Психологический инцест в детско-родительских отношениях

…психика всегда использует тело,

чтобы сообщить что-то, 

донести какую-то информацию и,

таким образом, не допустить реализации

запретных влечений и желаний.

Джойс Макдугал. «Театры тела»

Данная статья взята из книги «Сказочные истории глазами психотерапевта», написанной в соавторстве с Натальей Олифирович и вышедшей совсем недавно в издательстве «Речь», СПб.

Предварительные замечания

В данной статье мы обратились к известной русской народной сказке «Царевна-лягушка» как удачной, на наш взгляд, иллюстрации последствий психологического инцеста между отцом и дочерью. Мы рассматриваем  понятие психологического инцеста в широком значении как грубое нарушение границ ребенка родителем (либо родителями), проявляющееся в принуждении, навязывании своей воли, игнорировании потребностей ребенка, ранней сексуализации и др., т.е. в разных формах психологического насилия. В фокус нашего внимания также попадают феномены нарушения психологических границ, возникающие в аналогичных отношениях в диаде «отец – сын», также представленные в данной сказке в отношениях отца-царя и его сыновей.

Последствия психологического инцеста не так заметны и болезненны, как при физическом насилии. Кроме того, зачастую психотерапевты встречаются с отстроченными результатами таких отношений: неспособностью женщины найти подходящего партнера, страхом перед сексуальными контактами, расстройствами психического и физического здоровья и др. Таким образом, «в фоне» остаются более «легкие» нарушения: истерические, мазохистические, депрессивные, психосоматические и др., обусловленные психологическим инцестом между отцом и дочерью.

Кратко напомним ее содержание. Царь решает женить своих сыновей и предлагает им выбрать невесту. Старшему в жены достается боярская дочь, среднему – купеческая, а младшему – лягушка. Младший брат расстроен, но лягушка оказывается и рукодельницей, и хозяйкой, и красавицей. Обнаружив эти достоинства у жены-лягушки, Иван-царевич, боясь ее потерять, сжигает лягушачью кожу. Однако это действие приводит к исчезновению жены, в результате чего главный герой вынужден освобождать ее из рук Кощея Бессмертного, отца, превратившего дочь в лягушку.

Патриархальный мир

Данная история необычна тем, что в ней нет ни одной матери. В сказке описан патриархальный мир, где существуют две отцовские фигуры – царь, отец Ивана-Царевича, и Кощей Бессмертный, отец Василисы Премудрой.

В семье, где есть отец, мать и ребенок, отношения многоаспектны, полны различных контекстов, конфликтов и ситуаций. Ребенок сталкивается с реальностью, где есть отец и мать. Отец разрушает связь матери и ребенка, тем самым, подчеркивая границы между полами (мужчины – женщины) и поколениями (дети – взрослые), а также тот факт, что ребенок не обладает сексуальностью взрослого. Однако иногда в силу определенных обстоятельств (смерть либо гипофункциональность матери) ребенок остается tet-a-tet с отцом.

Какой он – мир Отца, где нет матери? В чем особенность ситуации, где не представлена дихотомия взаимодополняющих моментов «мужское – женское»? К характеристикам этого мира относится, прежде всего, жестко иерархизированная структура отношений. Все подчинены отцу и он принимает решения за всех.

Каждый отец – глава своего мира. В руках у авторитарного отца сконцентрировано огромное количество власти. Именно он определяет порядок, систему ценностей, традиции, вырабатывает ритуалы, устанавливает границы своей системы. В этом мире нет места «женскому» – сочувствию, пониманию, нежности, любви. Все подчинено одному закону – слову Отца. Другой воспринимается через его функции, обеспечивающие незыблемость отцовского мира.

В этом мире нет места свободе, выбору, потребностям отдельного человека – все решает отец. В самом начале сказки царь зовет к себе сыновей и говорит им:

«– Дети мои милые, вы теперь все на возрасте, пора вам и о невестах подумать!

– За кого же нам, батюшка, посвататься?

