Феофан Затворник. ПУТЬ КО СПАСЕНИЮ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Сама ли собою посетит кого благодать или взыщет кто ее и обрящет – состояние, в которое поставляет она человека, в первом своем действии на него, в том и другом случае одинаково. Возбужденный поставляется благодатию в среднее между грехом и добродетелью состояние. Она извлекает его из уз греха, лишив сей последний власти определять его к действованию, как бы против воли, но не переводит его на сторону добра, а только дает ощутить его превосходство и отрадность с чувством обязательства быть на его стороне. Человек стоит теперь точно между двумя распутиями, и ему предлежит решительный выбор. Святой Макарий Египетский говорит, что и приходящая к нему (человеку) благодать нимало "не связывает его воли принуждающею силою и не делает его неизменным в добре, хотя бы он хотел или не хотел сего. Напротив того, и присущая в человеке Божия сила дает место свободе, чтобы обнаружилась воля человека, согласуется ли, или не согласуется она с благодатию" (Слово 1. О хранении сердца, гл.12). С сей минуты начинается сочетание свободы с благодатию. Совне воздействовала благодать – и состоит совне. Входит она внутрь и начинает обладать частями духа не иначе, как когда желанием своим открывает ей человек вход в себя, или отверзает уста к принятию ее. Возжелает человек – и она готова с помощию. Сделать или утвердить в себе доброе сам человек не может, но желает его и напрягается; ради же сего делания благодать укрепляет за человеком желаемое добро. Все так и будет идти до окончательного возобладания человека над собою в видах добра и богоугождения.

Все, что должен сделать человек в сем труде над собою или как дойти до решимости, есть то же, что обыкновенно бывает, когда решаемся на какое-либо дело или предприятие. Обыкновенно после того, как родится мысль что-либо сделать, мы склоняемся на эту мысль желанием, удаляем препятствия и решаемся. То же и в решимости на христианскую жизнь, надо: а) склониться желанием на нее, б) удалить препятствие внутри образованию решимости и в) решиться. Хотя действие благодати поставляет дух в возбужденное состояние, но все же внушение ее переменить жизнь есть только помышление, хотя более или менее живое: "Не оставить ли грех", или: "Надо оставить". Пробудившийся от сна видит, что пора и надо встать, но, чтобы встать, должен употреблять особые усилия, делать особые движения разными частями тела. Он напрягает мышцы, сбрасывает то, чем прикрыт, и встает.

Итак, восчувствовав в себе благодатное возбуждение, спеши склонить на его требования свою волю, согласись на его внушение, что тебе, безответному пред Богом и нечистому, необходимо надо исправиться и приступить к этому сейчас же.

У того, кто искал благодатной помощи и теперь чувствует посещение ее, такое желание должно быть присуще, – оно уже и руководило его во всех указанных трудах; но в состав его, или к его совершенству, и здесь прибавляется нечто. Есть желание мысленное: ум требует, и человек себя нудит; такое желание заправляет приготовительными трудами. Есть желание сочувственное; оно зарождается под действием благодатного возбуждения. Есть, наконец, желание деятельное – согласие воли сейчас приступить к делу восстания от падений; ему должно образоваться теперь, по благодатном возбуждении. И вот первое дело возбужденного по возбуждении.

Что не всякий возбужденный приступает к делу перемены жизни на лучшее, это всякому известно, как и не всякий проснувшийся тотчас встает, а бывает, что несколько раз снова засыпает.

Благодатное возбуждение, с одной стороны, поставляет человека в льготное и живое состояние, а с другой предъявляет требования довольно стеснительные. Кто теперь более приляжет к первой стороне, тот может позволить себе парение мыслей и преждевременно предаться радости жизни, как будто уже все имеется, что следует иметь. Эта льготность, себе данная, не дает обратить должного внимания на происшедшее, а сопряженное с тем рассеяние внутреннее скоро охладит – и благоприятное время, и состояние пропущено. Опять настает обычная дебелость, при которой не совладаешь с собою. Кто, напротив, прилегает более ко второй стороне, тот может позволить себе несколько поосвободить себя из этого стеснения, как дитя сбрасывает повязку с раны с целительным пластырем потому только, что она теснит. При этом иной, чтобы развеять мрачные, как ему кажется, мысли, берется за невинные будто бы развлечения беседы, чтения, а иной подвергает исследованию родившееся томительное чувство, чтобы доискаться, отчего и как могло оно образоваться. Там – сторонние впечатления, а здесь разлагающее действие исследования изглаживают спасительное изменение, происшедшее внутри. От сего и этот ниспадает наконец в обычную, неподвижную дебелость.

