Старовойтов В.В. Посткляйнианская школа психоанализа в трудах У.Биона

Уилфред Рупхерт Бион (1897-1979) – один из наиболее оригинальных и значительных теоретиков психоанализа. Его идеи находят всё более широкое применение в теории и практике современного психоанализа в странах Европы, США, Латинской Америки, а также в Израиле и Японии. Регулярно проводятся научные конференции, посвященные изучению его наследия, одна из которых была организована Межрегиональной общественной организацией «Русское психоаналитическое общество» и прошла в Москве в декабре 2008 г. Он был учеником и последователем крупнейшего лидера британского психоанализа Мелани Кляйн, у которой в 1946 – 1952 гг. проходил тренинговый анализ. Впоследствии он признавал, что деятельность М. Кляйн оказала решающее влияние на его взгляды на психоаналитическую теорию шизофрении. Сам он также посвятил свою научную и клиническую деятельность исследованию психозов и функционирования психики. В ходе этой работы он творчески расширил и видоизменил ряд концепций Мелани Кляйн. Работы Биона оказали серьезное влияние на клиническую практику психоаналитиков Британского психоаналитического общества (БПО), в особенности – на его кляйнианскую группу. По мнению британского аналитика Роберта Хиншелвуда, «если существует посткляйнианская школа или традиция, то её представляет Бион»[1].

У.Бион родился 8 сентября 1897 г. в индийском городе Муттра, где его отец работал инженером-строителем. В возрасте 8 лет его разлучили с семьей, отправив учиться в привилегированную частную среднюю школу в городке Бишопс-Стортфорд в Англии, где он находился с 1906 по 1915 гг. В годы Первой мировой войны Бион вступил в королевский танковый корпус, стал командиром бронетанкового подразделения. Он был участником многих военных действий, за которые получил две высокие награды: офицерский орден «За боевые заслуги» и орден Почетного Легиона.

После окончания войны Бион поступил в Королевский колледж Оксфордского университета, где изучал современную историю и философию. Он был отличным спортсменом, призером ряда соревнований по регби и плаванию. Свой диплом историка Бион получил в 1921 г., после чего в течение ряда лет преподавал историю и французский язык в своей бывшей школе.

В 1924–1930 гг. Бион изучал медицину при больнице Юниверсити-колледж в Лондоне, для того чтобы впоследствии профессионально заниматься психоанализом. Он был награжден золотой медалью колледжа в области хирургии и серебряной – в области диагностики. Одно время он ассистировал там хирургу Уилфреду Троттеру, автору известной книги «Инстинкты толпы во время войны и мира», на которую Бион впоследствии опирался при написании своих работ о групповом поведении. Получив квалификацию, он начал заниматься психиатрией; в 1932–1948 гг. работал в Тэвистокской клинике в Лондоне.

В 1937 г. Бион стал проходить тренинговый анализ у Джона Рикмана, одного из наиболее талантливых британских психоаналитиков того времени. Он был принят в качестве кандидата в Британский институт психоанализа, однако его психоаналитическое обучение было прервано Второй мировой войной. Бион снова был призван в армию, где в 1940–1945 гг. работал психиатром в военных госпиталях. Здесь он развивал и использовал свои идеи групповой терапии в лечении психологических травм и при отборе офицерского состава. После окончания войны Бион вернулся в Тэвистокскую клинику, а также продолжил обучение в Институте психоанализа. В 1946 – 1952 гг. он прошел личный анализ у Мелани Кляйн, который оказал огромное влияние на его развитие в качестве психоаналитика.

В 1948 г. Бион становится ассоциированным членом Британского психоаналитического общества, уходит из Тэвистокской клиники и начинает заниматься частной психоаналитической практикой. В начале 1950-х гг. он прекращает разработку теорий группового поведения и посвящает свою деятельность исключительно психоаналитическим исследованиям. В 1950– 1960-е годы Бион становится одним из лидеров Британского психоаналитического общества. В 1955–1956 гг. он был директором клиники Общества, а в 1962–1965 гг. – его президентом. Он также избирался председателем Издательского комитета и Фонда Мелани Кляйн, а в 1966–1968 гг. членом Тренингового комитета. Будучи талантливым администратором, он успешно решал стратегические и тактические вопросы БПО.

В 1968 г. Бион отходит от активной деятельности в БПО и уезжает в Америку. Он поселяется в Лос-Анджелесе, откуда время от времени выезжает в Бразилию и Аргентину, где его теории становятся крайне популярными. В Америке он продолжает свою исследовательскую и аналитическую работу, пишет книги, статьи. За два месяца до своей внезапной смерти, полный планов, Бион вместе со своей второй женой Франческой возвращается в Англию. Здесь 8 ноября 1979 г. он скончался в возрасте 82 лет.

Научное наследие Биона включает работы по групповой динамике, психозам, психоаналитической теории и эпистемологии. Под влиянием работ М. Кляйн, в особенности её статьи «Заметки о некоторых шизоидных механизмах» (1946), Бион, вместе с рядом других кляйнианских аналитиков того времени, в частности Г.Розенфельдом и Х.Сигал, анализировал многих психотических и пограничных пациентов. В ходе их лечения он разработал общую модель мышления, психических трансформаций, различения психотической и непсихотической частей личности, а также преобразования психотической части личности в галлюциноз. По мнению А.Н.Харитонова, президента «Русского психоаналитического общества», главным достижением Биона в психоанализе стало создание оригинальной концепции мышления, шизофренического мышления и языка[2].

В данной статье мы рассмотрим общую бионовскую модель становления мышления и его возможных нарушений, связь генезиса мышления с развитием психотической и непсихотической частей личности, а также применение Бионом этих и ряда других теоретических положений (в частности, постулированных М.Кляйн параноидно-шизоидной и депрессивной позиций в развитии младенца) к лечению пациентов с тяжелыми нарушениями психики (психотики и пограничные пациенты).

Мы сравним взгляды Биона на развитие психики младенца со взглядами известного клинициста и исследователя внутреннего мира младенца Дэниэла Стерна, который рассматривает данную проблему с точки зрения психоанализа и психологии развития, а также со взглядами Вейкко Тэхкэ – ведущего современного финского теоретика и практика психоанализа с более чем сорокалетним стажем клинической деятельности, который разработал собственную теорию формирования психики, а также лечения пограничных и психотических пациентов. Взгляды Биона и других кляйнианских аналитиков на лечение пациентов с тяжелой патологией подвергнутся, далее, критическому сравнению со взглядами авторов интерсубъективного подхода в психоанализе – Р.Столороу, Б.Брандшафта и Д.Атвуда. Проведенный сравнительный анализ поможет критически оценить значимость идей Биона в области лечения пациентов с тяжелой патологией.

Однако, прежде чем приступить к исследованию взглядов Биона, кратко обрисуем созданную М.Кляйн теорию развития психики младенца. Это необходимо сделать потому, что Бион непосредственно продолжал и развивал эту теорию, создав в результате свое оригинальное учение о психической деятельности. По мнению итальянского психоаналитика А.Ферро, «У.Бион, конечно же, вышел из кляйнианской формы … однако начиная с какого-то момента эта форма создает новую модель, которая уже не является простым линейным расширением предшествующей, а приводит к количественному скачку, «цезуре» (нечто весьма похожее на модель М.Кляйн по отношению к модели З.Фрейда). То, что произошло между этими тремя моделями, У.Бион характеризовал как «катастрофическое изменение». Это, разумеется, означает, что некоторые переменные остаются неизменными, но при этом организуется новый гештальт»[3].

