|
|
Диоген Лаэртский. КНИГА ЧЕТВЕРТАЯКНИГА ЧЕТВЕРТАЯ 1. СПЕВСИПП Сказано о Платоне все, что мы смогли собрать по тщательном рассмотрении сведений о нем. Преемником Платона был Спевсипп, сын Евримедонта, афинянин, из дема Мирринунта, сын Потоны, Платоновой сестры. Он возглавлял школу восемь лет, начиная со 108-й олимпиады. Он воздвигнул изваяния Харит в святилище Муз, основанном Платоном в Академии. Платоновых догм он придерживался твердо, но нрав у него был иной – склонный к гневу и падкий на удовольствия 1. Говорят, например, что от вспыльчивости он однажды бросил свою собачку в колодезь и что ради удовольствий он ездил в Македонию на свадьбу Кассандра 2. Говорят, слушательницами его были и две ученицы Платона – Ласфения из Мантинеи и Аксиофея из Флиунта; недаром Дионисий, издеваясь, писал ему: "Мудрости научиться можно даже у аркадской твоей ученицы; только Платон своих питомцев освобождал от платы, а ты их облагаешь так, что берешь и с согласного, и с несогласного" 3. Он первый стал усматривать в науках общие черты и по мере возможности связывать их одну с другой (так пишет Диодор в I книге "Записок"); и он первый обнародовал то, что у Исократа считалось его тайнами (так говорит Кеней); и он первый нашел способ связывать охапки хвороста удобно для переноски 4. Когда тело его уже было поражено бессилием, он послал
Ксенократу приглашение прийти и принять от него школу.
Говорят, однажды его везли на тележке в Академию, а
навстречу попался Диоген. "Здравствуй!" – сказал
Спевсипп, но тот ответил: "А ты уж лучше и не здравствуй,
чем терпеть такую жизнь!" Наконец, уже стариком он в упадке
духа сам покончил свою жизнь. Мы написали о нем так:
Коли бы верная весть не пришла о кончине Спевсиппа,
Плутарх в "Жизнеописании Лисандра и Суллы" говорит, будто умер он от вшивой болезни 6. Тело у него было расслабленное (как сообщает Тимофей в "Жизнеописаниях"). Говорят, одному человеку, влюбленному в кого-то богатого и безобразного, он сказал: "На что он тебе? Я тебе за десять талантов найду и похуже!" Оставил он множество записок и много диалогов, в том числе: "Аристипп Киренский", "О богатстве", "О наслаждении", "О справедливости", "О философии", "О дружбе", "О богах", "Философ", "К Кефалу", "Кефал", "Клиномах, или Лисий", "Гражданин", "О душе", "К Гриллу", ("Аристипп"), "Разбор ремесел", "Диалогические записки", "О ремесле", "О сходном в исследованиях" – десять книг, "Разделения и предположения к сходному", "О родах и видах образцов", "К неподписавшемуся", "Похвальное слово Платону", "Письма" к Диону, Дионисию, Филиппу, "О законодательстве", "Математик", "Мандробол", "Лисий", "Определения", "Распорядок записок" – всего 43475 строк. К нему обращает Тимонид свою "Историю", где он расписал деяния Диона (и Биона) 7. А Фаворин во II книге "Записок" говорит, что Аристотель скупил его книги за три таланта. Был и другой Спевсипп, из Александрии, врач Герофиловой
школы.
Ксенократ, сын Агафенора, из Халкедона. Смолоду он слушал Платона и даже сопровождал его в Сицилию. Так как он был медлителен от природы, то Платон, сравнивая его с Аристотелем, говорил: "Одному нужны шпоры, другому – узда" 8 и "Какого осла мне приходится вскармливать и против какого коня!" Впрочем, во всем остальном Ксенократ всегда отличался важностью и мрачностью, так что Платон нередко ему говаривал: "Принеси жертву Харитам, Ксенократ!" Жил он большею частью в Академии, а когда собирался выходить в город, то, говорят, все крикуны и носильщики бежали расчищать ему путь. Гетера Фрина захотела однажды его испытать. Словно спасаясь от кого-то, она прибежала к его дому, и он по доброте душевной ее впустил; в доме было одно только ложе, и он его с нею разделил; но, сколько она ни домогалась, она так и ушла ни с чем, а на расспросы потом отвечала, что не от человека встает, а от истукана. Впрочем, другие говорят, что это была Лаида, а положили ее с ним его ученики. Но самообладание его было таково, что он умел терпеть, даже когда ему резали или прижигали срамные части. Нелжив он был настолько, что ему одному афиняне позволяли выступать свидетелем без присяги, хотя по закону это и не допускалось. Отличался он и крайней независимостью. Так, когда Александр прислал ему много денег, он отложил себе 3000 аттических драхм, а остальное отослал обратно, сказавши: "Царю нужно больше – ему больше народу кормить". От Антипатра он также не принял подарков (как пишет Мирониан в "Сравнениях"). А когда у Дионисия на празднике Кружек 9 ему за обильную выпивку поднесли золотой венок, он вышел и надел его на статую Гермеса, как надевал обычные цветочные венки. Есть рассказ о том, что его вместе с другими послами
отправили к Филиппу; остальные поддались на подарки и стали
ходить на званые пиры и болтать с Филиппом; Ксенократ
ничего этого не делал, и Филипп за то не желал его видеть.
