М. Папуш. ПСИХОТЕХНИКА ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОГО ВЫБОРА

Книга про "игры, в которые играют люди" сделала Берна знаменитым. Это была едва ли не первая серьезная книга по психологии, ставшая в Штатах бестселлером, то есть дошедшая до очень широких кругов читающей публики. Довольно скоро она была переведена у нас (разумеется, в рамках самиздата) и также произвела (в узких кругах ограниченных лиц) огромное впечатление.

Но через некоторое время, опомнившись от ошеломляющего узнавания в берновских персонажах себя и своих ближних, мы оказались перед выбором: нужно было или что-то с этим сделать, или незаметно для себя все это как бы забыть.

Многие из нас пытались "работать с играми"; но работа не получалась, поскольку оказалось, что Берн не объяснил толком ни что такое эти самые "игры", ни, тем более, – что с ними делать.

Наиболее ясные определения можно найти в одной из последних книг Берна, "Секс в человеческой любви". Адресант предлагает Адресату "наживку"; Адресат, имея "слабинку", попадается: первая трансакция состоялась. Но затем происходит "переключение", которое проявляет тот факт, что за внешней, "социальной" трансакцией стояла другая, с совершенно иным распределением ролей. Когда это обнаруживается, следует расплата.

Самый поверхностный анализ без труда установит, что значительное число описаний в "Играх, в которые..." этому определению не соответствует.

Таким образом, немедленное узнавание своих знакомых (многие поначалу были готовы узнавать в ярких берновских описаниях даже и самих себя) привело, в конце концов, только к взаимным обвинениям: "Ты играешь со мной в игры!" – Прекрасный способ сделать какую бы то ни было работу невозможной.

Первое, чисто эмоциональное ощущение, которое у меня восстановилось, когда мне удалось сформировать для себя собственную теорию берновских игр, – это ошеломляющее впечатление того, насколько вся ткань нашей жизни ими пронизана.

Получив возможность от них избавиться, как мы умеем избавляться от перлзовских невротических механизмов (с которыми к тому времени я уже более или менее умел работать), – мы можем выйти на совершенно другой уровень существования.

Что же такое – игры-по-Берну? И как от них избавляться? Сначала я дам общее определение, а потом мы будем его концентрически разворачивать, наполняя различными деталями.

1

Общее определение игровой трансакции таково: это предложение коммуникативной позиции и вместе с тем отказ в ней, как правило, сопровождающийся фрустрацией. Отказ иногда (но не обязательно) происходит в момент переключения, но в любом случае он заложен в трансакцию с самого начала.

Я приведу несколько примеров, используя типичные берновские игры и рассматривая их с этой точки зрения.

Одна из распространенных игр – "Это все из-за тебя". У Берна она описана так. Жена говорит мужу, что из-за него она не может жить "светской жизнью", участвовать в какой-то общественной деятельности: он-де ей не позволяет. Затем выясняется, что она сама боится выходить из дома "на люди", стесняется, например, пойти в школу танцев; но, чтобы оправдать свое домоседство, цепляется за то, что якобы ей этого не позволяет муж.

Как это устроено с точки зрения моего определения? Жена как бы предлагает мужу позицию Родителя, то есть право разрешать или не разрешать ей куда-то ходить; она при этом – Ребенок, который якобы этого Родителя слушается. Но реально она не собирается его спрашивать, можно ли ей пойти на вечеринку: она сама заранее знает, что не пойдет. И при этом она проецирует функцию запрета на мужа, хотя на самом деле не признает за ним позицию Родителя, который мог бы ей что-то "разрешать" или "не разрешать".

Тут могут быть тонкие различия (в них-то все дело и заключается), и в каждом отдельном случае нужно проверить, действительно ли имеет место такая игра, или происходит нечто, напоминающее ее по внешнему рисунку, но по сути совсем иное [2]. Проверкой здесь могла бы быть попытка реального управления со стороны мужа, которого жена назначает Родителем. Если бы, например, он попробовал в одном случае разрешить, а в другом случае не разрешить ей пойти в гости или на вечеринку, и если с ее стороны это действительно игра, – то она бы сразу и очень определенно дала понять, что на самом деле она его разрешения не спрашивает. Она дала бы сигналы, что никакой реальной возможности управления он не имеет.

По этим сигналам мы можем увидеть, что положение дел именно таково: позиция Родителя мужу как бы предлагается, но вместе с тем, если он попытается ее реализовать, ему в ней будет отказано; тут и возникнет фрустрация. Как правило, опытный Адресат этой игры до такой явной фрустрации дело не доводит, он заранее фрустрирован в своей попытке управлять ситуацией. В семьях это часто проходит под лозунгом "Он у нас такой"; лозунг, конечно же, не нуждается ни в подтверждении, ни, тем более, в опровержении.

Следующий пример тоже известнейшая берновская игра – "Да, но...". Адресант как бы просит совета, но на любой совет отвечает, что он не подходит.

