Сигал Х. Теория нарциссизма в работах Фрейда и Кляйн

Фрейдовская теория нарциссизма

Статья Фрейда о нарциссизме отмечает водораздел в развитии его мысли. До 1913-го года теоретическая модель, изложенная в седьмой главе «Толкования сновидений» (Freud, 1900), постоянно развивалась и расширялась. Однако статья «О нарциссизме» вызвала «неприятную встряску» и «некоторое замешательство» (Jones, 1958). В этой статье произошел первый пересмотр фрейдовской теории инстинктов, и началось масштабное возвращение к теоретическим вопросам, наиболее полно представленным в «Статьях по метапсихологии» (Freud, 1915). Читая эту работу, вы отчетливо ощущаете затруднения Фрейда. Как он писал Абрахаму, «статья о нарциссизме была трудными родами и несет на себе все знаки соответствующей деформации» (Jones, 1955).

На первой фазе развития теории Фрейда его основной целью было прослеживание превратностей либидо посредством изучения перверсий. Но с началом следующей фазы, провозглашенным статьей о нарциссизме, он стал все больше внимания уделять функционированию Эго. Лишь за четыре года до статьи о нарциссизме Фрейд ввел в обращение термин «инстинкты самосохранения» (Freud, 1910b).

Хотя по большей части теоретические построения Фрейда выражены в терминах инстинктов, его работы передают яркое восприятие внутреннего мира. Однако до появления теории идентификации невозможно было это восприятие концептуализовать. Когда читаешь Фрейда, часто возникает впечатление, что две стороны его [таланта] - литературная и теоретическая - нелегко уживаются друг с другом. Теория идентификация предоставила средство, позволяющее связать эти два способа концептуализации. В 1916-м году, всего лишь через год после написания «Скорби и меланхолии», в статье «Некоторые типы характера, встречающиеся психоаналитической работе», где Фрейд обсуждает Шекспировского «Ричарда III» и Ибсеновского «Росмерсхольма», он красноречиво рассуждает на тему характера и внутреннего мира. Однако в 1914-м году он пытался концептуализовать ряд очень важных наблюдений в связи с гомосексуальностью и психозами, не привлекая никакой теории интернализации или идентификации.

Статья «О нарциссизме» «деформирована», как выразился Фрейд, отсутствием адекватного концептуального аппарата, способного охватить те важные наблюдения, которые он хотел рассмотреть. Одной из черт его гения как раз и являлось то, что даже в отсутствии теории, могущей освоить определенные психоаналитические наблюдения, Фрейд не оставлял эти наблюдения без внимания. Но в статье о нарциссизме теория натянута до предела прочности. Это напряжение блестяще разрешается в трех ключевых работах, которые предвещала рассматриваемая нами статья. Вот эти работы: «Скорбь и меланхолия» (Freud, 1915), где вводится более последовательным образом теория внутреннего мира, основанного на идентификации; «Я и Оно» (Freud, 1923), где впервые выстраивается структурная модель, и «По ту сторону принципа удовольствия» (Freud, 1920), где излагается второй и окончательный пересмотр теории инстинктов. Далее в данной главе мы примем эти работы в качестве стартовых точек в рассмотрении развития теории нарциссизма у Мелани Кляйн.

Главные мотивы Фрейда при написании статьи о нарциссизме были, грубо говоря, с одной стороны, клиническими и теоретическими, а с другой стороны - политическими. Основными психопатологическими проблемами, занимавшими его в тот период, являлись гомосексуальность и параноидные психозы. Теория нарциссизма предоставляла концептуальный инструмент, связывающий два эти психопатологических состояния. Центральные работы, в которых рассматривались данные проблемы - это книга о Леонардо (Freud, 1910а) и случай Шребера (Freud, 1911). Поскольку эти работы основаны на рассуждениях, построенных на биографических или автобиографических данных, мы сначала изучим ряд элементов клинического случая, которым Фрейд занимался перед публикацией статьи о нарциссизме, - а именно, случая Человека с волками (Freud, 1918). Хотя исследование случая Человека с волками было написано и опубликовано после статьи о нарциссизме, вся клиническая работа по нему была проделана за четыре года, ей предшествовавшие (1910–14).

Рассматривая данный случай, Фрейд уделил особое внимание связи нарциссизма с идентификацией. Человек с волками, получив отпор со стороны его горячо любимой «няни», обратил свою любовь на отца. Согласно Фрейду (Freud, 1918, 27), он «таким образом смог возобновить свой первый и наиболее примитивный объектный выбор, который, в соответствии с нарциссизмом маленького ребенка, осуществлялся на пути идентификации». В то время Фрейд понимал идентификацию как нарциссический акт, и такие идентификации, [с его точки зрения], предшествовали более зрелой ситуации, в которой задействован объектный выбор. Впоследствии Человек с волками развил пассивную сексуальную цель в отношении своего отца: «теперь отец снова стал его объектом; соответственно его более высокой стадии развития идентификацию заменил объектный выбор». Таким образом, случай Человека с волками представляет собой исследование этих важнейших тенденций в личности пациента - пассивной (мазохистической)¹⁾ установки, занимающей центральное место в его вытесненной гомосексуальности, и его нарциссических идентификаций.

Работа о Человеке с волками, разумеется, посвящена тяжелому перверсивному расстройству характера, и понятно, что наравне с изучением превратностей либидо, Фрейд исследует во всей полноте вопрос о развитии характера в соотношении с различным преобладающими инстинктивными тенденциями и идентификациями. Общее у Человека с волками со Шребером - пристальное внимание к дефекации, религии и идентификация с пассивной фигурой в насильственном совокуплении. Хотя во время прохождения анализа у Фрейда симптомы этого пациента понимались как по сути своей невротические, его позднейший срыв продемонстрировал, что эти фантазии формировали часть психотического ядра.

Фрейд осмысливал отказ (repudiation) от пассивных (женских²⁾) тенденций в контексте потребности Эго защищать себя. Он писал: «Эго заинтересовано только в самозащите и сохранении своего нарциссизма». Здесь возникает ключевое затруднение, которое стало предметом определенных разногласий - а именно, отношение нарциссизма к перверсии. В случае Человека с волками Фрейд четко их связывает, но также полагает нарциссизм частью потребности Эго в защите себя - а это трудно считать перверсией.

В этом исследовании случая мы получаем несомненное впечатление внутренней репрезентации сцены (совокупляющаяся пара плюс наблюдатель) с участием фигур (characters) со сменяющимися идентификациями (Meltzer, 1978). Репрезентация (или ошибочная репрезентация?) родительского сношения как садистического акта имеет глубокие последствия для развития характера. Итак, в исследовании случая Человека с волками Фрейд дает свое первое описание интернализованной первичной сцены с подвижными идентификациями, которые входят в нарциссическую формацию характера.

Однако первую свою формулировку относительно нарциссизма Фрейд предлагает в работе о Леонардо.³⁾ Эта статья также отмечает растущий интерес Фрейда к характеру, поскольку здесь он рассматривает всю жизнь и работу человека в терминах раннего опыта и психопатологии.

В связи с гомосексуальностью Леонардо Фрейд (Freud, 1910a, 1911) пишет: «Мальчик вытесняет свою любовь к матери: он ставит себя на ее место, идентифицирует себя с ней, и свою собственную личность делает моделью, по подобию которой выбирает новые объекты для своей любви. /…/ Он находит объекты любви на пути нарциссизма». Фрейд указывает, что в этом идентификационном процессе мальчик «сохраняет свою любовь к матери». Тем не менее, он довольно двусмысленно утверждает, что «по сути же Леонардо соскальзывает обратно к аутоэротизму». Здесь возникает другое концептуальное затруднение, поскольку, по Фрейду, аутоэротизм предполагает состояние, предшествующее объектной любви. Однако в этом утверждении он описывает то, что безусловно является объектным отношением. Мы вернемся к этому сложному вопросу позже.

