3.13. Три трактовки историзма повседневности - Социология культуры - Ионин Л.Г. - Философия и социология

    Исторический характер повседневности можно трактовать троя­ко. Во-первых, повседневность исторична, поскольку она представляет собой мир культуры, который, как писал Щюц, "мы вос­принимаем в его традиционности и привычности и который досту­пен наблюдению, потому что "уже данное" отсылает человека к его собственной деятельности и к деятельности других, осадком, остатком которой оно является". Привычные формы поведения существовали до нас и усваивались нами в процессе обучения, сами эти формы сложились в деятельности предшеству­ющих поколений.

 Во-вторых, историчность как соотнесенность с прошлым и буду­щим является одним из обязательных измерений повседневной жизни. Это объясняется прежде всего временным характером вся­кого действия. Планируемое действие соотносится не только с бу­дущим (проект представляет собой предвосхищение будущего со­стояния дел), но и с прошлым. Причем соотнесение с прошлым имеет двоякий характер. С одной стороны, всякое новое действие является в какой-то степени повторением уже совершившегося, укладывается в рамки типа. В противном случае повседневность лишилась бы своего "нормального" характера, каждое действие было бы прыжком в неизведанное (Правда, самому деятелю эта повторяемость, воспроизводимость не дает возможности воспри­нимать временные изменения. ) Типичное поведение неизменно, вневременно.

С другой стороны, временной характер действия проявляется в формировании его мотива. Мотив "для-того-чтобы" - основа обра­щенного в будущее проекта. Он формируется на основе действия другого человека, соответствующий мотив которого с точки зре­ния этого планируемого дейсгвия рассматривается как мотив "потому-что". Таким образом, в каждом действии проявляется его со­отнесенность с прошлым и будущим, имеется временная коорди­ната.

 Но временное измерение фигурирует в повседневности и иначе. Индивидуальная перспектива видения мира каждым человеком включает в себя как мир современников, различные секторы, круги, фрагменты которого представляются с различной степенью отчетливости, гак и мир предшественников, а также мир, если можно так выразиться, наследников. Разные люди в зависимости от их биографической ситуации представляют эти миры по-разно­му. Например, мир предшественников для историка-специалиста выглядит совсем не так, как его представляет себе человек, не зна­комившийся с прошлым профессионально. Но и историк видит этот мир, то есть социальную реальность прошлого, дифференци­рование: в нем выступают зоны, более или менее знакомые, пред­ставляемые с большей или меньшей степенью отчетливости и т.д. и т.п. Другими словами, системы релевантностей, определяемые практическими интересами деятелей в повседневной жизни, диктуют восприятие не только современности, но и прошлого: его глубину, отчетливость, направленность и прочие характеристики. Это живой, так сказать, непосредственный историзм повседневности.

 Живой характер мира предшественников определяется и тем, что развитие наших исторических представлений, открытие новых фактов, документов в известном смысле развивают, изменяют его. Кроме того, этот мир постоянно "прирастает" по мере того, как на­стоящее становится прошлым. Факты и явления прошлого в ре­зультате этих изменений получают новую интерпретацию и уже по-новому воздействуют на поведение и мышление сегодняшних людей. Конечно, можно сказать, что реальное прошлое не измени­лось, то есть не изменились физические действия моих предшест­венников, "наполнявшее" их эмоционально-смысловое содержа­ние, не изменились и ушедшие в прошлое типологические модели, которыми пользовались наши предки. Но изменение прошлого влияет на обыденные и научные типологии, применяемые челове­ком в общении со своими современниками, и в этом смысле можно говорить о непрямом, но все же активном воздействии прошлого на настоящее.

Таким образом, оказывается, что прошлое все же в определен­ном смысле имеет будущее Оно возвращается не просто, потому что является образцом, которому следуют традиционные формы действия, но потому что способно, самоизменяясь (в результате усилий историков и по мере своего прирастания), воздействовать на типические формы деятельности в настоящем.

Для того чтобы речь о воздействии прошлого на настоящее не осталась метафорой, рассмотрим механизм этих воздействий. Ра­зумеется, нельзя говорить о прямом и непосредственном взаимо­действии, предполагающем физическое присутствие партнера. Но тем не менее, это воздействие формально может иметь структуру диалога, представлять собой взаимодействие позиций, точек зрения, и позиция, занятая современником относительно прошлого, побуждает его углубленное изучение, открытие в нем новых сторон и опосредований, что в свою очередь заставляет нас менять нашу позицию по отношению к факту. Вопрошающий историк рано или поздно получает ответ из прошлого. Как писал Бахтин: "...нет ничего абсолютно мертвого у каждого смысла будет свой праздник возрождения".