Опять же, возможна реальная ситуация, когда у человека в жизни возникают какие-то сложности, он просит у знакомых советов, получает их и оценивает, подходят они или нет. И, конечно же, почти всегда окажется, что большинство советов на самом деле не подходит (ведь разобраться в чужих делах нелегко). Но игра в "Да, но..." – это совершенно другая вещь. Здесь советы не принимаются заранее, так сказать "с оплаченным ответом". Здесь совет запрашивается не для того, чтобы его – в случае, если он подойдет, – использовать. Адресант, играющий в "Да, но...", вообще не рассматривает советы, которые получает, "по делу" – он ищет, как их "отбить".

Адресату предлагается позиция советующего, но в то же время ему в этой позиции отказывают. Содержание его советов здесь несущественно. Опять та же схема – предложение трансакционной позиции и одновременно отказ в ней.

Часто эта игра проходит с дополнительном акцентом на фрустрации: "И вам тоже не удалось!" Этот последний лозунг сам по себе тоже соответствует нашему определению игры; эту игру можно было бы назвать "жертва Дракона". В полном виде это звучит так: "Многим уже не удалось спасти меня от этого Дракона; посмотрим, может быть вам удастся", – с заранее известным ответом: "Нет, и вам не удалось".

В другом варианте Адресант может, забывшись в азарте, недостаточно скрыть дух соревновательности, который проявится, например, в интонации. Это своеобразный вариант "Колобка": "Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, – и вас с вашими советами я переиграю, когда вы попытаетесь меня выковырнуть из уютного гнездышка моих трудностей".

Чем является игровая трансакция для Адресанта? Можно подумать, что это нечто вроде интриги: Адресант обманывает Адресата. Но такой может быть только точка зрения Адресата. Со стороны Адресанта это выглядит совсем не так. Намеренная интрига – не "игра" в берновском, вообще в психологическом смысле; это "внешняя политика", которая может быть той или иной, в частности, – этичной или неэтичной, но это уже не предмет психотерапии. [3]

Когда Адресант предлагает Адресату определенную позицию и в то же время отказывает в ней, это соединение предложения и отказа для него является вынужденным: он как бы не может предлагать, не отказывая; вместе с тем, заранее отказав, не может не предлагать. Это своеобразный вариант компульсивного поведения.

По-видимому, фактором, вынуждающим к такому поведению, является какой-то внутренний конфликт. В той мере, в какой вообще вся игра связана с фрустрациями, можно предположить, что внутренний конфликт, который экстериоризуется в игровом поведении, содержит какую-то существенную фрустрацию.

Таким образом, игра для Адресанта оказывается "невротическим механизмом" в том смысле слова, в каком употреблял его Перлз, – то есть более или менее регулярным сбоем поведения, вызываемым более или менее определенным внутренним психическим механизмом, содержащим неразрешенный конфликт.

Рассматривая игровую трансакцию как невротическое проявление, мы имеем возможность обратиться к нашей четырехблочной схеме постановки психотерапевтической проблемы. В легких случаях можно надеяться (как это учтено в схеме), что клиент, подробно и творчески рассмотрев свою ситуацию, просто "перестанет это делать"; но могут быть и более сложные случаи, которые требуют специфической проработки, основанной на теоретических представлениях о структуре игры-по-Берну. Подробнее мы вернемся к этому позже.

А что такое игра-по-Берну для Адресата?

Во многих случаях Адресат сам играет в свою игру, которая является дополнительной к игре Адресанта. Иными словами, Мистер Блэк становится Адресатом в игре мистера Уайта постольку, поскольку сам является Адресантом дополнительной игры.

Типичным примером (обобщающим, кстати, многие берновские игры) может служить описанная Фрицем Перлзом игра двух "собак" – собаки-сверху и собаки-снизу, topdog и underdog. Перлз описывает ее прежде всего как игру между двумя субличностями внутри самого человека, но иногда также и как внешнюю, межличностную игру. Мы рассмотрим ее именно в последнем качестве.

Собака-сверху в роли Родителя дает Ребенку какое-то указание, заранее имея в виду, что оно не будет исполнено. Вроде: "Я тебе сколько раз говорила, чтобы ты..." – с пометой, передаваемой интонациями, привычными отношениями и пр., что и в этот раз указание не будет выполнено.

У собаки-сверху, если это, например, бабушка по отношению к непослушной внучке, в качестве мотива игры может быть, например, желание лишний раз сказать ей: "Вот какая ты нехорошая!" – то есть по сути это Детская трансакция по формуле игры "Посмотри, что ты со мной делаешь". Другой возможный мотив – снять с себя ответственность: "Я тебе сказала, и теперь, когда мама придет и будет недовольна, виновата будешь ты, а не я!".

Собака-снизу принимает указание, не собираясь его выполнять. В таком положении у нее, с одной стороны, есть Родитель, который "лучше нее" знает, что ей нужно делать, но, с другой стороны, она имеет и чувство псевдо-свободы. Будучи "защищенной" от внешней реальности указаниями бабушки, внучка при этом как бы и свободна, потому что вольна этих указаний не выполнять.

При всем этом бабушка в роли собаки-сверху знает, что она обращается к собаке-снизу, а внучка в роли собаки-снизу знает, что она имеет дело не просто с бабушкой и ее указаниями, а именно с собакой-сверху. Они играют эту игру вдвоем, они "притерлись" друг к другу. Адресант находит в Адресате добровольного исполнителя нужной ему роли, потому что сам является Адресатом его дополнительной игры.

