Лозунги и форс-идеи - Социальное пространство и генезис классов - Пьер Бурдье - Философия как наука

Тенденция к автономизации и бесконечному чле­нению на мельчайшие антагонистические секты, зало­женная в виде объективной потенции в самой структуре корпуса специалистов, имеющих специфические инте­ресы и конкурирующих в борьбе за власть в политическом поле (или в том или ином секторе этого поля, например, в аппарате партии), в различной степени уравновешивается тем, что исход внутренней борьбы зависит от тех сил, которые агенты и институции, вов­леченные в борьбу, могут мобилизовать вне поля. Ины­ми словами, тенденция к расколу ограничивается тем фактом, что сила выступления зависит не столько от его самоценностных достоинств, сколько от оказывае­мого им мобилизующего воздействия, т. е. по крайней мере частично — от степени признания этого выступле­ния многочисленной и мощной группой, которая узна­ет себя в нем и чьи интересы оно отражает (в более или менее преображенной и плохо узнаваемой форме).

Простое "идейное течение" становится политиче­ским движением лишь тогда, когда предлагаемые идеи получают признание вне круга профессионалов. Стра­тегии, которые логика внутренней борьбы навязывает профессионалам и которые могут иметь в качестве объ­ективного обоснования, кроме отстаиваемых разли­чий, различия габитусов и интересов (или, точнее, экономического и образовательного капитала, а также социальной траектории), связанные с различными по­зициями в поле, могут оказаться успешными лишь в той мере, в какой они сходятся со стратегиями (иногда бессознательными) групп, внешних по отношению к полю (и в этом заключается все различие между утопиз­мом и реализмом). Таким образом, тенденции к сек­тантскому расколу постоянно уравновешиваются необ­ходимостью конкурентной борьбы. Это приводит к тому, что для победы во внутренней борьбе професси­оналы должны взывать к силам, которые не целиком и не полностью находятся внутри поля (в отличие от то­го, что происходит в научном или художественном по­ле, где обращение к непосвященным дискредитирует). Группировки авангарда не могут привносить в полити­ческое поле логику, характерную для интеллектуально­го поля лишь потому, что они лишены базы и, следо­вательно, принуждений, но также и силы. Эти группировки функционируют в качестве сект, рожден­ных в результате расщепления и обреченных на раз­множение делением, следовательно, основанных на от­казе от универсальности. За утверждение своего совершенного технического и этического качества, ко­торое определяет пуритан, универсум "чистых" и "пуристов", способных демонстрировать собственное превосходство как виртуозных политиков в своей верности самым чистым и самым радикальным традициям ("перманентная революция", "диктатура пролетариата" и т. д.), они платят потерей власти и эффективности. И напротив, партия не может позво­лить себе следовать столь исключительным добродете­лям под страхом быть исключенной из политической игры и из-за стремления если не участвовать во власти, то по крайней мере быть способной влиять на ее рас­пределение. Так же, как Церковь, которая берет на себя миссию распространять благодать институции на всех верных, истинных и неистинных и подчинять всех грешников без разбора дисциплине божественных за­поведей, партия ставит своей целью привлечь к своей платформе возможно большее число непокорных (как в случае, когда коммунистическая партия в периоды избирательных кампаний обращается ко "всем про­грессивным республиканцам"), и для того, чтобы рас­ширить базу и привлечь сторонников конкурирующих партий, не колеблясь, поступается "чистотой" своей линии, играя более или менее сознательно на двусмыс­ленностях своей программы. Из этого следует, что сре­ди форм борьбы, местом которой является всякая партия, одна из наиболее постоянных наблюдается там, где сталкиваются те, кто, призывая к возвращению к исто­кам, отрицает компромисс, необходимый для укрепления силы партии т. е. тех, кто в ней доминирует, но нарушающий ее самобытность, т. е. достигаемый це­ной отказа от отличительных, оригинальных, исходных позиций, и, с другой стороны — теми, кто склоняется к поискам путей усиления партии, расширению сто­ронников, будь то ценой сделок и уступок или же ме­тодичного глушения всего того, что в оригинальных позициях партии может быть слишком "исключитель­ным". Первые подталкивают партию к логике интел­лектуального поля, которая, доведенная до крайности, может лишить партию всякой ее мирской силы, вторые придерживаются логики реальной политики, являющейся усло­вием приближения к политической реальности.

