I - СОЦИО-ЛОГОС - Неизвестен - Философия как наука

Вопрос, как свобода может осуществиться в современном мире, мучил и воодушевлял европейскую политическую философию веками. Это верно, по меньшей мере, для политических мыслителей, принадлежащих к традиции Просвещения в самом широком смысле слова, если только оставить в стороне противосовременные и антилиберальные теории в русле контрреформации и контрпросвещения. Политические философы в традиции Просвещения, как я ее понимаю, — это, например, Локк, Руссо, Кант, Гегель, Маркс, Милль, Токвиль, а в наши дни — Юрген Хабермас, Чарлз Тейлор и Джон Ролз. Для этих философов свобода — универсалистское понятие, т. е. понятие, неразделимо переплетенное с концепцией всеобщих прав человека. Но здесь согласие и кончается — мыслители расходятся, в основном, по вопросу, как надо развивать идею свободы: с точки зрения индивида или с точки зрения коллектива преимущественно. В зависимости от того, какая из этих ориентации господствует в политической философии, можно провести различие между «индивидуалистской» и «коллективистской» концепциями свободы в современных политических теориях. Но поскольку термин «коллективизм» стали использовать для обозначения особой современной формы подавления индивидуальной свободы, я предлагаю говорить об индивидуалистской и «коммуналистской» концепциях свободы соответственно1**.

** Несмотря на предостережение автора, далее его термин «communal freedom» переводится как «коллективная свобода», а не как «коммунальная» или «общинная» (по нашему мнению, последние слова в русском языке имеют еще более явный смысловой оттенок отчуждения и поглощения личного начала духом общин-ности, коммуны и т. п.). Надо только помнить, что «коллективная свобода» значит НЕ «свобода-для-коллектива», а выступает как социальная и личная одновременно во взаимной относительности этих начал. Простой перевод «социальная (общественная) свобода» потерял бы важный для автора оттенок камерности, отнесенности к группам любого размера, а не только к масштабам всего общества. — Прим. перев.

Индивидуализм и ком-мунализм не просто противоположны — в каком-то важном смысле они скорее дополняют друг друга. И соответственно этому наиболее значительные политические теории современной Европы содержат элементы обеих ориентации. Радикальный индивидуализм и радикальный коммунализм — это крайности, которые трудно подыскать. Вероятно, Маркса можно бы назвать радикальным коммуналистом, а Роберта Нозика — радикальным индивидуалистом. Но обычно индивидуалистские теории ведут (хотя и не в случае Гоббса или Нозика) к какой-то концепции демократической самоорганизации коллектива («коммуналистский» элемент), тогда как коммуналистские теории ео ipso должны претендовать на выдвижение концепции индивидуальной свободы, более жизнеспособной, чем это могут сделать индивидуалистские теории. Это ясно, например, в случае Маркса, чья идея царства свободы представляет собой коммуналистскую концепцию почти неограниченной свободы индивида.

Хотя разграничительные линии между индивидуалистскими и коммуналистскими теориями свободы не всегда ясны, существует, я думаю, очень четкая граница между важнейшими ориентациями, лежащими в их основе. Ибо индивидуализм и коммунализм исходят из двух резко противоположных антропологических концепций, как указал на это, к примеру, Тейлор2. Индивидуалистские теории берут в качестве исходного пункта изолированных индивидов, - характеризуемых /определенными естественными правами и целе-ориентированной рациональностью: эти теории стремятся истолковать политические институты (поскольку их можно считать законными) как результат некоего договора (контракта) между автономными индивидами. Вряд ли нужно говорить, что термин «договор» не следует воспринимать здесь слишком буквально. Имеется в виду не действительное происхождение политических институтов, но их законность (легитимность): они законны, если о них можно помыслить как о результате договора между свободными и равными индивидами. Свобода здесь есть, по существу, свобода делать то, что я хочу (каким бы ни было то, что я хочу делать), а естественные права можно понимать в смысле определения права Кантом в его «Метафизических началах учения о праве»: «Прав любой поступок, который или согласно максиме которого свобода произвола (Freiheit der Willkur) каждого совместима со свободой каждого в соответствии со всеобщим законом»3. Свобода в смысле кантовской Freiheit der Willkur — это то, что часто называют «отрицательной» свободой. Отрицательная свобода, определяемая общим законом, который гарантирует равную свободу для каждого, составляет основное содержание естественных прав. И главное достижение общественного договора в том, что всеобщий закон, упомянутый в определении Канта, становится; положительным законом, обеспечиваемым политической властью,, которая имеет силу наказывать, кто бы ни нарушил права других. Не стоит и говорить, что основными образцами этих «нерушимых» прав всегда были права собственности (но, конечно, и право на собственную жизнь).