Кажется, и не следовало бы этому быть, а бывает, потому что и благодатные возбуждения находятся в разных степенях и обстоятельствах, в которых они приходят, могут быть таковы, что заслонят важность и цену явления их внутри. Премудрая благодать попускает это, искушая свободное произволение человека. Вот почему и говорим: коль скоро восчувствовал ты благодать возбуждения, сознал, что это – оно, а не другое что, то спеши склонить на его внушения волю твою. А для сего:

1. Поверь в простоте сердца, что это от Бога, что Сам Бог зовет тебя к Себе, Сам приблизился к тебе, чтобы произвесть в тебе спасительное изменение.

2. Поверив, не позволь себе пропустить и это действие милости Божией бесплодно. Только возбуждение сие дает силу преодолеть себя. Отойдет – сам себя не одолеешь. А придет ли еще – сказать не можешь. Может быть, в последний раз является тебе это снисхождение. После него впадешь в состояние ожесточения, а из него – в нечаяние и отчаяние.

3. Употреби старание и усилие, сколько можно, удержать себя в том спасительном состоянии, в котором ты поставлен. Как горючее вещество, если его долго держать перед огнем, не только согревается, но и загореться может, так естественно может возгореться желание благодатной жизни, если подольше продержать себя под действием благодати.

4. Посему отстрани все, могущее погасить этот зачинающийся огонек, и окружи себя всем, что может питать его и довесть до пламени. Уединись, молись и с самим собою поразмысли, как быть. Тот порядок жизни, занятий и трудов, какой указан уже и который проходить принуждал ты себя, ища благодати, есть самый благоприятный и для продления в себе ее начавшегося действия. Лучшие же из них в этом случае уединение, молитва и размышление. Уединение будет собраннее, молитва глубже и размышление действеннее. Рассуждай с собою, проходи все мысли, какие и прежде собирал ты, пытаясь прогнать ослепление, нечувствие и нерадение. Пусть теперь этих трех нет уже, но тебе предлежит разжечь желание, начать дело сейчас. На это и обрати все действие. Теперь рассуждение твое с собою будет не то, что было прежде. Без возбуждения оно обычно уклоняется в общность; теперь, напротив, подражая благодати и под руководством ее, оно все будет относить прямо к тебе самому, без всяких извинений и уклонений, будет обращать к тебе предметы сторонами, наиболее могущими действовать на тебя. Потому, собственно, ты в сем случае не столько размышлять будешь, сколько переходить от ощущения к ощущению.

Вот в этом-то труде твоем над собою при помощи благодати и произнесется наконец в сердце единому Богу и тебе слышное слово: "Надобно же наконец; итак, сейчас начну". Видимо, что это есть заключение; но по каким законам и из каких положений оно выводится, никакая наука определить не может. Все предметы рассуждений предыдущих могут быть ведомы ясно, а заключения того может и не быть. Бывает даже так, что иной все те предметы так сильно излагает в слове, что от действия их десятки и сотни доходят до того заключения, а у него самого оно не произносится в сердце. И того никто не может сказать, кто тут действующий – благодать или свобода, ибо бывает, что благодатное действие туне проходит и все усилия свободы остаются бесплодными. И та, и другая сочетаваются непостижимым для нас образом, сохраняя, однако ж, каждая свою природу. Можно так сказать: свобода предает (вручает, отдает – Ред.) себя, благодать приемлет и проникает ее. Отсюда – сила желания: "Итак, сейчас за дело".

Вот, наконец, склонился человек на сторону добра, готов вступить на этот святой путь, готов ходить в добрых делах богоугождения; но в это мгновение вся бездна зла, крывшаяся в сердце, возметается, как прах, и стремится опять покрыть всю душу. В минуту возбуждения и склонения грех молчит, как будто не до него касается то, что происходит у человека; но теперь, когда хотят его попрать, он, тысячеглавый, как называет его святой Лествичник, тысячи воплей испускает на человека, замышляющего сие. Подобно тому как пробудившийся, пока думает еще только встать, – все в теле у него спокойно. Но лишь только положит он встать самым делом и мало напряжет мышцы – все боли в теле, которые дотоле не беспокоили, теперь дают о себе знать и поднимают жалобы. Так и у склонившегося на благодатный зов греховные боли молчат, пока он доходит до сего склонения, но как только положит он приступить к делу, все эти немощи поднимают тревогу – сильную и смутительную. Помысл за помыслом, движение за движением поражают бедного человека и влекут назад, нападая без всякого порядка, со всех сторон охватывают душу и погружают ее в волнении своем. Все доброе у человека держится как бы на волоске и сам он поминутно готов оторваться от того, чем держится, и снова погрузиться в ту же среду, из которой восхотел выйти. Одно спасает его – та сладость, льгота и отрада, которые вкусить удостоился он в момент возбуждения, и та крепость, которую ощутил он, когда изрек в сердце: "Итак, сейчас начну". Кто видел, как малая искра туда и сюда носится в дыме, но все еще как бы стоит за себя или как малая частица дерева бросается волнующеюся струею то вверх, то вниз, то вправо, то влево, тот имеет в этом образ того, что бывает в сию минуту с благим желанием человека. Не в душе только смятения, но и кровь вся волнуется, бывает даже шум в ушах и туман в глазах. Нетрудно понять, что такое восстание не от греха только, живущего в сердце, но паче от родителя всех грехов – диавола, который не может оставаться покойным, когда появляется такой возмутитель в его царстве. Святитель Тихон говорит: "Когда грешник, благодатию Божиею подвигшись, начинает каятися, то сретает его различное искушение. Начнет человек ко Христу приступать, а сатана вслед его женет (гонится, преследует – Ред.) и отвлекает от Христа, запинает и различные простирает сети". У нас рассказывают о привидениях – и страшных, и прелестных, какие встречают добыватели какого-то цветка для отыскивания кладов; этот психологический миф лучше всего изображает все хлопоты диавола, чтобы отвлечь человека от доброго намерения купить бисер многоценный или достать сокровище, сокрытое на селе.