Все это касается смысловых аспектов взаимоотношений предшественников и современников. В данном контексте термин "смысловой не означает просто субъективный , ведь типологическая интерпретация взаимодействия формирует новую среду деятельности, которая, будучи интерсубъективной с точки зрения ее онтоло­гического статуса, объективна в качестве детерминанты деятель­ности, а поэтому - через посредство практической работы в мире — порождает новые объективные факты.

Но тем не менее мы пока говорим о смысловых взаимодействи­ях, ибо мир прошлого, каким его видит повседневный деятель, действительно мертв и пассивен, а его активизация возможна только в ходе специализированной исследовательской деятельнос­ти. Возникает вопрос- возможна ли повседневность, в которой взаимодействие прошлого и настоящего понималось бы натура­листически?

Такой повседневностью, в которой прошлое и настоящее взаимо­действовали, так сказать, в реальном времени, была повседнев­ность жизни в Древнем Египте. Речь идет не просто о культе предков. Согласно верованиям древних египтян, загробная жизнь была продолжением земной жизни. Умершего хоронили, но он "...воспринимался как реально существующий, способный прине­сти вред или, наоборот, оказать помощь своим близким на земле, живые иногда пытались установить контакт с умершими родствен­никами посредством писем... В письмах излагались просьбы живых к умершему... Иногда просьбы сопровождались угрозами. Некоторые болезни живых считались следствием злых козней умерших. Это было одной из причин возникновения переписки конфликт пытались уладить мирно".

В данном контексте нас интересуют не современные представ­ления о возможности контактов с мертвыми, а представления древних египтян. Для них диалоги с мертвыми обращения к ним, знаки, получаемые от них, - были естественным, нормальным явлением повседневности. Они верили что люди предше­ствующих поколений имели будущее, оставались свободными и могли воздействовать на мир настоящего. Если считать специ­фические взаимоотношения мира предшественников с миром со­временников одной из важнейших формальных структур повсе­дневности, можно сказать, что перед нами другая повседневность.                                                 

Выше было отмечено, что историзм повседневности может пониматься трояко. Мы рассмотрели две первые возможности повседневность как совокупность традиционных, то есть уже "ставших", усваиваемых в процессе воспитания типов суждения и действия, и включенность прошлого и будущего в повседневную жизнь в качестве одного из ее существенных структурых моментов.                                               

Перейдем к следующему вопросу: развивается ли сама повседневность исторически? Вопрос этот не так прост, как g может показаться на первый взгляд. Если не задумываться,  ответ будет таким: да, представления людей о нормальном и естественном меняются в ходе истории, значит, меняется и повседневность. Именно это имели в виду Маркс и Энгельс, когда писали в "Немецкой идеологии", что "всякий новый класс, который ставит себя на место класса, господствовавшего до него, уже для достижения своей цели вынужден пред­ставить свой интерес как общий интерес всех членов общест­ва, . придать своим мыслям форму всеобщности, изобразить их как единственно разумные, общезначимые". Другими словами, право, выражающее интересы этого, ново­го класса, становится "естественным правом", человек, вопло­тивший в себе черты характерного индивида этого класса, становится "естественным человеком", власть, которой пользу­ется этот класс, легитимируется как "естественная власть". "На­пример, в стране, где в данный период времени между королев­ской властью, аристократией и буржуазией идет спор из-за гос­подства, где, таким образом, господство разделено, там господ­ствующей мыслью оказывается учение о разделении властей, о котором говорят как о вечном законе".

Тот факт, что повседневность изменяется в смысле содержа­ния наполняющих ее идей, не может вызывать сомнения. Но ведь и в условиях демократии, и в условиях тоталитаризма дей­ствуют одни и те же механизмы формирования представлений об этих формах власти как о разумных и естественных, дейст­вуют одни и те же социальные механизмы формирования пред­ставлений об объективности этих форм, и при переходе от тота­литаризма к демократии они остаются неизменными. Так же и при изменении правовых норм и представлений о том, что пре­ступно, а что нет, продолжают действовать типологические ме­ханизмы обыденной и профессиональной интерпретации, рас­смотренные нами выше. Сыщики, будь это "тоталитарный" майор Пронин или "демократический" Ниро Вульф, ловят пре­ступников одинаково.

Поэтому вопрос об историзме повседневности следует уточнить. Ниже речь будет идти о том, изменяются ли исторически формальные структуры повседневности.