6 Аналитический процесс

Повышенное внимание к контрпереносу и переносу у Ракера уравновешивается в психоанализе тем, как Гринсон и другие подчеркивают роль союза при лечении и не-переносные отношения. Мы коротко отметили параллель с Юнгом ранее, здесь мы можем добавить, что союз при лечении легко приводит к идее "терапевтического контакта" (Меннингер, 195 , которая применима ко многим ситуациям. Союз при лечении определяется как
"не-невротические, рациональные, разумные отношения, которые складываются между пациентом и аналитиком, и которые позволяют пациенту работать направлено в аналитической ситуации" (Greenson and Wexler, 1969, цитируется по Sandier et al., 1973, с. 27).
Далее Сандлер указывает, что союз при лечении не следует идеализировать. Он подразумевает не только сознательное желание пациента вылечиться, и конечно, не только позитивные, гармоничные отношения между аналитиком и пациентом. Фактически сущность союза при лечении вполне может состоять в том, что пациент продолжает работать даже тогда, когда ненавидит аналитика и сознательно хочет прекратить анализ.
Наконец, говоря о психоаналитических параллелях с мыслями Юнга, следует отметить то, как Бион использует образ содержащего (аналитика) и содержимого (пациента) (1963). Это означает нечто большее, чем физическое содержание в детстве. Идея состоит в том, что эмоции и тревоги проецируются ребенком на мать и возвращаются к нему в более мягкой, более терпимой форме. Модификация эмоции, которую трудно содержать, — вот то, что подразумевается под содержанием.

