Я больше не твоя мама, мама.

Мне почти 40.

Мне иногда кажется, что я пахну корвалолом, нафталином и чайным грибом на твоём подоконнике, а раз в неделю мне нужно вызывать уборку не только квартиры, но и лично меня внутри и снаружи. Пыли собирается столько, сколько в старой не особо популярной библиотеке.

Я сама и есть библиотека.

Потрёпанная, переполненная никому не нужным старьём и пустая, безлюдная одновременно.

С утра вроде ничего, новый день вселяет надежду - вдруг кто-то зайдёт, заинтересуется. А дальше заходишь только ты. Изо дня-в-день.Ты самый стабильный мой посетитель. И я, наверное, должна быть тебе благодарна. Только вот нет. Раздражаюсь, досадую, горюю.

Срываюсь в крики и слёзы, даю себе слово завязать с тобой как с опостылевшим любовником, едой, алкоголем, наркотиками.

Но изо дня в день сначала с надеждой, а дальше раздражённо снова и снова открываю тебе дверь в свою жизнь из страха, что если закрою её перед тобой, останусь одна и оставлю тебя абсолютно одну, умирающую от этого.

Вся моя важность, значимость и детская власть над тобой собрались в этом ощущении, что ты можешь умереть от того, что я оставлю тебя одну. Что ты не справишься и умрёшь. Как маленький новорождённый ребёнок, не способный выжить без мамы.

Но я не твоя мама, мама. Ты - не мой новорождённый ребёнок.

Много лет не могу себе признаться , что это я на самом деле боюсь остаться без тебя, не справиться и умереть. Что это я иногда остаюсь этим ребёнком при тебе, мама.

Взрослая женщина в этот момент во мне хочет твоей смерти, задыхаясь от своей нереализованности, а ребёнок прямо сейчас умирает от одной мысли, что тебя может не быть, что ты можешь умереть. Это он отчаянно пробует приручить маму, завладеть мамой, чтобы выжить, чтобы иметь гарантии, что в самые сложные времена тебя можно всегда иметь под рукой и не испытывать этого ужаса...

Я не особо верю, что такая беспомощно-властная с одной стороны, и стареющая, напуганная, одинокая - с другой я могу кому-то понравиться.

Я сама себе ужасно не нравлюсь и стыжусь себя такой.

В такие моменты я думаю, забывая о всех сложностях нашего контакта, что только с тобой я могу быть собой, только ты меня видела всякой, только ты меня разную знаешь и всё равно приходишь, выбираешь меня.

Оказываясь в этой ловушке, я не знаю, что с этим делать и делаю много лет одно и тоже - остаюсь с тобой, мама.

Оставаясь с тобой, я сама для себя и для тебя много лет подтверждаю свою значимость,

на самом деле так и не получая подтверждения от тебя и не пробуя получать его от мира, сомневаясь, что я такая могу для кого-то быть важной.

Оставаясь с тобой, я вижу как уходит моя молодость,

чувствую как больно зудит моё всё равно одинокое сердце,

как угасает моя так и нераспознанная, неразвитая, нераскрытая  женственность в заряженных энергией злобы, отчаяния и тоски моих с тобой спутанных отношениях.

Всё, что у меня остаётся дальше - эта странная, чудовищная в своей беспочвенности и фанатичности вера в то, что двум стареющим, до боли одиноким женщинам может быть лучше вместе, чем по отдельности.

Только здесь я могу прочувствовать в каком ужасе я должна быть перед жизнью (перед тобой, перед собой?), чтобы никакая другая мысль не могла надолго занять место этой -

что нам, переполненным таким количеством неудовлетворённости от разного разъедающего барахла внутри, лучше быть вместе, чем отдельно, мама?

Пробую, несмотря на всю боль этого отчаянного выбора, присмотреться к нам, к нашим с тобой одиночествам...

Чем твоё одиночество может разбавить, утешить моё - разве что радостью, «что я не одна такая»? Это очень сомнительная по качеству радость, врагу не пожелаю от такого радоваться.

Чем моё разъедающее одиночество может помочь твоему? Напомнить, что оно не одно такое. Дать тебе возможность порадоваться, что пока я одинока - я твоя. Ты правда всё ещё хочешь такой радости от обладания мной?

Ты, правда, хочешь, чувствовать свою власть, силы и превосходство, видя, как я, захлёбываясь от отчаяния, яростной досады и почти ненависти к тебе, иду открывать тебе двери?

Ты, правда, хочешь такой радости стареющей женщины от обладания стареющим младенцем?

Или здесь ты сама тот младенец, приручающий мать, забыв что в нашей паре другие роли?

****

Мы как два колодца, которым не суждено напиться друг из друга, просто потому, что для начало кому-то нужно не быть колодцем, а в ком-то должна быть вода, пригодная для питья.

Есть ли во мне такая вода, хочу ли я поить тебя?

Есть ли в тебе вода, хочу ли я пить её?

Что делать с глубокой колодезной пустотой, эхом глухой боли отдающей внутри меня?

Слышишь ли ты эхо глухой боли внутри себя?

Мы как дети с тобой, почему-то нещадно и резко стареющие, наказывающие друг друга и сами себя за неустроенные жизни, за трусость, за эту нашу больную вынужденную привязанность - мою к тебе, твою ко мне.

Ждём друг от друга чего-то такого, чего у меня 40, а у тебя ещё больше лет не происходит.

Любви, признания, принятия, тепла.

Ходим одной и той же дорогой, не пробуя отойти, боясь отойти, боясь не пережить, не справиться.

Только я больше так не хочу. Мне больше не кажется, что то, что у нас с тобой это лучше, чем вся моя тревога и ужас перед большим миром.

Мне больше не хочется думать, что я твоя мама и мне нужно о тебе заботиться. Больше не хочется спасать тебя от самой себя, от твоей одинокости, чем дальше, тем больше растерянности и беспомощности, и от этого злобы на весь мир.

Мне больше не кажется, что ребёнок внутри меня не выживет без тебя.

Мне очень хочется узнать какая я ещё, кто я ещё. Познать свою женственность, свой реальный возраст, позволить себе пожить отдельно от тебя, от наших отношений.

Я понятия не имею, что меня ждёт, я очень боюсь, я мало что понимаю, но я хочу жить.

Сегодня я не пойду открывать тебе двери.

Автор: Алёна Швец

Кадр из фильма « Пианистка»