В работах о Человеке с волками, Леонардо и Шребере присутствует общая тема - а именно, отношение гомосексуальности к нарциссизму и нарциссизма - к психозу. Здесь мы не можем остановиться на многих деталях случая Шребера, но следует вспомнить, что после ипохондрического заболевания у Шребера развилось психотическое состояние, в котором он выстроил грандиозную систему бреда, чтобы всемогущим образом восстановить мир, разрушенный катастрофой. Ключевая же особенность данной системы заключалась в том, что «ради восстановления этого мира» Шребер должен был достичь «божественного отношения» к Богу, что осуществлялось посредством его превращения в женщину. Фрейд демонстрирует, что бред о конце света был проекцией внутренней катастрофы, - то есть краха внутреннего мира вследствие отведения (withdrawal) от него «интереса»⁴⁾. Он поясняет, что в психозах либидо отводится от объектов (то есть внешнего мира) и обращается на Эго. Таким образом он связывает паранойю, нарциссизм и мегаломанию. Далее он говорит, что параноики «фиксируются» на стадии нарциссизма. Здесь он использует язык «Трех очерков по теории сексуальности» (1905), где либидинозная организация может оказываться фиксированной на различных стадиях развития.

Когда Фрейд пишет об отведении либидо (или скорее «интереса») от мира, имеется в виду как будто очень пассивная, тихая процедура. И действительно, он считает весь «шум» параноидного пациента результатом попыток пациента восстановить внутренний мир. Мельцер (Meltzer, 1978) отметил, что в тот самый момент, когда Фрейд говорит об отведении либидо, он цитирует Фауста Гете: «Увы, увы! / Разбил ты его, / Прекраснейший мир, / Могучей рукой. / Он пал пред тобой, / Разрушен, сражен полубогом!» Так Фрейд выказывает свое интуитивное понимание того, что деструкция внутреннего мира, в общем, не такая уж тихая процедура - она производится «могучей рукой полубога».

Должно быть, Фрейд опирался на случай Шребера, когда писал в статье о нарциссизме: «так же, как неврозы переноса позволили нам проследить либидинозные инстинктивные импульсы, dementia praecox и паранойя помогут нам постичь психологию Эго». Далее Фрейд говорит, что бред Шребера в некотором смысле справедлив, и более того, согласуется с развивающейся Фрейдовой теорией нарциссизма - в том, что когда весь либидинозный «интерес» отводится от внешнего мира, результатом становится внутренняя катастрофа, конец внутреннего мира.

Ричард Уоллхейм (Wollheim, 1971) указал на то, что психоаналитическая теория не только предлагает модели психических функций, но также описывает, как эти функции представлены в психике. По его мнению, хотя все это подразумевается теорией Фрейда, никто до Мелани Кляйн не двигался в данном направлении. При том что в описании случая Шребера Фрейд (Freud, 1911, 75) высказывается на эту тему недвусмысленно: «Будущее покажет, что верно: что в моей теории больше бреда, чем я склонен допустить, или же в бреде Шребера больше истины, чем, возможно, готовы пока что считать другие». Согласно Фрейду, бред Шребера является конкретной репрезентацией тех самых механизмов, которые конституируют психоз.

Случай Шребера предоставил Фрейду плодородную почву для рассуждений о природе психоза и в частности - взаимосвязи паранойи, нарциссизма и мегаломании. Таким образом, бредовая система Шребера обеспечила Фрейда моделью Эго и объектного либидо, которая позже будет разработана в статье о нарциссизме.

Что касается политических мотивов Фрейда при написании статьи о нарциссизме, как указывает Стрэйчи в своем введении к ней, концепция нарциссизма должна была обеспечить альтернативу «мужскому протесту» Адлера и «несексуальному либидо» Юнга. Мы полагаем, что эти крупные теоретические затруднения в действительности не получили своего разрешения до того, как Фрейд написал «По ту сторону принципа удовольствия» - где дуализм инстинктов был восстановлен при помощи теории инстинктов жизни и смерти. Теперь «агрессивное влечение» Адлера стало возможным лучше согласовать с теоретической структурой, предложенной Фрейдом.

Статью о нарциссизме читать трудно, поскольку она содержит смесь двух различных моделей психической жизни - а именно, теорию либидо и неявную теорию внутренних объектных отношений. Сражаясь с поднятыми в статье вопросами, Фрейд пользуется терминами прежней теории так, что они утрачивают свое исходное значение. Например, термин «Эго-инстинкт» предполагает совсем другое употребление слова «инстинкт».⁵⁾

Статья «О нарциссизме» начинается с формулировки метода, давшего столь обильные плоды Фрейду на первой фазе [работы] - а именно, что психопатология есть исследование задержки развития, и потому исследование психопатологии порождает теории развития. Статья посвящена описанию феноменологии и динамики «нарциссических неврозов», а также проясняет, почему это новое знание влечет за собой другую модель психики.

В данной статье термин «нарциссизм» используется впервые для описания отношения, в котором человек выбирает собственное тело в качестве сексуального объекта. Согласно методу «Трех очерков», эта ситуация - перверсия - отражает фиксацию либидо на более ранней стадии развития. Однако мы сразу же понимаем, что Фрейд отдает себе отчет в том, что имеет дело с чем-то более фундаментальным, чем другие перверсии, поскольку он отмечает, что эта «нарциссическая установка» представляет собой один из пределов восприимчивости человека к психоанализу.

Затем Фрейд ищет свидетельство тому, что это первичное состояние воспроизводится в перверсии. Он получает его из трех источников, скорее косвенных, поскольку они не основаны на клинических данных. Это записки психотика (Шребера), наблюдения за детьми и описания первобытных племен. Фрейд констатирует: «гипотеза об обособленном Эго и объектных инстинктах практически не опирается на какое бы то ни было психологическое основание».

Как мы уже говорили, бред Шребера предоставил Фрейду важное свидетельство существования первичного нарциссизма. Фрейд соединяет две важные феноменологические черты психоза - отстранение от внешнего мира и наличие мегаломании - и предполагает, что они должны быть динамически связаны друг с другом. То утверждение, что психотик уводит свой интерес от внешнего мира и не замещает его внутренними фантазиями, безусловно поражает нас своей странностью и требует дальнейшего разбора.

Как отмечают Сандлер и его соавторы (Sandler et al., 1976), когда Фрейд говорит об отношении к внешнему миру, мы должны полагать, что он подразумевает отношение к психическому представлению внешней реальности.⁶⁾ Однако Фрейд ведет речь о «реальных объектах» и «воображаемых объектах», и воображаемые замещают реальные в качестве объектов интереса при неврозах. Таким образом, «реальные объекты» должны быть точными психическими репрезентациями внешней реальности, тогда как «воображаемые объекты», предположительно, являются искажениями внешней реальности (посредством как фантазий, так и воспоминаний). По сути, Фрейд говорит, что психотики отличаются от невротиков отношением Эго к репрезентациям внутренней и внешней реальности.⁷⁾

Связь между этими двумя характеристическими чертами психоза (отход от реальности и мания величия) описывается посредством перемещений либидо. Либидо отходит от объектов и катектирует собственное Эго человека. Фрейд, следуя этой теоретической модели, полагает, что этот феномен воспроизводит предшествовавшую стадию развития, на которой либидо совершает первичный катексис Эго. Здесь опять возникает понятие первичного нарциссизма. Потому Фрейд (на теоретических основаниях) делает вывод о наличии первичной стадии нарциссизма, предшествующей объектной любви.

Уоллхейм (Wollheim, 1971) указал на то, что различение аутоэротизма и нарциссизма в данной статье неглубокое. В некоторой степени оно зависит от того, берется в качестве объекта любви «самость» или «тело». Но поскольку Эго есть «в первую очередь телесное Эго» (Freud, 1923), это различение остается неудовлетворительным. Поскольку клинических данных не хватает, обсуждение уходит в теоретическую плоскость, и отчетливо видно, что Фрейд этим крайне недоволен. Отсылки к всемогуществу мысли у детей и первобытных племен служат скорее примером, чем аргументом.