Подобным образом осуществляется, как мы дальше увидим, взаимодействие "Спасателя" и "Нарушителя" в играх типа "Алкоголик" или "Полицейские и воры", которые являются специфицированными вариантами перлзовских "собак".

Противоположный случай – игра с "чайником", который попал на место Адресата "как кур в ощип". Он наивно принимает исходную трансакцию за чистую монету, например, искренне хочет помочь человеку в беде и дает совет инициатору игры в "Да, но...". А когда следующим ходом, при переключении, ему отказывают в этой позиции, он чувствует себя как собака (не-перлзовская), нечаянно попавшая в воду: выпрыгивает, отряхивается и уходит со словами: "Извините, я ошибся номером". То есть с действительно стопроцентным "чайником" игра вообще не удается. Единственное, что может получить здесь Адресант – это легкое садистическое удовольствие типа "обманули дурака".

Но если человек достаточно долгое время "играет чайника", то есть, например, получив реплику "да, но...", придумывает новый совет, потом еще и т.д., то можно предположить, что на самом деле он не такой уж "чайник", а имеет в игре свой интерес, свою "слабинку".

"Слабинкой" можно было бы назвать готовность Адресата играть в дополнительную игру, то есть, например, воспользоваться возможностью казаться тем, кем он не является и не собирается или не может быть. Скажем, если человека привлекает перспектива выглядеть "умным советчиком", при этом не имея необходимости вникать реально в суть дела и принимать на себя какую-то ответственность за свой совет, он – прекрасный Адресат для игры в "Да, но..." Он, фактически, играет "Спасателя".

Есть, наконец, еще один вариант положения Адресата – ситуация, когда Адресат "по жизни" связан с Адресантом.

Рассмотрим пример, который приводит Грегори Бейтсон в классической статье "К теории шизофрении" [4], где впервые вводится понятие "двойной связанности" ("double bind"), сыгравшее определяющую роль для многих психотерапевтических теорий второй половины века. Мать, которая по каким-то причинам испытывает дискомфорт при общении со своим ребенком (может быть, не вполне отдавая себе в этом отчет), но при этом считает себя обязанной его любить и демонстрировать эту "любовь", адресует ему двойственную, трудно постижимую для него коммуникацию. Когда он приближается к ней, она (может быть неосознанно) дает ему сигнал "отодвинься"; когда он отдаляется, она дает сигнал "иди сюда", потому что иначе "все" увидят, что она его "не любит" (этими "всеми" может быть она сама, если она скрывает от себя свой дискомфорт).

Адресату, таким образом, предлагается позиция "любимого ребенка", но одновременно ему в ней отказывают. Это – один из аспектов "двойной связанности" по Бейтсону (в целом это понятие, конечно, значительно сложнее), и основа нашего представления об игре-по-Берну.

Если в семье "слабый" отец, который не может защитить ребенка от такой "шизофреногенной", как называет ее Бейтсон, коммуникации, и если выход за пределы семьи для него также затруднен, он волей-неволей оказывается Адресатом коммуникации типа "двойной связанности". В дополнение к этому со стороны самой матери попытки ребенка выйти из коммуникации могут подвергаться наказанию. Ребенку, конечно же, хочется быть любимым, но вряд ли стоит называть это "слабинкой": это никоим образом не дополнительная игра, это его реальная жизненная потребность.

Аналогичной может быть ситуация родителей подростка, регулярно практикующего девиантное поведение. Подросток может предлагать им только "игровую" коммуникацию и отказывать в какой-либо иной, но они вынуждены довольствоваться хотя бы этим, чтобы использовать каждую возможность уберечь сына или дочь от действий, последствия которых могут оказаться труднообратимыми. В отличие от Спасателя, который хочет казаться таковым, но реально не собирается принимать ответственность за "спасаемого", такие родители могут быть реально озабочены судьбой подростка, и это делает их Адресатами его коммуникации, даже если эта коммуникация – игровая.

Другими вариантами той же ситуации могут быть связи по работе, необходимость находиться в одном месте (соседи по коммунальной квартире или участники совместного турпохода) и пр.

Позже мы введем ряд понятий, которые позволят более подробно рассмотреть структуру положения Адресата в такой ситуации. Пока же наметим некоторые возможности, которые у него есть для выхода из игры.

Одна такая возможность связана с тем, что если Адресат действительно "чайник", то он настолько не годен для этой игры, что она с него "стекает, как с гуся вода". Но даже если Адресат поначалу не "чайник", он может настолько уменьшить свою чувствительность к специфической действительности этой игры, что она его "не возьмет". Скажем, есть масса игр, где Адресата "берут на жалость". Но если его действительно сильно допекло, он может десенситизировать себя относительно этой жалости настолько, что станет для данной игры неуязвимым.