Здесь-то предлежит человеку сильная борьба с собою, как бы генеральная битва с грехом. Здесь он должен решительно пленить и поразить врага своего, наступить на сего змия, связать и всю его силу истощить. На успешном одолении греха здесь основывается надежда и действительность всех последующих его одолений в его восстаниях частных. Все, что здесь происходит, определить нет возможности, по разнообразию действующих лиц. Главные, впрочем, пункты, или обороты, сей брани, указать нетрудно, больше, однако ж, в пособие борющимся, нежели в интересах знания.

Видимо, что в душе нет точки опоры: она влается (колеблется, мятется – Ред.), хотя еще цела, не разбита в своем добром намерении, вспомоществуемая благодатию Божиею. И кто другой поддержит, кто установит ее? Вот почему теперь наипаче предлежит ей вопиять к Богу усиленно, как вопиет утопающий. Враг схватил и поглотить хочет – вопий, как Иона во чреве китове или утопающий Петр. Видит Господь нужду твою и труд – и подаст руку помощи, поддержит и установит тебя так, как следует быть воину, выступающему на брань.

Вот где опора! Всего опаснее, если душа вздумает обресть ее в себе самой; тогда она все потеряет. Зло опять одолеет ее, затмит этот слабый еще в ней свет, погасит сей едва зажегшийся огонек. Душа знает, сколько она бессильна одна; потому, ничего не ожидая от себя, пусть падает в уничижении пред Богом, пусть в сердце своем обратит себя в ничто. Тогда вседейственная благодать из сего ничто сотворит в ней все. Кто, в конечном самоуничижении, полагает себя в руку Божию, тот привлекает к себе Его, сердобольного, и сильным становится Его силою.

При всем том, однако ж, от самоуничижения не должно ниспадать до расслабления душевного и, предав себя Богу, вместе с тем предаваться бездействию. Нет, всего ожидая от Бога и ничего от себя, должно и самому напрягаться к действованию и по силе действовать, чтобы было к чему прийти Божественной помощи, было что осенить Божественной силе. Благодать уже присуща, но она будет действовать вслед за своеличными движениями, восполняя бессилие их своею силою. Итак, став твердою ногою в самоуничиженном молитвенном предании себя в волю Божию, и сам действуй, не расслабляясь.

Действуй против греха вообще, но особенно против коренных его возбудителей. Когда все мятется в душе, и помыслы, как привидения какие, стоят и объемлют ее, со всех сторон устремляя стрелы в самое сердце, – нетрудно заметить главных, так сказать, поджигателей зла. За множеством частных воителей стоят там, на самом заду, воители главные, отдающие приказания, заведывающие всеми распоряжениями, всем ходом войны. Это и суть коренные возбудители греха. На них и надо устремить все внимание, против них прямо вооружиться, их побороть и уничтожить. Когда они будут побеждены, мелкие воители рассеются сами собою.

