А. Ф. Лосев. ИСТОРИЯ АНТИЧНОЙ ЭСТЕТИКИ, том пятый, книга вторая

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Путаницу и сумбур в представлениях Диогена об единстве, цельности и раздельности греческой философии хорошо показывает то, как он делит свой трактат.

1. Состав I книги

То обстоятельство, что I книга содержит в себе ряд представлений о варварской философии в отличие ее от греческой, может производить только благоприятное впечатление, поскольку здесь содержится попытка изобразить греческую философию на фоне известной тогда общечеловеческой философии. О том, что эта попытка у Диогена не очень удачна, мы уже говорили. Далее следует деление мудрецов, философов и философских школ. Деление это, как мы показали, настолько разнотипное, в нем столько логически пересекающихся частей, и настолько здесь отсутствует вообще всякая последовательность, что мы нисколько не преувеличим, назвав все эти параграфы в I книге настоящим сумбуром.

Основным содержанием I книги является учение о так называемых мудрецах, которых, как мы уже говорили, Диоген устами Пифагора довольно резко противопоставляет философам. Одни действительно владеют мудростью, другие же только стремятся к мудрости. Разделение это само по себе вполне логично и понятно, но, как наш автор выполняет его, мы еще скажем. Сейчас же интересно будет отметить только то, что значительная часть "мудрости" этих мудрецов, по Диогену, состоит либо из бытовых пустяков, либо из остроумных ответов на разные вопросы жизни, причем никакой философии здесь, почти не чувствуется. Все усыпано анекдотами, об исторической реальности которых судить невозможно. Но анекдоты эти часто весьма интересны и делают трактат Диогена Лаэрция настоящей античной беллетристикой, далекой от строгого философского изложения. Фа-лес, Солон, Хилон, Питтак, Биант, Клеобул, Периандр, Анахарсис, Мисон, Эпименид и Ферекид – все эти "мудрецы" – люди часто весьма стойкие, принципиальные, даже государственные деятели, почти всегда настойчивые, упрямые и жестокие, но мудрость их, по Диогену, неизвестно в чем заключается, а уж об их философии и говорить нечего.

Фалес, желая доказать, что стать богатым вовсе не трудно, в предвидении большого урожая оливок однажды взял внаем все ближайшие маслодавильни и нажил много денег. По-видимому, Диоген считает это мудростью Фалеса. Солон, к которому Диоген относится весьма положительно, свою философию проявил только в том, что советовал не делать ничего лишнего. Питтак, имевший заслуги перед своими соотечественниками, коварно убил одного олимпийского победителя – пятиборца – во время спора за землю. Прозвища давали Питтаку самые позорные, вероятно по заслугам. Говоря о Бианте, Диоген приводит его изречения, если не очень глубокие, то во всяком случае остроумные. Однако среди этих изречений встречаются и довольно общие вроде: "Сила человеку дается от природы, умение говорить на благо отечества – от души и разумения, а богатство средств – у многих от простого случая"; "Говори не торопясь: спешка – знак безумия"; "Не силой бери, а убеждением"; "Недостойного за богатство не хвали"; на вопрос, что человеку сладко, он ответил: "Надежда"; на вопрос, какое занятие человеку приятно, он ответил: "Нажива"; и т.д. (I 86-88).

Среди изречений Клеобула мы находим ставшее характерным для всей классики изречение "Лучшее – мера" (I 93). Сообщается, что Периандр убил свою беременную жену и сжег живыми своих наложниц, а убивших его сына керкирян он отправил в евнухи к царю Алиатту. Для своей золотой статуи по поводу олимпийской победы он отобрал наряды у женщин, прибывших на празднества. Установив тиранию в Коринфе, он первый завел для тирана телохранителей. При этом Диоген Лаэрций путается в сведениях о том, один ли был Периандр, или их было два – тиран и мудрец. Много и других слухов о Периандре приводит Диоген, но не может или не хочет в них разобраться.

Из всех этих немногих сведений можно с полным основанием заключать, какими же низкими людьми были те, которых Диоген Лаэрций называет мудрецами. Дело доходит до того, что к мудрецам (правда, по мнению некоторых авторов) он причисляет даже знаменитого тирана Писистрата, которого за его жестокость ненавидела вся Греция.

Однако читателю, особенно исследователю, необходимо проявлять справедливость. Многие из перечисленных Диогеном мудрецов и говорили, и поступали совсем недурно. Фалес прославился своими астрономическими наблюдениями. Солона Диоген вообще ставит очень высоко. Его законодательство вызывает у Диогена настоящий восторг. Диоген цитирует патриотические и антитиранические стихи Солона. Приводимые в трактате письма Солона (вероятно, неподлинные) к тиранам Писистрату и Периандру полны осуждения тиранической власти. Такого же рода письмо, и притом весьма благородного содержания, Солон направил и к Эпимениду.

