Любовь как механизм выделения "свой-чужой"

Любовь — большая тема. Но и она с чего-то начинается.

Наверное, размышлять о том, что первично: любовь окружающих к тебе или твоя любовь к себе — это как искать первичность между курицей или яйцом: ни одно без другого не существует.Но можно примерно обозначить время, когда она появляется.

Мы начинаем переживать любовь немного раньше, чем понимаем, что нас любят или не любят. Любят родители, не любят — они же.

И вот здесь проявляется очень интересная, на мой взгляд, функция любви: любовь позволяет нам разграничивать людей на своих и чужих, создавая иерархию более или менее любимых, или  нелюбимых вовсе. И различать «оттенки цвета»:мы можем сказать: «мамину бабушку я любил(а) больше, а папину — меньше. А вот деда не любил: он был очень строгий и, чуть что, давал затрещины» (это ли не обучение различиям в оттенках чувства, про которое позже становится для нас более определенным, и мы уже можем сказать однозначно: любовь или есть — или ее нет).

А еще любовь позволяет нам познавать отношение к нам других людей через их дейсвтия по отношению к нам: «Дед был очень строгий и, чуть что, давал затрещины» - мы учимся предполагать отношения дргих людей к себе и соотносить их с их действиями, которые нам нравятся или не нравятся. Так, деда мы не очень любили, и битье, помимо физической боли, начинает приносить и боль моральную от отвержения себя - дедом. Скорей всего, на основе подобного опыта, вряд ли появится заключение: бьет — значит, любит, если только заботливые взрослые не втемяшат нам в голову, что именно такая «забота» является лучшим проявлением любви.

А еще есть такое поведение, нередко связанное с возможностью выражения любви, которое для нас в будущем останется нейтральным, так и не вызвав четкой антипатии или симпатии, с точки зрения любви к нам (хотя и тут бывают исключения). Например, бытовое пьянство, которое так щедро на словах осуждается взрослыми.

В детстве слегка подвыпивший добрый родственник, который особенно легко и свободно дарит тебе свою теплоту, вызывает, скорее, приятные ощущения. И когда мы вырастаем, мы не можем всерьез злиться на таких людей (пока не столкнемся с агрессией в другом или отвращением к подобному состоянию в себе) или запрещать себе подобное поведение в периоды, когда хотим поделиться теплом с другими, близкими нам людьми.

Опыт соотнесения действий и обозначаемых чувств затем дает нам также возможность прогнозировать отношение окружающих к нам на основе их поведения, одновременно обогащая нас и закрепляя стериотипы наших реакций и ожиданий к другому. Они проявляются как на эмоциональном, а затем и поведенческом уровнях. Наши детские предположения процветают во взрослых прогнозах, «абсолютно точно» говорящих нам, что, если на тебя не смотрит выбранный тобою объект любви, значит, ты его не интересуешь и можешь спокойно заниматься своим делом (убираться в песочницу), не надеясь даже, что когда-либо он к тебе присоединится, заинтересуется тобой, захочет жить с тобой и т. д..

И этот внутренний ребенок живет в нас, зачастую удивляя нас, уже взрослых, своими странными детскими реакциями на обычные житейские ситуации и приличных, вроде бы, людей с их «заботливыми», или, и правда, искренними, теплыми, полными любви, поступками.