Степень недовольства Фрейда теорией в ее теперешнем виде - а именно, теорией первичного нарциссизма, объектного либидо и Эго-либидо - проявляется в следующей части статьи. Одно из центральных затруднений заключается в том, что Фрейд признает, что очень близко подошел к постулированию единого вида психической энергии. Эта проблема не только политическая (поскольку подводит его к Юнгу), но и теоретическая, поскольку фрейдовская модель с необходимостью предполагает дуализм. Без него трудно объяснить вытеснение. Фрейд утверждает, что понятие Эго-либидо «небогато содержанием», откуда мы заключаем, что, по его мнению, этому понятию не хватает опоры на клинические данные - это для Фрейда всегда решающий критерий. Он демонстрирует свое осознание данной проблемы, когда говорит о «полном отсутствии какой бы то ни было теории инстинктов, которая помогла бы нам найти точки опоры» (78). Фрейд прибегает к биологическим различениям (между голодом и любовью), но несмотря на всю их соблазнительность, четко заявляет о том, что психологические факты следует отделять от биологических. Он оспаривает все свои предположения и заканчивает следующим: «Давайте смиримся с возможностью ошибки /…/ и будем следовать общему моему правилу: отбросим данную гипотезу, если психоаналитическая работа выдвинет какую-то другую, более эффективную» (79). И действительно, позднее психоаналитическая работа принесла нужные данные. Проблемы мазохизма и компульсивного повторения привели к формулировке новой теории инстинктов - теории инстинктов жизни и смерти.

Вопрос об ипохондрии вызывает проблемы сходного характера. Фрейд снова продемонстрировал свою великую клиническую интуицию, расположив ипохондрические состояния ближе к психозам, чем к неврозам (что видно по случаям Человека с волками и Шребера). Таким образом, эти состояния следует понимать в терминах функционирования Эго. Более поздняя формулировка Фрейда относительно телесного Эго связывает ипохондрию с глубоко бессознательными фантазиями о теле. Однако в этом контексте мы вынуждены рассматривать вопрос об ипохондрической тревоге в границах первой теории тревоги. Фрейд предполагает, что «запруженное либидо» (случай тревоги) локализовано в Эго. Однако при этом он указывает, что нелегко объяснить, почему это оказывается неприятным, поскольку увеличившееся количество либидо, собравшееся в Эго, должно приводить к ощущениям приятного всемогущества. Более же интересный вопрос, продолжает он, заключается в том, почему либидо сначала покидает Эго - иными словами, почему вообще происходит отказ от младенческого нарциссизма и связанного с ним всемогущества.

Здесь Фрейд снова обращается к литературе и находит ответ в чисто психологических терминах в поэтике Гейне, а также в том проницательном утверждении, что мы должны творить, чтобы быть здоровыми. Вопрос о способности к объектной любви (как противоположности любви к себе) во всей его полноте становится центральным в отношении психического здоровья. Однако Фрейд снова обращается к теории либидо и говорит, что человек должен освобождать либидо, чтобы не страдать от невроза; таким образом он лишает это понятие его центрального психологического импульса.

Обращаясь от психоза и сопутствующих трудных теоретических вопросов к вопросу об эротической жизни в целом, Фрейд, кажется, чувствует себя гораздо более уверенно. Он говорит, что именно в изучении эротической жизни мы находим «сильнейшие основания гипотезы нарциссизма». Основания эти сильны, поскольку обеспечены клиническими данными. Однако стоит указать, что все приведенные примеры касаются вторичного нарциссизма. Фрейд, безусловно, памятует о случае Леонардо и опирается на клиническую работу, когда говорит о человеке, ищущем собственную (спроецированную) самость в объекте своей любви. Постулируя два различных типа любви, анаклитическую (любовь к питающему объекту) и нарциссическую, или любовь к себе, Фрейд пытается определить тип любовных отношений, не являющихся нарциссическими. Описывая «совершенную объектную любовь», строящуюся по типу привязанности (и потому не нарциссическую), Фрейд изображает, по сути, порабощение идеализированным объектом. На наш взгляд, этот тип отношений, хотя и включает в себя признание потребности в объекте, все еще обладает выраженными нарциссическими чертами. Как мы покажем ниже, такое порабощение осуществляется посредством проекции аспектов самости в объект.

Ряд затруднений в этом разделе статьи возникает вследствие употребления Фрейдом термина «объект» в смысле внешних объектов. Однако в другом месте Фрейд дает понять, что внешний объект получает свой характер от того, что на него спроецировано. Прежде в данной статье он называет это «переносом нарциссизма» на сексуальный объект, под чем подразумевает проекции идеализированной самости. Далее он использует эту идею, обсуждая идеализацию детей.

Переходя к первой разработке Фрейдом [понятия] Эго-идеала, мы видим, что он более явно говорит о внутреннем мире, где происходят идентификации и проекции, - что служит необходимым подготовительным шагом к внешней проекции (например, Эго-идеала) на внешние объекты. Здесь он выделяет внутренний объект, не находящийся в Эго; таким образом, по существу, он различает самость и Эго. Эго-идеал, реликт младенческого развития, «он проецирует перед собой как свой идеал». Так Фрейд показывает, что внутренний сценарий, в который могут проецироваться идеальные аспекты самости, является основанием нарциссического объектного отношения, столь отчетливо описанного в случае Леонардо. Способность к образованию Эго-идеала и проецированию его на другие объекты, безусловно, имеет важные последствия для объектного выбора, которые в статье не изучаются в полном объеме.

Ближе к концу текста Фрейд снова наталкивается на ограничения теории инстинктов, пытаясь обрисовать особенности не-нарциссической любви. Когда он говорит о «возврате любви» от объекта, это весьма напоминает гидравлическую модель. Однако пока что он не готов обсуждать, какого рода должны существовать внутренние условия для того, чтобы Эго обогатилось благодаря способности к любви. Этот вопрос становится все более насущным, когда Фрейд пишет о нормальном счастливом состоянии того, кто любим, - как о возврате к первичному положению, в котором невозможно различать объект и Эго - то есть к первичному нарциссизму. Когда в конце статьи Фрейд пишет о том, что пациент предпочитает лечение любовью лечению анализом, возможно, он имеет в виду, что пациент предпочитает переполняющую нарциссическую (overwhelmingly narcissistic) любовь, обреченную на провал вследствие столь малого учета реальности.

Таким образом, статья о нарциссизме приходит к той точке, где проявляются ограничения первой модели Фрейда. В статье можно обнаружить теорию развития, основанную на представлении об объектных отношениях, и растущий интерес к вопросу о характере и внутреннем мире. Однако эти темы не получают дальнейшего развития. Мы полагаем, что статья содержит ряд теоретических проблем: (1) модель Эго-либидо и объектного либидо, (2) вопрос первичного нарциссизма, и (3) природа и функция Эго.

Модель Эго-либидо и объектного либидо угрожает дуализму, жизненно необходимому для системы Фрейда, поскольку основной психический конфликт, как видно из этой модели, теперь происходит между инстинктивными силами, имеющими один и тот же источник. Как говорит Уоллхейм (Wallheim, 1971), «устраните дуализм, и вся теория психоневроза неизбежно обрушится. /…/ Именно этому дуализму, похоже, и угрожает открытие первичного нарциссизма». Этот вопрос продолжает занимать Фрейда и находит свое окончательное разрешение в книге «По ту сторону принципа удовольствия», где введение инстинктов жизни и смерти восстанавливает дуализм. Идея первичной деструктивной силы была наиболее решительно подхвачена Мелани Кляйн. А ее отношение к нарциссизму исследовал Герберт Розенфельд (что мы обсудим ниже).

Первичный нарциссизм - состояние, предшествующее как образованию Эго, так и объектным отношениям, - на наш взгляд, остается крайне неудовлетворительным понятием. Проблемы с этой концепцией в некоторой степени демонстрируются теми различными значениями, которые в нее вкладывают сам Фрейд и другие авторы. Например, иногда под первичным нарциссизмом понимают состояние между аутоэротизмом и объектным выбором, или же безобъектное неразличенное состояние, соответственно, предшествующее аутоэротизму - которое полагается близким к внутриутробному состоянию. Здесь мы склонны согласиться с возражениями, выдвигаемыми Лапланшем и Понталисом (Laplanche and Pontalis, 1983) - если уж мы принимаем существование безобъектного состояния, будет некорректно называть его нарциссизмом, поскольку Нарцисс, с его точки зрения, воспринимал объект, в который влюбился. Феноменологически нарциссизм - это состояние объектных отношений, в котором часть самости ощущается находящейся в объекте.