Согласно Мелани Кляйн, которая следовала в этом отношении взглядам Фрейда, у младенца действуют две противоположные силы – врожденные влечения к жизни и смерти, – которые с первых дней жизни ввергают его в конфликт. Под влиянием либидинозных влечений Я младенца стремится к интеграции, тогда как влечение к смерти порождает страх и приводит к выработке защитных механизмов для борьбы с ними.

Изучая поведение маленьких детей, Кляйн выдвинула гипотезу о том, что такие структуры психики, как Оно, Я, Сверх-Я, отчетливо проявляют себя почти с самого рождения ребенка. В частности, она считала, что такие функции Я, как наличие бессознательных фантазий, способность формировать объектные отношения, переживание страха, применение защитных механизмов, доступны ребенку с самого рождения. Что касается бессознательных фантазий, то они обусловливались, согласно Кляйн, тем фактом, что каждое влечение, которое имело биологическую природу и потому не могло восприниматься психикой непосредственно, порождало соответствующую ему фантазию. Поэтому она рассматривала фантазию как прямое выражение влечения. Здесь она рассуждала аналогично Фрейду, который также полагал, что любое влечение стремится выказать себя, порождая представления, подходящие для этой цели. Эти бессознательные фантазии, прежде всего, касаются тела, выражают конкретное содержание потребности или чувства и переживаются в ощущении. Они образуют основу психической жизни, в которой Я осуществляет свою деятельность. Психика младенца порождает также представления об объекте, удовлетворяющем эти влечения.

Развитие младенца зависит как от врожденной мощи влечений к жизни и смерти, так и от реального взаимодействия с матерью. По мнению Кляйн, врожденный конфликт между этими влечениями обусловливает врожденные эмоции, а также порождает фантазии о взаимодействии с внешним объектом, который вначале воспринимается младенцем как «частичный» объект (грудь) и создается его инфантильными фантазиями и их проекциями на данный объект. Последний становится как объектом любви, так и объектом агрессии младенца.

Психика младенца с самого начала использует механизмы принятия и отбрасывания, т. е. интроекцию и проекцию, а также механизмы расщепления и проективной идентификации, которые также функционируют с момента рождения.

Под интроекцией Кляйн понимала перенесение на себя частных свойств и функций объекта, которые не полностью интегрируются в целостное и эффективное чувство себя. Интроекты становятся «внутренними объектами», не целиком ассимилированными в структуру Я. Таким образом, интроекты–«внутренние объекты»–могут взаимодействовать между собой и Я. Поэтому Кляйн сделала акцент на значении ранних внутренних объектных отношений (внутренних объектов). В частности, согласно её теории, у младенца сначала формируются внутренние объекты не вследствие взаимоотношений с ухаживающим за ним лицом (обычно матерью), а вследствие внутреннего действия биологического фактора, врожденного конфликта влечений к жизни и смерти. Таким образом, для Кляйн бессознательные фантазии младенца вытекали из его врожденной психобиологической оснастки, а не из переживаний внешней реальности.

Проекция – психический процесс, посредством которого неприемлемые для индивида побуждения приписываются внешнему миру.

Расщепление – защитный процесс, приписываемый сфере Я, в ходе которого осуществляется разъединение психологических представлений в соответствии с их противоположными качествами. В частности, младенец, согласно Кляйн, расщепляет «образ груди» на «хороший» и «плохой» (преследующий) объекты.

Проективная идентификация – обусловленный бессознательной фантазией психологический процесс, при котором части Я и внутренних объектов расщепляются и проецируются на внешний объект, который в таком случае воспринимается как идентичный с расщепленными частями.

Кляйн постулировала наличие у ребенка на первом году жизни двух позиций – параноидно-шизоидной и депрессивной. Термин «позиция» подразумевал специфическое сочетание характерных для ребенка объектных отношений, порождаемой ими тревоги и защиты от нее, выявляемое на протяжении всей последующей жизни индивида.

Согласно ее теории, параноидно-шизоидная позиция у младенца была обусловлена расщеплением его Я из страха перед собственным влечением к смерти до установления им какой-либо связи с объектами. Эта позиция возникала у ребенка с рождения и длилась до трех-четырех месяцев. Она вызывалась устойчивым страхом преследования со стороны внешнего, плохого частичного объекта (материнской груди), который ранее был интроецирован ребенком и от которого ребенок затем пытался избавиться всеми доступными ему средствами. Идея «шизоидности» исходила из склонности ребенка к расщеплению «хорошего» и «плохого».

Депрессивная позиция – один из основных этапов развития, наступающий вслед за параноидно-шизоидной позицией. В рамках этой позиции происходит интеграция чувств любви и ненависти к объекту, который начинает восприниматься как целостный, а также внешней реальности с интрапсихической реальностью или фантазией. Согласно Кляйн, депрессивная позиция начинает развиваться на третьем-четвертом месяцах жизни и сохраняется на протяжении всей жизни индивида.

Обе эти позиции возникают под приматом оральности, отображают определенные конфигурации объектных отношений, тревог и защит и не совпадают ни с одной из постулированных Фрейдом фаз развития. Основным аффектом параноидно-шизоидной позиции является страх преследования, тогда как при депрессивной позиции развивается беспокойство за объект и его благополучие, что приводит к попыткам справиться с тревогой депрессивной позиции посредством «возмещения».

Согласно Кляйн, индивид никогда не в состоянии полностью проработать эти позиции и достичь полной интеграции, поскольку защита от депрессивного конфликта активизирует регрессию к параноидно-шизоидным феноменам, так что индивид вынужден постоянно колебаться между той и другой.

Рост психической целостности ребенка в ходе прохождения этих позиций в определенной мере зависит от ухаживающей за ним матери. Если мать чувствует, что происходит с ее ребенком, то она может ослаблять его страхи, способствуя дальнейшей интеграции его личности. Для того чтобы ребенок смог воспринимать мать как целостный объект, он должен переработать свои чувства страха в параноидно-шизоидной позиции, а также быть в состоянии выносить конфликт амбивалентных чувств по отношению к матери в депрессивной позиции, чтобы произошло слияние плохого и хорошего образов объекта в одно целое. Это может происходить тогда, когда любовь к объекту перевешивает боль и компенсирует её.

В то же время, врожденное чувство зависти у младенца, обусловленное влечением к смерти, может, согласно Кляйн, привести к фрустрированию взаимоотношений с матерью. Цель зависти – быть столь же хорошим, как и объект. Если это кажется невозможным, ребенок вследствие зависти пытается разрушить то, в чем он больше всего нуждается, – грудь, хороший объект, чтобы устранить причины зависти. Так что в результате зависти даже идеальные объекты превращаются в преследующие и поэтому атакуются.

В ходе нормального развития проективная идентификация может использоваться младенцем как для агрессивного овладения объектом проекции, так и для избегания чувства обособленности от любимого объекта, а также в качестве средства коммуникации, становясь формой взаимодействия между матерью и младенцем. Например, ребенок может что-то сообщить о себе матери, проецируя на нее свои чувства и получая их обратно в переработанном виде. Однако если в силу конституционально обусловленных факторов или недостаточной отзывчивости матери процессы дезинтеграции и проективной идентификации становятся чрезмерными, могут возникать маниакально-депрессивные или шизофренические заболевания. В крайних случаях, согласно Кляйн, тяжесть психической болезни всегда определяется конституцией.

Концепция проективной идентификации и её различных функций играет главную роль в кляйнианской технике понимания проекций пациента и формулировки интерпретаций. Кляйнианцы считают, что перенос развивается в аналитической ситуации с самого начала анализа, и делают частные интерпретации переноса в связи с бессознательными конфликтами пациента. Они полагают, что вследствие истолкования проективной идентификации пациент постепенно сможет интегрировать свои части, спроецированные вовне.

