ЧАСТЬ IV. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ СТАДИЯ

15 КРИЗИС, ГРАНИЦЫ И БОЛЬНИЦА

Можно опробовать все средства, чтобы установить правильную эмоциональную дистанцию, но при этом иногда можно и не выдержать. Такую цену, очевидно, приходится платить за то, чтобы не потерять чувствительность, чтобы просто остаться человечным (de Hennezel, 1997, p. 78).
Приверженность тому, что теперь известно как границы и пределы анализа или психотерапии, постепенно развивалась на протяжении ста лет с тех пор, как первые аналитики исследовали эту область деятельности. Для предотвращения действий, которые могут причинить вред пациенту, существуют моральные кодексы и руководящие принципы. Однако при тяжелой болезни пациента аналитик оказывается в относительно неизученных водах. Я понимаю, что коллеги, работающие в области паллиативного ухода, сочтут мои тревоги необычными, так как они имеют дело с подобной ситуацией в своей повседневной работе. Однако психоаналитики, психотерапевты и консультанты, которые проводят в своих кабинетах большую часть рабочей недели, поймут, что в этом заключается определенная дилемма. Не существует свода правил, в котором было бы сказано, как мы должны поступать. И даже если бы такой свод правил существовал, ни одна ситуация не похожа на другую. Поэтому необходимо учитывать все сложившиеся на данный момент обстоятельства. Например, должны ли мы назначать плату за пропущенные сессии, когда пациента помещают в больницу на определенный период времени? Как мы должны реагировать, когда болезнь входит в заключительную фазу? Эти вопросы тревожили меня, когда я старалась выработать наиболее гуманный образ действий и выяснить, что будет терапевтическим для пациента. Были затронуты мои чувства, и поэтому интуитивная реакция, возникающая с моей стороны, требовала внимательного контроля. В такие моменты мне очень помогали дискуссии с коллегами, мнению которых я доверяла.
Однажды рано утром в конце февраля Джеймса неожиданно госпитализировали после того, как он позвонил мне и сообщил, что не сможет присутствовать на сессии, так как ждет машину скорой помощи. Ночью он не мог дышать, а утром позвонил своему терапевту, который пришел, осмотрел его и сразу вызвал «скорую». Джеймс сказал, что сообщит мне, если что-то произойдет. Днем Джеймс оставил на автоответчике сообщение с просьбой позвонить в больницу и указанием номера палаты, в которой он находился. Когда я позвонила ему, я услышала слабый голос, в котором ощущалось крайнее смятение. Меня сильно обеспокоил его вопрос о том, где он находится. Ему давали кислород. Врачи делали рентгеновские снимки и брали различные анализы. Когда я спросила, хочет ли он, чтобы я приехала к нему в больницу, он ответил утвердительно, поэтому я пообещала прийти к нему в тот же вечер. Однако его голос звучал настолько странно, что я задала себе вопрос, доживет ли он до вечера. Поэтому я позвонила персоналу палаты и спросила, должна ли я приехать немедленно. Меня заверили, что в этом нет крайней необходимости. Наблюдая за своей реакцией, я поняла, что моим первым побуждением было немедленно отправиться туда. Однако после размышления я сделала шаг назад и напомнила себе, что более уместным, поскольку я была аналитиком, было бы отправиться в больницу в конце рабочего дня.