– А вы возьмите по стреле, натяните свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадет — там и сватайтесь».

Отметим – у сыновей никто не спрашивает – готовы ли они к браку, хотят ли жениться, есть ли у них невеста на примете. Царь-отец сам выбирает и навязывает сыновьям и время, и способ поиска невесты.

«Вышли братья на широкий отцовский двор, натянули свои тугие луки и выстрелили.

Пустил стрелу старший брат. Упала стрела на боярский двор, и подняла ее боярская дочь.

Пустил стрелу средний брат – полетела стрела к богатому купцу во двор. Подняла ее купеческая дочь.

Пустил стрелу Иван-царевич – полетела его стрела прямо в топкое болото, и подняла ее лягушка-квакушка...»

Примечательно то, что отец игнорирует разницу в возрасте детей. Это – один из признаков дисфункциональной семейной системы. Младший сын еще не готов к браку. Поэтому процесс поиска невесты в сказке можно рассматривать в контексте сопротивления младшего сына отцовской воле. С одной стороны, Иван-царевич не способен прямо противостоять отцу, с другой – не готов отстаивать свою позицию. Компромисс между собственным желанием и отцовским произволом воплощается в неудачном исходе: и стрела улетает в болото, и невеста – лягушка.

Однако, несмотря на очевидное сопротивление Ивана, выражающееся в выборе им неподходящего объекта для брака, отец игнорирует сложившуюся ситуацию и требует выполнения своей воли: «Бери квакушку, ничего не поделаешь!». Это – свидетельство ригидности отца и негибкости выработанных им правил.

Заключение брака означает новый этап в жизни человека – этап его психологического и социального взросления. Однако в сказке отец не признает формальной и неформальной взрослости сыновей и продолжает свои испытания.

«На другой день после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит:

– Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. Хочется мне узнать, умеют ли ваши жены хлебы печь. Пусть они к утру испекут мне по караваю хлеба».

Обратим внимание на тот факт, что ни один мужчина, кроме отца, не имеет права голоса и не принимает решений. Это иллюстрация такого феномена патриархального мира, как жесткая иерархизированность системы отношений и отсутствие свободы для тех, кто находится внизу иерархической лестницы. Принятие решений одним человеком неизбежно ведет к инфантилизации всех остальных: отсутствию инициативы, интереса к жизни, тотальному подчинению, и, как следствие – к депрессии.

Отец продолжает подавлять всех вокруг себя. Например, его совершенно не волнует то, что невесткам придется работать всю ночь – они должны принять правила и стать винтиками в слаженной системе, где любое отступление от правил карается или публично осуждается, а полное подчинение одобряется.

«Пришли и старшие братья, принесли свои караваи, только у них и посмотреть не на что: у боярской дочки хлеб подгорел, у купеческой — сырой да кособокий получился.

Царь сначала принял каравай у старшего царевича, взглянул на него и приказал отнести псам дворовым.

Принял у среднего, взглянул и сказал:

– Такой каравай только от большой нужды есть будешь!

Дошла очередь и до Ивана-царевича. Принял царь от него каравай и сказал:

– Вот этот хлеб только в большие праздники есть!»

Таким образом, отец характеризуется как нарциссичный и очень категоричный человек с черно-белым взглядом на мир: каравай можно либо «псам выбросить» (обесценивание), либо «на большие праздники есть» (идеализация).

Заметим, что женщине в патриархальном мире нужно быть мужественной, чтобы выжить, адаптироваться, получить одобрение «альфа-самца». Только через его принятие она может занять «хорошее место» в системе, потому что другие мужчины полностью зависимы от воли-произвола старшей мужской фигуры.

Личностные характеристики ребенка патриархального отца

В семье с жестким, авторитарным, подавляющим родителем у ребенка чаще всего формируется, как мы уже отмечали выше, депрессивная характерология. Иллюстрация тому в сказке – ситуация возвращения Ивана домой к молодой жене-лягушке.

«Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

– Ква-ква, Иван-царевич, – говорит лягушка-квакушка, – что ты так опечалился? Или услышал от своего отца слово неласковое?

– Как мне не печалиться! – отвечает Иван-царевич. – Приказал мой батюшка, чтобы ты сама испекла к утру каравай хлеба...»

Н. Мак-Вильямс подчеркивает, что «люди в депрессивном состоянии направляют большую часть своего негативного аффекта не на другого, а на самого себя» (Н.Мак-Вильямс, с. 296). Таким образом, вся агрессии к отцу у Ивана подавляется и трансформируется в аутоагрессию. Преобладающими же защитными механизмами у депрессивных людей являются интроекция и обращение против себя (ретрофлексия).

В сказке представлены два варианта развития сценария.

Первый – депрессивный, проиллюстрированный на примере структуры личности и поведения Ивана-царевича. Его сильная зависимость от отца проявляется в следовании «токсическим» интроектам из-за страха проявления собственного Я. Следствием такого авторитарного воспитания является инфантильность, как неспособность человека повзрослеть и обрести свободу и автономию. Матрица отношений Ивана с отцом формирует не только его поведение, но также детерминирует его способ мышления и эмоциональные процессы. Из-за тревоги и страха Иван не способен логично мыслить и все время пребывает в печали.

Второй вариант развития представлен образом Царевны-лягушки. Сказка скупо описывает жизнь Василисы в родительском доме. Нам лишь известно, что «Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего, Кощея Бессмертного, уродилась, он за то разгневался на нее и приказал ей три года квакушею быть». Здесь мы снова сталкиваемся с партиархальным миром, правила которого нарушила дочь, сознательно (или неосознанно) вступившая в конкуренцию со своим отцом. Интересно, что акцент сделан на «голове» – интеллектуальной сфере, рациональном измерении отношений. Кажется, в норме отец должен гордиться умом своей дочери. Однако, согласно сюжету, он настолько рассержен, что изгоняет ее из дома, и не просто изгоняет, а превращает в лягушку. Что же вызывает его  аффект и приводит к такому жестокому действию? Почему он превращает свою дочь именно в лягушку?

Согласно различным славянским поверьям и мифам, лягушка когда-то была женщиной. Именно этот мотив, на наш взгляд, нашел отражение в анализируемой сказке. Лягушка зачастую вызывает страх. Почтение, уважение и запрет на убийство лягушек у многих народов связано с преданиями, что такой поступок может привести к ужасным последствиям – болезни, смерти, мести сил природы (засухе, плохому урожаю и т.п.). Лягушке приписываются различные сверхспособности: исцелять, приносить счастье в дом, вызывать дождь, беречь урожай и т.п.

С другой стороны, лягушка вызывает отвращение, прежде всего – из-за влажной, бугристой кожи. Именно поэтому, на наш взгляд, отец, Кощей Бессмертный, превратил Василису Премудрую в лягушку. Поиск ответа на вопрос «Почему он это сделал?» наталкивает нас на предположение о сущности конфликта между отцом и дочерью.

Интересно, что «смерть Кощея находится на конце иглы, та игла – в яйце, то яйцо – в утке, та утка – в зайце, тот заяц – в кованом ларце, а тот ларец – на вершине старого дуба. А дуб тот в дремучем лесу растет». Кощей не зря прячет свою «иглу» во столько оболочек. Похоже, именно таким образом он пытается удержаться от соблазнения своей дочери. Обычно в реальной жизни, отец, столкнувшись с пробуждением в дочери женственности, сексуальности бессознательно эмоционально дистанцируется от нее. Однако эти действия в рассматриваемых отношениях оказываются недостаточно эффективными, и поэтому нужны дополнительные механизмы, чтобы удержаться от сближения. Таким способом в сказке является  превращение дочери в отвратительную лягушку, рационализировав это действие: «Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего, Кощея Бессмертного, уродилась, он за то разгневался на нее и приказал ей три года квакушею быть». Интересен конец цитаты: «Ну, да делать нечего, словами беды не поправишь» – осознавание не помогает, разговоры ни к чему не ведут, возбуждение остается, и превращение Василисы в отвратительную лягушку – единственный для Кощея способ держать свою «иглу» вдали от дочери.