Моралистика Хилона, Клеобула и Анахарсиса при своей местами внешней банальности содержит здравые и полезные советы, которые часто остроумны и указывают на большой жизненный опыт. Политическая деятельность Питтака Диогеном превозносится, и, кажется, справедливо. Эпименид и Ферекид обрисованы, безусловно, положительно. Однако насыщенность этого изложения разными чудесами и невероятными событиями превращает их не столько в мудрецов, сколько в сказочных героев. Эпименид, например, якобы спал подряд 57 лет, а потом до самой смерти вообще не спал. Этот же самый Эпименид получал свою пищу от нимф и хранил ее в бычьем копыте. По Диогену, он притворялся, что умирал и воскресал несколько раз. Ферекид изображен невероятным предсказателем разных будущих событий.

Таким образом, согласно повествованию Диогена о семи мудрецах, среди них встречаются моралисты, хитрецы, злодеи и люди чрезвычайно жестокие. Периандр, кажется, в этом отношении превзошел всех. Но этому же самому Периандру принадлежат такие изречения: "Кто хочет править спокойно... пусть охраняет себя не копьями, а общей любовью"; "Прекрасен покой, опасна опрометчивость, мерзостна корысть. Власть народная крепче тирании. Наслаждение бренно, честь бессмертна" (I 97). В устах кровавого тирана такого рода изречения звучат либо как анекдот, либо как сознательная ложь, либо как психопатическая неуравновешенность. А возможно, что подобного рода тип культуры вообще недоступен нашему пониманию. Глубокие мысли бытового характера и кровавые преступления, противоестественные браки, большой жизненный опыт, остроумие и бесстрашная самоотверженность – это действительно остается для нас чем-то непонятным, особенно когда вся эта противоестественная смесь получает название мудрости, Конечно, мы тут не понимаем чего-то очень для античности важного.

На этом мы кончим рассмотрение состава I книги трактата Диогена. О чем же у Диогена идет речь дальше?

2. Книги II-IV

Начало II книги более или менее соответствует нашим представлениям об ионийской философии. Сначала излагается Анаксимандр, потом Анаксимен. Что же касается излагаемого в дальнейшем Анаксагора с его учением об Уме и гомеомериях, то положение его в системе ионийской философии не очень понятно. Здесь неожиданно появляется учение о космическом Уме как именно о перводвигателе – черта, которую мы привыкли связывать только с Аристотелем. А мельчайшие частицы, гомеомерии Анаксагора понятны только в связи с последующим атомизмом.

Еще более странное впечатление производит изложение в дальнейшем философии Архелая. Сомнение вызывает сообщение о том, что Сократ, оказывается, ученик Архелая, между тем вся античность трактовала Сократа как прямого антагониста ионийской натурфилософии.

Производит странное впечатление дальнейший переход Диогена от Сократа прямо к Ксенофонту, минуя Платона и Аристотеля, хотя Ксенофонт по своему философскому значению несравним с ними. И вообще в дальнейшем II книга заполнена второстепенными сократическими школами. Говорится о ближайшем ученике Сократа Эсхине, но ни слова о его философских взглядах, причем даже и ученичество Эсхина у Сократа запутывается указанием Диогена на его ученичество у софиста Горгия, в то время как Сократ и софисты находились между собой в острейшем антагонизме, хорошо известном в античности и после нее, что не исключало лично хорошего отношения Сократа к некоторым из них, например к Продику.

После Эсхина почему-то подробнейшим образом излагается киренаик Аристипп, что, возможно, объясняется большой симпатией Диогена к этому философу, проповедовавшему принцип удовольствия. Далее идут мелкие и малоизвестные философы: Федон Элидский, Евклид Мегарский, Стильпон Мегарский, Критон Афинский, Симон Афинский, Главков Афинский, Симмий Фиванский, Кебет Фиванский и Менедем Эретрийский. О философских воззрениях этих лиц (кроме Аристиппа) совершенно ничего не говорится, хотя сам перечень имен этих сократиков очень важен.

Наконец, только в III книге своего трактата Диоген рассказывает о жизни и учении Платона, посвящая ему всю эту книгу целиком. Однако в дальнейшем дело у Диогена тоже не обходится без некоторого рода странностей. Вознамерившись излагать главнейших греческих философов, по-видимому, не хронологически, а по школам, он отводит IV книгу решительно всем платоникам сразу, включая Древнюю, Среднюю и даже Новую Академии, что значительно смещает временные соотношения.

