чтобы пальцы, так сказать, "до­хаживали" шаг до самого конца". По нашим наблюдениям, такое естественно присущее чьей-либо походке "дохаживание до самого конца" соответствует целому спектру явлений дру­гих рядов: отсутствию скомканности в любых ритмических функциях (например, в дыхании – полный выдох), артикули­рованной речи без заглатывания окончаний и вообще тенден­ции к оформленному, завершенному действию; упорядочен­ному восприятию видимого мира (глаз не "выхватывает клоч­ки", а ровно "впитывает") и даже некоторому плавному, взве­шенному течению мыслей. В связи с замеченными соответст­виями простое упражнение на "дохаживание", применяемое для обычной, несценической жизни, может использоваться как психотехническое.

Но бывает иногда и так, что то же самое желательное свой­ство походки несколько утрировано – нога как бы задержива­ется на пальцах, прежде чем оттолкнуться и передать "полно­мочия" связи с опорой другой ноге. Ноги словно слегка манер­ничают (привставание на цыпочки вне функциональной необ­ходимости – вообще телесное действие того же набора, что, скажем, отставленный пальчик на руке или картинно залом­ленная бровь). В других сферах в этом случае можно ожидать некоторой искусственности, чрезмерной произвольности во всем: такой человек бывает слишком выправлен, "сделан"; его жесты, голос и все остальное, что называется, "строят из себя", то есть оформляются слишком намеренно в соответствии с какими-то импонирующими эстетическими или стилистиче­скими нормами. Высказывания могут быть чуть слишком аф­фектированными – и несколько банальными; взгляд направ­лен "куда нужно" и соответственно пропускает множество деталей второго-третьего планов; такой человек часто кажется глупее, чем мог бы быть по своим данным – его мышление лишено живости, "зашорено".

Попытайтесь описать манеру двигаться, в част­ности походку, нескольких своих знакомых. Чем больше глаголов, тем лучше, а "литературность" в данном случае неважна. Напротив, просторечие и сленг могут выразить суть коряво, но ярко. "Че­шет", "пилит", "ломит", "трюхает" или "чапает" ваш знакомый? В глаголах "пилить" и "ломить", употребляемых для обозначения ходьбы, есть от­тенки работы, преодоления какого-то сопротивле­ния или препятствий. В отличие от них глагол "ча-пать" (звукоподражательный, "чап-чап-чап") пе­редает такое качество походки, когда развинчен­ная, ненапряженная ступня небрежно шлепается на землю. Разумеется, у одного и того же человека может быть несколько походок в зависимости от его состояния, настроения. Но "ломить" и "чапать" одновременно нельзя!

Обратите внимание на звук шагов, не ограничи­ваясь констатацией "легкости" или "тяжести" ша­га. Вспомните, как чаще всего ноги подводят вашего знакомого, если такое с ним бывает. Он падает впе­ред на коленки? Поскальзывается, но умудряется удержаться? Оступается на ровном месте?

Что будет, если попытаться его неожиданно сдвинуть – легонько толкнуть или, наоборот, по­тянуть к себе? Каково его отношение к потере рав­новесия – это страх и напряжение, отчаянная по­пытка овладеть ситуацией или он и не пытается "играть" с силой тяжести и, будучи сбит с привыч­ного способа-стойки, готов упасть без всякой борь­бы?

Как выглядит его походка издали, по каким при­знакам ее можно узнать?

Что делают ноги этого человека, когда он просто стоит и, например, с кем-то разговаривает?

Наконец, как бы вы передразнивали его манеру ходить, за что бы "зацепились"?