Перейдем теперь к рассмотрению созданной У.Бионом теории развития психики и мышления. Сразу следует сказать, что при осмыслении этих проблем Бион использовал представления М.Кляйн о врожденных влечениях к жизни и смерти, о частичных объектных отношениях, зависти, шизоидно-параноидной и депрессивной позициях, а также наличии примитивных защитных механизмов (расщепления и проективной идентификации).

Бион постулирует наличие протопсихического состояния или активности. Его можно охарактеризовать «не только как непсихическое, но также как нефизическое; его эволюция, скорее, вызывает психические или физические феномены. Это система, в которой эти аспекты остаются недифференцированными; это та матрица, из которой возникают явления»[4]. Итак, согласно Биону, в процессе эволюции элементы протопсихической системы могут переходить либо в психические, либо в физические явления.

Для возникновения зачаточного мышления психике младенца надо переварить эти «хаотические переживания». Нетрансформированные чувственные впечатления и эмоциональные переживания, т. е. не ставшие психически представленными, Бион называет бета-элементами, тогда как зрительные, слуховые, обонятельные или другие образы, переработанные в психически представленные чувственные впечатления и эмоциональные переживания, – альфа-элементами. Он также разрабатывает теорию альфа-функции как такой функции личности, которая «задействует впечатления и воспринятые эмоциональные переживания, преобразуя их в альфа-элементы»[5]. Подобные алгебраические записи используются Бионом для того, чтобы избегать нежелательных ассоциаций с чувствами, ибо «психическая реальность не является объектом физического чувственного восприятия»[6].

Согласно британскому аналитику, эмоциональный опыт младенца не может рассматриваться в отрыве от взаимоотношений с матерью. Младенец, по мнению Биона, обладает определенными пре-концепциями, относящимися к состоянию ожидания, которое можно в некотором роде уподобить «чистому созерцанию» Канта. В подобном состоянии сознание готово к восприятию определенного ряда явлений. В частности, ранним проявлением пре-концепции может быть ожидание младенцем груди[7]. В качестве модели задействованных в мышлении младенца процессов Бион использует систему пищеварения. Он высказывает предположение о том, что для младенца существует психо-соматическая грудь и соответствующий груди психо-соматический тракт[8]. В основании способности мыслить, согласно британскому аналитику, лежит проективная идентификация, которая прописывает мысль до мысли, так как дает младенцу возможность оперировать с примитивной эмоцией. Этот механизм «проявляется сначала как взаимообмен между ртом и грудью, а затем между интроецированным ртом и интроецированной грудью»[9]. Если мать восприимчива к психическому состоянию младенца (наделена способностью воображения), она может служить контейнером для его нежелательных чувств (плохой груди), от которых он избавляется посредством проективной идентификации, преобразуя их в нечто более приемлемое и психически представленное (альфа-элементы). Со временем младенец «сможет интроецировать эту функцию контейнирования, равно как и специфический материнский ответ. Именно это Бион называет «альфа-функцией» – основной составляющей зачаточного мышления»[10].

Согласно Биону, аппарат мышления формируется и возникает в процессе различения психического и физического. В формировании этого аппарата задействованы два основных механизма: динамическое отношение между контейнером и контейнируемым (т. е. между изгнанием бета-элементов младенцем и их «перевариванием» психикой матери) и динамическое отношение между параноидно-шизоидной и депрессивной позициями (т. е. между фрагментацией и интеграцией). В процессе формирования и использования мыслей эти механизмы действуют совместно и ни один из них не может быть признан более важным по сравнению с другим[11].

По мнению британского аналитика, негативная реализация, т. е. сопряжение пре-концепции (ожидания груди) с фрустрацией, которая в начале жизни реально переживается как реакция на плохой объект (т. е. желанную, но отсутствующую грудь), может переживаться младенцем как «отсутствующая» грудь или как «нет-груди»[12]. Следующий шаг связан либо с уклонением от фрустрации, либо с её модификацией. В последнем случае, при достаточной способности выносить фрустрацию, «нет-груди» становится мыслью. А вот при неспособности выносить фрустрацию развивается чрезмерная проективная идентификация, которая «препятствует спокойной интроекции и ассимиляции чувственных впечатлений, и тем самым лишает личность устойчивой основы, на которой может происходить начальное до-вербальное мышление»[13].

В ходе взаимодействия младенца с матерью, играющей роль его альфа-функции, происходит преобразование его чувственных восприятий в альфа-элементы, которые объединяются и действуют совместно, принимая форму контактного барьера, который разграничивает сознание и бессознательное, обеспечивая выборочный переход элементов из одного в другое. Бион постулирует одновременное появление бессознательного и сознательного, циркуляция между которыми происходит через контактный барьер. При этом сознание – орган чувств для восприятия психических качеств – согласно британскому аналитику, обеспечивается альфа-функцией. Вследствие одновременного появления бессознательного и сознательного в психике младенца, сосуществуют и взаимодействуют принцип реальности и принцип удовольствия, что означает внесение фундаментального исправления в постулированное Фрейдом полное господство принципа удовольствия в первый (нарциссический) период жизни младенца. «Слабость теории первичного и вторичного процессов [т. е. первоначального господства принципа удовольствия, который впоследствии заменяется принципом реальности. – В.С..], – пишет Бион, – заключается в необходимости постулировать две системы там, где (согласно моей теории альфа-функции) эмоциональный опыт преобразуется в альфа-элементы, запуская мышление сновидения, бессознательное мышление в состоянии бодрствования и сохранение данных в психике (память)»[14].

В отличие от альфа-элементов, нетрансформированные чувственные впечатления и эмоциональные переживания (бета-элементы) находятся на границе соматических и психических ощущений, являются замкнутыми (насыщенными, полными), не могут использоваться в качестве пре-концепций, а могут лишь изгоняться посредством проективной идентификации. Для бета-элементов, примитивных и представляющих собой не мысли, а вещи-в-себе, характерно отсутствие различий между живым и неживым, субъектом и объектом, внутренним миром и внешним, символом и тем, что этот символ представляет. Согласно Биону, эти предшественники мысли, бета-элементы, могут уйти из психики в психосоматические или ипохондрические симптомы, в перцептивные галлюцинации или в действие[15].

Британский аналитик разделяет личность по способу функционирования на психотическую и непсихотическую части, которые сосуществуют друг с другом в одной личности. Способность переносить фрустрацию создает основу для развития непсихотической части личности и для развития мышления, тогда как психотическую часть личности отличает нетерпимость к фрустрации наряду с доминированием разрушительных импульсов. Психотическая личность продуцирует бета-элементы, неотличимые от вещей-в-себе. При этом нарушается процесс развития аппарата мышления, гипертрофируется роль проективной идентификации, настойчиво изгоняется все, что связано с фрустрацией, болью и осознанием ситуации, происходит преобразование в галлюциноз. Согласно Биону, «жестокие атаки на матрицу мышления и язык, а также патологическая проективная идентификация фрагментов, будут разводить две эти части личности до тех пор, пока, в конце концов, стороны не станут ощущаться как непримиримые»[16]. Факторами, способствующими возникновению и развитию психотической части личности, Бион считает как врожденный темперамент младенца, так и неспособность матери выполнять свои функции принятия, контейнирования и преобразования продуцируемых ребенком бурных эмоций[17].

