|
|
Зуева Ж.В. Жуть отсутствия аналитика – переживание аффекта в работе с пациенткой с нарушением пищевого поведенияПерсей, конечно, виновен в том, что доставал,
Лечение этой пациентки началось осенью 2002 года в психоаналитическом кадре, три раза в неделю на кушетке. Пациентке было около 30 лет. Она была замужем, имела детей. Пациентка жаловалась на булимические приступы, которые появились в возрасте 26 лет, и могли продолжаться несколько дней. Она безудержно пожирала пищу и вырывала её в ванной комнате, никто и ничто не могло её оторвать от этого процесса поглощения и опустошения. Другой основной жалобой пациентки была невозможность расставаться с людьми без чувства внутренней смерти и невыносимой боли. Ощущения пустоты и бессмысленности наполняли ее в повседневной семейной жизни. Семейная история пациентки, на первый взгляд, была достаточно обычная для нашей страны, но постепенно, она рассказала о сексуальном злоупотреблении, которое она пережила в возрасте 6 лет, которое во многом определило её женскую историю и её психоаналитическое лечение1). В данной статье я хочу представить небольшой фрагмент работы через 5 лет анализа, когда симптом пищевого нарушения, с которым обратилась пациентка, был проработан. Она стала говорить о том, чтобы завершить анализ. Это был сложный период для меня. Формально, симптом, с которым пациентка обратилась, исчез. Но была особенность работы с этой пациенткой, на протяжении всего процесса лечения она не имела явного интереса к своему внутреннему миру. Парадокс ситуации был в том, что в реальной жизни она не могла сама осмыслить ни одной ситуации, которая возникла у неё с детьми, с мужем, с родственниками. Она повторяла лишь мои интерпретации. Я думала о том, как она сможет самостоятельно проработать психические процессы, которые переживает пациент после окончания анализа и расставания с аналитиком. (7) К этому времени мне уже была понятна фраза А. Грина, что «когда аналитический процесс начался, он сопровождает жизнь человека несколько лет. Его окончание – это болезненная тоска по сравнению с которой, мировая скорбь почти ничто». (8) Желание завершить анализ у этой пациентки не было связано с расставанием со мной как аналитиком. Переживая и понимая это, я испытывала жуть (беспокоящую странность) отсутствия меня как объекта переноса. Особенностью её переноса до сих пор было то, что я была не как мать. Я была матерью, которая могла чувствовать отвращение к ней или которая могла умреть, если она заговорит. Прорабатывая чувство, беспокоящей странности и жути, я прочитала статью З. Фрейда «Жуткое» (1), где он впервые задался вопросом о беспокоящей странности, двойнике и его значении в психической структуре2). В данной статье я попытаюсь показать как с помощью изобразимости психики аналитика в процессе проработки зеркального переноса и работы двойника удалось преодолеть нарциссический излом пациентки, соприкоснуться с её глубинным психотическим ядром в переносе и сделать связь с эротическим в её психической организации. Канвой изложения материала будет вся сложность моего контрпереноса с пациенткой и трудность появления меня как объекта переноса. Первая концептуальная рамка работы с двойником в переносе у меня появилась после проработки статьи Сары и Сезара Боттела «Бессознательная гомосексуальность и динамика двойника в переносе» (3). В этой статье, я открыла для себя понятие изобразимости психики аналитика. С. и С. Боттела (3) отмечают, что цель работы изобразимости аналитика: построение объекта переноса для возможности проработки гомосексуального переноса, соединение нарциссического излома для дальнейшего структурирования психики и проработки анальных конфликтов для возможности дальнейшего продвижения к Эдипу (негативного особенно). Авторы четко сформулировали, что работа двойника – это защита от гомосексуальной инвестиции объекта или инвестиции объекта вообще. В этот период работы я пережила два важных инсайта, связанных с пациенткой, во-первых, я не сексуальный насильник, во-вторых, я приняла реальность её сексуального злоупотребления. Я поняла, что где-то в глубине, я думала, что в анализе мы проработаем травму сексуального злоупотребления, так как будто её не было, не будет никаких «шрамов». Я поняла, что это мне мешало понимать мою пациентку, вызывало чувство бессилия и невозможности и защиту от этих чувств - опасение, что я могу из-за усталости, бессилия достать из заплечной сумки «голову горгоны», чтобы всё остолбенело, и было как ранее. Я принимаю решение, предложить пациентки перейти на 4 сеанса в неделю. Почему? Появился новый