Отвращение в отношениях, прежде всего, выполняет функцию ограничения, отворачивания, отделения субъекта от объекта. В наиболее общих случаях отвращение маркирует нарушение границ. У человека с сохраненной чувствительностью обычно  при нарушении его границ возникает агрессия, которая и ведет к их восстановлению.

Гораздо сложнее ситуации, когда отвращение возникает в отношениях, где есть любовь. И здесь оно также маркирует нарушение границ, однако субъект сталкивается с двумя одновременно существующими амбивалентными чувствами – любовью и отвращением, ни одно из которых невозможно выразить в полной мере. Любовь не позволяет проявить агрессию, за которой скрывается отвращение, а отвращение блокирует любовь. В таких ситуациях психотерапевт обычно сталкивается с застывшим чувством, которое проявляется в виде какого-либо симптома, чаще всего – психосоматического. [Немиринский]

Таким образом, столкнувшись с описанным феноменом – трансформацией прекрасной и разумной Василисы в лягушку – мы можем предположить, что данное действие было предпринято отцом с целью выстраивания границы между собой и соблазнительной-соблазняющей дочерью с целью избегания инцестуозной ситуации. Похоже, в данной ситуации единственной возможностью держаться от дочери подальше является превращение ее в сексуально непривлекательное, отвратительное существо – лягушку. В реальной жизни, как мы уже отмечали, отец может превращать дочь в «жабу» на символическом уровне – замечать в ней только плохое и отвратительное, саркастично и унижающе общаться с ней, унижать и обесценивать… С этим феноменом дочь зачастую сталкивается с началом взросления. Этот феномен мы назвали «подменой» отца: еще недавно теплый, любящий и чувствительный отец в отношениях с дочерью «превращается» в придирчивого, колючего, агрессивного человека. Все это – способы удерживаться от инцеста и одновременно причинять боль своему ребенку. Очевидно, что в такой опасной ситуации невозможно «эротическое воспроизводство»: дезорганизованный своими желаниями, отнюдь не благожелательный и тем более не великодушный отец грубо отвергает свою дочь, создавая у нее ощущение (и состояние) своей ущербности, ненужности и внешней непривлекательности.  Следствием описанной ситуации является состояние  дефицитарности у дочери: она продолжает нуждаться в нежности, эмоциональной привязанности отца, и не получив этого (в реальности или в символическом ментальном пространстве), так и не сможет повзрослеть и избавиться от симптома, который одновременно является и символом границ, и символом связанности.

Второй возможный вариант развития событий в сложившейся инцестуозной ситуации – это превращение «в лягушку», инициированное самой дочерью (как, например, в сказке «Ослиная шкура»). Если отец все же нарушает границы, дочь сама может «организовать» симптом, вызывающий отвращение – кожное заболевание, лишний вес, анорексию… Тогда при помощи симптома дочь сигнализирует отцу: держись от меня подальше, иначе я: могу заразить (при экземе, псориазе), вызвать отвращение (при ожирении), скоро исчезну, совсем уйду от тебя, возможно, в другой мир (при анорексии)… Тем не менее, у ребенка присутствует тоска по отсутствующему и пренебрегающему отцу, а симптом – это способ оставаться с ним связанной, хотя и ценой нанесения ущерба самой себе.

Итак, при авторитарном, нарушающем границы, соблазняющем отце дочь может организовать защиты таким образом, чтобы спрятаться, убежать от него физически и одновременно оставаться психологически с ним связанной. Независимо от того, идет ли речь о реальном или психологическом инцесте, такая травматизация зачастую (но не всегда) ведет к формированию диссоциативной личности. Сущностью диссоциированной, или множественной личности, является существование двух или более Я, обладающих различными характеристиками. Причиной возникновения такого расстройства служат травмы различной этиологии, но чаще всего – сексуальный абъюз, выявляемый в 97-98% случаев при постановке данного диагноза [Putnam].