Какие это главные возбудители греха и главные воители в защиту его, это указал Спаситель, когда призвал идти вслед Себя (см.: Мк. 8, 34-38). Кто хочет идти вслед Меня, говорил Он, да отвержется себе, – отворотится от себя, сочтет себя будто чужим для себя, не стоящим внимания и сочувствия, за которого стоять не стоит. Это предполагает, что в сердце грехолюбивом постоянно живет и качествует противоположное сему расположение саможаление, как оно и есть на самом деле. Человек-грешник обходится с собою, как мать с нежно любимым детищем: жаль в чем-нибудь отказать себе, в чем-нибудь поперечить; не может одолеть себя, чтобы в чем-нибудь поднять на себя руку. Далее Спаситель обязует отказаться от всего, что в мире, для спасения души: Кая бо польза человеку, аще приобрящет мир весь, и отщетит душу свою? (Мк. 8, 36). Мир есть совокупность вещей вне нас, видимое, осязаемое, чувственное. Следовательно, приведенное обязательство предполагает в сердце человека склонность к вещественному, падкость на осязаемое, некоторую страсть питать себя и услаждать только видимым, чувственным. И действительно, в грехолюбце качествует чувственность: не имеет он вкуса к невидимому и духовному, а все чувственное так известно и так переиспытано. Потом внушает Господь, чтобы не стыдились Его в роде сем прелюбодейном и грешном. Это заставляет предполагать в грехолюбивом сердце стыдение людей в ущерб добру и правде. Так оно и есть. Живет обычно человек этою ненарушимостью заведенного вокруг порядка или установившихся отношений, оттого робеет поколебать их и для поддержания их готов бывает скорее покривить душою, нежели сделать кому-либо что наперекор, не уважить, войти в неприятности. Это – человекоугодие: "Что скажут и как быть, если придется разорвать связи?" Должно быть, это самая чувствительная уза греха, если для того, чтобы разорвать ее, он угрожается за сей стыд пристыжением на всеобщем суде: Иже аще постыдится Мене и Моих словес в роде сем прелюбодейнем и грешнем, и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со Ангелы святыми (Мк. 8, 38). Это заключительное обращение к веку грядущему указывает в грехолюбивом сердце отсутствие чувства будущей жизни, заставляет предполагать, что той жизни для него будто нет, а оно все погружено в жизнь настоящую. Так это и есть. Живет обычно человек на земле, будто тут вечно жить, а о будущем забывает; знает счастие только земное, и все цели сходятся у него в одном, как бы здесь хорошо прожить, а что дальше будет, о том и думки нет. Итак, саможаление, чувственность, человекоугодие и земность (что только и жизни, что на земле) суть характеристические черты грехолюбивого сердца, – следовательно, и коренные возбудители греха и главные за него воители. Самим нам, грешным, и не открыть бы их, и если бы не указал их Спаситель, конечно, мы и не знали бы их. Теперь же, когда они открыты, видно, что так, кажется, и быть должно. Человек, падший от Бога, обратился к себе – и наказан саможалением: это выходит из главного свойства грехопадения. Падший расстроился в себе, из духа ниспал в плоть – и томится в чувственности. Главное поприще, на котором раскрывается и свирепствует грех – это общество человеков грешащих, с такими порядками и соотношениями между ними, кои питают и поддерживают грех. Когда во всех сих оброках греха все идет благополучно – вот и счастие. Но как такого рода течение дел может быть только в сем веке, будущий же век требует совсем иного, то о нем и помышления нет, – оно не вмещается в голове и тем более не находит сочувствия в сердце.

Так вот эти-то корни грехов и являются возбудителями всех помыслов, восстающих на человека, когда он готов сделать движение из области греха на сторону добра, поднимают весь рой искусительных помышлений, смущающих, ужасающих, пресекающих. Саможаление вопит: "Что это за жизнь? Впереди видится один труд, тяготы, скорби, лишения, которым конца не видно; иди, как среди терний по колючкам голыми ногами, – поминутные уязвления!" Чувственность подает голос: "И ту вещь оставь, и другую, и то перестань делать, и другое – словом, все, в чем я находила вкус, а занимайся только духовным! Это отвлеченно, сухо, непитательно, безжизненно". "Что скажут? Сочтут странным и чуждаться станут; между тем, надо порвать и ту, и ту связь, – как же быть после? А вот с этой стороны и вражды еще жди". Это вопль человекоугодия. А вот вопль земляности: "Будущее, конечно, будет – кто против этого спорит, – но ведь далеко еще, а тут-то как прожить? Живали же другие... Земное мы знаем, а там что? Это – в руках, а то – где оно?"

Да, приступит человек работать Господу, все это и завопит на него. И добро бы это были легкие какиенибудь помышления, а то нет: они проходят до глубины души, поражают и влекут на свою сторону так, как если бы кто зацепил удою за живое тело и тянул к себе. Что тут делать человеку?

Помощь близ... Ты только усилия употребляй – и одолеешь, но употребляй усилия целесообразно. Молитвенно утвердившись, как сказано, в самоуничиженном предании себя воле Божией и вседействию благодати:

1. Спеши прогнать все эти помыслы из души, вытесни их из сознания особым напряжением самодеятельности, втесни их опять в то сокровенное место, из которого они вышли и возврати покой сердцу, потому что, пока не успокоится сердце, ничего нельзя будет делать дальше. Для сего, на первый раз, не занимайся с ними нисколько и не вступай в беседу, хоть бы и не мирную. Толпа необразованных скоро разбегается, если поступить с ними сурово с первого раза; если же скажешь снисходительное слово одному, другому, третьему – они набираются смелости и делаются настойчивее в своих требованиях. Так и толпа искусительных помыслов становится безотвязнее, если позволить им сколько-нибудь замедлить в душе, а тем более, если войти с ними еще и в переговоры. Но если их с первого раза оттолкнуть сильным напряжением воли, отвержением и обращением к Богу, то они тотчас удалятся и оставят атмосферу души чистою.