ГРАНИЦЫ: ПЕРВОЕ ПОСЕЩЕНИЕ
В палате Джеймс был один. Он сидел в постели и выглядел лучше, чем я ожидала. Под рукой у него была кислородная маска, но теперь в ней не было необходимости, так как он чувствовал себя значительно лучше. Джеймс объяснил, что у него была температура и ему прописали стероиды, которые должны были несколько уменьшить опухоль и таким образом облегчить его дыхание. Упомянув о том, как ему было плохо, Джеймс объяснил, что потерял всякую ориентацию, когда во время нашего разговора по телефону спросил меня, где он находится. Затем он изложил последовательность событий. Прошедшей ночью он принял таблетку снотворного и, проснувшись утром, не мог дышать. Он позвонил врачу, который немедленно пришел и вызвал скорую помощь.
Затем Джеймс с большим облегчением рассказал, что в больнице побывали его родители, и некоторые из тревоживших его проблем нашли разрешение. Он обсудил свои тревоги по поводу похорон и получил заверение, что проблем с семейным участком на городском кладбище не будет. Потом родители связались с приходским священником, который собирался навестить Джеймса. Таким образом, как только здоровье Джеймса ухудшилось и он признался, что нуждается в помощи, со стороны родителей поступил немедленный отклик.
Аналитик в роли посетителя больницы выглядит довольно странно. Медперсонал воспринимает его просто как очередного посетителя, и поэтому не считает его посещения конфиденциальными. Аналитику следует сделать четкие распоряжения и дать медперсоналу понять, что подобные посещения входят в сферу его профессиональных обязанностей.
В палату вошла медсестра с лекарством для Джеймса, который явно получал удовольствие от уделяемого ему внимания. Он выразительно произнес: «Хорошо возвращаться после того, как побываешь на краю пропасти и заглянешь в нее». Затем Джеймс сказал, что рад моему приходу, но ему странно видеть меня в такой обстановке. Он думал, что пробудет в больнице около недели, и поэтому мы договорились о времени моего следующего посещения. Он примет меры, чтобы в это время к нему не пришли члены его семьи. Хотя забота медперсонала доставляла Джеймсу облегчение и поэтому он чувствовал себя лучше, разговор, по-видимому, утомил его, и он стал потеть. Я сказала ему, что уйду, если разговор утомляет его, но он захотел, чтобы я оставалась с ним 50 минут, как и обещала. Отметив, что ему очень странно беседовать со мной здесь, в больнице, Джеймс спросил: «Вы посещаете многих ваших пациентов в больнице?»
Этот вопрос свидетельствовал о том, что Джеймса интересовало, является ли он исключительным. Конечно, он был исключительным. Это вписывалось в его поляризованное ощущение себя как никчемного или особенного. Джеймс имел в виду, что после всех предыдущих неудачных попыток ему, наконец, удалось заставить меня покинуть мой кабинет. Я прокомментировала это высказывание, и он ответил с юмором: «Да. Я заставил вас покинуть кабинет и вы, наконец, заставили меня лечь». Он имел в виду кушетку, которой он, несмотря на мои разъяснения, никогда не пользовался. Затем Джеймс сказал: «Наверное, вы скажете, что я сделал все это, чтобы вытащить вас из вашего кабинета». Таким образом в комнате воцарилась особая атмосфера — проницательности и юмора с оттенком флирта. Джеймса, несомненно, разволновало то, что я приложила усилие, чтобы посетить его. После 50 минут я привела «сессию» к завершению. Затем Джеймс спросил, не было ли у меня проблем с парковкой, и легко ли я нашла его. Таким образом произошла тонкая подмена роли: он проявлял заботу в ситуации «посетитель у пациента в больнице».
Это изменение границ вместе с моим чувством облегчения, что он пока не умрет, содействовали сильному побуждению прикоснуться к нему, когда я уходила. Меня влекло к нему, и это влечение было настолько сильным, что я еле сдерживала себя. Было бы так просто крепко обнять его, как поступил бы друг в подобных обстоятельствах, но я этого не сделала. Возможно, интуитивно я знала, что должна была сохранять свою роль, так как мне предстояло еще проделать определенную работу. Размышляя об этом, я вспомнила Р. Пападопулоса, который пишет о работе с людьми, травмированными войной. Его часто просят посидеть с ними вне рамок анализа, и для сохранения профессиональной роли он надевает галстук и приносит с собой блокнот для записей. Это напоминает ему и людям, с которыми он работает, что он присутствует в качестве профессионала (Papadopoulos, 1998). Именно это я делала интуитивно: в своем сознании я сохраняла профессиональную персону в те моменты, когда можно было перейти на положение друга.

Вновь СНЕГ: ВТОРОЕ ПОСЕЩЕНИЕ
Я согласилась вновь посетить Джеймса с намерением проводить сессии два раза в неделю, пока он будет находиться в больнице. В этом случае мне предстояло тратить дополнительное время на дорогу, но я не считала это проблемой. Однако при следующем посещении у меня все-таки возникли трудности. Был конец февраля, шел снег, а больница в Лондоне находилась на некотором удалении от моего дома. Я отправилась на автомобиле, но дорожные условия были очень плохими, и огромные хлопья падающего снега уменьшали видимость. В какой-то момент я серьезно подумала о том, чтобы вернуться, но все же поехала дальше. Джеймс понимал, насколько плохими были условия для поездки на автомобиле, он очень переживал по поводу того, что мне пришлось ехать к нему в такую ненастную погоду.
Прошел год с тех пор, как Джеймс принес мне подснежники, и реальный снег позволил соединить воедино символические нити, которые плелись на всех стадиях этого анализа. Вначале снег появился в воспоминаниях. Нам известно из второй главы, что когда Джеймс маленьким ребенком переехал в Англию, была снежная зима, и он запомнил ощущение холода. Это был и физический, и эмоциональный холод: он оказался в незнакомой стране, без дедушки и бабушки. Затем это проявилось в анализе. Был момент, на одной из ранних стадий, когда по причине сильного снегопада большинство моих пациентов отменили встречи. Джеймс приехал на встречу, заявив, что добраться сюда было непростой задачей. Затем Джеймс упомянул обогреватель в моем кабинете. Отметив, что он хорошо работает, Джеймс поинтересовался, будет ли он хорошо обогревать комнату, когда пойдет снег. Это свидетельствовало об ощущении теплоты, которое он испытывал в рамках терапевтических отношений. В свете всех этих событий казалось, что пробраться сквозь снег мне помогала теплота между нами: я знала, как важно было добраться до Джеймса. Джеймс понимал символизм этого акта. Таким образом, снег оставался значимым символом истории и языка анализа. Снег символизировал его многие аспекты.