Симптом как защита

В сказке мы встречаемся с тремя Я Василисы. В первой ипостаси она предстает как умная и красивая девушка. Например, показательно ее появление на пиру: «Подъехала карета к крыльцу, и вышла из нее Василиса Премудрая   – сама как солнце ясное светится. Все на нее дивятся, любуются, от удивления слова вымолвить не могут». Появляясь в образе Василисы Премудрой, героиня отличается крайней степенью активности: печет по ночам караваи, ткет ковры, не теряет оптимизма в кризисных ситуациях. По сути, она все время находится в активном, энергичном, даже маниакальном состоянии, адаптивно действует при выполнении просьб и заданий, то есть функционирует как вполне адекватный самодостаточный человек.

В качестве Царевны-лягушки героиня в основном успокаивает своего мужа, укладывает, как ребенка, спать, провожает Ивана-царевича к отцу, убеждает в правильности тех или иных действий… Заметим, что в качестве лягушки она и буквально, и фигурально уменьшается: снижается количество и качество выполняемых ею функций, меняется ее идентичность. Если в образе Василисы она деятельна и энергична, то в качестве  лягушки она лишь просит о чем-то Ивана или пытается его успокоить и утешить. Можно предположить, что именно  в этом ее состоянии инфантильный и незрелый муж Иван подходит ей в качестве идеального партнера, как, впрочем, и она подходит своему мужу. Таким образом, в качестве Царевны-лягушки героиня нуждается в партнере, который бы обеспечивал ей статус, кров и минимальную защищенность.

Интерес вызывает феномен перехода от Василисы Прекрасной к лягушке и обратно. Похоже, в ситуации безопасности появляется Василиса. Обычно ее муж в это время спит или отсутствует. Однако приближение мужа героиня встречает в образе лягушки. Можно предположить, что ей сложно и страшно находиться наедине с мужчиной в образе прекрасной девушки – гораздо проще переживать этот опыт в образе лягушки, на которую никто не покушается как на женщину. Лягушечья кожа защищает Василису от нарушений границ и излишнего внимания мужчин.

Третье Я в качестве Василисы возникает после того, как Иван сжигает лягушечью кожу. По сути, Иван-царевич совершает повторную травматизацию: сжигая кожу, он грубо вторгается в личное пространство своей жены. Похоже, для Ивана невыносимо столкновение с тем, что его жена – красивая, свободная, смелая и энергичная женщина. Деструктивная атака на границы жены – это способ справиться со своей растерянностью, завистью и агрессией. Иван не советуется с женой, не спрашивает, правильно ли то, что он собирается сделать – он тайно, как ребенок, «улучил минутку и побежал домой. Разыскал лягушечью кожу и спалил ее на огне».

Кожа является и символом границ, и самой границей между человеком и миром. Иван, сжигая кожу, действует как неумелый психотерапевт – пытается напрямую работать с симптомом. Однако, как известно, симптом всегда выполняет защитную функцию. После сжигания кожи, символизирующего прямую атаку на симптом, клиент – Василиса – оказывается полностью дезорганизованной и дезадаптированной. Она говорит мужу: «Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще три дня подождал, я бы вечно твоею была. А теперь прощай, ищи меня за тридевять земель, за тридевять морей, в тридесятом царстве, в подсолнечном государстве, у Кощея Бессмертного. Как три пары железных сапог износишь, как три железных хлеба изгрызешь – только тогда и разыщешь меня...»