Сам Бион как проницательный исследователь осознает гипотетичность ряда своих построений, ведь абстракции младенца отличны от абстракций взрослых[18], да и вообще трудно проникнуть в психику младенца посредством спекулятивных гипотез[19]. И хотя британский аналитик постулирует существование сознания в рудиментарной форме с самого рождения младенца, перед ним постоянно встает проблема: «…если верно предположение, что главный вопрос – выделение психического качества, и если сознание по праву рассматривается как орган чувств, воспринимающий психические свойства, то трудно понять, каким образом сознание начинает жить»[20]. Как известно, французский философ Ж.-П. Сартр также не смог решить эту проблему, постулировав одновременное существование человека и сознания, ибо, согласно Сартру, «исключив из наших рассмотрений человека сознание, его потом уже нельзя ввести в анализ человеческого бытия»[21]. Сам же Бион полагает, что то или иное представление может быть полезным лишь до тех пор, пока не появится возможность заменить его на более удачное. Исходя из этого он делает фундаментальный вывод: «…столкнувшись со сложностью человеческой психики, аналитик с осторожностью должен использовать даже признанный научный метод; последний может оказаться столь же уязвимым, как и психотическое мышление, несмотря на тщательность разработки этого метода»[22].

Обратимся теперь к рассмотрению Бионом психических проявлений пациентов с тяжелыми нарушениями психики. Согласно британскому аналитику, для выявления в психике психотических реакций необходимы две предпосылки: крайне неблагоприятная врожденная предрасположенность, а также взаимодействие с неблагоприятным окружением. Хотя, по мнению Биона, все индивиды, даже наиболее развитые, потенциально обладают психическими функциями и реакциями, свойственными психотической личности, которые могут выражаться во враждебном отношении к психическому аппарату, сознанию, а также внутренней и внешней реальности, он полагает, что этот уровень функционирования мышления может не создавать препятствий развитию нормальной личности и не проявляться в поведении[23].

Однако если первичные факторы нетерпимости к фрустрации, которые не могут быть изменены, оказываются доминирующими в психике младенца, в частности, вследствие чувств ненависти и зависти, младенец будет не в состоянии использовать опыт проективной идентификации даже с матерью, наделенной способностью воображения. «Зависть, возбуждаемая грудью, дающей любовь, понимание и мудрость, создает проблему, которая разрешается путем разрушения альфа-функции»[24]. Аннулирование альфа-функции, в свою очередь, влечет за собой распад контактного барьера и заполнение психики «странными объектами» – бета-элементами, отмеченными следами Я и Сверх-Я. Подобные объекты становятся всё более мучительными и преследуют её, вызывая добавочное усиление патологической проективной идентификации. Утрата альфа-функции также ведет к утрате способности видеть сны, которые заменяются галлюцинациями.

Если непереносимость фрустрации достигает такой степени, что станет преобладать над принципом реальности, психотическая личность изберет деструктивный способ избегания фрустрации и боли путем нападок на ту часть психического аппарата, которая способна их воспринимать. В результате границы между Я и объектами становятся всё более размытыми, а функции общения активно устраняются. Атаки на язык у таких людей часто проявляются как лишение слов их значений, что Бион описывает термином «оголение». В результате этого процесса утрачивается способность формировать символы, синтезировать объекты или комбинировать слова[25]. Как результат, у психотической личности происходит трансформация в галлюциноз, которая воспринимается ею как «безупречный» способ избавиться от боли фрустрации. Преобразование в галлюциноз, согласно Биону, создает психическое пространство, занятое несуществующими объектами – галлюцинациями. Психотическая часть личности изменяет временной порядок «сейчас-не-есть» и пространственный порядок «здесь-не-есть» на «сейчас-есть-здесь»[26]. Однако галлюцинации – это не репрезентации объектов, а «вещи-в-себе, рожденные из фрустрации и желания. Их дефекты являются не следствием их неспособности представить, но их неспособности быть»[27]. Ментальное событие в сфере галлюциноза трансформируется в сенсорное, вызывая удовольствие или боль. Вследствие полного доминирования фантазии, она представляется психотическому индивиду не фантазией, а реальным фактом.

В целом, Бион описывает психотическую личность как деструктивное состояние психики при доминировании разрушительных импульсов, порождающих лютую ненависть к внутренней и внешней реальности, которую можно описать как «жадную, завистливую, бессердечную и смертоносную»[28]. Возможен ли в таком случае, согласно британскому аналитику, успешный психоанализ пациентов с тяжелыми нарушениями психики?

Начнем с того, что, согласно Биону, способный проходить терапию психотический пациент обретает и непсихотическую личность, хотя психотическая часть личности доминирует и затмевает непсихотическую. «Мне не кажется, – считает британский аналитик, – что Я совершенно отходит от реальности. Я бы сказал, что контакт с реальностью маскируется преобладающей в мыслях и в поведении пациентов всемогущественной фантазией, которая стремится разрушить либо реальность, либо стремление её понять. … Поскольку Я сохраняет контакт с реальностью, можно говорить о существовании параллелей между непсихотической и психотической личностями»[29]. Итак, для пациентов с доминирующей психотической частью личности, не способной выносить реальность, характерна дезинтеграция, разрушение мыслительного аппарата, позволяющего осознавать свое состояние. Всё это свидетельствует о наличии психической боли и её фантазийного ослабления, даже ценой возможной утраты собственного Я, психической аннигиляции. В связи с этим Бион рассуждает о первичности или вторичности нетерпимости к фрустрации или любой другой динамической характеристики, потому что первичные факторы не могут быть изменены и терапевтическое воздействие возможно лишь на вторичные факторы. Например, зависть и ненависть пациента могут, по мнению британского аналитика, порождать деструктивные нападения на связь, где «связью является способность аналитика интроецировать проективные идентификации пациента. Поэтому атаки на связь синонимичны атакам на душевный покой аналитика, а изначально матери. Способность [аналитика] к интроекции преобразуется завистью и ненавистью пациента в жадность, пожирающую психику пациента; схожим образом душевный покой [аналитика] становится враждебным безразличием. В этот момент возникают аналитические проблемы, поскольку пациент применяет (чтобы разрушить душевный покой, вызывающий столь сильную зависть) отыгрывание, некорректные действия и угрозы самоубийства»[30]. Не случайно Бион писал об опасной природе психоаналитического опыта, бурно насыщенного эмоциями, как для аналитика, так и для пациента.

Говоря о четырех существенных свойствах шизофренической личности, для которой характерно преобладание деструктивных импульсов, а также ненависти к внутренней и внешней реальности, распространяемой на всё, что способствует её осознанию, Бион также пишет о её страхе полной аннигиляции, который порождает преждевременное стремительное формирование объектных отношений, из которых самое главное – перенос. Причем их интенсивность сильно контрастирует со слабостью способности их поддержания[31].

Каким же образом может продвигаться анализ пациентов со столь тяжелыми нарушениями психики? Согласно Биону, анализ может представлять собой колебательные движения между аномальной параноидно-шизоидной и депрессивной позициями. Посредством проективной идентификации как примитивного способа общения между анализандом и аналитиком, пациенты могут пытаться вызвать в аналитике те чувства, которые не в состоянии выдерживать внутри себя, но бессознательно хотят выразить и которые аналитик может понять как сообщение[32]. По мнению Биона, способность пациента помещать плохие ощущения в аналитика и оставлять их там на время, достаточное для того, чтобы их пребывание в его психике их смягчило, а также способность пациента помещать хорошие части в аналитика, таким образом ощущая, что в результате он имеет дело с идеальным объектом, является примитивной формой коммуникации, обеспечивающей то основание, от которого в конечном итоге зависит вербальная коммуникация[33]. И хотя пациенты будут провоцировать аналитика на повторение ранних объектных отношений, лишь их интерпретация позволяет достигать изменений. Ибо важнейшей задачей анализа, согласно Биону, является трансформация немыслимого опыта в опыт мыслимый, обрабатываемый психически[34].

