Хвост Уробороса на десерт

    Современное окружение, детерминированное и явленное в каждом из нас полилогом Господского, Академического и Капиталистического дискурсов примечательно тем, что, в некотором смысле, является регрессивным историческим образованием. Так как всякий субъект культуры, прописанный капиталистической пропагандой (зарабатывай больше денег, чтобы потом больше потратить!), вынужден расходовать уйму усилий, на то, чтобы организовать первичный процесс своего выживания. Примерно, как и в доисторические времена владения, каменным топором. Времена, когда наши далёкие предки без надежды на обогрев умирали от холода, лежа на угольном пласте. Времена, в которые было принято убегать от пещерного медведя по скалам, сложенным из железной руды вместо выковывания мечей и копий*. Возможно, конечно, и иное прочтение, согласно которому капитализм возможно считать прогрессивной формацией вследствие того что его условия позволяют оценить аспекты ранее сокрытые тенью более насущных задач. Однако в случае обоих подходов следует помнить о необходимости остерегаться примитивного соблазна рассматривать движение той или иной культуры внутри гипотезы о линейности исторического развития, столь убедительно развеянной, например, в произведении Клода Леви-Стросса «Раса и история». Памятуя об этом обстоятельстве, хотелось бы отдельно упомянуть, что в данном очерке слова «регресс» и «прогресс» обнаруживают своё значение скорее внутри контекста, заданного представлениями автора о гуманизме, нежели попыткой проследить успешность современной культуры в достижении тех или иных задач.    

   Управляя течением истории, и (или) своей участью в нём, человечество всегда пыталось оставить себе время, для того, чтобы хоть иногда быть человечным. Совершенствуясь и усложняясь с течением времени, иные очертания принимали не только инструменты выживания, но и люди, применяющие их, — сменяя палку в своих руках на стилус, перо, ручку и, наконец, снова на стилус, теперь уже предназначенный не для глиняной таблички, а для цифровой. Памятники истории, как рукотворные, так и не совсем, как будто говорят о том, что мерой человечности являлся уход от образа грубого дикаря — охотника с мозолистыми руками, удерживающими слегка обструганное копье, нацеленное в грудь того, кто слабее, и встречающим угрюмым взглядом в глаза каждого, похожего на себя. Шло время, смелели как инженерные новшества, так и представления об идеальном устройстве социальной жизни, а также месте каждого в её течении, всё в меньшей степени уготавливая человеку роль убийцы, заботящегося лишь о выживании, и всё больше готовящие к позиции творца, увлеченного жизнью и её осмыслением. Иначе, зачем искать пути высвободить время, отнимаемое тяжелым ручным трудом, как не для занятий иного порядка? Иначе, зачем братьям Монгольфье и Бенуа Рукейролю, преодолевая общественный скепсис, открывать для человека новые горизонты, как не для жизни в них? Неужели лишь для выживания? Неужели Тао Юань-Мин, приглашая рыбака в свой персиковый источник, предполагал добиться, таким образом, привнесения конкуренции и повышении её уровня? Ответы на подобного рода вопросы каждому читателю, безусловно, предстоит искать самостоятельно, и, наверное, хорошо, если в разные моменты жизни маршруты на карте размышлений будут разными. С точки же зрения автора, единственно приемлемым достижением внутри и для культуры, в сколь угодно обозримом будущем, на поприще гуманизма, может являться лишь обеспечение возможности субъекту самостоятельно конституировать собственную идентичность, в том числе при помощи установления для самого себя сущностных характеристик тех или иных явлений, так же и гуманистических. (Категорический императив Канта, никто не отменял).

 Однако время, как и логика, его порождающая и им порожденная, шло как будто бы вне учёта задачи кумулятивного накопления опыта, скорее кажется верной идея о том, что в итоге**, культура проявляет свою темпоральность в качестве движения через повторение и возвращение к истокам при смене их модальности. Ярким примером тому может служить наша современность, нагруженная продуктами, доставляемыми на дом, и расчерченная сетями покрытия Wi-Fi, при этом изобилующая хтоническими мотивами тенденциозности к перманентной конкуренции в мире, населенном менеджерами, мечтающими о приставке «top», и рабочими, грозящими мозолистыми руками (повторяющийся образ, не так ли?) в сторону человека, определившего процент на ипотеку. Иными словами, каменные джунгли современности возвращают каждого в условия, в которых приоритетной задачей, стоящей над всеми интересами, будь то экзистенциальными, гуманистическими, или какими-либо еще — являются интересы выживания. Лишь пещерные медведи в качестве антагонистов сменились на соседа обладающего схожей специальностью или уровнем достатка. Таким образом, подобно капитализму, принужденному и принуждающему захватывать всё новые рынки для углубления уровня разделения труда, идеологема тотального рыночного конкурирования, проникая в область личных отношений, форматирует их по образцу «человек человеку — враг». Что особенно примечательно и ужасно, теперь для такого рода убеждения в духе трайбализма уже даже нет необходимости в «фюрере», — так как достаточно абстрактного кибер-капитализма, с его постоянными инфляциями, и повсеместной безработицей.

   
   Дистанцируясь от культуры, скроенной по классическим лекалам маркетинга, внутри логики, которой защита человека как объекта и субъекта потребления обусловлена отношением к нему как к «максимизатору полезности», психоанализ встаёт на защиту субъекта желания. Иначе говоря, психоанализ, выстраивающий собственную историческую идентичность в контексте внимания к протесту Истерического дискурса вопрошания, сосредоточивает свой интерес не на присвоении прибавочной стоимости, но в исследовании истории субъекта во всей её неповторимости и противоречивой непостижимости, — таким образом, занимая контр-культурную позицию*** относительно тотального оценивания и страсти к обогащению и порабощению. Вспоминая древнегреческое значение слова «пафос», можно было бы охарактеризовать пространство психоаналитического кабинета при помощи метафоры, данной Игорем Тальковым в одной из его песен, а именно образа «спасательного круга», для каждого, кто устал от нескончаемой гонки вооружений на поле социальной успешности и адаптированности.

____________________________________ 

  * Данный образ демонстрирующий драматизм первобытного времяпрепровождения взят из произведения Герберта Уэллса «Освобожденный мир»

    ** Не являющимся конечно, никаким итогом, а лишь воспринимающимся нами таковым образом потому как мы являемся современниками относительно каждого его нового дня.

   *** Подобно художнику, отходящему подальше от своей картины, чтобы лучше её понять. Замечаемый некоторыми, определенный флёр маргинальности психоанализа во многом выстроен не без участия на первый взгляд парадоксально осуществляемого стремления понять реальность. Что в свою очередь невозможно сделать, будучи активным её действующим лицом.