Интересно, что после этого Василиса предстает в третьей ипостаси: она «обернулась белой лебедью и улетела в окно». На наш взгляд, это превращение символизирует переход Василисы от психосоматического уровня защиты к психотическому, что согласуется с известной концепцией двухэшелонной линии обороны А. Митчерлиха. В соответствии с данной концепцией психосоматический процесс развивается в такой последовательности:

• На первом этапе человек пытается справиться с конфликтом в основном при помощи психических средств на психосоциальном уровне (невротическая линия обороны):
• с помощью обычных средств социального (межличностного) взаимодействия;
• с помощью защитных механизмов и коппинг-стратегий;
• путем невротических симптомов и невротического развития личности.
• В том случае, когда первая (невротическая) линия обороны не срабатывает и человеку не удается справиться только лишь психическими средствами, подключается защита второго эшелона – соматизация (психосоматическая линия обороны).
• Третья линия обороны, которая введена современными психоаналитиками (О. Кернберг), актуализируется тогда, когда вторая (психосоматическая линия обороны) не срабатывает или оказывается разрушенной. Защита третьего эшелона – это психотическое симптомообразование.

Именно психотическую реакцию Василисы, на наш взгляд, в сказке символизирует «отлет» белой лебеди. Птица не «заземлена», она находится в контакте с другой реальностью, чем человек и даже лягушка. Разрушение же второго эшелона защиты усложняет задачи терапевта: теперь ему, как и Ивану, нужно «износить три пары железных сапог», «изгрызть три железных хлеба»… Неумелые терапевтические действия, заключающиеся в прямой атаке на симптом с целью его разрушения, зачастую и в реальной психотерапевтической ситуации ведут к психотическому срыву клиента либо к появлению другого, более серьезного симптома.

Терапия как восстановление целостного Я

Справедливо отметить, что психологический инцест не всегда ведет к столь травматическим последствиям. Детерминация любого расстройства рядом средовых и внутриличностных факторов обусловливает множество вариантов реагирования на одну и ту же ситуацию. В терапии мы можем встретиться как с удачно «утилизированным» за счет действия зрелых защитных механизмов травматическим опытом клиентов, так и с психосоматизацией, с множественным расстройством личности и даже с псхотическими проявлениями.

У описываемого нами на основании приведенной сказки типа клиентов, обратившихся за помощью, ярче всего проявляется  психосоматический симптом: боли, телесные изменения, нарушение функций организма и т.п. В ситуации сказки в качестве такого симптома выступает внешний вид Василисы Прекрасной, предстающей в виде лягушки. Именно симптом, выполняя сигнальную функцию, является самым ярким маркером личностного нарушения. Однако многие терапевты игнорируют то, что симптом – это еще и маркер системного неблагополучия. Если мы акцентируем наше внимание лишь на симптоме или симптоматических проявлениях, мы пренебрегаем причинами и условиями их возникновения, а также теми функциями, которые они выполняют для данного клиента.

Возникая в определенных отношениях, симптом представляет собой превращенную, трансформированную форму контакта. Этот феномен особенно характерен для нарушенных детско-родительских отношений, где одновременно присутствуют  и любовь ребенка к взрослому, и драматическая история их отношений, полная злости, вины, обид, стыда, нуждаемости... В такой ситуации оказалась и героиня сказки: травмированная и отвергнутая отцом, не получающая подтверждения своей эротической привлекательности и значимости, она оказывается «в болоте». Но первое, что бросается в глаза – это не переживания Василисы, не ее поведение, а именно симптом, выраженный в сказке через образ отвратительной лягушки.

В терапии на первых встречах на авансцене также обычно находится симптом клиента. Переживания, чувства не проявляются, они «застывают» в симптоме. При этом особое искусство терапевта – распознать язык симптома, понять, о чем сигнализирует симптоматическое проявление, и найти ему адекватную вербальную форму, «расшифровать» его послание, дать возможность проявится застывшим в симптоме переживаниям.

Вернемся еще раз к сказке. Первое самостоятельное действие Ивана-Царевича, инфантильное и бездумное – это быстрая атака на симптом, после чего лягушка осталась без кожи-симптома, уязвимая, открытая и повторно травмированная. Так как симптом выполняет функцию контакта, его быстрое разрушение приводит к невозможности контакта – с терапевтом, прошлым опытом, значимым объектом... Это может привести к разрушению психосоматической защиты и к появлению защиты психотической. Ее актуализация ведет к погружению в травматические переживания в тот момент, когда у клиента еще недостаточно ресурсов для их повторного проживания и переработки. Василиса в анализируемой сказке по факту «сбегает от мужа», возвращаясь к отцу и к прежним инцестуозным отношениям. Очевидно, что сейчас для того, чтобы «вылечить» героиню, нужно гораздо больше усилий.