Поэтому, воротившись в Афины, послы заявили, что Ксенократ
ездил с ними понапрасну, и народ уже готов был его
наказать; но, услышав от него, что теперь надобно еще пуще
заботиться об отечестве ("ибо Филипп знает, – говорил
он, кто здесь подкуплен, но знает и то, что меня ему ничем
не подкупить"), афиняне воздали ему сугубый почет. И сам
Филипп потом говорил, что Ксенократ один оказался
неподкупен из всех, кто к нему приехал. Также и потом,
будучи послан к Антипатру для переговоров об афинских
пленниках, взятых в Ламийской войне, он в ответ на
приглашение к обеду произнес такие стихи:
О Цирцея, какой же пристойность и правду любящий
и Антипатр, оценив меткость этих слов, тотчас отпустил пленников. Однажды за пазуху ему залетел воробей, спасаясь от ястреба: он потрепал воробья и выпустил, сказавши, что не пристало выдавать просителя. В ответ на насмешки Биона он сказал, что не возразит ни единым словом: недостойно трагедии отвечать насмешкам комедии. Одному человеку, который не знал ни музыки, ни геометрии, ни астрономии, но желал стать его учеником, он ответил так: "Ступай прочь: тебе не за что ухватить философию!" – а по другим известиям, так: "У меня здесь не шерстобитня!" 11 Когда Дионисий при нем сказал Платону, что отрубит тому голову, Ксенократ показал на свою собственную и воскликнул: "Сперва – вот эту!" Антипатр, говорят, в бытность свою в Афинах обратился к нему с приветом, но он отозвался не раньше чем договорил свои рассуждения до конца. Чуждый всякой спеси, он не единожды в день погружался в беседу с самим собой и целый час, говорят, уделял молчанию 12. Он оставил множество сочинений, стихов и увещаний, а именно такие: "О природе" шесть книг, "О мудрости" шесть книг, "О богатстве", "Аркадянин", "О неопределенном", "О дитяти", "О сдержанности", "О полезном", "О свободе", "О смерти", "О добровольном", "О дружбе" две книги, "О надлежащем", "О противоположностях" две книги, "О счастье" две книги, "О сочинительстве", "О памяти", "О ложном", "Калликл", "О разумении" две книги, "Домостроение", "О здравомыслии", "О силе закона", "О государстве", "О набожности", "О том, что можно научить добродетели", "О сущем", "О судьбе", "О страстях", "Об образах жизни", "О согласии", "Об учениках" две книги, "О справедливости", "О добродетели" две книги, "Об образах", "О наслаждении" две книги, "О жизни", "О мужестве", "О едином", "Об идеях", "Об искусстве", "О богах" две книги, "О душе" две книги, "О науке", "Политик", "О наукознании", "О философии", "О Парменидовых учениях", "Архедем, или О справедливости", "О благе", "О понимании" восемь книг, "Разрешение спорных рассуждений" – десять книг, "Беседы о природе" – шесть книг, "Оглавление", "О родах и видах", "Пифагорейские вопросы", "Разрешения" – две книги, "Разделения" – восемь книг, "Положения" – двадцать книг, 30 000 строк, "Изучение диалектики" четырнадцать книг, 12 740 строк, затем пятнадцать книг и еще шестнадцать книг "О науках, относящихся к слову", девять "Книг рассуждений", "О науках" шесть книг, "Еще о понимании" две книги, "О геометрах" пять книг, "Записки", "Противоположности", "О числах", "Наука чисел", "О расстояниях", "Об астрономии" шесть книг, "Начала царской власти" к Александру – четыре книги, "К Арибе", "К Гефестиону", "О геометрии" две книги; всего общим счетом 224 239 строк. Вот каков он был – и все-таки афиняне вывели его на продажу за то, что он не мог уплатить подать с иногородних 13. Выкупил его Деметрий Фалерский, сразу дав и ему свободу, и афинянам деньги. (Так пишет Мирониан Амастрийский в I книге "Оглавления исторических сравнений".) Школу он принял от Спевсиппа и возглавлял ее двадцать
пять лет, начиная от архонтства Лисимахида, что во 2-м году
110-й олимпиады. Умер он ночью, упавши на какой-то сосуд,
на 82-м году жизни. О нем мы написали так:
Медный сосуд задел ты ногой и разбил себе череп,
Было также шесть других Ксенократов: первый –
весьма старинный военный писатель, [...]