Если, например, человека длительное время шантажируют суицидом, он может дойти до такой степени усталости и безнадежности, что скажет: "Твое дело. Охота тебе, – и Бог с тобой!" [5] Если это удается, то если он десенситизирован настолько, что ему действительно становится все равно, осуществит свою угрозу партнер или нет, – он выходит из игры. Этот путь, как вы понимаете, опасен как для собственной психики, так и (иногда) для партнера, но, тем не менее, он возможен, – а в некоторых тяжелых случаях даже необходим.

Второй путь – это изобретение контр-игры, то есть сознательное, намеренное, умное и доброе интриганство, дающее возможность "переиграть" Адресанта: на предлагаемую "двойную связанность" ответить другой "двойной связанностью", на следующую – следующей. Это, в принципе, возможно, это даже может оказаться не очень трудным (потому что игрок-невротик при всей своей манипулятивной изощренности все же однообразен в своей игре, ограничен своим сценарием), – но этому нужно специально учиться. По-видимому, хороших дипломатов, хороших бизнесменов должны учить именно этому [6]. В принципе, всегда есть такая возможность – переиграть.

Правда, для этого нужно одно обязательное условие: целиком и полностью избавиться от ощущения себя "жертвой". Нужно вступить в игру по известной формуле "На войне как на войне" (то есть, в частности, не играть в "Посмотри, что ты со мной делаешь"): воюем мы при этом, конечно, не с самим человеком, а с его невротическими механизмами.

И, наконец, есть третий способ, тоже трудный и рискованный, как и первые два: это – психотерапевтическое отношение к Адресанту, что требует очень определенного и решительного "выхода в перпендикуляр". то есть несмотря на весь риск, на все угрозы и шантаж в этом случае нужно отказаться от обсуждения какой бы то ни было ситуации по ее содержанию и направить отношения на то, чтобы дать Адресанту шанс выйти в положение Взрослого.

Адресант может этим шансом воспользоваться или не воспользоваться; Взрослая коммуникация не может быть вынужденной, она исключает всякую "гарантированную" манипуляцию. Но при таком подходе нужно четко и жестко отказаться коммуницировать в практической реальности, в которой идет игра, и соглашаться на коммуникацию только в плане терапии Адресанта. На инициацию игры идет ответ, – если говорить грубо и называть вещи своими именами, – "Тебя нужно лечить, и пока мы тебя не вылечим, обсуждать то, что ты обсуждаешь, я вообще отказываюсь".

Это вещь опасная и рискованная, нарушающая текущие отношения. А в текущих отношениях в реальном времени всегда есть масса угроз и нужд: плачут дети, требуют своего родители, сердятся начальники...

К тому же такой ход предполагает, что у вас есть возможность и способность, во-первых, самому поддерживать позицию Взрослого и, во-вторых, реально провести терапию.

Но зато этот ход имеет массу преимуществ, когда мы находимся в реальной психотерапевтической ситуации. Это единственно правильная позиция для психотерапевта, когда клиент пытается играть с ним в игры, – а так, как правило, и бывает.

2

Рассмотрим два варианта реализации собаки-снизу, описанные у Берна в виде игр "Полицейские и воры" и "Алкоголик".

В обоих случаях Адресант осуществляет какое-то девиантное (отклоняющееся от нормы) поведение, предположительно опасное для него и/или окружающих. Суть игры-по-Берну состоит здесь в том, что это поведение осуществляется" Девиантом не само по себе, а "коммуникативно": оно намеренно (хотя, возможно, неосознанно) обращено к Адресату.

Остановимся на этом подробнее. He-игровое девиантное поведение может осуществляться человеком (как правило, подростком или пере-ростком) ради каких-то собственных целей. Допустим, человек ворует, чтобы иметь больше денег, или напивается, чтобы укрыться от трудностей или пустоты своей жизни. В таком случае ему не нужен зритель (если только зритель не становится соучастником). Прочие люди, оказавшиеся в этой ситуации, либо нейтральны, либо, – поскольку их это задевает, – становятся реальными противниками. Иными словами, человек осуществляет это поведение "на свой страх и риск".

Адресант игр-по-Берну, обращая свое девиантное поведение к некоему Адресату (реальному или воображаемому), осуществляет его не ради него самого, а ради коммуникации. Как у К.Чуковского: "Я маме плачу!"

"Значение" этого обращения может быть "расшифровано" по-разному. Часто сам Адресант, то есть его "сознательная часть", реально не представляют себе этого значения (или создает себе по этому поводу различные рационализации, что еще более запутывает ситуацию), и его выявление может потребовать специального анализа.

Условием появления собаки-снизу (и конкретизирующих это положение игр) является специфическое значение этой коммуникации – такой "маневр", в котором Адресант делает вид, что претендует на положение Ребенка, а Адресату предлагает (то есть, конечно же, якобы предлагает) положение Родителя.

Для игры "Полицейские и воры" Берн приводит прототип в виде детской игры малыша с мамой в прятки. На примере этого прототипа мы можем увидеть существенный аспект структуры подобной коммуникации. В этой игре мама выполняет для малыша две функции. С одной стороны, она доставляет ему удовольствие; в нормальном случае это – игра любимого ребенка и любящей мамы. При этом она, конечно же, среди прочего, обеспечивает безопасность ребенка, заботится о нем. С другой стороны, "по игре" она – "противник": ведь именно от нее он прячется.