2. Но пусть прогнано это мрачное полчище злых помыслов, пусть сердце опять спокойно и стало на душе светло, помнить надобно, что тут для дела своего собственно ничего еще не сделано. Эти враги все еще живы. Они только вытеснены из внимания и, может быть, намеренно скрылись, чтобы в нечаянном нападении в благоприятное время тем вернее возвратить себе победу. Нет, на этом никак не следует останавливаться, иначе ни покоя, ни успеха не будет. Их надо умертвить, выманить и заклать на жертвеннике самоотвержения.

Итак, снова утвердившись в молитвенном предании себя Богу и благодати Его, вызывай каждого из возбудителей греха и старайся отвратить от них сердце и обратить его на противоположное, – этим они будут отрезаны от сердца и должны будут замереть. Для сего дай свободу здравому рассуждению, а по следам его веди и сердце. Просветленное истиною и вспомоществуемое сокровенно действующею благодатию, рассуждение твое:

1. пусть сначала представит все безобразие сих, можно сказать, исчадий ада; ты же понудь сердце свое восчувствовать отвращение к ним;

2. потом пусть живее изобразит опасность, в какую они ввергают, пусть укажет в них самых злых врагов; ты же подвигни сердце свое возыметь к ним ненависть;

3. затем пусть полнее изобразит перед тобою всю красоту и сладость жизни, в которую вступить они мешают, всю прелесть свободы от сих тиранов; ты же сердце свое, уже возымевшее отвращение и ненависть к ним, напряги устремиться от сих к тем, как елень на источники водные. Этим будет достигнуто требуемое. Коротка программа, но дело совершится, может быть, и не так скоро. Тут означены только стороны, на какие должно обратиться рассуждению, нить же самого рассуждения – вести и довести до цели надо всякому самому; своеличному рассуждению видна действенная и сильная мысль в том или другом отношении. Ведать, впрочем, надо, что рассуждение – рычаг, все же дело – в поворотах сердца. Можно сказать, что коль скоро произойдут в сердце указанные повороты, то мы – у цели.

Этот труд есть самый существенный в деле перелома воли. Надо и энергично производить его, и не отступать, пока сердце не дойдет, в сих поворотах своих, до последних пределов; последние же пределы суть противочувствия греховным возбуждениям – расположения, противоположные коренным требованиям греха. Таким образом, все надо трудиться над собою, пока вместо саможаления не возродится безжалостность к себе и непощадение, не восчувствуется жажда страдания, желание умучить себя, истомить и тело свое, и душу; пока вместо человекоугодия не образуется, с одной стороны, отвращение от всех недобрых обычаев и связей, некоторое враждебное, с раздражением, противление им, а с другой – обречение себя на все неправды и все поношения людские; пока, вместо вкуса только в одном вещественном, чувственном, видимом, придет безвкусие к ним и омерзение и зачнется искание и жаждание одного духовного, чистого, Божественного; пока, вместо земности, ограничения жизни и счастия только землею, не исполнит сердца чувство странничества на земле, с единственным стремлением к отечеству небесному.

Когда образуются такие расположения, тогда все опоры греха будут подорваны. Он потеряет стойкость и власть определяющую, которая переходит теперь к самому человеку. Грех извергнут вон, стал вне. С сей минуты он уже будет искушающим, а не определяющим. И всякий раз стóит только привесть в движение стяжанные теперь противочувствия ему, чтобы прогнать его. Из сего видно, какой великой важности есть описываемый теперь труд: им образуется внутрь нас из нас новое лицо, с решительным отвращением от зла и направлением к добру, – совершается перелом воли, вследствие которого все в нас должно принять новый порядок.

Вот человек стоит уже на самом краю области греховной ничто не отделяет его от страны света, свободы и блаженства. Узы спали, легко и отрадно на душе; она готова воспарить к Богу. Но коварство врага еще не истощилось. Еще есть у него стрела, которую приберег он к последней минуте. Только что душа напряжет свои силы, чтобы сделать последний шаг из области самоугодливого греха, как поражает ее внимание жалобный вопль: "Еще денек, и довольно, завтра переступишь сию границу". Потому ли, что в предыдущей борьбе душа утомляется и требует отдохновения, или потому, что уж таков закон у греха, только голос сей слышится. Тут нет противления добру, а только прошение – несколько поослабить приобретенное напряжение. Это вопль самый обольстительный: враг стоит будто за нас, умоляет, чтобы мы сжалились над собою, но склонись только мало на сей вопль, на это внушение, и все потеряешь, что приобрел. Тайными какими-то путями те прогнанные возбудители греха прокрадутся к сердцу, без нашего ведома совершат с ним прелюбодейство – и все расслабят и расстроят, что было задумано, так что, пришед в себя, человек видит себя на старой линии, как будто ничего и не предпринимал делать над собою. Холодность, дебелость и неподвижность опять одолевают его, хоть начинай сначала все, что, казалось, уже было пройдено. Поэтому не презирай сего малого будто бы требования: оно мало и ничтожно на вид, но на деле есть сокращение всего зла, есть прелестное представление рабства в виде свободы, льстивое дружество, скрывающее непримиримого врага. Возненавидь его всею ненавистию и, как только заметишь, – а он пролетает быстро, как молния, спеши изгладить след его так, чтобы и знака его не оставалось. Поставь себя опять в то же состояние, в каком был пред сим, и в том же напряжении внутреннем и внешнем решись держать себя навсегда. Поразив и сего врага, ты останешься решительным победителем, взявшим себя в руки, станешь сам себе полным владыкою.