15;
[третий] – родственник и земляк названного философа,
от него сохранилась "Арсинойская речь", написанная на
смерть Арсинои; четвертый – философ, писавший также и
элегии, но неудачно (любопытно, что когда поэты берутся за
прозу, это им удается, а когда прозаики – за стихи, то
спотыкаются, из чего следует, что одно дается от природы, а
другое – от искусства); пятый – ваятель; шестой
– сочинитель песнопений, о котором говорит Аристоксен.
Полемон, сын Филострата, афинянин, из дема Эй. В юности он буйствовал и жил так распутно, что повсюду ходил с деньгами, готовыми к утолению любого желания 16. Он даже припрятывал их по закоулкам – в самой Академии у одного столба отыскалась монета в три обола, припасенная по такому же случаю. Однажды, сговорившись с молодыми приятелями, пьяный и в венке, он вломился в Ксенократову школу; тот не обратил на него никакого внимания и продолжал речь как ни в чем не бывало, а речь была об умеренности. Юнец послушал его, постепенно увлекся, стал так прилежен, как никто другой, и наконец сам сменил Ксенократа во главе школы, начиная с 116-й олимпиады. Антигон Каристский в "Жизнеописаниях" говорит, что отец Полемона, один из первейших граждан, разводил скаковых коней; а сам Полемон был привлечен к суду своей женой за дурное обращение, потому что он жил с мальчиками. Но с тех пор как он взялся за философию, нрав его обрел такую твердость, что он никогда не изменялся в лице и голос его всегда был ровен; именно этим он так поразил Крантора 17. Когда бешеная собака вцепилась ему в ногу, он даже не побледнел, и когда весь город шумел, расспрашивал, что случилось, он один оставался невозмутим. Даже в театрах он не выражал никаких чувств. Никострат (по прозвищу Клитемнестра) читал как-то ему и Кратету стихи из Гомера; Кратет весь проникался ими, а Полемон словно ничего и не слышал. Весь он был таким, как писал в книгах "О живописи" Меланфий-живописец; а писал он, что в изделиях, как и в нравах, всюду должна быть некая уверенность и твердость. Сам Полемон говорил, что должно упражнять себя на поступках, а не на диалектических умозрениях: выучить гармонику по учебнику, но без упражнений – это все равно что изумлять всех вопросами, не противоречить самому себе в распорядке собственной жизни. Был он настоящий и подлинный афинянин, чуждавшийся, по
словам Аристофана о Еврипиде, "той остроты и пряности",
которые, как выражался тот же поэт,
Для мяса щекотание блудливое
18.
Он, говорят, даже не присаживался, чтобы разобрать утверждения собеседников, а разделывался с ними на ходу. За свою любовь ко всему достойному он пользовался в
Афинах большим почетом. Несмотря на это, жил он затворником
в саду Академии, а ученики его селились вокруг, поставив
себе хижины близ святилища Муз и крытой галереи. Во всем,
казалось, Полемон был ревнителем Ксенократа – и даже
его любовником, как пишет Аристипп в IV книге
"О роскоши древних". Во всяком случае он всегда помнил
о Ксенократе и всегда по примеру его был невозмутим, сух и
важен на дорийский лад
19.
Он очень любил Софокла, особенно в тех местах, где, по выражению
комического поэта,
Казалось всем, что был при нем молосский пес,
и где, по словам Фриниха, в нем был
Неподслащенный хмель и неразбавленный
20.