Мы видим здесь ясное разделение двух типов связи. Одна связь – объемлющая, ее можно назвать "рамочной"; она создает единство системы. Это связь малыша с мамой как Ребенка с Родителем. Другая связь, которая находится внутри рамки, – это игровой (в обычном, а не берновском смысле слова) конфликт прячущегося малыша и его "противника" – мамы, которая должна его найти. Игры детей начинаются, как известно из детской психологии, когда ребенок научается различать то, что происходит "понарошке", и то, что имеет место "взаправду".

Для игры "Алкоголик" можно вообразить аналогичную модель, причем не только наглядную, но и кинестетически выразительную. Представьте себе расшалившегося ребенка, который висит на руке папы или мамы, свешиваясь над асфальтом (или, для большей драматичности, – с перрона над рельсами в метро).

Здесь мы видим те же два типа связи. С одной стороны, ребенок вполне уверен, что мама позаботится о его безопасности. Ему достаточно лишь крепко держаться за ее руку, а остальное – ее дело. С другой стороны, ему от мамы нужно чего-то еще, например, внимания, игры (в обычном, детском смысле слова).

Существенной чертой этой ситуации является "положительная обратная связь" (в кибернетическом смысле слова): чем больше тянет ребенок, тем сильнее вынуждена тянуть мать; чем сильнее она тянет, тем больше может позволить себе тянуть ребенок, и т.д.

Этот тип отношений компонентов системы – их расхождение по механизму положительной обратной связи при сохранении – до поры до времени – единства системы, – Гр.Бейтсон назвал "схизмогенезом"; очевидно, что если до определенного момента этот тип взаимодействия не прекратится, система "развалится".

Сила, с которой малыш держится за мамину руку, обеспечивает единство системы. Здесь она играет роль "рамочной" связи. Другая сила, – та, с которой он тянет маму, "играя" (опять же – не в берновском смысле!) с ней таким образом – это сила, вовлеченная в положительную обратную связь, сила схизмогенеза.

В том, что ребенок свешивается над асфальтом или рельсами, присутствуют еще две силы. Одна – это то, как он "для себя" играет "на краю"; кинестетически это – предчувствие возможного (но не обязательного, в этом и состоит удовольствие риска) ушиба при падении. Вторая (шаг к берновской игре, хотя еще не она сама), – это то, что своим "бытием в опасности" малыш привлекает к себе внимание мамы. Все это "пакуется" в одно поведение, но при этом здесь очевидно сосуществуют четыре разных отношения малыша к маме и к себе, в том числе к "своему телу".

Что отличает эту модельную (но вполне реальную, наблюдаемую) ситуацию от игры-no-Берну? Малыш вполне уверен в том, что мама может его удержать и удержит (так же как при нормальной, "хорошей" игре в прятки он уверен, что "на самом деле" мама не представляет для него опасности). Свисая на маминой руке над рельсами он, конечно же, манипулирует ею, и манипуляция эта может быть (а может и не быть) для мамы неприятной; но при этом он однозначно вверяет ей функцию Родителя, способного успешно обеспечивать его безопасность, и на протяжении всей ситуации сохраняет за ней эту функцию.

Один из участников группы, в которой впервые излагалась эта схема, рассказал, что реально видел такую ситуацию, только в роли Родителя выступал папа, и вел он себя следующим образом: он начал медленно наклонять ребенка над рельсами. Ребенок сразу же вцепился в его руку второй рукой, начал подтягиваться двумя руками и довольно скоро стоял на перроне, достаточно далеко от края.

Рассматриваемая берновская игра отличается от этой "модельной" ситуации тем, что Адресант игры реально не доверяет Адресату заботу о своей безопасности. Он только притворяется Ребенком, и только в качестве "наживки" предлагает Адресату роль Родителя. Реально же он не собирается дать Адресату возможности о нем позаботиться [7].

Впрочем, на другом конце этой коммуникации могут разыгрываться свои игры-по-Берну: игры собаки-сверху. Чем отличается участник игры-по-Берну в роли Преследователя или Спасателя от реального Родителя?

Здесь мы имеем повод более пристально рассмотреть ситуацию Ребенка и Родителя "в норме".

Ребенок – это существо, не способное опираться на себя. Суть его нежизнеспособности с психологической точки зрения состоит в том, что его интересы, определяющие его восприятие среды и представление ней, мало соответствуют реальным потребностям его организма. Он тянется к тому, что, метафорически говоря, "ярко", хотя это может быть ненужно и даже опасно для его выживания. Поэтому за ним постоянно должен "следить" Родитель, обеспечивая его безопасность: не давая ему делать то, что опасно или вредно, и заставляя его делать то, что необходимо.

Ситуация Родителя состоит в том, что в его "органической среде" находится существо, зависящее от его заботы. Он, Родитель, – не сам по себе, он "при Ребенке". Вместе с тем предполагается, что как Взрослый он способен опираться на себя. Но эта способность опираться на себя (self-support) теперь должна распространиться и на его ответственность за безопасность и развитие Ребенка.