Симптом, как мы уже отмечали, – это маркер нарушенных отношений со значимым объектом. За каждым симптомом всегда стоит реальный Другой и опыт неудавшихся с ним отношений. Чаще всего этот Другой – кто-то из референтного для клиента круга людей. Работа с симптомом предполагает его включение в более широкий контекст – контекст межличностных отношений, в которых он возник. Дальнейшая проработка направлена на прояснение и трансформацию отношений с тем объектом, который участвовал в формировании симптома: «Не ты ее надел, не тебе ее и снимать было!». В психотерапии существуют различные способы для «встречи» клиента и проработки отношений с таким значимым Другим: работа с пустым стулом, использование символических объектов-заместителей, монодрама, психодрама, расстановки в воображении… Задачей терапевта на данном этапе является актуализация прежнего травматического опыта и придание ему нового смысла, помещение в другой контекст с опорой на принцип экологичности происходящего для клиента.

Первые попытки Ивана как психотерапевта оказались, как мы уже отмечали,  неадекватными, непрофессиональными и неэкологичными для Василисы. Таков закономерный исход в терапии, где специалист нацелен на быстрое «избавление» от симптома. Симптом возник в определенных отношениях, и его трансформация может произойти только в отношениях, например, с терапевтом или с поддерживающим близким человеком, чувствительным и понимающим. В отношениях «терапевт-клиент» не всегда удается избежать ошибок, обусловленных «благими намерениями». Появление все большего количества техник, методик, технологий психотерапии, нацеленных на быстрый эффект и «исцеление», зачастую создает иллюзию легкости работы с симптомом у специалиста. Очаровавшись и предприняв активно-агрессивное действие по «уничтожению» симптома, терапевт зачастую сталкивается с ухудшением состояния клиента. В такой ситуации важно осознать свои ошибки и вернуться в ту точку, с которой началась работа. Взросление клиента в терапевтических отношениях – процесс, сопровождающийся кризисами в «точках перехода». Эти изменения зачастую базируются на парадоксе: именно принятие Другого таким, какой он есть, а не атака на его «недостатки» является условием для его изменения [Бейссер]. Иллюстрацией является поведение Ивана, которое оказалось разрушительным для его жены. Не принимая того, что есть, он пытается изменить Василису, сжигая лягушечью кожу, что приводит к печальным последствиям. Однако осознание ошибок привело к тому, что дальнейшие поступки Ивана-царевича по спасению жены из плена Кощея оказались эффективными, хоть и не простыми. Этого следует ожидать и в «несказочной» психотерапевтической ситуации работы с симптомом.

Возникшие в сказке испытания создают условия для психологического взросления Ивана. Он совершает первый по-настоящему взрослый, мужской поступок  – идет спасать свою женщину. «Загоревал Иван-царевич. Снарядился, взял лук да стрелы, надел железные сапоги, положил в заплечный мешок три железных хлеба и пошел искать жену свою, Василису Премудрую». Для этого ему пришлось потратить много времени и сил и прибегнуть к поддержке со стороны других. В сказке присутствуют помощники, без которых Ивану-царевичу самому было бы трудно справится с этой задачей. Помощников в терапии можно рассматривать и как символические внутренние объекты терапевта, с которыми ему необходимо встретиться, чтобы подпитаться их силой.

Наиболее интересной в этом контексте, на наш взгляд, является встреча Ивана со старцем.  Старец символизирует  внутреннюю мудрую часть Ивана, обращение к которой помогает ему освободиться от созависимых отношений со своим отцом и «вырвать из рук отца» свою жену  Василису.  Именно внутренняя мудрость – это то, что необходимо психотерапевту для сложной и тонкой работы, как с психосоматическим симптомом, так и с последствиями сексуального абъюза. Лишь обретя способность становиться «родителем самому себе», терапевт может поддержать освобождение клиента из плена родительских травм и интроектов.