В последнем разделе статьи о нарциссизме недвусмысленно представлены зачатки структурной модели. Эго и его функции занимают Фрейда все больше после написания статьи о нарциссизме. В работе «Скорбь и меланхолия» (1915) он оказывается способным впервые в полном объеме описать внутренние объектные отношения, включающие в себя проекцию и идентификацию. Это проторило путь для теории, более полно изложенной в «Я и Оно», - теории Эго, построенного из «оставленных объектных катексисов». Она поистине стала отправной точкой для Мелани Кляйн, которая продолжала исследовать постоянное взаимодействие между проекцией и интроекцией в создании внутреннего мира. Как мы уже говорили, введение [понятий] Эго-идеала и наблюдающей инстанции выступило предвестником структурной модели с ее концепцией Супер-Эго. Впоследствии Фрейду предстояло признать Кляйн (Freud, 1930), когда он согласился с тем, что смертоносность Супер-Эго не наследует поведению реальных родителей, но основывается на проекции смертоносных импульсов, возникающих изнутри. Приближаясь к последнему периоду своей жизни, Фрейд все больше стал интересоваться ролью агрессии и отводил ей гораздо более заметное положение.

Развитие теории нарциссизма в работах Мелани Кляйн

Хотя некоторые противоречия, присутствующие в статье о нарциссизме, Фрейд частично разрешил в последующих работах, он продолжал верить в существование стадии первичного нарциссизма, предшествующей объектным отношениям. Кляйн, в одном из своих немногих явных упоминаний о первичном нарциссизме, отчетливо отмежевывается от Фрейда. Она заявляет:

«Та гипотеза, что объектным отношениям предшествует стадия, длящаяся несколько месяцев, предполагает, что - за исключением либидо, прикрепленного к собственному телу младенца - у него нет импульсов, фантазий, тревог и защит, или же они не соотнесены с объектом, то есть функционируют [в вакууме]. /…/ Нет ситуации тревоги, нет психического процесса, которые бы не охватывали объектов внешних или внутренних. /…/ более того, любовь и ненависть, фантазии, тревоги и защиты неразрывно связаны с объектными отношениями». (Klein, 1952; курсив авторов статьи)

Далее в той же статье она говорит, что состояния «нарциссического отхода» на самом деле являются состояниями отхода к интернализованным объектам. Таким образом она открыто отказывается от фрейдовского представления об аутоэротической и нарциссической стадии, предшествующей объектным отношениям. Мы уже говорили, что у Фрейда по этому вопросу нет никакой ясности.

Кляйн полагала, что с самого начала существует рудиментарное Эго, которое колеблется между состояниями относительной собранности и состояниями неинтегрированности и дезинтегрированности. Это рудиментарное Эго образует интенсивные отношения к объектам и использует защитные механизмы. Вначале эти объекты - это примитивные «частичные» объекты, но по мере дальнейшего развития они становятся более интегрированными, объединенными. Данное представление важно не только в теоретическом, но и в клиническом смысле, поскольку, если придерживаться этой точки зрения, не существует психического состояния, независимо от степени регрессии пациента, которое было бы безобъектным и бесконфликтным.

Кляйн подчеркивает постоянное взаимодействие проекции и интроекции в построении внутреннего мира объектов, к которым Эго устанавливает отношения и которые также переживаются как находящиеся в отношениях друг к другу. Именно путем тщательного исследования этих процессов она демонстрирует быстрые осцилляции, которые могут возникать в состоянии Эго и внутренних объектов.

Следуя Фрейду на заключительных фазах его работы, Кляйн уделяет большое внимание тревоге, возникающей вслед за восприятием младенцем его собственных деструктивных импульсов по отношению к его объектам. Она была поражена архаическим, смертоносным характером младенческого Супер-Эго, столь мало соотносящегося с внешней реальностью, и считала эту ситуацию основанной на проекции собственных деструктивных импульсов младенца, - которые в конечном итоге порождены инстинктом смерти.

Крупным нововведением стала ее концепция «позиций», а не стадий развития. Эта концепция отсылает к состояниям Эго, насущным (present) тревогам, защитам от этих тревог, и внутренним объектным отношениям. Она описывает две позиции, представляющие два феноменологически различных состояния: параноидную/шизоидную и депрессивную.

Как мы увидим ниже, нарциссические объектные отношения характерны для параноидной/шизоидной позиции. В этом состоянии мир глубоко расщеплен на хорошие и плохие объекты; это расщепление происходит внутри и также проецируется вовне. Преобладающие тревоги имеют параноидную природу, а защиты направлены на ограждение самости и идеализированных объектов от смертоносных объектов, содержащих отщепленную и спроецированную агрессию, которая порождена самостью младенца. Для этой позиции характерны такие защиты, как отрицание, расщепление и проекция. Основной задачей развития здесь является построение достаточно надежного хорошего объекта, необходимого для дальнейшей интеграции. Если младенец решает эту задачу, он оказывается лучше оснащенным для того, чтобы столкнуться и справиться с тревогами, свойственными депрессивной позиции, на которой он развивает отношение к «целостным» объектам.

Обнаруживая, что «хороший» и «плохой» объекты на самом деле не отделены друг от друга, младенец нуждается во внутренней силе, чтобы выдержать отделение, страх утраты и вину, которую вызывает признание ущерба, который, по ощущению младенца, он причинил хорошему объекту. Способность выносить эту вину чрезвычайно укрепляет Эго. Забота о внутренне поврежденных объектах приводит к желанию восстановить их, а не отрицать их существование, и так младенец вступает в этический мир. Успешное преодоление этих депрессивных тревог приводит к гораздо более прочному отношению к внутренней и внешней реальности и способности отличать самость от объекта.

Кляйн использует термин «позиции», чтобы подчеркнуть, что это не только стадии развития, но и два разных способа относиться к внутренней и внешней реальности, которые, в некоторой степени, наличествуют всегда. Травматические ситуации могут вызвать определенную регрессию с депрессивной на параноидную/шизоидную позицию, но если есть достаточно надежный внутренний хороший объект, эта регрессия будет временной.

«Заметки о некоторых шизоидных механизмах» (1946) - ключевая статья Кляйн, в которой она представляет свое понимание нарциссизма. Она описывает шизоидные объектные отношения такого типа, которые сегодня бы назывались «нарциссическими». На параноидной/шизоидной позиции способность к правильному восприятию внутренней и внешней реальности затмевается механизмами отрицания, расщепления и проекции. Внутренняя и внешняя реальность постоянно находятся под угрозой обвала друг в друга, и если это происходит, результатом становится психоз. Именно по этой причине Кляйн настаивает на том, что «точка фиксации» психоза расположена на то й фазе развития, которая предшествует освоению депрессивной позиции. Как и Фрейд, она полагает, что нарциссизм и психоз укоренены на стадии развития, предшествующей зрелым объектным отношениям, но в отличие от Фрейда, Кляйн описывает это состояние не как безобъектное, но как задействующее более примитивные объектные отношения.

В этой важной статье Кляйн дает свое первое подробное описание механизма проективной идентификации. В проективной идентификации аспекты самости всемогущим образом отрицаются и проецируются в объект, который затем становится идентифицированным с этими спроецированными аспектами самости. Когда проецируются аспекты самости, ощущающиеся хорошими, это приводит к идеализации объекта, при этом враждебные деструктивные импульсы отщепляются и проецируются в другой объект. Поскольку расщепление, паранойя и идеализация всегда сосуществуют, идеализация часто используется как защита от паранойи. Эти процессы лежат в основе защитных механизмов «инверсии» (reversal) и «реактивного образования». Поскольку объект становится идентифицированным с аспектами самости до такой степени, что его настоящие свойства затмеваются, этот механизм оказывается фундаментом нарциссических объектных отношений. Известным клиническим фактом является то, что нарциссические или «пограничные» пациенты равно склонны идеализировать и очернять (denigrate) свои объекты. Одно отношение может быстро сменяться другим. В обеих ситуациях субъекту свойственна фундаментальная неспособность видеть свои объекты такими, какие они есть «на самом деле». Конечно, с субъективной точки зрения объекты, которые оказываются идентифицированными с самостью, не переживаются как часть самости. Когда Нарцисс всматривается в свое отражение в воде, он не знает, что смотрит на себя самого.