Здесь, правда, есть чрезвычайно тонкий и сложный момент, вокруг которого, собственно, разворачивается вся проблематика воспитания (и, соответственно, психотерапии). В норме Родитель воспринимает Ребенка не так, как воспринимал бы предмет среды, о сохранности которого необходимо по каким-то причинам заботиться. Ребенок для него в каком-то отношении (а потенциально – во всех отношениях) -"равное" существо, "Ты" в терминологии Бубера. Родительской заботе подлежит, так сказать, "оболочка" Ребенка, а не его сущность, в будущем способная стать само-стоятельной.

Но в тех рамках, которые Взрослый в Родителе принимает под свою ответственность, он полностью отвечает за Ребенка. И он будет добиваться выполнения своей "миссии" независимо от "точки зрения" Ребенка.

Представьте себе, например, Родителя, Ребенок которого сунул палец в огонь, сильно обжегся, и который (Родитель) при этом говорит: "Ну что поделаешь, он не захотел меня послушаться, пусть теперь пеняет на себя!" – Именно таков Спасатель из берновской игры в Алкоголика. Так ведет себя собака-сверху, изображая собой Родителя, но не принимая на себя реальной ответственности за ситуацию Ребенка (равно как и за свою собственную ситуацию).

Еще одно сопоставление поможет нам выявить другую сторону псевдо-Родительской позиции в играх. Ранее мы рассмотрели случай, когда девиантное поведение Адресанта игры угрожает его собственному благополучию. Теперь посмотрим, что происходит, когда оно угрожает безопасности и благополучию других. Возможно, что кто-то из этих "других" попытается встать в Родительскую позицию и начать "учить его жить".

Это одна из самых распространенных "слабинок" в играх такого рода. В чем ее суть? Адресант (то есть человек, осуществляющий девиантное поведение коммуникативным образом) как бы приглашает кого-то из окружающих в Родители, и как бы "подставляет" себя в качестве Ребенка. Предполагаемый Родитель может посчитать Девианта находящимся в его (Адресата) ситуации. Это может произойти с тем большим, по видимости, основанием, что поведение Девианта реально наносит ущерб Адресату.

Но так ли это? Находится ли Девиант реально "на территории" (то есть внутри ситуации) Адресата? Переключение в игре показывает, что с самого начала это было не так. (Кстати, совершенно необходимо научиться отличать переключение как структурный элемент игры, от реального изменения ситуации, хотя практически это различие очень тонко.)

В чем же ошибка? Если Девиант "заходит на территорию", которую Адресат считает своей, последний может "на законных основаниях" выступить на защиту своей территории. Так возникает конфликт. Конфликт принципиально предполагает обоих участников ситуации Взрослыми. Либо человек защищает свою территорию от вторжения Другого как противника, либо он заботится о Другом как о Ребенке. Позиционно это несовместимо.

(Другое дело, что в реальных отношениях постоянно приходится "распараллеливаться" и по отношению к одному и тому же человеку, даже "как бы" в одном и том же физическом пространстве и времени совмещать эти – и другие – функции. Но как раз возможность такого совмещения прежде всего предполагает очень четкую функциональную дифференциацию.)

"Слабинка", таким образом, заключается в том, что Адресат надеется защитить свою территорию, изобразив собой Родителя, то есть он хочет быть таким псевдо-Родителем, который, делая вид, что заботится о Ребенке, на самом деле защищает от него свои интересы. (Не правда ли, очень распространенный тип "как-бы-Родителя"?) Естественно, что, встречая сопротивление, такой псевдо-Родитель вынужден либо отступить, либо начать откровенно защищать собственные интересы.

Но если эти интересы не слишком актуальны (или представляются ему недостаточно актуальными), у него остается еще одна возможность: оставаться в своей двойственной позиции, то есть участвовать в игре в качестве собаки-сверху, дающей указания, но не принимающей ответственности ни за свои указания, ни за их исполнение Адресатом.

Серьезное овладение материалом предполагает, с одной стороны, рассмотрение по предложенным схемам значительного числа описанных Берном игр, с другой (практически это можно, конечно, делать параллельно) – анализа собственных игр и игр своих ближних [8].

3

Рассмотрим теперь более подробно и методично возможности терапии Адресанта игры-пo-Берну.

Прежде всего, наша тема вынуждает нас описать "нулевой цикл" этой работы, который был лишь мельком затронут в лекции о постановке психотерапевтической проблемы. Речь идет об установлении терапевтических отношений между терапевтом и клиентом (студенты-отличники могут, в качестве специальной задачи, "перевести" эти положения на язык аутотерапии).

Нет ничего более вредного, более блокирующего возможность работы, чем отношение к клиенту с позиции Адресата. Мы уже касались вкратце трудностей положения Адресата, который действительно не хочет принимать участия в игре; но все же гораздо более распространен случай, когда Адресат сам является инициатором дополнительной игры, так что разрешение его трудностей обязательно должно начинаться с вопроса, не "игрок" ли он сам.