РАНЕНЫЙ ЦЕЛИТЕЛЬ

Возвращаясь к постьюнгианской аналитической психологии, мы видим, что фактически имеется два подхода к пониманию и но, что происходит при анализе. Первый подход использует материал коллективного бессознательного и архетипический подход к пониманию взаимодействия во время аналитического сеанса. Второй развивает психоаналитическую традицию, о которой мы говорили. Рассмотрим их по очереди.
Мейер (1949) проводил параллели между древними методами целительства в храмах Асклепия и современным анализом. Здесь важны два момента. Практика целительства и ритуалы проходили в замкнутом пространстве, temenos или на отгороженной территории, прилегавшей к храму, и способствовали тому, что пациент засыпал в надежде на то, что ему приснятся целительныё сны. Учитель искусства целительства, кентавр Хирон изображается как некто страдающий от неизлечимой раны. Аналогия с анализом прозрачна. Аналитик становится раненым целителем, обстановка анализа, которая делает возможной регрессию и отказ от чрезмерного сознания, функционирует в качестве lemenos.
Несмотря на то, что Мейер не показывает, как материал современных пациентов проявляет сходство с положительными и отрицательными моделями, известными жрецам-целителям, его цель — продемонстрировать историческую преемственность в коллективной психике. То, что фактически происходит при анализе, не описывается, и в его книге мало внимания уделяется тому, что мы теперь называем контрпереносом.
Гуггенбюль-Крайг (1971) продолжил исследование образа раненого целителя — но применительно к практике анализа и более широко — к помогающим профессиям. Его теорию можно коротко суммировать следующим образом — образ раненого целителя с присущими ему противоречиями — это архетипический образ, и, следовательно, возникает двухполюсность архетипа. Но мы стремимся расщепить образ, так что фигура аналитика в терапевтических отношениях становится всемогущей, сильной, здоровой и способной на все. Пациент остается всего лишь пациентом, пассивным, зависимым и неизбежно страдающим от чрезмерной зависимости (ср. "Больница" Гоффмана, о госпитализации, 1961).
В дополнение к расщеплению образа раненого целителя на аналитика-целителя и раненого пациента, следует также рассмотреть, по мнению Гуггенбюля-Крайга, расщепление, которое при этом происходит и в аналитике, и в пациенте. Если справедливо, что у всех аналитиков есть внутренняя рана, значит, представлять себя как "здорового" означает отсекать часть своего внутреннего мира. Подобным же образом, если пациента рассматривается только как "больной", тогда он тоже отсекается от своего внутреннего целителя или от способности исцелиться. Вряд ли следует сомневаться в том, что аналитики в каком-то смысле ранены, и, похоже, все больше людей приходят к выводу о том, что психологические факторы играют определенную роль в выборе профессии, и что врачи, например, в большей степени страдают от синдромов, связанных со стрессом (ср. обзор материала у Форда, 1983).
Гуггенбюль-Крайг далее указывает, что когда человек заболевает, начинает работать архетип целитель-пациент. Внешний человек действительно болен, но есть и внутренний целитель. Когда пациент встречается с врачом, он знает на сознательном уровне, что это действительно врач, поскольку присутствуют внешние атрибуты (белый халат, инструменты и т.д.). Но если кроме этого нет проекции на врача внутреннего целителя пациента, шансов на выздоровление меньше. Тем не менее, несмотря на то, что проекция может быть необходима для продвижения лечения, ее следует убрать в определенный момент, чтобы могла развиваться самоизлечивающая способность пациента.
Подобным же образом, аналитик "знает", что у него есть пациент, исходя из внешних признаков. Но ему тоже приходится проецировать собственную внутреннюю раненую сторону на пациента, чтобы узнать пациента в эмоциональном плане. Здесь есть параллель с определением эмпатии у Кохута как "замещающей интроспекции". Аналитик знает, что значит быть пациентом, поскольку в определенном смысле, он лечит сплав пациента и самого себя.
Легко сказать, что когда проекции, которым нужны для определения того, кто аналитик, а кто пациент, сделают свое дело, их нужно убрать. Но до появления работы Гросбека об "Архетипическом образе раненого целителя" (1975) это не воплощалось на практике. Гросбек продолжает детализировать мифологическую тему, начатую Мейером, и применяет ее к современному психоанализу в описании Гуггенбюля-Крайга.
Гросбек постулирует возможное преобразование расщеп ми ного архетипического образа раненого целителя в психике и пациента, и аналитика. Я благодарен Гросбеку за разрешение позаимствовать серию диаграмм, которым он создал для иллюстрации создания и снятия проекций при анализе. Комментарий я даю свой. По моему мнению, диаграммы очень четко иллюстрируют то, что происходит на ранних этапах анализа, и демонстрируют модель, которая повторяется снова и снова в ходе анализа.
На рисунке 5, на первой схеме, видно, что происходит двустороннее взаимодействие между аналитиком и пациентом (1 и 2). Кроме того, и аналитик и пациент обладают в бессознательном потенцией раненого и целителя соответственно, и происходит взаимодействие между ролью и бессознательным компонентом ( 5, 7, 8, 3). Аналитик проецирует свои раны на пациента, а пациент — своего целителя на врача (4 и 6). Но на этом этапе еще нет связи между внутренним, бессознательным целителем пациента и внутренней, бессознательной раной врача (9).
На рисунке 6 также представлены начальные стадии анализа. Аналитик и пациент находятся во взаимодействии. И эго аналитика вместе с эго пациента рассматривают материал пациента, который содержит среди прочего образы и темы, которые, будучи архетипическими, активизируют аналитика и влияют на .него, вовлекая его в лечение.
Далее, на рисунке 7 присутствует архетипический образ раненого целителя. Аналитик начал и продолжает устанавливать слабые и сильные стороны пациента. Последние связаны с внутренним целителем пациента. А пациент изучает способности аналитика, т.е. то, что тот может предложить и, в силу неизбежности некоторой доли негативного переноса, каковы его слабости. Итак, оба участника связаны с образом раненого целите-
На рисунке 8 видно, как аналитик борется с равновесием между тем, что Ракер называл невротическим контрпереносом и собственно контрпереносом. Его раны облегчают эмпатию с пациентом (2, 4, 5), но здесь есть опасность идентификации (2, 3). Тем не менее, схема показывает, что значит быть аналитиком. Личность пациента оценивается, изучается, эмпатически фильтруется через психопатологию аналитика (1, 2, 4, 5),