Он говаривал, что Гомер – это Софокл в эпосе, а Софокл Гомер в трагедии. Скончался он в преклонном возрасте от чахотки, оставив многие сочинения. Вот наши о нем стихи: Слышал ты или нет, что мы погребли Полемона,
Кратет был сын Антигена, афинянин, из дема
Фрии, слушатель и любовник Полемона, которому он и стал
преемником во главе школы. Они так любили друг друга, что и
при жизни жили одним и тем же, и чуть ли не до последнего
дыхания оставались подобны друг другу, и по смерти
разделили общую гробницу. Потому и Антагор писал о них вот
каким образом:
Путник, поведай о том, что в этой гробнице сокрыты
Потому и Аркесилай, покинувший ради них Феофраста, говорил, что это или боги, или наследники золотого века. К народу они не были привержены, а держались, как тот флейтист Дионисодор, который гордился, что ни в гавани, ни у колодца никто его игры не слышал, как какого-нибудь Исмения. Общий стол у них был (по словам Антигона) в доме Крантора, где они были душа в душу с Аркесилаем Аркесилай, как известно, делил жилище с Крантором, между тем как Полемон и Кратет обитали у одного из горожан по имени Лисикл. Кратет, как сказано, был любовником Полемона, Аркесилай же – Крантора. По смерти своей Кратет оставил книги философские, книги о комедии, речи всенародные и речи посольские (так пишет Аполлодор в III книге "Хронологии"). Оставил он также и знаменитых учеников, в их числе вышеназванного Аркесилая (ибо Аркесилай был его слушателем) и Биона Борисфенского, о котором мы будем говорить после Аркесилая (хотя потом его называли феодоровцем по школе, к которой он пристал). Всего Кратетов было десять: первый – поэт древней
комедии; второй – ритор из Тралл, Исократовой школы;
третий – подкопных дел мастер при Александре;
четвертый – киник, о котором речь далее; пятый –
философ-перипатетик; шестой вышеназванный академик; седьмой
– грамматик из Малла; восьмой написал книгу по
геометрии; девятый – поэт, сочинитель эпиграмм;
десятый – философ-академик из Тарса.
Крантор из Сол, которым восторгались уже в отечестве, приехал оттуда в Афины и стал слушать Ксенократа одновременно с Полемоном. Он оставил записки в 30 000 строк (впрочем, кое-что из них иные приписывали Аркесилаю). На вопрос, чем привлек его Полемон, он ответил: "Тем, что он никогда не повышал и не понижал голоса". Однажды он заболел, удалился в храм Асклепия и стал там прогуливаться. Люди подумали, что он это сделал не по болезни, а из желания основать там собственную школу, и стали стекаться к нему со всех сторон. Среди них был и Аркесилай, желавший через Крантора попасть к Полемону (хоть Крантор и был в него влюблен, как о том будет сказано в жизнеописании Аркесилая) 23. И все-таки, выздоровев, он остался слушателем Полемона – и за это его все особенно хвалили. Имущество свое, говорят, он завещал Аркесилаю, а было в
нем двенадцать талантов. А на вопрос, где он хочет быть
погребен, отвечал:
Прекрасно опочить в родной земле!
24
Говорят, он сочинял и стихи, которые оставил под печатью
в храме Афины в своем родном городе. А поэт Феэтет написал
о нем так:
Людям угоден ты был, а более Музам угоден,
Больше всех поэтов Крантор любил Гомера и Еврипида:
трудно, говорил он, писать по сути трагично и в то же время
трогательно – и приводил такой стих из "Беллерофонта"
26 :
Увы! Увы ли? Смерть – людской удел...
Говорят, у поэта Антагора есть также слова Крантора о
Любви:
Дух мой сомненьем объят: Любовь, из какого ты рода?
Он был на редкость меток в выражениях. Об одном трагике
он сказал, что голос у него необтесанный и корявый; об
одном поэте – что в стихах его полная нищета; о
положениях Феофраста – что они писаны пурпуром. Из
сочинений его более всего славится книга "О страдании"
28.
Скончался он раньше
и Полемона и Кратета, потому что заболел водянкой. Наши о
нем стихи таковы:
Осилен был ты, Крантор, тяжкою болезнью,
Аркесилай, сын Севфа (или Скифа, по словам Аполлодора в III книге "Хронологии"), из Питаны в Эолиде. Он был зачинателем Средней академии; он первый стал воздерживаться от высказываний при противоречивости суждений, первый стал рассматривать вопросы с обеих сторон, первый сдвинул с места учение, завещанное Платоном, вопросами и ответами внеся в него больше спора 30. К Крантору он попал вот каким образом. Он был четвертым
среди братьев, а было их двое от одного отца и двое от
одной матери; старшего по матери звали Пилад, а старшего по
отцу – Мерей, он-то и был его опекуном. До отъезда
своего в Афины он учился у математика Автолика, своего
земляка, и сопровождал его в Сарды; потом учился у Ксанфа,
афинского музыканта; потом слушал Феофраста и наконец
перешел в Академию к Крантору. Упомянутый брат его, Мерей,
побуждал его к риторике, но он остался предан философии.