Пациенты, чрезмерно прибегающие к проективной идентификации, оказываются захваченными миром, построенным из спроецированных аспектов их самих. Мощные отрицание и проекция приводят к ослаблению Эго, которое начинает хуже справляться с тревогой, приводящей к расщеплению и проекции: поистине злокачественный порочный круг. Изучая основание этих нарциссических объектных отношений, Кляйн также исследовала то, что она называла «нарциссическими состояниями», в которых происходит отход от реальности к идеализированному внутреннему объекту. Если вспомнить фрейдовское описание Леонардо, можно сказать, что Леонардо идентифицировал себя со своим идеализированным объектом (матерью), при этом проецируя другой аспект себя (нуждающуюся, зависимую самость) в тех молодых людей, за которыми он ухаживал.

Более интенсивную проективную идентификацию часто можно наблюдать у пациентов-психотиков. Этот процесс может быть столь мощным, что пациент утрачивает всю свою идентичность и перенимает черты своего объекта (скажем, придерживается бредового убеждения, что является другой личностью, обычно кем-то могущественным и знаменитым).

В качестве иллюстрации приведем пример г-жи А, пациентки-психотика, которая большую часть первого года анализа неподвижно пролежала на кушетке в состоянии застывшего ужаса. Позднее она сумела объяснить, что, направляясь в консультационную комнату, она проходила позади аналитика и не могла оторвать взгляд от его зада. Она переживала это как насильственное нападение на него и чувствовала страх перед ним. Эта пациентка чувствовала, что своими глазами совершает насильственную атаку-вторжение. В результате она ощущала, что ее насильственные, вторгающиеся аспекты теперь наличествуют в аналитике, и потому чувствовала себя удерживаемой рядом с пугающим объектом, от которого ожидала возмездия. Характерной для этой пациентки была частая потребность слышать, как говорит аналитик, чтобы по звуку его голоса определить, является ли он тем пугающим объектом, за который она его принимает.

Подобная ситуация обычна и у более здоровых пациентов и часто лежит в основе острой клаустрофобической тревоги. Эти пациенты питают глубокое убеждение в том, что атакованный объект может только мстить. В этом смысле все объекты ощущаются настолько неспособными справиться с ситуацией, насколько неспособными к этому ощущают себя сами пациенты. Пациенты, использующие проективную идентификацию в такой степени, чрезвычайно озабоченны состоянием своих объектов. Они внимательно слушают интерпретации, но не на предмет того, что они сообщают в словах, а как высказывания, выявляющие состояние души аналитика.

В следующем разделе своей статьи 1946-го года Кляйн в подробностях излагает феноменологию шизоидных объектных отношений. Такие пациенты часто чувствуют себя ненастоящими или искусственными. Они могут казаться отстраненными, вынужденными держаться на отдалении от своих объектов, которые ощущаются содержащими пугающие спроецированные аспекты самих пациентов. Или же они вырабатывают цепкие компульсивные привязки к своим объектам, ощущая утрату объекта как уничтожение (аннигиляцию) частей самости. Именно потому, что проективная идентификация приводит к истощению Эго, эти пациенты столь часто жалуются на ощущение пустоты.

Многие пациенты переживают любовь как угрозу, опасаясь, что она истощит их. Пациенты мужского пола иногда переживают это конкретным образом и придерживаются теорий о наступлении недееспособности вследствие расхода спермы. Такие пациенты, по сути, верят, что функционируют соответственно первой фрейдовской модели - гидравлической модели либидо. Они ощущают любовь как некую субстанцию, ограниченным количеством которой они обладают, и потому эти пациенты должны оберегать себя от растраты любви в свои объекты. В определенном смысле они правы, поскольку в том любовном отношении, которого они боятся, они действительно утрачивают часть себя посредством проективной идентификации. Фрейд приписывает некоторые из этих черт анаклитической любви. Поэтому мы говорим, что анаклитическая любовь, согласно фрейдовскому описанию, имеет сильный нарциссический компонент.

В качестве примера приведем случай г-на В, который вел очень ограниченную жизнь, отмеченную глубокими сексуальными торможениями. Хорошо обучаясь, он был неспособен применить свои способности и занимался довольно незначительной (menial) работой. Один раз в его жизни была подруга, которую он желал. Он был безумно одержим ею и не мог вынести, когда она пропадала из его поля зрения. Тогда он чувствовал, что теряет самообладание. После завершения этих отношений он вел замкнутую, отстраненную жизнь. Он провозгласил себя самодостаточным и утверждал, что не может понять, почему один человек позволяет другому стать для него важным, - ведь это лишь пустая трата времени. По сути, он верил, что все объекты должны быть заменимыми, и старался жить соответственно.

Иногда он описывал ситуации, в которых воспринимал двух человек с непритворным интересом друг к другу и увлеченностью друг другом. Такое восприятие сопровождалось сильной болью и ощущением того, что в нем чего-то не хватает. Однако это одномоментное постижение быстро заменялось состоянием высокомерного превосходства, в котором он высмеивал таких людей как «очень инфантильных».

Он опаздывал практически на каждый сеанс на протяжении первых восемнадцати месяцев анализа, стремясь «не тратить зря времени в приемной». У него были длительные отношения с чернокожей женщиной, которую он считал полностью от себя зависимой и к которой часто чувствовал большое презрение. Он спроецировал в нее все ненавидимые зависимые части себя. Часто он переживал своего аналитика сходным образом, как кого-то от себя зависимого. Хотя г-н В старался быть самодостаточным, временами он испытывал опустошительное ощущение, что растратил свою жизнь впустую, которое сопровождалось страхом «состариться и остаться в одиночестве». Поскольку он был очень завистливым, его всегда очень заботило, кто находится в лучшем или худшем положении, чем он. Он постоянно страшился обнаружить, что некто, кого он счел «ничтожеством», на самом деле оказался более состоятельным, чем он сам.

Описанный ниже сеанс состоялся вслед за периодом, когда он предпринимал определенные шаги к интеграции и отходил от нарциссической установки. Он начинал чувствовать, что анализ обладает для него некоторой важностью. Сеанс этот произошел за несколько дней до перерыва в анализе.

Он опоздал на сеанс и после краткого извинения начал рассказывать о том, что произошло вчера вечером. Он заметил позади себя машину, и «по расположению фар» заключил, что она той же модели, что и машина его аналитика. (А также - и его машина, поскольку через несколько недель после начала анализа он купил машину того же типа и той же модели.) Его с чрезвычайной силой охватила потребность узнать, не его ли аналитика это машина. В некоторых деталях машины отличались, и за рулем оказалась женщина (аналитик же был мужчиной). Пациент почувствовал, что потребность установить, чья это машина, сводит его с ума.

Интерпретация была сделана в том духе, что он хотел хорошенько заглянуть в своего аналитика, чтобы увидеть, что это за человек, в частности, увидеть, отличается ли тот от него самого - что раньше считал маловероятным. Казалось, пациент получил от этой интерпретации облегчение и заинтересовался ею, и продолжил обсуждать ситуацию, которую уже описывал раньше, но никогда - столь живо. Он сказал, что, когда видит человека, о котором думает, что тот обладает ценными качествами, которыми он сам не обладает, то чувствует безотлагательную потребность слиться с этим человеком или проникнуть в него. Он назвал этот процесс «колонизацией». Он описал побуждение проникнуть в объект как невыносимое. В таких ситуациях он испытывал сильное побуждение мастурбировать, но пытался сопротивляться ему, поскольку чувствовал, что это приведет к некой растрате. Он также пояснил, что это часто случалось, когда он внезапно видел кого-то, кого раньше считал «ничтожеством», в новом свете.

Данный материал дает живое описание затруднений этого пациента, а также того, как он с ними справлялся. Поскольку очень во многом он функционировал посредством проективной идентификации (например, проецируя нуждающиеся аспекты себя в свою подругу или в аналитика, который его ждал), жизнь его была скучной и монотонной. Все его объекты казались похожими, поскольку в действительности являлись контейнерами для его спроецированных аспектов. На этом сеансе, похоже, его чрезвычайно поразила предложенная интерпретация, которая, по его мнению, была новой и позволила ему увидеть аналитика в новом свете, как обладающего качествами, которые для него были ценными и новыми. В этой ситуации аналитик переживался обособленным от него и ему не подвластным. На этот раз он не высмеял тут же интерпретацию, как часто случалось, и не выставил ее бессмыслицей, а также не завладел ею и не сделал своей собственной (подобно тому, как сделал машину аналитика своей машиной). Он почувствовал себя обособленным от аналитика и сразу же столкнулся с невыносимыми ощущениями - желая объект, которым не мог обладать. Стремление проникнуть в объект посредством «колонизации» было стремлением ликвидировать обособленность от объекта и овладеть им быстро и жадно. Вероятно, он также спроецировал хорошие аспекты себя в свой объект и отчаянно стремился поддержать контакт с ними посредством «колонизации».

