Есть ли жизнь после суицида ребенка?

                                                                                      Там место не открытое,

                                                                                      Над белой вазой клен.

                                                                                      Душа моя зарыта там,

                                                                                      Где сын мой погребен.

                                                                                                       А. Мариенгоф

Любая смерть – это горе. Чем отличается, и отличается ли вообще, горе при потере ребенка? Безусловно! Одна из мам – «потеряшек», как они себя называют,  определила переживания потери дочери  как «личную Хиросиму».

А если ребенок ушел из жизни сам? Людей, переживших суицид близких, называют «выжившими», так же, как переживших катастрофу. По моему  мнению, это не обвал, не крушение, не  катастрофа, даже не окончание собственной жизни. Это аннигиляция, ощущение полного уничтожения, небытия.  Можно попытаться объяснить, что испытывают родители, узнавшие о  самом страшном и непредставимом, о том, что ребенок совершил суицид.  Но вряд ли это получится выразить словами.

Оглушенные горем, раздавленные чувством вины, они сталкиваются с вопросами, ответы на которые ставятся в центр существования: «Что мы проглядели?», «Можно ли было его/ее спасти?», «Почему  он/она это сделал?».

Опишем особенности переживания горя у родителей детей, совершивших суицид, которые приводит Л. Алавердова, пережившая суицид брата и написавшая книгу: "после самоубийства: тем, кто пережил смерть близких, и тем, кто их окружает".

Шок. Обрушившийся кошмар кажется нереальным. У многих происходит эмоциональная немота, некоторые не могут оправиться от этого долгие годы, переживая посттравматический синдром, присущий многочисленным ветеранам войны, вернувшимся домой, когда пережитое снится по ночам, приходит в виде кошмаров, предстает перед мысленным взором так, как будто это происходит сейчас. Особенно сильна вероятность подобного расстройства для того, кто первым обнаруживает труп или является непосредственным свидетелем самоубийства.

Отрицание. Многие родители настаивают на том, что это не могло быть самоубийством, что это убийство, что их   ребенок никогда бы не подумал покончить с собой. Есть люди, которые проживают в состоянии отрицания всю жизнь, не желая поверить в произошедшее с ними. Отрицание может быть связано и со стигматизацией. Ведь для матери признать случившееся -  значит признать и то, что она оказалась не нужна собственному ребенку, а это страшно унизительно. Это бы означало признать перед всем миром свою несостоятельность и поражение, что, конечно же, в 99 % случаев совершенно неверно и далеко от реальности, но сами чувства от этого не перестают существовать. Поэтому некоторые семьи объявляют «заговор молчания» и не хотят обсуждать ни между собой, ни с кем бы то ни было, произошедшую с ними катастрофу.

Вина. Это чувство исходит из предпосылки, что мы могли бы повлиять на будущее и изменить его ход, что мы ответственны за решения, которые принимают наши близкие люди. Не стоит, однако, преувеличивать степень своего влияния на судьбы других людей и на их решения. Джефри Джэксон приводит истории двух девушек, покончивших с собой после долгих лет борьбы с депрессией. Мать одной из них насильно определила свою дочь в психиатрическую лечебницу, мать другой отказывалась поместить свою дочь в больницу. В результате дочери покончили с собой, и каждая мать обвиняла себя в том, что не сделала того, что сделала другая.

Гнев. «Это несправедливо!», «Я не смогу смириться с этим!», «Почему это случилось именно со мной?!», «Как Бог мог допустить?!». Это гнев на судьбу, на Бога, на врачей или психотерапевтов, на близких, на себя, на умершего, на всех и вся. 

Депрессия и отчаяние. Печаль, чувство поражения и безнадежности овладевают родителем, пережившим утрату. Тут нет календаря, по которому скорбь должна «отпустить». Срок, который годится для одних, не подходит для других.

Очень важно, чтобы фазы работы горя были пережиты.  Если эти потребности выражения горя вовне не будут удовлетворены, у них не останется иного «выбора», как быть вытесненными, и в этом случае их быстро заменят симптомы психопатологии или соматизации.

В США и в некоторых городах России есть группы людей, переживших самоубийство близких. Некоторым людям эти группы очень помогают, позволяя найти много общего в трагедиях, увидеть, что они не одни в мире, как зачумленные, стыдящиеся поднять глаза на окружающих, но есть множество других, которые не могут или не хотят искать поддержки в группе. Некоторым нужна индивидуальная психологическая помощь. Но часто  родители погибших детей настолько одержимы чувством вины, что не хотят, чтобы им стало легче.

Важно не дать трагедии себя разрушить. Фрейд в статье «Печаль и меланхолия» описывает «работу скорби», которая является целостным психическим процессом, имеющим свои закономерности течения и разрешения.      В результате этой глубокой и тяжелой  работы происходит идентификация с погибшим  (присвоение его мыслей, черт характера, вкусов, особенностей поведения и т.д.). И когда он становится частью нас, тогда мы прощаемся с ним снаружи.

Джойс Эндрюс в статье «Самоубийство: как мы говорим о нем?» пишет: «Мы, чьи дети забрали свои жизни, должны сделать все возможное, чтоб избавиться от секретности и клейма, которые окружают их смерти. Если мы позволим этому сохраниться, то мы тем самым приуменьшим значение жизни наших детей. Они заслуживают большего».