симптом, которого ранее не было, она стала долго спать по утрам. Вернее, она не могла встать, или если она вставала, чтобы проводить детей в школу, потом ей надо было снова вернуться в «кроватку», провалиться в сон, чтобы почувствовать себя и начать жить. Иногда ей надо было лечь в «кроватку» в течении дня на 20-30 минут и провалиться в сон, чтобы восстановить своё существование. Часто в этом состоянии она видела сны, которые она называла картинками. По вечерам у нее продолжались приступы отчаяния, она шла на балкон, где разговаривала со мной, но после она не могла вспомнить, что она мне хотела рассказать. В один из таких приступов она написала мне письмо и принесла его. Но я не стала его читать, проинтерпретировав, что в моем кабинете пока нет места для содержания этого письма и предложила 4 сеанс в неделю. После перехода на 4 сеанса в неделю (июнь 2007) постепенно расцвела нарциссическая перверсия (концепция Ракамье (7)) пациентки. Глубина её злокачественного нарциссизма удивлял, поражал, ужасал не только меня, но её саму. Она обижалась на всех и на все: на детей, которые стали слушать, замечать, открыто любить отца, она перестала быть для них всем. Она перестала быть для них БОГИНЕЙ. Она обижалась на мужа за то, что он появился в семье и стал говорить: «я сам могу принять решение». Она обижалась на меня за то, что я стала больше молчать, заставляю её думать, не обсуждаю с ней как её мать, что муж – козел. Одновременно она стала сама проговаривать, «я знаю, что всё, что происходит в моей семье это правильно и хорошо: муж в семье, у детей всё налаживается, но мне это всё трудно, не выносимо». Её саму поразил эпизод, когда муж с сыном уехали кататься на лыжах, она злоупотребила алкоголем. У неё была потайная бутылка виски от мужа. Ей важно было делать то, что запретно. Она злоупотребила сознательно. Она мстила мужу, что он уехал. Но мою интерпретацию, что она мстила мне, за то, что в выходные она не может меня увидеть, она отвергала. Я позволю сделать небольшое теоретическое отступление. Для меня оставался загадкой смысл её нового симптома «лечь в кроватку и восстановить своё существование» с точки зрения функционирования её психического аппарата и его места в психосексуальной экономики. Как появление симптома было связано с желанием завершения анализа? Я хочу указать на две работы, которые постепенно мне дали возможность сформулировать смысл нового симптома. Это 7 глава «Психология процессов сновидения» из книги «Толкование сновидения» Фрейда, где для меня важно было открыть механизмы психического функционирования и связи между первичным и вторичным процессами. Фрейд пишет, что «мышление – это не что иное как замена галлюцинаторного желания, что само собой разумеется только желание и способность побудить наш психический аппарат… Это натолкнуло меня на мысль, что галлюцинаторная активность пациентки во сне – это попытка восстановить (я бы даже сказала запустить) отдельное психическое функционирование. Но для того, чтобы начать мыслить, вместо того, чтобы галлюцинировать, необходимо инвестировать аналитика». (2) Вторым источником моих размышлений была книга Сары и Сезара Боттела «Изобразимость психики» (5). В которой они, опираясь на положения Фрейда о том, что сон – это проработка желания (концепция 1900 года) и сон это попытка проработки желания, которое несет в себе мнестические следы инфантильной травмы (положение 1932 года), сформулировали гипотезу, что сон – это принуждение для переживания психической жизни. В этой гипотезе они соединили классические взгляды на сновидения и концепцию негатива А. Грина. Эта гипотеза стала для меня отправной точкой в понимании симптома «желание провалиться в сон»: во-первых; её картинки во сне были следами её психической инфантильной жизни до злоупотребления (которые функционировали по принципу тождества восприятия), где слились вытесненные инстинктивные желания и страх не-репрезентации, страх психической смерти. Я была потрясена, что я нашла основу её психической жизни. Во-вторых, коварство этого симптома было в том, что проваливание в сон - это состояние диссоциации в травме злоупотребления. Далее я представлю небольшой период работы (конец декабря 2007 - начало 2008 гг.), когда я смогла проработать и связать с собой как объектом переноса её чувства ужаса психического исчезновения. В декабре 2007 мы обсуждали тему голодомора на Украине в 30-е годы. Очень сложная и мучительная тема. Она стала говорить больше на украинском языке, я для неё стала русской, которые составляли списки деревень на умирание от голода. Пациентка зашла в мой