3. Книги V-VII

Аристотелю посвящается значительная часть V книги, причем тут же идет речь о всех главнейших аристотеликах. Ученик Аристотеля Феофраст тоже излагается со всеми своими преемниками, что, может быть, совсем и неплохо, имея в виду намерение Диогена сообщить проблематику ряда школ.

Неопределенное место занимают у Диогена киники (вся VI книга). Читателю, который познакомился уже с Платоном и Аристотелем, приходится при таком изложении опять возвращаться к ученикам Сократа, причем гораздо менее значительным. В VII книге говорится о стоиках. И это было бы весьма уместно, если бы тут же не располагались все три школы раннего эллинизма (стоицизм, эпикуреизм и скептицизм). Однако Диоген, посвятивший стоикам VII книгу, тут же кончает и то, что он называет ионийской философией, о которой у него идет речь во II-VII книгах.

4. Книги VIII-IX

В них рассказывается о том втором основном направлении в греческой философии, которое, как мы уже знаем, носит у Диогена название италийского. И действительно, VIII книга начинается с Пифагора и вся посвящена виднейшим пифагорейцам. И это тоже было бы ничего, хотя хронологическая путаница ионийцев и италийцев здесь ужасающая.

Впрочем, в этих последних книгах трактата Диоген Лаэрций в отношении исторической путаницы, кажется, превзошел сам себя. В конце VIII книги, завершая рассказ об ионийцах и италийцах, он переходит к обзору тех философов, которых сам называет "разрозненными" (VIII 91). В смысле логики исторических делений, конечно, нет ничего странного в том, что могут встретиться к такого рода исторические фигуры, которые не подходят ни под один намеченный раздел и занимают свое вполне обособленное место. Однако кого же Диоген называет обособленными философами в IX и X книгах? Здесь можно только развести руками, когда мы вдруг узнаем, что под таким обособленным философом Диоген имеет в виду не кого иного, как общеизвестного Гераклита Эфесского, которому посвящена значительная часть IX книги.

Мы не будем доказывать ту общеизвестную истину, что Гераклит является хотя и очень оригинальным, но все-таки типично ионийским философом. Укажем только на то, что Диоген не может здесь свести концы с концами и характеризует Гераклита весьма противоречиво. С одной стороны, Диоген сообщает, что Гераклит ни у кого не учился и что всю свою философию он создал только путем личного самопознания, а с другой стороны, тут же сообщается, что Гераклит был слушателем Ксенофана. Однако Ксенофан, один из основателей элейской школы, отрицавший всякую подвижность бытия, едва ли мог быть учителем того философа, который в основном как раз и учил о вечной подвижности бытия. Одиночкой не являлся Гераклит и в том смысле, что, по сообщению самого же Диогена, у него были многочисленные толкователи, последователи и даже перелагатели его прозы в стихи. Эти последователи Гераклита тут же и перечисляются.

Следующую за Гераклитом группу философов Диоген характеризует как школу Ксенофана, Парменида, Мелисса, Зенона Элейского, т.е. то, что мы называем элеатами. Значит, элеаты, по Диогену, тоже являются обособленными философами. Но как же можно такую огромную группу досократовских натурфилософов, как эта мощная школа элеатов, именовать вдруг группой каких-то обособленных философов, т.е. ничем не связанных ни между собой, ни с другими досократовскими группировками? Не менее удивительно и то, что к этим обособленным философам вдруг почему-то отнесены атомисты Левкипп и Демокрит, хотя тут же сам Диоген сообщает, что Левкипп был слушателем Зенона, а Демокрит, кроме учебы у магов и халдеев, учился еще у Левкиппа, предположительно у Анаксагора, а главное, по Диогену, "был приверженцем пифагорейцев, да и о самом Пифагоре он восторженно упоминает в книге, названной его именем" (IX 38). Выходит, что Демокрит был сразу и учеником магов и халдеев, и учеником Левкиппа, учившегося у элеата Зенона, и, наконец, убежденным пифагорейцем. Современный историк философии может только констатировать всю эту пестроту и неразбериху, хотя, как мы увидим дальше, приводимые Диогеном свидетельства принесут огромную пользу при издании фрагментов античных философов.