      Таким образом, политическое поле является мес­том конкурентной борьбы за власть, которая осуществляется посредством конкуренции за непосвященных, или, лучше сказать, монополии на право говорить и действовать от имени какой-то части или всей совокупности непосвященных. Официальный представитель присваивает себе не только голос группы непосвя­щенных, т. е. чаще всего — ее молчание, но и саму силу этой группы, производству которой он способствует, наделяя ее голосом, признаваемым в качестве легитимного в политическом поле. В отличие от сферы науки, сила выдвигаемых им идей измеряется не ценностью истины (даже если какой-то частью собственной силы эти идеи обязаны своей способности убеждать, что он обладатель истины), но заключенной в них мобилизу­ющей силой, т. е. силой группы, признающей эти идеи, будь то молчанием или отсутствием опровержения, и которую он может продемонстрировать, получая их голоса или собрав группу в пространстве. Вот в силу чего поле политики — где было бы напрасно искать инстан­цию, способную легитимировать инстанции легитимности, и иное основание компетентности, чем хорошо понятый классовый интерес — постоянно колеблется между двумя критериями оценки — наукой и плебисцитом.

В политике "говорить" значит "делать", т. е. убеждать, что можно сделать то, о чем говоришь и, в частности, внушать знание и признание принципов видения деления социального мира: лозунги, которые производят собственную верификацию, создавая груп­пы, создают тем самым некий социальный порядок. Политическое слово — и это определяет его сущность — полностью ангажирует своего автора, потому что оно представляет собой обязательство, которое надо выполнять и которое становится истинно политиче­ским только в случае, если исходит от агента или груп­пы агентов политически ответственных, способных ан­гажировать группу, причем могущую его выполнить. Только при таком условии слово эквивалентно дейст­вию. Достоверность обещания или прогноза зависит от правдивости, а также авторитета того, кто их произно­сит, т. е. от его способности заставить поверить в его правдивость и авторитет. Если допустить, что будущее, о котором спорят, зависит от коллективной воли и дей­ствий, то форс-идеи официального представителя, спо­собного вызвать эти действия, неподдельны, поскольку обладают властью делать так, чтобы будущее, о котором они возвещают, стало правдой. (Вот почему для всякой революционной традиции вопрос правды неразрывно связан с вопросом свободы или исторической необхо­димости: если предположить, что будущее, т. е. полити­ческая правда, зависит от действий политических руководителей и масс — и надо бы еще уточнить, в какой степени, — то тогда права была Роза Люксембург, уп­рекая Каутского в том, что он, не делая того, что надо было делать по мнению Розы Люксембург, способство­вал наступлению того, что было возможным, и того, что он предсказывал; в противном случае неправой оказывается сама Роза Люксембург, поскольку не смог­ла предвидеть наиболее вероятное будущее).

То, что в устах одного звучало бы "безответствен­ным выступлением", в устах другого — обоснованное предвидение. Политические предложения, программы, обещания, предсказания или прогнозы ("Мы победим на выборах") никогда не могут быть проверены или опровергнуты логически. Они достоверны лишь в той мере, в какой высказывающий их (от своего имени или .от имени группы) способен сделать их исторически справедливыми, обеспечив их осуществление в исто­рии. Это непосредственно зависит от его природного таланта реально оценить шансы на успех мер по их приведению в действие и его способности мобилизо­вать силы, необходимые, чтобы в этом преуспеть, сумев внушить веру в свою собственную правдивость и, сле­довательно, в свои шансы на успех. Иначе говоря, сло­во официального выразителя частью своей "собиратель­ной" силы обязано силе (численности) группы, в чьем создании как таковой он участвует через акт символи­зации, представления; это слово находит свою сущ­ность в том толчке, которым говорящий придает свое­му высказыванию всю ту силу, производству которой способствует его высказывание, мобилизуя группу, к которой он обращается. Это хорошо видно на примере той столь типично политической логики, по которой строится обещание или, лучше, предсказание: слово, этот настоящее самоосуществляющееся пророчество, посредством ко­торого официальный выразитель придает группе волю, сообщает планы, внушает надежды, короче, оговарива­ет ее будущее, делает то, о чем говорит, в той мере, в какой адресаты себя в этом слове узнают, сообщая ему символическую, а также материальную силу (в виде от­данных голосов, субсидий, взносов, рабочей или воен­ной силы и т.д.), которая и позволяет этому слову исполниться. Для того, чтобы идеи могли стать форс-идеями, способными превращаться в веру иди даже в лозунги, способные мобилизовать или демобилизовать, достаточно того, чтобы они были провозглашены пол­итически ответственными лицами. И тогда заблужде­ния превращаются в ошибки или на профессиональном наречии — в "предательство".