кабинет, я смотрю на неё и вижу себя. Своё странное ощущение я могу описать так «Я знаю, что это не я, но я вижу себя. Это я». Я уже знала (это второй опыт в моей практике), что это зеркальный перенос. Далее я представлю часть сессии, которая была на следующий день: П: Сын очень ждал отца. Вчера он приготовил апельсиновый сок. Утром почистил грейпфрут. Тихонько поставил тарелку возле мужа. Проснулся в 6 утра и спросил, когда проснется папа. Потом он сам пришел сел и начал заниматься русским языком. Он написал число и № упражнения. Я начала с ним заниматься, я увидела, что для него это трудное задание, но продолжила. Потом он закричал, что я ему надоела. Я вначале сдерживалась, а потом начала злиться, сказала, что ухожу. Я пришла в спальню и легла в кровать, вначале, стала терзаться, но потом решила уснуть. Через час, когда вышла, Он сказал, что ему трудно было. Я знаю, что он начинает кричать, после того как я что-то скажу. Может я и говорю правильные вещи, но командирской интонацией. Я рада, что он любит отца, но раньше он ловил каждое моё слово. Я была всем. А: С одной стороны Вы рады, но с другой Вы ревнуете. П: Разве так бывает. Это нормально? Когда я просыпаюсь, я чувствую, что я не существую. Но есть ещё одна проблема. Это то, что произошло в выходные. Когда вино из удовольствия превратилось в смерть. Как будто мне надо перейти эту границу, что бы понять что она есть. Но это как-то связано с историей. Я никогда не думала, что прошлое имеет ко мне какое-нибудь отношение. Я знала, что была война. Но это было до моего рождения… Вы знаете, что я себе вяжу жилетку. Начала летом. Но не получается место на пояснице и полочка. Вы знаете, как еще называют жилетку на Украине… Душегрейка. (Я это слышала впервые). Я всегда думала, что моя семья самая лучшая, все любят друг друга от всей души, помогают. А: (мой ужас двойника я озвучиваю) Когда душегрейка превращается в душегубку. П: Какое ужасное слово вы произнесли. Но мне и страна казалась самой лучшей. Украина хлебосольная. Я люблю смотреть фильмы… про страну, например, про колхозы, с Любовь Орловой не переключала бы. (мой ужас не проходил). Когда я прочитала «Дети Арбата» подумала, это единицы. Такого не было… Пауза. Но это ужас. Это было. Что за этим? Как в моей семье. Инцест. Смерть… Мне в пятницу приснился сон «У вас и у меня дочери. Вы рассказываете, как надо вести себя с ней. Потом граница исчезает. У вас дочь. Потом я ваша дочь». На следующем сеансе пациентка рассказывает сон: «мне снится, что есть я и Вы, два связанных полотна. Потом я есть полотно. Мне становиться плохо. Вы начинаете вязать второе полотно, чтобы мне стало легче. Я смотрю на вас, и вижу, как вы тревожитесь и беспокоитесь, но продолжаете вязать. А я злорадствую, так тебе и надо». В четверг (четвертая сессия в неделю) она не пришла. Позвонила, что не может встать, болит спина. Когда она пришла в понедельник, стала рассказывать, как она меня ненавидела и сходила с ума в четверг. В этот момент я переживала сильную тревогу, но я помнила сон, как я вязала, я дала интерпретацию. «В четверг вы меня ненавидели и боялись, что убьете меня, если увидите, но сегодня вы пришли учиться вязать. Это уже любовь». Она ответила: «в воскресенье я довязала жилетку и начала вязать варежки для дочери». Я поняла, что злюсь на вас, за то, что вы уходите на рождественские каникулы, вы будете со своей семьей. Это было первое признание меня как объекта за 5 лет работы. В продолжение она рассказала сон: «Я живу в новой квартире. Я собираюсь в гости. В квартире дети и мать. Я долго не могу накрасить губы. Я их крашу, они все время исчезают. Потом я иду в туалет и какаю. Смотрю на свои испражнения, они желтого цвета». После рассказа сна она стала злиться, что ей надо думать. Но я уже была смела и обратила её внимание, что губы имеют несколько смыслов. П: Жевать. Сосать. Целовать. Говорить. Всё. А: Губы – половые губы. П: Как вам такое приходит в голову. После этих сессий, я чувствовала, что я вышла из сна и грёз. Произнеся слово «душегубка», я обрела свободу. Мой страх, что я не смогу или не успею довязать, чтобы защититься от ужаса голода, смерти, инцеста, и смогу вытащить голову горгоны, исчез. Что произошло? Почему так изменились мои чувства в работе с этой пациенткой? Во-первых, я думаю, что зеркальный перенос был первой попыткой пациентки инвестировать меня как объект. Это было зеркальное раздвоение, но все же раздвоение, когда работа двойника прерывается. Во-вторых, работа моей психики (её изобразимость) позволила через мою интерпретацию «когда душегрейка превращается в душегубку» зацепить негативную галлюцинацию, которая тотально отрицала объект, после чего она вспомнила сон про меня, это уже намек на моё существование. В-третьих, слушая сон про «два полотна» я поняла, что за время работы я соткала (через проективную идентификацию, проекцию-интроекцию) для пациентки по метафоре Ф.