В этой связи, по мнению британского аналитика, крайне важно, способствует ли интерпретация росту или становится преследующей. Здесь аналитик сталкивается со сложной ситуацией, ибо, хотя одной из целей психоаналитической интуиции является избегание ненужной боли, процесс познания неминуемо подразумевает переживание боли. «Личность, – согласно Биону, – невозможно избавить от боли. Анализ должен быть болезненным, потому что анализ, в котором боль даже не замечается и не обсуждается, нельзя считать затрагивающим одно из центральных оснований существования пациента»[35]. И действительно, согласно точке зрения современного американского психоаналитика Б.Килборна, «проработка боли и тревоги – вместе с порождаемым ими стыдом – становится фокусом в аналитической работе с травмированными пациентами (в действительности, возможно, со всеми пациентами)»[36]. При этом целью анализа, по мнению британского аналитика, должна стать проработка разрушительных атак пациента на своё Я, а также замена проективной идентификации вытеснением и интроекцией, что позволит пациенту сформировать «контактный барьер», т. е. отделить своё сознание от бессознательных переживаний.

Для достижения этих целей аналитик, по мнению Биона, должен идентифицироваться с психической реальностью пациента, проявляющейся во множестве трансформаций, чтобы их интерпретация смогла вызвать у пациента изменение его психической реальности. Для интуитивного постижения аналитиком эволюции психической реальности пациента Бион предлагает избегать любых воспоминаний, а также всех желаний, включая желание понять или вылечить пациента, так как и воспоминания, и желания коренятся в чувствах и вмешиваются в интуицию. Достижение такого состояния, согласно Биону, является намеренным актом дисциплины с целью снизить сенсорный контакт и сфокусироваться на психической реальности. Поэтому психоаналитические наблюдения должны быть сосредоточены на том, что происходит в настоящий момент. Таким образом, Бион предлагает аналитику совершить своего рода «феноменологическую редукцию» для идентификации с психической реальностью пациента. Согласно британскому аналитику, посредством отказа от воспоминаний и желаний достигается восприимчивость, необходимая для переживания состояния галлюциноза, которая нужна аналитику для оценки этого состояния[37]. При этом аналитик, по мнению Биона, должен обладать «терпением» в ходе переживания фрустрации и страдания, не испытывая при этом чувства преследования, а также испытывать чувство «надежности», связанное с безопасностью и понижением тревожности.

Такая идентификация с психической реальностью пациента напоминает концепцию «психологической химеры» французского психоаналитика Мишеля де М’Юзана; химера, по М’Юзану, – место слипания двух психик. Аналитик, дающий интерпретации из химеры, воспринимается анализируемым как его другое Я, поэтому у пациента не происходит отторжение интерпретации как навязанной ему извне. Подобная «трансформация эмоционального опыта в ментальный рост аналитика и анализируемого, – пишет Бион, – вносит свой вклад в то, что обоим сложно «вспомнить», что происходило; в той мере, в какой опыт приводит к росту, он перестает быть чем-то опознанным»[38].

Продвинутая стадия анализа, согласно Биону, наступает с возрастанием интерсубъективности, когда аналитик и пациент начинают лучше приспосабливаться к тому, что считает реальностью каждый из них. Однако точка зрения аналитика всё же остается доминирующей, ибо в основе любого улучшения, по мнению Биона, должно лежать признание пациентом своего психоза[39]. Можно даже сказать, что он полностью отвергает «субъективную правду» высказываний пациента с тяжелыми нарушениями психики на том основании, что психотический символ психотического пациента не столько символизирует что-то, сколько указывает на частное отождествление пациентом себя с божеством или демоном[40]. Поэтому, согласно Биону, конфликт между взглядом, общим для пациента и аналитика, и собственной точкой зрения пациента с тяжелыми нарушениями психики является конфликтом между знанием и его отсутствием.

При этом вся ответственность за возможный негативный ход лечения шизофренического пациента, по сути, возлагается на него одного, без прояснения возможного влияния на ход этого процесса аналитика. Так, по Биону, любой прогресс в работе ставит шизофренического больного лицом к лицу с болью осознания своего «безумия», что заставляет его снова прибегать к патологической идентификации, чтобы переложить это пугающее осознание на терапевта[41]. И даже если, посредством повторной интроекции, шизофренический пациент возвращает себе способность к вербальному мышлению, то по мере осознания своего психического состояния и своих галлюцинаций, т. е. своего безумия, он, согласно Биону, переполняется ненавистью к аналитику, который привел его к такому осознанию, а это может вызвать вторичное расщепление с опасностью того, что восстановление Я станет невозможным, а пациент – безнадежным, а также к опасности суицида.

В то же время Бион отмечал, что утрата контакта между аналитиком и пациентом приводит последнего к чрезвычайно сильным эмоциональным переживаниям, в ходе которых пациент лишается того понимания и рассудительности, которыми ранее обладал. «С тех пор я стал замечать, – пишет Бион, – что пациенту было присуще выказывать признаки галлюцинаций, получая интерпретацию, которая по каким-то причинам была ему неприятна»[42]. В психоаналитических отношениях, порождающих гнев и боль, согласно британскому аналитику, часто возникают переживания, препятствующие психологическому росту пациента. Они также могут приводить к «ложной уступчивости», которая скрывается за видимым согласием пациента с точкой зрения аналитика.

Перед тем как перейти к конечной оценке разработанной Бионом методики лечения пациентов с тяжелыми нарушениями психики, дадим краткое описание ряда других психоаналитических теорий развития младенца и тех психических нарушений, которые могут возникать в ходе этого развития.

По мнению американского клинициста и исследователя внутреннего мира младенца с точки зрения психоанализа и психологии развития Дэниэла Стерна, психоаналитики не имеют прямого доступа к внутреннему миру младенца, поэтому психоаналитические теории развития лучше соответствуют наблюдениям за детьми, чем за младенцами. «Младенцу, – полагает Стерн, – необходима система воспоминаний о бытии с другими, которая была бы чрезвычайно гибкой и позволяла адаптироваться к жизненным переживаниям. Для этого необходимы скорее процессы, чем психические структуры»[43].

Исследуя межличностный мир ребенка в рамках нового представления о единстве тела и психики, Дэниэл Стерн пишет о первичном сознании – соединении в конкретный момент времени внутреннего объекта и витального фонового вклада тела, лишенном саморефлексии, вербализации и существующем лишь в настоящий момент. Помимо ребенка, его можно приписать другим высшим животным. Сенсомоторная, чисто аффективная память первого года жизни, связанная с телом, обеспечивает непрерывность переживания телесного Я во времени. Кроме того, так как большинство сенсорных проводящих путей в мозге пересекается, это создает основу для интермодального восприятия, т. е. возможность осуществлять кросс-модальный перенос информации из одной сенсорной модальности в другую, минуя сознание, – например, распознавать соответствие между прикосновением и зрением. Данное свойство является врожденным, а не возникшим в ходе повторяющегося опыта. Согласно Стерну, младенец может амодально воспринимать форму, интенсивность, время, а также движение и число. Подобная способность младенца «идентифицировать кросс-модальные соответствия, которые приводят к единству воспринимаемого мира – позволяет матери и младенцу устанавливать настройку аффектов и достигать аффективной интерсубъективности»[44]. Таким образом, у младенца, по мнению американского исследователя, есть способность сохранять историю его моторной, перцепционной и аффективной самости, т. е. своего авторства, связности и аффективности. Так что у младенца никогда не было периода тотальной недифференцированности «самость-другой».