Таким образом, вслед за возбуждением благодати, первое предлежит свободе человека – движение к себе, которое она совершает тремя актами:

1. склоняется на сторону добра – избирает его;

2. устраняет препятствия, разрывает узы, державшие человека в грехе, изгоняя из сердца саможаление, человекоугодие, склонность к чувственному и земность и на место их возбуждая безжалостность к себе, безвкусие к чувственному, предание себя позору всякому и переселение сердцем в будущий век с чувством странничества здесь;

3. наконец, воодушевляется сейчас же вступить на добрый путь, нисколько не послабляя себе, а содержа себя в постоянном некотором напряжении. Таким образом все стихает в душе. Возбужденный, освободившись от всех уз, с полною готовностию говори себе: востав, иду.

С этой минуты начинается другое движение души к Богу. Одолев себя, овладев всеми исходами своих движений, возвратив себе свободу, он должен теперь всего себя принесть в жертву Богу. Значит, дело сделано еще только наполовину.

Б. Восход до обета посвятить себя Богу

Казалось бы, что все уже сделано, если принята решимость оставить грех и остается только действовать. И точно, можно действовать; но что это будет за деятельность и что за дух в ней? Человек остановился только еще на себе. Если он станет действовать, отправляясь от сей точки, то будет действовать от себя и для себя, хоть и в нравственном порядке. Это будет нравственность эгоистическая, языческая. Есть люди, которые говорят, что делают добро, как добро, делают это потому, что достоинство человека того требует, или потому, что действовать иначе было бы неблагородно, неблагоразумно. Все такие делатели обличают, что образование в них внутреннего, нравственного человека не доведено до конца: они возвратились к себе, но от себя к Богу не подвиглись и себя Ему в жертву не принесли, остановились, значит, на полдороге. Цель свободы человека не в ней самой и не в человеке, а в Боге. В свободе Бог уступил человеку как некую часть Своей Божественной власти, но с тем, чтобы он сам произвольно принес ее в жертву Богу, как совершеннейшее приношение. И потому, если возобладал ты собою, иди, отдай теперь себя Богу. Когда грешил ты, то не себя только терял, но, теряя себя, отдалялся и от Бога. Теперь, возвращаясь из греховного плена, после того как возобладал ты собою, возврати себя и Богу. Казалось бы также, что и обращение от себя к Богу должно быть делом и не трудным, и не многосложным, как, например, обращение с запада на восток. Но ведь грешник, приступающий к Богу, не есть лицо от Него независимое и приближается к Нему не так, чтобы за ним ничего не было. Нет, он тот же, что беглый раб, возвращающийся к своему господину, что виновный, являющийся пред лицом царясудии. Надо посему приступить так, чтобы быть приняту. В человеческих порядках господин принимает раба и царь возвращает милость виновному, когда, приступая к ним, каждый из них сознает вину свою, раскается в ней и даст искреннее обещание быть вперед совершенно исправным.

То же и в возвращении грешника к Богу. Он будет принят Богом, если а) сознает свои грехи, б) раскается в них и в) положит обет не грешить. Это – необходимые акты в сердечном воссоединении с Богом, от которых зависят твердость в новой жизни, совершенство в ней и благонадежность неизменного действования по ее требованиям. Блудный сын, возвращаясь к отцу, говорил: реку: согреших – сознание греха; несмь достоин – окаявание себя; приими, яко единого от наемник – обет работать. Итак, возвращаясь к Богу:

1. Познай свои грехи. И в возбуждении решимости оставить грех знал ты, что грешен, ибо иначе какая нужда замышлять перемену жизни? Но эта грешность представлялась тогда в смутном виде. Теперь надобно определительно разузнать, что именно грешно и в какой степени, – ясно, раздельно, как бы численно узнать свои грехи, со всеми обстоятельствами, умаляющими или увеличивающими греховность действий: критически пересмотреть всю свою жизнь, с судом строгим и нелицеприятным.