Этот материал демонстрирует важный шаг вперед, при котором пациент смог сохранять способность видеть желаемый объект, обособленный от него самого. Но за этим немедленно последовало стремление вновь овладеть им в мастурбационной фантазии.

Важным аспектом этого материала является проблема зависти - озабоченность г-на В установлением того, находятся другие в лучшем или в худшем положении, чем он сам. Он с примечательной легкостью переходил от наблюдения высоко оцениваемого объекта к представлению того же объекта как никчемного. Похоже, эта процедура вызывалась невыносимой завистью, и она также защищала его от зависти.

Роли зависти в нарциссических расстройствах авторы-кляйнианцы уделяют все большее внимание. Вопрос примитивной зависти получил свое первое полное толкование в короткой книге «Зависть и благодарность» (Klein, 1957). В этой работе Кляйн показывает, что зависть является психологической манифестацией наиболее деструктивных людских импульсов. Она цитирует Чосера: «Несомненно, зависть - самый худший из грехов; поскольку остальные грехи - это грехи против какой-то одной добродетели, в то время как зависть - против всех добродетелей и всего хорошего». Завистливый человек не может ничего принять от объекта, поскольку это подразумевало бы признание достоинств и обособленности последнего. Такие люди быстро обесценивают все, что для них потенциально полезно (как часто делал г-н В). Они «кусают руку кормящую». Зависть столь фундаментально лишает человека дееспособности, поскольку в объекте ненавидится именно хорошее, так что от него невозможно получить ничего полезного. Однако помимо этого, завистливый человек также постоянно преследуем, поскольку, когда он завистливо атакует свои объекты, они, посредством проекции, превращаются из любящих объектов в завистливые и преследующие его. Такие пациенты часто чрезвычайно тревожатся о том, чем обладают сами, поскольку постоянно чувствуют, что другие будут испытывать зависть и ограбят их.

В «Зависти и благодарности» Кляйн показывает тесную связь между завистью и проективной идентификацией. Атака на объект вызвана завистью, но также защищает субъекта от зависти. Кляйн подчеркивает, что примитивная зависть часто является скрытой, отщепленной и беззвучной. В ситуации переноса такая зависть зачастую существенно ограничивает способность пациента воспользоваться какой бы то ни было аналитической работой и обусловливает тяжелые негативные терапевтические реакции.

Затруднения, связанные с чрезмерной завистью, и потому чрезмерным использованием проективной идентификации, характерны для параноидной/шизоидной позиции. В обсуждаемой нами работе Фрейд признает, что нарциссическая установка ограничивает восприимчивость человека к психоаналитическому лечению. С нашей точки зрения, это объяснятся большими затруднениями таких пациентов в позволении себе получить что бы то ни было ценное от своих объектов; вместо того, чтобы наблюдать объект и пользоваться им, они из зависти разрушают его, а заодно разрушают и свою способность признавать объект обособленным от них. Во «Влечениях и их судьбе» (1915) Фрейд, обсуждая первичный нарциссизм, говорит о состоянии, в котором младенец ощущает себя самого источником всякого удовлетворения: «Когда в ходе стадии первичного нарциссизма появляется объект, вторая противоположность любви, а именно ненависть, также получает свое развитие» (136). В этой же работе он утверждает, что «ненависть, как отношение к объектам, старше любви. Она происходит от изначального отвержения (repudiation) нарциссическим Эго внешнего мира» (139). Если придерживаться теории первичного нарциссизма, получается, что открытие хорошего во внешнем объекте наступает относительно поздно и приводит к нарциссическому гневу. Если, следуя Кляйн, считать, что человеку от рождения дана способность воспринимать внешний объект, то этот нарциссический гнев оказывается выражением зависти.

Итак, по Кляйн, зависть является фундаментальной установкой и частью параноидной/шизоидной позиции. Как следует из названия книги, диаметральной противоположностью этой установки служит благодарность. Человек, способный к подлинной благодарности к своему объекту и признанию того, что он от этого объекта обособлен, может развить способность к истинному творчеству. Поскольку он менее завистлив, его меньше преследуют завистливые объекты, у него более надежное отношение к внутреннему объекту и потому он может учиться на опыте. Таким образом, его объектные отношения - это преимущественно объектные отношения депрессивной позиции. Этому переходу с параноидной/шизоидной на депрессивную позицию свойственно уменьшение нарциссического всемогущества. Потребность пациента контролировать и захватывать анализ уменьшается, когда растет его способность выносить свое восприятие аналитика как отдельного человека, который может быть пациенту полезен.

Согласно Кляйн, зависть тесно связана с первичной деструктивностью инстинкта смерти. Борьба между инстинктами жизни и смерти рассматривается как непрекращающийся конфликт в развитии и психологически представлена борьбой между любовью и благодарностью, с одной стороны, и ненавистью и завистью, с другой. Эти темы далее изучал Розенфельд (Rosenfeld, 1971), выявивший связь между завистью и инстинктом смерти. Он исследовал глубокое расщепление, существующее у некоторых пациентов между либидинозной или нуждающейся частью самости, желающей понимания и помощи, и насильственной, деструктивной, завистливой частью самости, стремящейся главенствовать и торжествовать над объектом и ненавидимой зависимой самостью. Такие пациенты склонны поддерживать свои внешние объекты в обесцененном состоянии, завистливо подрывая их и вместе с тем идеализируя свою всемогущую деструктивность. Признать потребность в помощи, значит поместить себя в невыносимо унизительную ситуацию. Когда аналитик говорит с ними о чем-то в них, что испытывает какую-либо потребность, они переживают это как попытку поставить их в зависимость - то есть принудительно заново спроецировать зависимость в них. Розенфельд описывает этих пациентов как подвластных «могущественной банде», стремящейся их контролировать и объявляющей себя выше аналитика. Такие пациенты, позволив себе получить помощь, зачастую чувствуют ужасную угрозу со стороны этой могущественной банды.

Пациент-шизофреник г-н С провел много сеансов в состоянии блаженной насмешливой безмятежности, молча разглядывая аналитика. Время от времени он хихикал над тем, что ему говорилось, или отвечал высокомерным и снисходительным комментарием. Он казался самодостаточным, олицетворением нарциссического всемогущества. Однако на одном сеансе он сообщил аналитику, что находится на связи с группой людей, называемых «Ученые», которые советовали ему не «разговаривать с доктором Беллом, который совершенно безумен». Они сказали ему, что умереть было бы здорово, поскольку если он умрет, то сможет жить вечно. То, что пациент завел об этом разговор, очевидно, имело колоссальное значение: он хотел ускользнуть из-под власти той могущественной банды. Вскоре после этого сеанса он стал испытывать острые душевные муки и угрожал броситься под поезд. Он чувствовал себя в страшной опасности, поскольку выдал секреты «Ученых». Его суицидальные импульсы основывались на ужасе перед «Учеными», но также и на болезненном состоянии замешательства; он больше не был уверен в том, кто безумен, а кто в здравом рассудке. Это также иллюстрирует близость зависти к инстинкту смерти.

Этот процесс можно видеть в менее яркой форме у многих более благополучных пациентов. Мисс Д, безусловно часто испытывая отчаянные состояния тревоги, постоянно говорила о них в высокомерном тоне, словно предлагая аналитику присоединиться к ее презрению к своей нуждающейся самости. Например, она рассказывала об ощущении ужасной тревоги, сопровождающей страх смерти, время от времени саркастически и высокомерно отмечая: «как странно». Она переживала любые интерпретации, направленные на понимание ее страхов, как попытки аналитика принудить ее быть зависимой и тем самым принизить. Она приносила на сеанс написанные дома письма, содержащие долгие изложения ее отчаянной потребности в помощи. Она вела себя так, словно ей не было позволено вводить этот чрезвычайно нуждающийся аспект себя в аналитическую ситуацию, и она могла только, так сказать, подсовывать его как тайное сообщение. Казалось, что она способна верить только в те отношения, в которых «один человек выше, а другой ниже». Соответственно, когда она действительно ощущала сильную потребность - например, перед перерывами, которые глубоко на нее воздействовали - то чувствовала, что ее аналитик тайно торжествует и насмехается над ней, то есть у нее нет никого, кто бы мог ей помочь. Прошло долгое время, прежде чем она смогла хотя бы подумать о том, что ее аналитик может не только торжествовать, оставляя ее в зависимом и нуждающемся состоянии. В этом смысле у нее было глубокое убеждение, что аналитик такой же, как она.