Согласно Стерну, младенцы также обладают способностью воспринимать соответствия. Обладая богатым репертуаром доступных ментальных функций: памятью, восприятием, амодальным представлением, определением инвариантов, – младенцы глубоко вовлечены в социальную стимуляцию. Основной задачей их развития является возрастание соотнесенности с окружением. Избирательная настройка родителей на те или иные проявления младенца, позволяющая регулировать его субъективное переживание, – одно из самых мощных средств формирования субъективной и межличностной жизни младенца. По мнению американского исследователя, речь создает расщепление в переживании Я, ибо она образует разрыв между межличностным переживанием как прожитым и как представляемым, раздробляя интермодальное глобальное переживание. Именно так может начать развиваться «ложное Я», когда «некоторые переживания Я избираются и усиливаются, поскольку они соответствуют потребностям и желаниям другого человека»[45].

Со своей стороны, известный финский теоретик и практик психоанализа с сорокалетним стажем клинической работы Вейкко Тэхкэ разработал собственную теорию развития психики и её нарушений, а также лечения людей с тяжелыми психическими нарушениями – пограничных пациентов и психотиков.

Согласно финскому аналитику, в психоаналитических теориях раннего развития постоянно присутствуют «взрослообразные» формулировки. В частности, он отмечает повсеместное распространение в таких теориях «мифа о существовании первичного собственного Я» у младенца с подразумеваемым первичным осознанием внешнего и внутреннего, ряд примеров действия которого представлены «концепцией о частичных объектах; постулированием очень ранних форм тревоги или первичных проективных и интроективных механизмов»[46]. Сам же он полагает, что начало человеческой жизни характеризуется чисто физиологическим существованием. И хотя органы восприятия младенца могут получать разнообразную сенсорную стимуляцию, подобные процессы рецепции вначале не имеют какого-либо психологического смысла. Поэтому, хотя возможно «постулировать существование множества видоспецифических программ и индивидуальных возможностей у новорожденного человеческого младенца, но эти программы и возможности, – отмечает В.Тэхкэ, – не являются психикой в каком-либо эмпирическом смысле»[47]. А так как аффекты как психологические феномены возможны только при наличии воспринимающей психики, то постулаты о врожденных аффектах, согласно В.Тэхкэ, являются несостоятельными. «То, что вначале напоминает и выглядит как выражение аффектов и передача информации посредством аффектов, более вероятно отражает колебания в состоянии физиологического напряжения младенца»[48]. Сам он описывает примитивные физиологические восприятия напряжения и разрядки у младенца как организмическое расстройство и организмическое облегчение.

Финский аналитик считает жизненно важным для выживания организма лишь уменьшение напряжения. Соответственно, организмом вслепую ищется любая информация о предпосылках этого. Психика, в виде первых примитивных следов памяти (энграмм), также вначале возникает вокруг восприятий, имеющих характер чистого физиологического облегчения. Отсюда вытекает, что самая ранняя психика – это исключительно психика удовлетворения, а первоначальная недифференцированная психика – чистая конструкция удовольствия. «Я не разделяю мнения кляйнианцев, – пишет В.Тэхкэ, – и многих современных эмпирических психологов (Стерн, 1985) о том, что первичное переживание собственного Я в некоторой форме присутствует с начала жизни. Вместо этого, я предпочитаю точку зрения, согласно которой репрезентации собственного Я и объекта становятся дифференцированными наравне и одновременно из общей матрицы недифференцированных репрезентативных регистраций, которые образуют примитивную психику»[49]. Первым актом защиты переживания удовлетворения при восприятии организмического расстройства, которое остается психически пустым, т. е. не регистрируемым психикой, является галлюцинаторное воскрешение прошлых удовлетворений. Главным для развития психики в этот период является синхронизация во взаимодействиях мать–ребенок. Любой новый шаг в структурализации психики на этой ранней стадии обусловлен принципом удовольствия. В.Тэхкэ постулирует, что после накопления достаточного количества недифференцированных следов памяти об удовлетворении, психика ребенка отмечает его крик, за которым, в отличие от краткосрочных галлюцинаторных предчувствий удовольствия, всегда наступает реальное удовлетворение. Первое психическое восприятие собственного крика, в своей основе связанное с отсутствием удовлетворения, но затем ведущее к более полному удовлетворению, становится первым ядром собственного Я. «Вследствие специфики своего происхождения, это «ядерное собственное Я», – подчеркивает финский аналитик, – не присоединяется к недифференцированным восприятиям, основанным на удовольствии и удовлетворении, а существует отдельно от них, инициируя тем самым дифференциацию самостных и объектных аспектов друг от друга»[50]. Обычно это происходит в конце первых шести месяцев жизни ребенка.

Вместе с восприятием собственного Я как могущественного поставщика удовлетворения, в психический мир ребенка входит фрустрация, первоначальным способом восприятия которой является агрессия, или примитивная нарциссическая ярость, когда должное удовлетворение не наступает, а также архаическая тревога, которая представляет собой первичный аффективный отклик собственного Я, когда подвергается угрозе его существование или равновесие. «Тревога, – пишет В.Тэхкэ, – является главной мотивационной силой для сохранения и развития способности обеспечивать удовольствие и тем самым поддерживать ощущение собственного существования»[51]. Дальнейшее развитие психики связано с противодействием угрозам распада собственного Я и с её дальнейшей структурализацией. Здесь финский аналитик особо выделяет создаваемый впоследствии психикой образ «абсолютно плохого» объекта для обеспечения психической представленности фрустрации, отличной от деструктивной нарциссической ярости, угрожающей разрушить образ «абсолютно хорошего» объекта, от которого вначале исключительно зависит существование дифференцированного переживания собственного Я. Такую последовательность событий он называет высоко адаптивной.

По мере структурализации психики, осуществляемой главным образом через процессы интернализации, более продвинутые образы собственного Я при нормальном развитии трансформируются в переживание идентичности или константности собственного Я. До этого ребенок проходит через период функциональных селективных идентификаций с ухаживающим за ним лицом, в ходе которых он овладевает теми или иными функциями объекта, с последующим одобрением матерью этих функций ребенка для наделения их нарциссической значимостью для него. Следующие эволюционные достижения ребенка связаны с процессом оценочно-селективных идентификаций, в ходе которых интроецируются характерные черты идеального образца и происходит идентификация с ними. Одновременно возникают информативные идентификации, которые предназначены для установления контактов и разделения внутренних переживаний с объектом. Они делают возможными разделяемое переживание и эмпатическое понимание. До установления собственной идентичности ребенок, по мнению финского аналитика, использует различные интроективно-проективные защитные действия для предотвращения угрозы дезинтеграции собственного Я. После установления константности собственного Я и объекта в действие вступает фактор вытеснения.

Для последующего сравнения со способом лечения пациентов с тяжелыми нарушениями психики в концепции В.Биона рассмотрим, для примера, предложенное В.Тэхкэ лечение пограничных пациентов.

Из-за отсутствия константности собственного Я и объекта для пограничного пациента невозможно активное самонаправленное мышление и фантазирование. Единственный доступный для него способ привязанности –всё ещё преимущественно функциональный, где аналитик играет роль отсутствующих частей собственного Я пациента. В его психическом мире очень много агрессивно заряженных психических содержаний. Малейшая фрустрация склонна разрушать идеализируемый образ объекта и порождать примитивную нарциссическую ярость, готовую разорвать взаимоотношение с аналитиком. В попытках сохранить эмпирический диалог между собой и аналитиком, пограничный пациент использует интроекцию, проекцию и отрицание, постоянно испытывая нехватку «успокаивающих» и «поддерживающих» интроектов, что делает его неспособным выносить одиночество. Кроме того, пограничный пациент способен к быстрой идеализации аналитика в качестве трансферентного, или «родительского» объекта, с возникающей в результате стагнацией в лечении. Как же, в таком случае, может происходить наращивание его психологических структур?