Однако сначала обратимся к позиции терапевта. Ему необходимо прежде всего убедиться (и продолжать следить за этим на протяжении всей терапии), что в данной коммуникации он действительно является и чувствует себя терапевтом. Трудность тут в том, что с положением Адресата разнообразных игр (иными словами, с "игрой в Адресата"), как правило, связаны разнообразные отрицательные эмоции. Они могут принимать очень тонкие, едва уловимые формы; но существует опасность, что, будучи незамеченными терапевтом, они по принципу "контрпереноса" определят какие-то моменты его взаимодействия с клиентом, – и обеспечат неудачу.

Итак, терапевту следует убедиться, что он способен поддерживать Взрослую, терапевтическую позицию. Терапевт должен проделать достаточно большой путь в освобождении от собственных игр, что делает его как чутким к играм клиента, так и более или менее независимым от них.

Кроме того, терапевту нужно постоянно следить за тем, действительно ли клиент обращается к нему как к терапевту, не возникает ли игра-в-психотерапию.

"Нулевой цикл" предъявляет к клиенту серьезные требования. "Игры-по-Берну" – это патология, от которой можно избавиться только при очень сильном собственном желании и посредством значительных собственных усилий. "Дабл-байндовая" природа игр делает невозможным по самой сути дела их "лечение" извне. Клиенту можно помочь только при условии, что процесс терапии инициируется и поддерживается им самим.

Здесь нужно отметить принципиальный момент, который осознанно присутствует в трансакционном анализе, реально наличествует и в других формах терапии, но часто недооценивается в их самоосознании. Я имею в виду тот факт, что с самого начала клиент в той или иной форме должен быть обеспечен знанием о сущности и природе игры [9].

Нулевой цикл для клиента обеспечивается тем, что он осознает (хотя бы смутно) какой-то фрагмент своего регулярного поведения как неудовлетворительный и обнаруживает в нем что-то похожее на игру. После этого может следовать первый шаг собственно постановки проблемы – анализ игры. С помощью терапевта (или самостоятельно, выступая для себя аутотерапевтом) клиент стремится описать неудовлетворительное поведение с точки зрения теоретических представлений, например, представлений об игре-по-Берну.

Как говорилось в лекции о постановке психотерапевтической проблемы, при анализе совершенно необходим конкретный материал, который следует соотносить с возникающей аналитической гипотезой, пока не создастся достаточно полное соответствие того и другого. Крайне важны при этом детальность и конкретность. Обобщения типа "предложение Родительской позиции и отказ в ней" хороши для описания общей схемы, но совершенно недостаточны для конкретного анализа и терапии. Должны быть восстановлены все "жанровые" и поведенческие детали, все типичные обстоятельства и пр.

У каждого человека есть ряд игр, от совсем поверхностных до более или менее глубоких, которые после такого анализа можно "прекратить" волевым усилием: просто "не позволять себе этого". К такого рода "мелким играм" могут относиться, например, мелкие привычки коммуникации, скажем, задавание вопросов в функции "подлавливания" собеседника. Если клиент в достаточной мере прочувствует "грязный привкус" такого общения, это может послужить достаточным стимулом для очищения.

Еще раз напомню, что мы говорим о терапии клиента=инициатора игры. Упаси вас Бог начать "лечить" такого коммуниканта из позиции Адресата!

Здесь, как правило, слушатели опять начинают спрашивать: "А что же делать Адресату?" Я позволю себе некоторое отступление, чтобы, продолжая тему о поведении Адресата, ответить на этот вопрос.

Прежде всего, Адресату следует помнить, что он вовсе не обязан быть Адресатом. Например, вполне может быть преодолена автоматическая привычка отвечать на вопрос (хотя бы вопросом, как в известном анекдоте). Если вам удалось остановиться (остановить-ся, то есть остановить себя), у вас появляются разные варианты поведения. Можно просто замолчать. Это, конечно, связано с риском показаться невежливым; оправданием может служить то, что ваш собеседник "первым" повел себя "незаконно", и в этом вы не обязаны его "вежливо" поддерживать. Такое поведение, разумеется, требует некоторой внутренней силы и развивает ее.

Можно, если стремиться к максимальной плавности и гладкости коммуникации, – парировать "ловушку" уточняющими, "наводящими" контрвопросами: "Вы хотите спросить, как обстоит дело с тем-то и тем-то?" Если "игровое" поведение собеседника автоматично и им самим незамечаемо, такой поворот может столь же автоматически перевести его в другой режим. Если, наоборот, "ловушка" расставляется намеренно (хотя, может быть, и неосознаваемо), такая приостановка реакции вскроет ситуацию, не открывая ваших собственных "карт".

В иной ситуации, где это покажется уместным, можно прямо спросить, выходя в мета-коммуникацию: "Это действительно вопрос?"

В любом случае адекватное поведение предполагаемого Адресата требует значительного внимания, некоторой доли самообладания, а также, прямо скажем, – мужества. Может показаться, что на такой мелкой шкале это – пустяк, но реально как раз такого мужества и не хватает большинству людей [10].

Вернемся к нашему клиенту (или к нам самим, если мы занимаемся аутотерапией). Часто возможно исключение ряда паттернов игрового поведения, связанных с неоправданным вмешательством в жизнь других людей: непрошеных советов, неуместных требований, неоправданных надежд на помощь или понимание и пр.