   Для сего поставь, с одной стороны – закон Божий, а с другой – собственную жизнь, и смотри, в чем они сходны и в чем несходны. Бери ты свое дело и подводи его под закон, чтобы видеть, законно ли оно; или бери закон и смотри, осуществлен ли он в твоей жизни. Чтобы ничего не опустить в сем важном деле, держись в нем какого-либо порядка. Сядь и припомни все обязанности твои в отношении к Богу, ближнему и к самому себе и потом просмотри свою жизнь по всем сим отношениям. Или – разбирай заповеди десятисловия и заповеди о блаженствах, одну за другою, со всеми их приложениями, и смотри – такова ли твоя жизнь. Или – читай главы Святого Евангелия от Матфея, где Спаситель излагает закон собственно христианский, также послание святого Апостола Иакова, последние главы посланий святого Апостола Павла, в которых сокращенно излагаются обязательные для христианина дела, например: с 12-й главы Послания к Римлянам, с 4-й главы Послания к Ефесеям, и прочее. Последние особенно важны тем, что изъясняют дух христианского жития. Сей дух ясно и сильно выражается и в Первом послании святого Иоанна Богослова. Читай все это и поверяй жизнь свою, такова ли она. Или, наконец, возьми чин последования исповеди и по нему обсуди свое поведение. Жизнь свою и дела рассматривай не как только дела человека, но как дела человека-христианина, и притом в определенном звании и состоянии.

   Вследствие такого пересмотра своей жизни откроется безчисленное множество дел, слов, помышлений, чувствований, желаний беззаконных, коим не следовало быть, а они допущены, – множество таких, кои следовало сделать, а они не сделаны, да немалое число и из деланных по закону окажутся оскверненными, по нечистоте побуждений. Соберется всего этого бесчисленное множество, а может быть, и вся жизнь окажется составленною из одних дел недобрых. Главное, что надобно иметь в виду на сей первой степени познания своей греховности, – это есть точная определенность дел. Как послужной список пишется с численною определительностию, так и список дел своих каждый в уме своем должен вообразить с такою же определенностию – со всеми обстоятельствами времени, места, лиц, препятствий и прочего. Если самоиспытание у нас остается бесплодным, то это потому, что мы делаем только общие обзоры.

   При всем том, однако ж, на сих дробностях останавливаться не должно, а надобно проходить далее по пути греха, или глубже входить в греховное сердце. Под делами, словами, частными помышлениями, пожеланиями и чувствами лежат постоянные расположения сердца, составляющие характеристические черты наши. Иные дела наши случайно прорывались, иные же исходили из сердца, и с такою силою, что их остановить не было сил, а иные делались непрестанно, обратились как бы в закон. Такое раcсмотрение даст нам знать, каких дел производители скрываются в сердце и рождают постоянный, оттуда возникающий, позыв на них. Это и суть склонности греховные. Раскрывая их, мы разоблачим строй нашего сердца, число и взаимное сочетание склонностей его.

   Когда это будет сделано, не может укрыться и главная, всем заведывающая, страсть. Известно, что корень всех грехов есть самолюбие. Из самолюбия выходят гордость, корыстность, сластолюбие, а от этих – все другие страсти, между которыми главных считают восемь, а прочим, производным, и числа нет. У всякого грешника есть все страсти – иные на деле, другие в зародышах, – потому что у всякого, кто грешит, заправляет делами самолюбие, семя всех страстей или склонностей греховных. Но не у всякого все они раскрываются в равной степени: у одного преобладает гордость, у другого – сластолюбие, у третьего корыстность. И гордый не чужд чувственных удовольствий – но ничего, если и не придется иметь их. И своекорыстный думает о себе высоко – но ничего, если иногда из выгод придется поступить и низко. И сластолюбец любоимателен – но ничего и ущерб, если им покупаются утехи. Так у всякого одна главная страсть. Все другие стоят в тени, в подчинении ей, и ею управляются, не смея властно действовать наперекор главной страсти. Все склонности и порочные привычки, открытые уже человеком в себе, оттеняются одною какою-либо страстию и ею воодушевляются. Она есть то, в чем наиболее качествует и воплощается в его лице корень всех зол – самолюбие. Познанием ее и должно завершиться сознание своей греховности.

   Так наконец познаешь и корень своей греховности, и ближайшие его порождения – склонности, и порождения дальнейшие, многочисленные дела, – вообразишь всю историю своей грешности и напишешь ее, как на картине.

2. Познав свою грешность, не будь холодным ее зрителем, но старайся возбудить и соответственные ей спасительные чувства сердечного раскаяния. Казалось бы, что чувства эти тут в тебе и родятся, как только познаешь грех, а на деле не всегда так бывает. Сердце грубеет от греха. Как чернорабочий грубеет от своей работы, так грубеет и человек-грешник, сам себя продающий в черную работу греха копать рожцы и питаться ими. Потому и здесь надо работать над собою, чтобы раздражить чувства раскаяния.

   К сим чувствам переходят чрез чувство виновности в грехах и безответности в них. Чувство виновности стоит на средине между познанием грехов и покаянными чувствами и само посредствуется обличением себя.