О софисте Протагоре говорится только, что он был слушателем Демокрита, но о других софистах ни слова. Совершенно непонятно, почему тут же, т.е. после Демокрита и Протагора, у Диогена Лаэрция заходит речь о Диогене Аполлонийском, который, по словам самого же Лаэрция, был учеником еще Анаксимена. Это вполне правильно связывает Диогена Аполлонийского с древнейшей натурфилософией. Непонятно только, почему же это вдруг опять появилась древняя натурфилософия, после того как изложен последний и наиболее зрелый ее представитель – Демокрит и затронуты даже софисты после кратких и противоречивых сведений об Анаксархе Абдерском.

Кончается IX книга сообщениями о Пирроне Элидском и о Тимее Флиунтском. Что Пиррон проповедовал воздержание от всяких суждений, об этом говорится, но о том, что он был предначинателем огромного и многовекового скептицизма, об этом ни слова. Наоборот, сообщается даже, что он был верховным жрецом в своем отечестве. И вконец запутывается все дело, когда Диоген прибавляет, что Пиррон был поклонником Демокрита и Гомера. А затем весь большой конец IX книги посвящен скептицизму, учения которого излагаются весьма подробно, но Пиррон почему-то не считается основателем скептицизма. А скептиками, по Диогену, оказываются решительно все греческие поэты и философы, включая Гомера, Архилоха, Еврипида, семь мудрецов, Ксенофана Колофонского, Зенона Элейского и Демокрита и даже Гераклита. Перечисляются и позднейшие скептики, включая, например, Энесидема.

5. Книга X

Историко-философская путаница у Диогена Лаэрция особенно проявляется в его взгляде на Эпикура, которому посвящена вся X (последняя) книга и который выставляется как завершитель древнейшей физики, т.е. натурфилософии. То, что Эпикур был, кроме всего прочего, также и натурфилософом, – это известно. Однако этическая сторона у Эпикура, несомненно, гораздо сильнее натурфилософской; он даже физику рекомендует изучать исключительно ради этических целей. Кроме того, во-первых, таких "последних" натурфилософов было очень много, и сам же Диоген их перечисляет (X 22-26), а, во-вторых, весьма последовательными натурфилософами, и притом крайними антагонистами эпикурейства, были стоики, и были они гораздо более многочисленными и к тому же исторически гораздо более действенными, поскольку стоицизм упорно развивался в течение многих столетий не только в Греции, но и особенно в Риме и в период Посидония (I в. до н.э.) вступил в связь с платонизмом. Появившийся же отсюда стоический платонизм упорно шел к своему систематическому завершению и к своей логической систематике в неоплатонизме.

Правда, до появления неоплатонизма в III в. н.э. Диоген Лаэрций не дожил. Но во всяком случае считать Эпикура завершителем всей греческой философии нельзя. Если даже и отвергать линию Сократа – Платона и Аристотеля как одну из главнейших для античной мысли, то ведь одновременно с эпикурейцами, не говоря уже о стоиках, большую роль играли и скептики, и киники. Можно сказать, что Эпикур продолжил линию Демокрита и подвел соответствующие итоги, чтобы потом, в I в. н.э., прославиться в поэме Лукреция "О природе вещей". Но завершителем всей античной философии он, как это хорошо известно, не был, да, наверное, и не считал себя таковым. Тенденция Диогена как-то особенно выделить Эпикура, может быть, свидетельствует о личной точке зрения автора, придававшего большой вес классической атомистике, весьма популярной и доступной благодаря именно таланту Лукреция.

В итоге мы должны сказать, что структура всего трактата Диогена Лаэрция представляет собой набор каких угодно сведений из античной жизни, и часто меньше всего философских. Но это только с точки зрения чисто логического анализа содержания трактата. На самом же деле за этой своеобразной логикой кроется уже претерпевшее деформацию восприятие классической античности поздним писателем, для которого и семь мудрецов, и Платон, и Эпикур были давно ушедшей историей, что давало право на самый фантастический вымысел. В эту эпоху развала античного мира особенное значение имели анекдот, парадокс, выдумка, фантастика, комбинация самых невероятных противоположностей, даже, может быть, некоторого рода беспринципность, даже, может быть, некоторого рода импрессионизм, который часто хватается за пустяки, забывая о самом важном и при этом иной раз оставляя самое главное совершенно в стороне.

Диоген Лаэрций настолько не связан строгостью фактов и рамками собственного мировоззрения, что все у него выхватывается из бесконечно сложной и неупорядоченной жизни как бы по воле случая. Поэтому в глубоком смысле слова мы даже не стали бы говорить о небрежности, допускаемой писателем в структуру своего изложения. Это едва ли просто небрежность. Здесь скорее образец, характеризующий некоторые принципы тогдашней греческой литературы, переживавшей кризис, исчерпавшей все жанры и формы и давно уже забывшей идеалы классической гармонии и строгости.