Розенфельд полагал, что «нарциссическая организация» - это и выражение зависти, и защита от нее. Он делает вывод, что постижение обособленности от объектов, постижение, вызывающее фрустрацию, неизбежно приводит к зависти. Далее он говорит, что «таким образом агрессивность к объектам выглядит неизбежной при отходе от нарциссической позиции, и похоже, что сила и продолжительность всемогущих нарциссических объектных отношений тесно связана с силой завистливых деструктивных импульсов».

Нарциссические всемогущие аспекты самости часто оказывают мощное и соблазняющее влияние, все более затрудняющее установление какого бы то ни было контакта со здравыми, нуждающимися аспектами пациента. Особенно это справедливо для пациентов с бoльшим уклоном в психоз, которые зачастую ненавидят жизнь и идеализируют смерть как решение всех проблем. Их словно манит смерть как состояние, в котором они будут свободны от любых потребностей и фрустраций. Эти пациенты часто чувствуют, что аналитик как будто отягощает их волей к жизни, которую они ненавидят. Технически это, конечно, чрезвычайно затруднительная ситуация. Розенфельд говорит: «В клиническом измерении важно найти и спасти здравую зависимую часть пациента из тупиковой позиции, в которой она оказалась».

Г-жа А, чей случай был представлен выше, профессионально занималась уходом за психиатрическими больными. В этой ситуации она идентифицировала всех этих пациентов с ненавидимыми зависимыми частями себя. Она начала анализ, стремясь «получить помощь в некоторых проблемах», но позднее объяснила, что верила, что проходит анализ для того, чтобы стать психоаналитиком. Это обстоятельство еще более осложнялось тем ее знанием, что ее аналитик проходит анализ как часть своего психоаналитического обучения. Через год после начала анализа у нее произошел острый срыв, и она была помещена в больницу, где анализ продолжился. С точки зрения пациентки, это представляло собой разыгрывание ее желания войти в аналитика и вернуться в идеализированное внутриутробное состояние, в котором она могла сбросить с себя все тяготы жизни.

Так что перед этой пациенткой было два пути, которые позволили бы ей продолжать жить. Первый - это ликвидировать всякую обособленность и жить внутри аналитика, «психиатрической больницы». Это состояние было идеализированным, но по сути означало беспомощную инвалидность. Альтернативой ему было всемогущественное овладение всеми способностями аналитика и становление им, и таким образом - ослабление ее зависимости и зависти к хорошему объекту. Эта пациентка многократно принимала чрезмерную дозу лекарств и часто находилась во власти бредового убеждения, что лучшим решением ее проблем будет смерть, которую она ощущала как идеальное состояние, сулящее полную свободу от фрустрации и тягот жизни. По-видимому, на бессознательном уровне это репрезентировало ее долгожданный возврат к внутриутробному состоянию. Однако чтобы его достичь, она должна была умереть.

Изучение идеализации смерти у таких пациентов продолжила Сигал (Segal, 1983, 1984). Для описания соблазнительного притяжения инстинкта смерти Фрейд (Freud, 1924) использовал термин «нирвана». Снова процитируем Лапланша и Понталиса (Laplanche and Pontalis, 1983): «[термин] “нирвана” указывает на глубокую связь между наслаждением и аннигиляцией». Одна из самых трудных технических проблем с такими пациентами заключается в том, чтобы отличить здравую часть пациента, ту часть, которая искренне желает помощи аналитика, от деструктивной части, понимающей помощь как всецелое обладание и контроль.

Через шесть месяцев после выхода из больницы г-жа А предприняла ряд важных шагов для организации ухода за собой - посещая дневной стационар (day-center) (что она раньше отказывалась делать) вместо того, чтобы, по ее выражению, «весь день лежать в постели» - следуя соблазну. Посещение дневного стационара значило для нее сотрудничество с аналитиком, но эти действия также подвергали ее большой опасности. На сеансе незадолго до перерыва она сказала после длительного молчания: «Думаю, я не хочу, чтобы Вы знали, что я в Вас нуждаюсь». На вопрос, что такое произошло, что привело ее к этому высказыванию, ответ был следующий: она представила себя в больнице борющейся с большим сильным пациентом, который внезапно бросился на нее и обездвижил (pinned her down). Затем она представила, что одна медсестра (к которой она раньше обращалась за подмогой и чью помощь ценила) спрашивает ее, все ли в порядке. И пациентка представила себя отвечающей, что все ОК. Именно эта фантазия побудила ее сказать, что она не хочет, чтобы аналитик знал о ее потребности в нем.

Данный материал иллюстрирует ту постоянную проблему, которую представляют такие пациенты: когда пациентка сотрудничает [с аналитиком] и чувствует, что ей помогают в реалистическом смысле, то внезапно ощущает себя захваченной своей завистливой, безжалостной, насильственной частью, против которой она беспомощна и которая заглушает ее желание сотрудничать. Этот материал также иллюстрирует, насколько важно, чтобы объект-помощник активно пытался добраться до заглушаемой, нуждающейся части пациента и не поддавался на его заверения, что «все в порядке».

Дальнейшая работа на этом сеансе выявила, что пациентка была уверена - или, по ее выражению, говорила себе - что, рассказывая аналитику о своем страхе перерыва и своем ощущении истинной потребности в аналитике, она может получить упрек в том, что хочет обладать им и не разрешить ему оставить ее. В этом смысле она говорила, что аналитик будет неспособен отличить здравую, нуждающуюся ее часть от тех аспектов, которые стремились безжалостно обладать ее объектами.

Последние пятнадцать лет авторы-кляйнианцы уделяют все больше внимания вопросу «нарциссической банды» или «патологической организации», образующих ядро этих нарциссических затруднений. В основном все они согласны, что существует глубокое расщепление (split) между здравыми, зависимыми частями самости и нарциссической, деструктивной организацией, пытающейся главенствовать над ней. Такие пациенты часто чувствуют, что способны всемогущественно захватывать различные аспекты своих объектов и обладать ими, избегая таким образом зависимости и зависти. Сон (Sohn, 1985) называет это образованием «идентификата» («identificate»). Эти авторы также согласны с тем, что данное расщепление является также расщеплением между психотической и непсихотической частью личности, присутствующей в каждом из нас (см., в частности, Bion, 1957). Стайнер (Steiner, 1979) подчеркивал относительную стабильность, которой достигают ряд таких пациентов: они застревают «на границе» между параноидной/шизоидной и депрессивной позицией. Он также показывает (Steiner, 1982), как более перверсивные части личности пытаются соблазнить и развратить здравомыслие пациента. Иногда такие пациенты чувствуют, что должны «идти на сделку» со своими деструктивными частями. Г-жа А, например, часто вынуждена была погружаться в обсессивные ритуалы подсчета в различные моменты сеанса, чтобы предупредить «катастрофу» (что обычно означало ее смерть, смерть аналитика или ее родителей). Она чувствовала, что если посвятит этим процедурам определенное время, всемогущая сила будет умиротворена, и затем пациентке, возможно, будет позволено обратиться к аналитику и слушать его. Однако иногда она становилась идентифицированной с этой деструктивной всемогущей организацией и в этом состоянии яростно атаковала слова аналитика, разбивая их на слоги, которые крутились в ее голове, пока не становились бессмысленными. Эта процедура была связана со значительным возбуждением от триумфа.

Заключение

В данном очерке мы проследили различные линии рассуждений, собранные Фрейдом воедино в статье о нарциссизме. Мы пытались показать, что только с помощью более поздних формулировок, в «Скорби и меланхолии» и «По ту сторону принципа удовольствия», он разрешил ряд теоретических затруднений той статьи. С восстановлением дуалистической теории инстинктов жизни и смерти и ростом понимания Фрейдом значимости агрессии весь вопрос о нарциссизме обрел другой характер. Снова процитируем Уоллхейма (Wollheim, 1971): «Только в “По ту сторону принципа удовольствия” проблема, поднятая [введением понятия] первичного нарциссизма, получила свое впечатляющее разрешение. Исходя из того видимого облегчения, с которым Фрейд представляет свою новую точку зрения, мы можем заключить, в каком напряжении он и его теории находились эти последние несколько лет».