   Начни же прежде обличать себя – и обличи. Устрани все из внимания и оставь себя одного с своею совестью пред лицем Бога – Судии всевидящего. Раскрой, что ты знал, что не должно, и, однако ж, похотел; мог и похотевши отстать и не употребил в свое благо своего самовластия: и разум, и совесть были против, и совне препятствия были, но все эти вразумления презрены тобою. Так сделай в отношении к каждому греху. Увидишь, что всякий грех делан самоохотно, с сознанием его грешности и еще с усилием в преодолении препятствий, – и совесть заставит тебя беспрекословно сознаться в виновности. Лукавство грешного сердца начнет, может быть, изобретать извинения – то в немощи естества, то в силе темперамента, то в стечении обстоятельств, то в напоре житейских отношений – не слушай. Все это могло усиливать влечение ко греху, но согласия на грех никто никогда вынудить не может – оно всегда есть дело произволения. Сказал бы: "Не хочу" , – и всем искушениям конец! Наперекор этим непщеваниям вины о гресех, раскрой пополнее твои личные отношения: кто ты, где, когда и как грешил, чтобы открыть, сколько грешен грех именно твой, в твоем лице и в твоих обстоятельствах, – и во всем увидишь не поводы к извинениям, а моменты, увеличивающие твою виновность. Предел, до которого должно доводить дело самообличения, есть чувство безответной виновности – состояние, в котором скажется в сердце: "Ничего не имею в оправдание – виноват".

   В этом действии обличения совестию человек утвердит за собою один грех за другим, и скажет: "И в том виноват, и в другом, и в третьем, во всем, во всем виноват", – облечется в свои грехи и станет чувствовать, что они лежат на нем всей своею тяжестию. В познании грехов можно еще представлять их вне сущими; в обличении же они зрятся внутрь именно нас самих и тяготят, и тем больше тяготят, что мы безответны в них. Дошедши до сего пункта, что остается сказать грешнику, кроме: "Окаянен аз! И то не хорошо, и это худо, я сам виноват в том, что это не хорошо и что оно во мне есть".

   Как только произнесет человек в сердце своем: "Окаянен аз", – тотчас начнут возрождаться в нем, одно за другим, болезненные чувства раскаяния в грехах. Ему и стыдно, что вдался в такие низкие дела, и досадно, что поблажил себе и поддался своему злому произволу, и болезненно, что довел себя до такого нравственного расстройства, и страшно, что оскорбил Бога и поставил себя в такое опасное положение и во времени, и в вечности. Чувства сии сменяются одно другим, и человек горит в них, как в огне. Он зрит себя висящим над бездною и в чувстве нисходит до состояния отверженных. Безотрадное томление дает проход и чувству безнадежности. И вот точка, на которой схватывает иногда человека-грешника бес отчаяния, внушая: вящшая (большая – Ред.) вина твоя, еже оставитися тебе.

   В большей или меньшей степени испытывает эти чувства всякий грешник. Нечего жалеть, что они есть, а надобно желать, чтобы они были, и были посильнее. Чем больше горит в них человек и чем сильнее горение, тем спасительнее. В силе сего горения – основание будущей исправности. Тут узнает сердце, сколь сладок плод греха, и в этом почерпает крепость отвращаться от обаяний его.

3. Чувства раскаяния, очевидно, имеют разлагающее действие. Слово некое проходит до разделения души же и духа, членов же и мозгов, и судит помышления и мысли сердечные. Но цель, для чего производится сие в человеке благодатию Божиею, не та, чтобы только разорить, но чтобы, чрез разорение старого, создать новое. Это новое засеменяется веянием надежды на возможность все поправить. Есть возможность исправить неисправное и возвратить потерянное, только возьмись за дело. Казалось бы, что от чувств раскаяния – прямой переход к обету: "Итак, отвергаю грех и даю обещание работать единому Богу в исполнении Его заповедей". Но дающему такой обет надо быть уверену, что, с одной стороны, прежняя его неисправность прощена может быть, а с другой – что он может получить силы в помощь к устоянию в обете. Вот почему положение обета работать Господу посредствуется благонадежностию на помилование и на получение помощи свыше; а сия благонадежность производится верою в Господа Спасителя, Коим на кресте рукописание грехов наших разодрано и, по вознесении, поданы нам все Божественныя силы, яже к животу и благочестию (2 Пет. 1, 3). Без сей веры и порождаемого ею благонадеяния томимый сокрушительными чувствами раскаяния идет путем иудиным. Вот когда для человека Крест Спасителя действительно есть якорь! Влаясь, как над бездною, в болезненном сокрушении о грехах, зрит он его единственным спасителем, за него емлется всею силою веры и упования и из него черпает силу воодушевления на положение обета. Как утопающий крепко берется за дерево, так кающийся – за Крест Христов, и чувствует, что уже не погибнет. Обыкновенно мы знаем силу крестной смерти Господа, а прошедший это болезненное раскаяние во грехах чувствует ее, потому что она становится элементом жизни его.