Полезно начать (и продолжать!) такого рода работу, как для того, чтобы реально очищать свое жизненное пространство, так и для того, чтобы все более реально ощущать тяжесть игрового поведения и возможность от них освободиться.

Однако часто после всего этого мы сталкиваемся с паттернами, которые не поддаются простому "элиминированию". Постановку психотерапевтической проблемы приходится продолжать.

Как я уже говорил, в основе глубоко укоренной игры лежит, как правило, внутренний конфликт, связанный с какой-то фрустрацией. Игровая трансакция оказывается проецированием этого конфликта вовне.

Известная нам схема "крана" (активный импульс – заслонка – регулятор) позволяет, в качестве гипотезы, описать "внутреннее принуждение к игре" как неполную интериоризацию "регулятора", – такую, что при одновременном существовании в индивиде побуждения и запрета они циклически взаимодействуют друг с другом только через внешнюю псевдо-реализацию. Таким образом, игра является для ее инициатора действительно совсем не тем, за что ее принимает Адресат: это безнадежная, но компульсивно-неизбежная для Адресанта попытка использовать Адресата в качестве ручки заведомо неисправного крана [11].

Возвращаясь к игре "Да, но...", можно с точки зрения нашей гипотезы описать ее следующим образом. У индивида существует одновременно как побуждение просить совета, так и (заведомый) запрет на его использование. Притом эти силы не взаимодействуют непосредственно внутри самого индивида. Поэтому он реализует их во внешнем поведении, причем таким образом, что реакция на внешнюю реализацию одной "программы" автоматически вызывает другую: попросив совета и получив его, Игрок обязательно должен его отвергнуть, а отвергнув некий совет, он должен тут же снова просить совета.

Из этой гипотезы следует, в частности, что описание "внешнего рисунка" игры, сколь бы оно ни было ярким и "хлестким", совершенно недостаточно для терапии и даже для ее аналитической части (в этом состоит одна из причин многих неудач). Нужно выяснять, как "устроена" каждая из конфликтующих "программ", какие конкретные побуждения и коммуникативные позиции за ней стоят. (Сам Берн, как человек аналитически очень глубокий, а кроме того, – что не менее важно, – безусловно добрый, такие вещи, наверное, просто сразу "видел".)

Продолжая наш пример, мы можем выяснить, что совета может просить, скажем, неуверенный в себе Заблудившийся Ребенок. Тогда рисунок игры может быть проинтерпретирован следующим образом: Ребенок подходит (или подбегает, в зависимости от темперамента) к каждой встречной тете, спрашивая: "Не ты ли моя мама?" – но шифруя это под вопрос вроде: "Куда мне пойти?" (мама-то хорошо знает, что идти надо бы домой, и знает, где дом); при этом он заранее как бы видит, что эта тетя – вовсе не его мама, только очень страшно сразу отказаться от волшебного "а вдруг?" (вдруг, например, не только мама знает, где мой дом и как туда идти). Однако, все-таки вполне убедившись, что эта тетя – не мама ("Не знает она, где мой дом"), нужно бежать дальше искать "маму", то есть спрашивать следующую тетю, куда идти...

Но тот же рисунок игры "Да, но..." может разыгрываться при совершенно других позициях. Адресантом игры может стать Экзаменующий Родитель со сценарием Дракона-Пожирающего-Принцесс (то есть, например, человек с сексуальными проблемами: "пожирает", потому что не может позволить себе сексуальные отношения), а Адресатами – кандидатки в Хорошие Девочки со сценарием неудачниц ("Разве не ужасно, что я тоже не сумела ему помочь!").

Естественно, количество вариантов (при одном и том же внешнем рисунке игры) бесконечно. Игровой сценарий в этом смысле – что-то вроде линзы, в которой сходятся разные лучи. Таким образом, в серьезной терапии игру нужно рассматривать лишь как симптом, и, не останавливаясь на ее внешнем рисунке, "копать глубже".

Кстати, можно предположить, что такого рода полный, то есть доведенный до реальных мотивов анализ уже сам по себе до некоторой степени терапевтичен, во всяком случае – для аналитика: если любитель обвинять ближних в "играх" за раздражающей его истеричкой, продолжающей играть в "Да, но..." (хотя ей это уже не раз "поставили на вид"), сумеет увидеть такого Заблудившегося Ребенка, и если при этом он сам еще не дошел до такой степени раздражения или обиды, чтобы потерять остатки Взрослости, – его реакция может сильно измениться.

Схематически техника дальнейшей терапевтической работы такова. Сначала конфликтующие "инстанции" тщательно отделяются друг от друга, "расплетаются". При этом присутствие терапевта (внешнего или внутреннего) должно обеспечить им безопасность и "право голоса". Затем их нужно усадить за "круглый стол" [12], где они имеют возможность обнаружить, что у них есть некая общая действительность и общие интересы, в чем-то совпадающие, в чем-то конфликтующие.

Специфической особенностью игрового поведения как проблемы является то, что при переходе ко второму блоку, то есть поиску желательного способа поведения, последнее может оказаться различным для различных "сторон" внутреннего конфликта (то есть для различных субличностей). В такой работе следует выявить желания и интересы всех "заинтересованных субличностей" и только потом искать возможности их совмещения.