Фрейд не отказался от понятий Эго и объектных инстинктов, но объединил их в качестве части инстинктов жизни, которые теперь считал совместно противостоящими инстинкту смерти (Freud, 1940); и хотя в определенные моменты он допускал, что первым эротическим объектом служит материнская грудь, но продолжал настаивать на существовании первичной нарциссической стадии, предшествующей объектным отношениям. Здесь мы возражаем против данной концепции, полагая ее клинически бесполезной и теоретически невнятной. И вновь процитируем Лапланша и Понталиса (Laplanche and Pontalis, 1983): «С топографической точки зрения трудно понять, на что же должно быть направлено либидо при первичном нарциссизме».

Некоторые авторы предполагали, что самоуважение - это здоровый остаток первичного нарциссизма. Однако на наш взгляд, здоровые чувства самоуважения больше касаются внутренней ситуации, в которой существует надежное отношение скорее к хорошему внутреннему объекту, чем к объекту идеальному.

Мы также исследовали более интуитивное понимание Фрейдом деструктивности нарциссизма. Мы отталкивались от того, что Фрейд связывал нарциссизм с фундаментальным сопротивлением аналитической работе, признавал, что нарциссическая установка противостоит всякому творчеству, и последнее, но, возможно, самое важное - что он понимал тесную связь между нарциссизмом и психозом. Эти вопросы получили дальнейшее рассмотрение в психоанализе Кляйнианской школы.

С этой точки зрения получается, что стабильных объектных отношений человек может достичь только когда депрессивная позиция уже преодолена (has been negotiated), поскольку именно в этом процессе происходит отличение самости от объекта. Движение к депрессивной позиции - это движение в направлении ситуации, в которой любовь и благодарность к внешнему и внутреннему хорошему объекту могут противостоять ненависти и зависти к чему-то хорошему и ощущаемому внешним самости. Растущие интеграция и обособленность, обусловленные отводом проекций, дают возможность объективного восприятия любви к объекту. Это также позволяет объекту находиться вне контроля субъекта, и при этом признается его отношение к другим объектам. Итак, по определению, способность преодолеть депрессивную позицию также включает в себя способность преодолеть Эдипов комплекс и допустить идентификацию с творящей родительской парой.

В деятельности Розенфельда, Сона, Сигал и Стайнера отношения между нарциссическими и ненарциссическими частями самости оказываются в центре внимания при аналитической работе не только с пациентами-психотиками, но также в случаях меньших нарушений. Здравое понимание необходимости подпитки от внешнего объекта, который самость не может контролировать, служит основой либидинозной любви, что определенным образом соотносится с фрейдовским описанием анаклитической любви. Нарциссические аспекты личности изо всех сил пытаются отрицать эту реальность (реальность зависимости) и превозносят высшее состояние нарциссической самодостаточности. У некоторых пациентов эта идеализация нарциссизма принимает форму идеализации смерти и ненависти к жизни.

В заключение мы хотели бы вернуться к исходному мифу о Нарциссе. Нарцисс не может шелохнуться, глядя на нечто, что он субъективно считает своим утраченным любимым объектом, но что объективно является идеализированным аспектом его собственной самости. Он думает, что влюблен. Однако он умирает от голода, поскольку не может обратиться к реальному объекту, от которого, возможно, сумел бы получить то, что ему действительно нужно..

Примечания

¹⁾ В данной работе внимательно изучается мазохистическая идентификация с поврежденной матерью.

²⁾ В то время для Фрейда пассивность и женственность были синонимами.

³⁾ Хотя «Три очерка по теории сексуальности» снабжены сноской о нарциссизме, она была добавлена в 1910-м году, когда был опубликован случай Леонардо.

⁴⁾ В исследовании случая Шребера Фрейд впервые использует более общее слово «интерес», а не термин «либидинозная инвестиция».

⁵⁾ Что отмечает отход от концепции инстинктов, имеющих источник, цель и объект, к сосредоточению интереса на цели инстинкта. В самом деле, сложно сказать, что может представлять собой источник Эго-инстинкта (См. Wollheim, 1971).

⁶⁾ Учитывая, что отход (withdrawal) от реальности на самом деле значит отход от психического представления реальности, становится понятно, почему этот отход приводит к внутренней катастрофе.

⁷⁾ Как указано выше, Фрейд понимал отведение (withdrawal) интереса от внешней реальности как пассивную процедуру. Однако годом позже он утверждает в работе «Инстинкты и их судьба», что видимое безразличие Эго к внешнему миру при первичном нарциссизме на самом деле - ненависть к нему. Он говорит, что «безразличие устанавливается в качестве особой формы ненависти или неприязни».

ЛИТЕРАТУРА

Bion, W (1957). Differentiation of the psychotic from the non-psychotic personalities. Int. J. Psycho-Anal., 39:266-75.
Freud, S. (1900). The Interpretation оf Dreams. S.E. 4 and 5.
Freud, S. (1905). Three Essays оп the Theory о/ Sexuality. S.E. 7.
Freud, S. (1910а). Leonardo da Vinci and а Метогу оf His Childhood. S.E. 11.
Freud, S. (1910b). Тhе psycho-analytic view of psychogenic disturbances of vision. S.E. ll.
Freud, S. (1911). Psycho-analytic notes оf аn autobiographical account of а case of paranoia (dementia paranoides). S.E. 12.
Freud, S. (1915). Instincts and their vicissitudes. S.E. 14.
Freud, S. (1916). Some character-types met with in psycho-analytic work. S.E. 14.
Freud, S. (1918). From the history of аn infantile neurosis. S.E. 17.
Freud, S. (1920). Beyond the Pleasure Principle. S.E. 18.
Freud, S. (1923). The Ego and the Id. S.E. 19.
Freud, S. (1924). Тhе economic problem of masochism. S.E. 19
Freud, S. (1930). Civilization and Its Discontents. S.E. 21.
Freud, S. (1940). Аn Outline о/ Psycho-Analysis. S.E. 23.
Jones, Е. (1955). Sigmund Freud: Life and Works. Vol. 2. London: Hogarth Press.
Klein, М. (1946). Notes оп some schizoid mechanisms. In The Writings оf Melanie Klein Vol. 3, Envy and Gratitude and Other Works. London: Hogarth Press.
Klein, М. (1952). Тhе origins of transference. In The Writings оf Melanie Кlein. Vol 3, Envy and Gratitude and Other Works. London: Hogarth Press.
Klein, М. (1957). Еnvу and gratitude. In The Writings оf Melanie Кlein. Vol. 3, Envy and Gratitude aad Other Works. London: Hogarth Press.
Laplanche, J., and Ponta1is, J. В. (1983). The Language оf Psycho-Analysis. London: Hogarth Press.
Meltzer, D. (1978). The Кleinian Development. Strath Тау, Perthshire: Clunie Press.
Rosenfeld, Н. А. (1971). Clinical approach to the psycho-analytical theory of the life and death instincts: Аn investigation into the aggressive aspects of narcissism. Int. J. Psycho-Anal., 59:215-21.
Sandler, J., Holder, А., and Dаге, С. (1976). Narcissism and object love in the second phase of psychoanalysis. Brit J. Med. Psychol. 49:267-74.
Segal, H. (1983). Some clinical implications of Melanie Klein’s work: Emergence from narcissism. Int. J. Psycho-Anal., 64:269-76.
Segal, H. (1984). Dе I'unite clinique du concept d'instinct de mort. In La pulsioп de mort. Paris: Press Universitaire de France.
Sohn, L.(1985). Narcissistic organization, projective identification and the formation of identificate. Iпt. J. Psycho-Anal. 66:201-13.
Steiner, J. (1979). The border between the paranoid schizoid and depressive positions. Brit. J. Med. Psychol., 52:85-91.
Steiner, J. (1982). Perverse relationships between parts of the self: А clinical illustration. Iпt. J. Psycho-Anal., 63:241 -51.
Wollheim, R. (1971). Freud. Glasgow: Fontana.