Отметим еще один аспект сказки, которая содержит образец взросления,  пример того, как мужчина становится мужчиной. В ней показан механизм нормального (непротивозависимого) способа обретения мужской идентичности: через совершение подвигов, через возможность нахождения в себе мудрого отца… Если это не происходит, то остается два варианта – либо остаться в зависимом отношении от своего реального отца, либо продолжать борьбу с ним, что характеризует противозависимый исход. В сказке Иван избирает третий вариант – направляет всю свою энергию не на выяснение отношений с отцом, а на своего символического соперника – отца своей жены Василисы.

Эта задача не проста – авторитет отца жены огромен:  «Долго он по дремучим лесам пробирался, в топях болотных вяз и пришел наконец к Кощееву дубу. Стоит тот дуб, вершиной в облака упирается, корни на сто верст в земле раскинул, ветками красное солнце закрыл». Мощный, огромный, подавляющий отец существует не обязательно в реальности, а, скорее, на символическом уровне. Таким образом, Ивану-царевичу в сказке приходится сражаться не только и не столько с реальным внешним объектом (отцом жены), а с ее идеальным внутренним образом отца. Психологический инцест формирует сложнопереплетенные созависимые отношения между отцом и дочерью. И здесь мужчине приходиться столкнуться с непростой задачей – выиграть конкуренцию у отца жены. Убить Кощея Бессмертного для мужчины означает убить или заместить, а в идеале превзойти, образ отца в сердце девушки. В противном случае ей грозит опасность, так и остаться «замужем» за своим отцом, а ему  – быть второстепенным мужчиной в ее жизни.

Если же мужчине удается вырвать жену из власти отца, то у него появляется реальный шанс стать для нее по-настоящему близким человеком и «полноценным» мужем. Для этого зачастую ему предстоит совершить много различных «подвигов», направленных на ее «выход» из плена прежних отношений с минимальными потерями, формирование готовности видеть других мужчин и осознанный выбор его (а иногда – и другого) в качестве подходящего партнера. Если мужчине удается освободить женщину из отцовского плена, у нее появляется энергия и ресурсы строить с ним отношения другого, более зрелого уровня: «Иван-царевич, сумел ты меня найти, теперь я весь век твоя буду!». Такие слова – свидетельство готовности женщины вкладываться в отношения, не сбегая в прежние деструктивные контакты, в психоз, в психосоматизацию и прочие непродуктивные способы организации своей жизни.

Для женщины анализируемая ситуация также оказывается не простой. Ей необходимо «очароваться» своим будущим мужем, его мужскими поступками (в сказке – это подвиги Ивана), а также совершить символическое предательство отца. Только такой исход событий способствует восстановлению ее целостности, «освобождению» ее как женщины, встречу со своей женской идентичностью и открывает возможность для новых контактов и встреч с другими мужчинами.

В терапевтическом контексте это означает актуализацию мудрости терапевта, неспешное путешествие в историю психосоматического клиента, выявление «адресата» симптома, построение контакта с ним на символическом уровне с целью осознавания заблокированных в этих отношениях чувств и потребностей.  Такая история может быть драматичной сложной и запутанной, полной боли, стыда, отвращения, любви и ненависти. Задача терапевта – осторожно и бережно провести клиента по истории его превращений, по «топким болотам», по «дремучим лесам», к большей внутренней свободе и гармонии. Отказ от прямой атаки на симптом предполагает длительную работу с детальным анализом, как различных контекстов отношений клиента, так и его способов построения контакта. Хорошим решением для клиента будет построение нового нарратива, новой истории своей жизни, нового отношения клиента к симптому, к Другому и к самому себе как уникальному, непохожему на других человеку.

Для иногородних возможно консультирование у автора статьи через интернет.