Паша «щит-кожу», которые важны для автономного психического функционирования, и зеркало, которое позволяет воспринимать реальность и инвестировать объекты без тревоги застыть от ужаса. 4. Нарциссическая перверсия, которая стала для пациентки исходом из ситуации сексуального злоупотребления, привела к тому, что эдиповы фантазии не могли быть структурированы. Я не могла быть ни любимой, ни ненавистной матерью, ни «песочным человеком» (З.Фрейд), вырывающим глаза, символизирующим кастрацию. Я думаю, что сон про «исчезающие губы» это тоже ответ на проработку негативной галлюцинации, который мне позволил перейти к эротическому в структуре этой пациентки, увидеть другой смысл анальности в её психической структуре. После новогодних каникул, пациентка впервые сказала, что она в период каникул думала обо мне и хотела мне рассказать, что с ней происходило. Постепенное появление меня как объекта переноса, позволило мне проработать другой аспект моего контрпереноса, что я насильник, который языком может только возбуждать её гениталии, и начать прорабатывать анальность. До сих пор в психической структуре этой пациентки анальность была защитой от психотической тревоги. Своего рода тупик, в который пациентка уперлась, найдя хорошую возможность для нарциссической компенсации своего психического дефекта. Начало марта 2008 года. Пациентка пришла в понедельник на сеанс и сказала, что она спешила ко мне, она хотела мне рассказать как прошли три выходных дня... Она говорила о дыре, которая её затягивает и как ей трудно не выпить алкоголя. Как ей надо было лечь в кроватку… Во вторник она снова начала сессию с того как она спешила ко мне на сеанс… Она рассказала сон, «я должна сдать экзамен по высшей математики. Передо мной сидит преподаватель мужчина преклонного возраста. Я достаю билет номер 8. Я не знаю как решить задачу. Но я знаю, что могу его соблазнить как я это делала всегда. А могу попросить его объяснить решение и придти на пересдачу.» В ассоциациях она сказала, что 8 для неё самая трудная цифра. Её очень трудно нарисовать красиво. Мои ассоциации пошли в сторону 8 –знак бесконечности- дыра. Но меня это не удовлетворяло и я промолчала. Я понимала, что я снова попала в бесконечность между психозом и перверсией, между поглощением и злоупотреблением. В среду, пациентка начала сеанс с того, что она снова спешила ко мне на сеанс. Я даю ей интерпретацию: А: Вы бежали ко мне как к дяде, что бы я дотронулась до ваших гениталий и вы ожили. П: Да, бежала, но в понедельник вы сказали, дотрагивайся до них сама. А: Может поэтому та дыра, которая вас пугала в понедельник, во вторник превратилась в 8. П: Восьмерка. Это что-то означает? А: 8 это два отверстия, которые трудно нарисовать красиво. Пациентка сразу подхватила, это анус и ещё что-то. Я не знаю, как это называется. Матка, нет как-то по-другому. В заключении представления проработки моего аффекта ужаса в работе с пациенткой я бы хотела только добавить, что появление и проработка зеркального переноса дало возможность не только появления меня как объекта переноса, но наша работа стала приобретать другой смысл. Очень постепенно, переживая психические агонии, она стала учиться думать и понимать себя. Мои ассоциации о ней стали тоже меняться. Ранее, работая с этой пациенткой я думала о ней как о Сцилле и Харибде, как о Медузе-горгоне, как о стареющей в безумии экс-Кумаре, о Медее, но постепенно у меня появилась метафора о Пенелопе, которая умеет связывать и ждать. Я стала себя чувствовать раскаявшимся Персеем. Примечания1) Проработка травмы сексуального злоупотребления представлена в статье «Машина времени: из анакликтического пространства в Эдипово «телесный психоз, форклюзия, травма инцеста», РПЖ. 2) Здесь мне важно сделать ссылку, что немецкое слово «unheimlich» на русский язык переводится как «жуть», на французский как «беспокоящая странность». Именно на семинаре »Беспокоящая странность» в Париже (март, 2007 г.) у меня впервые возникли ассоциации с двойником в работе с этой пациенткой. Поэтому иногда, я использую словосочетание «беспокоящая странность», т.к. оно впервые полно охватило моё эмоциональное состояние в работе с этой пациенткой. Литература
Категория: Психоанализ, Психология Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|