Аналитик, по мнению В.Тэхкэ, ни в коем случае не должен походить на прошлые объекты в жизни пациента. Он должен быть новым эволюционным объектом без какого-либо желания «повторного родительства». Ближайшая его цель – помочь пациенту в создании структур, требуемых для достижения константности собственного Я и объекта. Для возобновления процессов интернализации необходимо, чтобы аналитик стал для пациента «абсолютно хорошим» новым эволюционным объектом. Эта цель, согласно финскому аналитику, достигается через функцию проявления аналитиком интереса к субъективному способу переживания пациента. Для запуска задержавшихся процессов функционально-селективных идентификаций, согласно В.Тэхкэ, пограничному пациенту в равной степени необходимы базисная безопасность, подходящие модели, терпимые фрустрации и адекватное отзеркаливание. Ибо «если фрустрация не переживается совместно с функцией, которая является одновременно желанной как принадлежащая идеализированному объекту, следует ожидать не идентификации, но замещения или замены фрустрирующего функционального объекта»[52]. Для поддержания процесса функционально-селективных идентификаций пациент также нуждается в длительной идеализации аналитика. Последний, по мнению В.Тэхкэ, не только должен её терпеть, но и получать от неё генеративное удовольствие, сходное с родительским, испытывая так называемый аффект нежности по отношению к пациенту. Оба этих компонента необходимы для наращивания психических структур пациента, так как «при отсутствии у развивающегося индивида фазово-специфических эволюционных удовольствий, а также соответствующих генеративных удовольствий у эволюционного объекта, любое значимое эволюционное движение склонно становиться вялым и прекращаться»[53].

В своих эмпатических описаниях аналитик дает как можно более точное описание переживания пограничного пациента с точки зрения последнего. Это обеспечивает пациента эмпирической и репрезентативной моделью для возможного переживания. Терпимая фрустрация пациента будет вызываться различием между его восприятием данной ситуации и восприятием аналитика. «Идентификация с этой эмпирической моделью становится мотивирована её желанностью как функциональной способности идеализируемого объекта, делая её отсутствие переживанием фрустрации»[54]. А необходимое отзеркаливание и общая высокая генеративная оценка новых функций, приобретаемых пациентом в результате таких идентификаций, будет обеспечиваться со стороны аналитика не прямой похвалой или выражением гордости своим пациентом, что напоминало бы форму повторного родительства, а тонко улавливаемым эмпатическим описанием тех чувств и ожиданий пациента, которые связаны с недавно приобретенными способностями. Подобное эмпатическое описание, согласно В.Тэхкэ, не включает в себя удовлетворение инфантильных трансферентных потребностей пациента и высказывается без какого-либо выражения симпатии, поддержки или утешения. При этом «не делается никаких попыток избегать фрустраций или же собирать их для пациента. Фрустрации будут повторяться, и пациенту придется научиться их выносить, а также обращаться с ними посредством постепенно возникающих внутренних структур»[55].

Посредством тонких эмпатических описаний, которые связаны со здесь-и-теперь переживаниями между пациентом и аналитиком, В.Тэхкэ разработал специфический инструмент в работе с функциональными переносами. Аналитик, сталкиваясь с первичным отсутствием доступной психической структуры у пациента, посредством эмпатических описаний обеспечивает модели для ранее не репрезентированных эмпирических потенциальных возможностей у пациента, способствуя наращиванию его психологических структур. Финский аналитик противопоставляет эмпатические описания классическим интерпретациям, которые имеют дело с вторичной утратой доступной психической структуры и предназначены для разрешения индивидуальных переносов невротического пациента, а также предполагают соотнесенность прошлого и настоящего, истории и линейного времени и поэтому абсолютно не подходят в работе с пограничными пациентами. Помимо эмпатических описаний, согласно В.Тэхкэ, аналитик также в полной мере использует свои комплиментарные отклики – те эмоциональные реакции и побуждения к действию, которые возникают у него в ответ на вербальные и невербальные послания пациента и помогают ему понимать природу объектных ожиданий пациента в данный момент.

Заключение

При подведении общей оценки разработанной У.Бионом теории лечения пациентов с тяжелыми нарушениями психики следует отметить, что свои представления о функционировании психики младенца он заимствовал частично из теории Мелани Кляйн, а частично, – из наблюдений за взрослыми пациентами. Например, «к заключению о существовании у младенца значительной врожденной предрасположенности к приступам зависти относительно способности матери контейнировать те переживания, которые они не могут контейнировать, Бион пришел на основании работы с некоторыми психотическими и пограничными пациентами, обнаружив, что для них непереносима способность аналитика сохранять спокойствие, когда он подвергается действию их проекций»[56]. Однако переживания и фантазии взрослого человека не идентичны тому, что типично для маленького ребенка. Поэтому Бион также не избежал упреков в том, что принимал собственные фантазии и реконструкции за реальную картину переживаний младенца.

В.Тэхкэ высказывает ряд критических замечаний по поводу теоретических представлений кляйнианцев. В частности, он относит пугающее и угрожающее содержание галлюцинаций психотических пациентов не к стадии недифференцированности, а к более поздним периодам развития, когда у них уже были сформированы агрессивно окрашенные «плохие представления». Здесь галлюцинаторная форма отражает субъективно допсихологический уровень переживания, а её частично объектный характер и аффективная окраска, представленная, например, галлюцинациями о «плохой груди», получают своё содержание от позднее развившихся уровней восприятия, которые впоследствии были разрушены[57].

Что касается концепции «проективной идентификации», то, согласно финскому аналитику, проекция связана с переводом одного набора мысленных представлений в другой, а не с «навязыванием» пациентом частей своей психики аналитику. Идентификация же приводит к наращиванию структуры «собственного Я, а не к поддержанию контакта с объектно-индексированными частями образа собственного Я, которые были утрачены через проекцию»[58]. В целом, сторонники теории проективной идентификации, согласно В.Тэхкэ, смешивают внутренний и взаимодействующий уровни переживания. Подобный «сверхупрощенный взгляд на психические трансакции между людьми, – отмечает финский аналитик, – когда «части» психики бросаются туда-сюда, а также «контейнируются» подобно твердым веществам, могут привлекать своей конкретностью, но он имеет мало общего с эмпирической и концептуальной правдоподобностью приемлемой теории человеческой коммуникации в целом и психоаналитических взаимодействий в частности»[59].

Как мы видели из представленной В.Тэхкэ методики лечения пограничных пациентов, для наращивания психологической структуры пациента аналитик должен стать для него «абсолютно хорошим» новым объектом, представляющим для пациента текущую реальность, без какого-либо желания повторного родительства. Аналитик также должен обеспечивать для пациента базисную безопасность, подходящие модели, терпимые фрустрации, а также адекватное отзеркаливание. Кроме того, для поддержания процесса функционально-селективных идентификаций пациент нуждается в длительной идеализации аналитика, тогда как аналитик должен получать от неё генеративное удовольствие, сходное с родительским.

