Резать себя чтобы справиться..

По ноге тонкой струйкой стекала кровь. Она дышала все медленнее, сердце стучало все тише. Через пару минут она замотает лезвие в салфетку и выбросит в ближайшую урну, а глубокий ноющий порез ловко заклеет давно отработанным движением. Она режет себя с 14. С тех самых пор, как на ее глазах машина сбила собаку. С тех самых пор, как папа запретил ей плакать из-за такой ерунды и не расстраивать своими слезами маму. Теперь каждый раз, когда она чувствует боль, от которой невозможно дышать, она режет свое тело. И пока только так может делать новый вдох.

Она всегда была «трудным» подростком. Никогда не могла найти общий язык и ужиться ни с одним из маминых любовников, доставляя матери массу проблем в личной жизни. По сути, все эти мужчины уходили «из-за нее». Каждый раз, когда мама бросала в уже закрывшуюся дверь за очередным мужчиной очередную вазу и громко плакала в соседней комнате, она брала иголку и вонзала себе в пальцы. А потом в бедро. Она должна была как-то справляться с этим чувством вины за мамину сломанную личную жизнь.

Он никогда не умел говорить о чувствах. Даже не то чтобы не умел. Просто не понимал, что чувствует. Когда на него срывался авторитарный и контролирующий отчим. Когда девушка внезапно уходила к другому. Когда единственный друг был вынужден переехать в другую страну и стало просто не с кем разделять одиночество вечерами. Он чувствовал, что внутри зреет и копится — нечто. Но дать этому имя был не в состоянии. «Это» копилось и временами разрывало его на части. Когда состояние было близким к безумию, он записывался в салон и бил очередную татуировку. Боль отвлекала от душевных переживаний.

Таких историй — сотни тысяч. Эти дети ходят где-то рядом и прячут шрамы под толстовками и рубашками с длинным рукавом. Потом они становятся взрослыми, которые носят ту же одежду с длинными рукавами, потому что потребность себя резать — не угревая сыпь, которая проходит с возрастом.

Многие особо «чуткие» думают, что это всего лишь такой дурацкий способ привлечь к себе внимание. Если бы это было так, они кичились бы своими шрамами вместо того, чтобы прятать.

Еще говорят, что раз не глубоко, значит и ничего страшного. Это так же абсурдно, как говорить, что прыжки с парашютом не имели никогда летальных исходов.

Еще шутят на тему того, что это «просто очередная неудачная попытка покончить с собой». И это тоже неверно. Потому что режут себя как раз для того, чтобы остаться в живых. Каждый порез, каким бы «неглубоким» он ни был — это попытка справиться с болью.

После порезов остается пустота. Приятная и тихая. Нет ни поглощающего чувства вины, ни душащей обиды. Больше не остается ощущения ненужности и брошенности, нет никакой ненависти, даже к себе. Тихо и спокойно.

Никто никогда не слушал этих детей по-настоящему. Никто не слышал их немого крика от боли, бессилия и жажды помощи. Заметив первые порезы родители не начинали бить тревогу, а пренебрежительно что-то бросали, делая вид, что не понимают, что это за порезы такие. А от этого остаются шрамы еще глубже. Просто их не видно на коже.

Если вы увидели шрамы (тем более свежие) у знакомых, не оставайтесь в стороне. Не будьте очередным тем, кто отмахнется, потому что это не ваша проблема. Постарайтесь услышать. Просто побыть рядом. Этого уже может оказаться достаточно, чтобы стало легче.

Я знаю, как невыносимо идти без поддержки в этот крестовый поход за надеждой. Знаю, как сложно начинать кому-то верить. И еще знаю, что эту боль можно уменьшить и для начала сделать более выносимой. Это не очень просто, но уж точно — не невозможно. Только держись.