В противоположность этому, комму налистские теории не только оспаривают основную антропологическую предпосылку индивидуалистских теорий, но вместе с нею и индивидуалистское понятие индивидуальной свободы как таковой4. Оспариваемая антропологическая предпосылка — это понятие человеческого индивида вне общества, индивида, который, не быв конституирован как индивид путем социализации в качестве участника некоей интерсубъективной формы жизни, принимается за подходящую отправную точку для политической теории. Если, однако, человеческие индивиды по сути своей являются социальными индивидами, если в самой своей индивидуальности они конституированы и, так сказать, пропитаны культурой, традициями и институтами общества, к которому принадлежат, то их свобода также должна иметь социальный характер. Даже как индивидуальная свобода эта свобода должна иметь коллективный характер или, по меньшей мере, существенный коллективный аспект, выражающий и проявляющий себя в способе, каким индивид участвует и вносит вклад в коллективную практику своего общества. Тогда первоначальным вместилищем свободы будет не изолированный индивид, а общество, которое есть среда индивидуации через социализацию; свобода должна мыслиться как в конечном счете коренящаяся в структурах, институтах, практике и традициях более крупного социального целого. Но поскольку это целое является тем, что оно есть, только благодаря тому, что поддерживается живым, «воспроизводится» и истолковывается индивидами, которые составляют часть его, индивидуальная и общая свобода неразделимо переплетаются. И это значит, как опять же показал Тейлор, что само понятие свободы предполагает нормативный смысл, которого оно не имеет в индивидуалистских концепциях. Ибо это понятие уже не просто выражает отсутствие внешних препятствий, которые могут помешать субъекту делать то, что он хочет; до некоторой степени оно означает здесь также и особый путь, каким действующие лица приходят к решению о том, что они хотят делать. Идея свободы как идея индивидуально-коллективного самостановления имеет неустранимое нормативное измерение, потому что она понятийно связана с идеей рациональности. Под «рациональностью» я не просто подразумеваю рациональность по схеме «цели — средства», или «стратегическую» рациональность. Скорее, следуя Хабермасу, я беру понятие рациональности в широком смысле, обозначая путь рассмотрения интерсубъективных общезначимых притязаний всевозможных сортов. Рациональность в этом смысле проявляется в практике размышления, аргументации и критики, где то, о чем спорят, может быть эмпирическими, оценочными, моральными, эстетическими или герменевтическими притязаниями на истину. Для коммуналистских концепций свободы не только сама идея свободы, но и идея рациональности становится «коллективным» понятием: мы не сможем объяснить, что такое рациональность, если не обратимся к интерсубъективности жизненных форм, мысленно представленной в интерсубъективности символического посредника, языка, благодаря которому формы жизни приобретают законное бытие.

Таким образом, индивидуалистская и коммуналистская концепции политической свободы противостоят друг другу по трактовке тех «рациональных» действующих субъектов, свобода которых входит в игру сил. Индивидуалистские концепции, первым классическим представителем которых, конечно же, был Гоббс, можно охарактеризовать как антропологический «атомизм»5 и «инструмента-листскую» концепцию рациональности; гносеологически они близкородственны объективистской («механицистской», «физикалист-ской») и антиаристотелевской традиции современной науки; политически они отражают перспективы, интересы и самоистолкования того революционного класса, который стал господствовать в современной Европе — буржуазии. Коммуналистские теории, напротив, уходят корнями в аристотелевскую традицию, которой часто жертвовали в современных индивидуалистских теориях естественного права и в радикальной критике Нового времени, начатой Руссо и ранним романтизмом. Хотя эти две традиции — аристотелевская и та, что может быть названа «романтической» традицией радикальной, моральной и эстетической критики современного общества, — во многих отношениях несопоставимы, они имеют определенные точки схождения, явно проявляющиеся в той парадигматической роли, которую греческий полис (или идеализированная память о нем) играют в коммуналистской традиции. В то время как индивидуалистские теории очень прочно ассоциируются с великими буржуазными революциями, а тем самым и с узаконением современного капиталистического хозяйства, коммуналистские концепции почти неизменно критически относились не только к антропологическим предпосылкам современных теорий естественного права, но и к действительности современного буржуазного общества. Это показывает, конечно, что не философская, а политическая критика «собственнического индивидуализма»6 была главным интересом коммуналистов; и что для них антропологические предпосылки индивидуалистских концепций, хотя и глубоко ложные, до некоторой степени стали истинной реальностью в современном буржуазном обществе. Тем самым спор между индивидуалистами и ком-муналистами всегда был и еще есть политический спор о роли, которую буржуазное общество играет в продвижении свободы в современном мире.