Удивительно, сколь многие из этих аспектов лечения пациентов с тяжелыми нарушениями психики коррелируют с методикой, разработанной У.Бионом. Так, британский аналитик пишет о необходимости отказа от повторного родительства[60], о первостепенной значимости исследования здесь-и-теперь переживания пациента[61], а также о том, что эмоциональный опыт не может рассматриваться в отрыве от взаимоотношений[62]. Кроме того, положение Биона о том, что аналитик ограничивается интерпретациями, которые выражают не какую-либо эмоцию гнева или симпатии[63], а его знание о том, что происходит с пациентом в данный момент, во многом совпадает с изложенным В.Тэхкэ эмпатическим описанием переживаний пациента, которое не включает в себя какого-либо выражения симпатии, поддержки или утешения. Оба аналитика также едины в том, что необходимо избегание ненужной боли, однако пациент в ходе анализа должен научиться терпеть фрустрацию и справляться с ней по ходу наращивания его психической структуры. Да и сами даваемые Бионом интерпретации во многом совпадают с эмпатическим описанием В.Тэхкэ, так как относятся к ситуации здесь-и-сейчас и даются исходя из подключения аналитика к внутреннему опыту пациента.

Однако установка Биона на то, что анализ должен проводиться в состоянии лишения, которое представляет собой «неизбежный результат сопротивления аналитика любым импульсам, направленным на удовлетворение желаний пациента или своих собственных»[64], по нашему мнению, не позволила ему добиться существенных результатов в работе с пациентами с тяжелыми нарушениями психики. Здесь уместно привести точку зрения В.Тэхкэ: «…правило воздержания в психоаналитическом лечении особенно уместно в отношении трансферентных потребностей пациента и их удовлетворения, в то время как удовлетворения, свойственные структурообразующим эволюционным взаимодействиям, сами по себе не включаются и не должны включаться в это правило»[65]. Подобной точки зрения придерживаются также американские психоаналитики Р.Столлороу, Б.Брандшафт и Д.Атвуд, создатели теории интерсубъективного подхода в клиническом психоанализе. Они полагают, что в терапевтических отношениях пациент возобновляет прерванную ступень развития, в связи с чем оживают его потребности в отзеркаливании, идеализации и другие Я-объектные потребности. Когда же аналитик интерпретирует данные потребности как патологические защиты, пациент реагирует на это сильным гневом и проявлением деструктивности. Дальнейшая настойчивость аналитика «в объяснении негативных реакций в анализе посредством присущей пациенту агрессии или зависти, или осуществляемой им проекции агрессивно искаженных внутренних объектов, – пишут американские психоаналитики, – может приносить вред пациенту, разворачивающемуся Я-объектному переносу и анализу в целом»[66]. Здесь нелишне будет подчеркнуть, что и сам Бион в поздние годы довольно скептически относился к своим попыткам решения поставленных им проблем[67].

[1] Хиншелвуд Р. Словарь кляйнианского психоанализа. М., 2007. С. 268.

[2] См.: Харитонов А.Н. Вклад У.Р.Биона в современный психоанализ // Психоаналитический вестник. Выпуск 20. 2009. № 1. С. 20.

[3] Ферро А. Бион: теоретические и клинические наблюдения // Идеи Биона в современной психоаналитической практике. Сборник научных трудов. М., 2008. С. 248.

[4] Гринберг Л., Дарио С., Табак де Бьянчеди Э. Введение в работы Биона. М., 2007. С. 139-140.

[5] Там же. С. 61.

[6] Там же. С. 109.

[7] См.: Бион У. Элементы психоанализа. М., 2009. С. 35.

[8] См.: Бион У. Научение через опыт переживания. М., 2008. С. 48.

[9] Бион У. Внимание и интерпретация. Санкт-Петербург, 2010. С. 58.

[10] Андерсен Р. Введение // Клинические лекции по Кляйн и Биону. М., 2012. С. 24-24.

[11] См.: Введение в работы Биона. С. 67.

[12] См.: Бион У. Теория мышления // Идеи Биона в современной психоаналитической практике. Сборник научных трудов. М., 2008. С. 170.

[13] Бион У. Отличие психотической личности от непсихотической // Идеи Биона в современной психоаналитической практике. С. 115.

[14] Бион У. Научение через опыт переживания. С. 71-72.

[15] См.: Бриттон Р. Удержать в голове // Клинические лекции по Кляйн и Биону. С. 153.

[16] Введение в работы Биона. С. 46.

[17] См.: Там же. С. 44.

[18] См.: Бион У. Научение через опыт переживания. С. 83.

[19] См.: Там же. С. 50.

[20] Там же. С. 49.

[21] Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. М., 2004. С. 246.

[22] Бион У. Научение через опыт переживания. С. 28.

[23] См.: Введение в работы Биона. С. 98.

[24] Бион У. Научение через опыт переживания. С. 25.

[25] См.: Введение в работы Биона. С. 46.

[26] См.: Там же. С. 102.

[27] Бион У. Внимание и интерпретация. С. 45.

[28] Введение в работы Биона. С. 44.

[29] Бион У. Отличие психотической личности от непсихотической // Идеи Биона в современной психоаналитической практике. С. 101.

[30] Бион У. Нападения на связь // Идеи Биона в современной психоаналитической практике. С. 162-163.

[31] См.: Бион У. Отличие психотической личности от непсихотической. С. 98.

[32] См.: Спиллиус Э. Клинические проявления проективной идентификации // Клинические лекции по Кляйн и Биону. С.93.

[33] См.: Бион У. О высокомерии // Идеи Биона в современной психоаналитической практике. С. 147.

[34] См.: Романов И.Ю. Расширение в область мысли: идеи У.Биона и современный психоанализ // Бион У. Элементы психоанализа. С.9.

[35] Бион У. Элементы психоанализа. С. 71.

[36] Килборн Б. Когда травма поражает душу // Журнал практического психолога, № 1-2, М., 2001. С. 143.

[37] См.: Бион У. Внимание и интерпретация. С. 67.

[38] Там же. С. 112.

[39] См.: Эдна О’Шонесси. Психоз: безмыслие странного мира // Клинические лекции по Кляйн и Биону. С. 142.

[40] См.: Бион У. Внимание и интерпретация. С. 104.

[41] См.: Введение в работы Биона. С. 47.

[42] Бион У. О галлюцинации // Идеи Биона в современной психоаналитической практике. С. 132.

[43] Стерн Д.Н. Межличностный мир ребенка. Взгляд с точки зрения психоанализа и психологии развития. С.-П. 2006. С. 267-268.

[44] Там же. С. 177.

[45] Там же. С. 250.

[46] Тэхкэ В. Психика и ее лечение. М., 2012. С. 23.

[47] Там же. С. 53.

[48] Там же. С. 127.

[49] Там же. С. 240.

[50] Там же. С. 38.

[51] Там же. С. 48.

[52] Там же. С. 314.

[53] Там же. С. 322.

[54] Там же. С. 324.

[55] Там же. С. 328.

[56] Бриттон Р. Удержать в голове // Клинические лекции по Кляйн и Биону. С. 159.

[57] См.: Тэхкэ В. Цит.соч. С. 31-32.

[58] Там же. С. 193.

[59] Там же. С.198-199.

[60] См.: Андерсон Р. Введение // Клинические лекции по Кляйн и Биону. С. 19.

[61] См.: Бион Франческа Дни наших жизней // Идеи У.Р.Биона в современной психоаналитической практике. С. 40.

[62] См.: Бион У. Научение через опыт переживания. С. 58.

[63] См.: Бион У. Элементы психоанализа. С. 79.

[64] Введение в работы Биона. С. 126.

[65] Тэхкэ В. Цит.соч. С. 323.

[66] Столороу Р., Брандшафт Б., Атвуд Д. Клинический психоанализ. Интерсубъективный подход. М., 1999. С. 160.

[67] См.: Романов И.Ю. Расширение в область мысли: идеи У.Биона и современный психоанализ // Бион У. Элементы психоанализа. С. 10.