Крантор в него влюбился и спросил его словами из
"Андромеды" Еврипида
31:
– О дева, наградишь ли за спасенье?
а он ответил:
– Бери меня – рабой или женой!
С этих пор они жили вместе; а Феофраст, огорченный,
сказал будто бы так: "Что за пригожий и ретивый мальчик
сбежал от моих разговоров!" В самом деле, Аркесилай не
только был несокрушим в доводах и легок на писательство, но
и слагал стихи. Известна такая его эпиграмма в честь Аттала:
Славен оружьем Пергам, но не только он славен оружьем!
И такая – о Менодоре, любимце Евгама, Аркесилаева
товарища по занятиям:
Как далеко от фригийской земли, от твоей Фиатиры
Выше всех поэтов он ценил Гомера: всякий раз, отходя ко сну, он читал что-нибудь из него, а если хотелось, читал и поутру, говоря, что отправляется к своему любимому. Пиндара он также почитал великим в его полнозвучности и богатстве слов и речений. А в молодости он изучал и описывал Иона. Слушал он и уроки геометра Гиппоника; это был ленивый зевака, но в науке своей весьма искушенный, так что Аркесилай шутя говорил, что геометрия залетает к нему прямо в зевающий рот. А когда тот повредился в уме, то Аркесилай взял его в свой дом и ходил за ним, пока он не поправился. Школу он принял после кончины Кратета, когда некий
Сократил уступил ему это главенство. Книг он (как
утверждают некоторые) в силу своего воздержания от всяких
суждений
34
не писал вовсе; другие же
говорят, будто его видели за правкой каких-то сочинений,
которые он то ли издал, то ли сжег. Платоном он,
по-видимому, восхищался и имел у себя его книги. Впрочем, и
Пиррона он брал за образец, и диалектике был предан, и
эретрийскими рассуждениями владел – оттого-то Аристон
и сказал о нем:
Ликом Платон и задом Пиррон, Диодор серединой
35 ;
а Тимон сказал так:
В сердце имея своем тяжелый свинйц Менедема,
и, немного погодя, вывел его с такими словами:
Путь к Пиррону держу, к кривому плыву Диодору.
В речах он был сжат, сводил все к исходным положениям,
любил четко различать слова, умел говорить колкости и
насмешки; поэтому тот же Тимон говорит о нем так:
В мыслях своих замесив попреками льстивые речи...
37
Например, он воскликнул, когда очень молодой человек стал рассуждать слишком задорно: "Неужели никто не обставит его в бабки?" Когда человек, слывший женоподобным, утверждал перед ним, что не видит разницы между большим и меньшим, он спросил: "И нутром ты не чувствуешь разницы между штукой в десять
пальцев и в шесть пальцев?" Некий Гемон Хиосский,
безобразный лицом, но мнивший себя красавцем и щеголявший в
тонких тканях, заявил было, что истинный мудрец никогда не
влюбится. "Даже в такого красавца и щеголя, как ты?"
спросил Аркесилай. А когда развратник, намекая на
Аркесилаеву величавость, сказал ему:
– Спросить тебя, царица, иль смолчать?
то Аркесилай откликнулся:
– О женщина, зачем так непристойно
Докучному болтуну без роду без племени он сказал:
– Как тяжек спор с отродьями рабов...
39
О другом болтуне он сказал: "Нет на него няньки
построже!" А некоторых он вообще не удостаивал ответом.
Один любитель словесности, ссужавший деньги в рост,
признался ему, что в чем-то заблуждался; Аркесилай ответил
стихами из Софоклова "Эномая"
40:
– Заблудится и птица меж ветров,
Один диалектик Алексиновой школы не смог повторить как следует какой-то довод Алексина; Аркесилай рассказал ему историю про Филоксена и кирпичников. Филоксен услышал, как они поют, коверкая что-то из его напевов, и стал за это топтать их кирпичи, приговаривая: "Вы портите мое, а я ваше". Не любил он тех, кто принимается за науки не в должную пору. В разговоре он обычно, сказав "Я утверждаю", добавлял: "А такой-то с этим не согласится" – и называл имя; от него это переняли многие его ученики, как и весь его облик и образ речи. Был он очень находчив в метких ответах, умел оборачивать рассуждение, возвращая его к исходному месту, умел применяться к любому случаю. Силою убеждения он превосходил всякого; потому и стекались к нему в школу столь многие, хоть и страшась его острого языка. Но они смиренно это переносили, так как был он добр и умел обнадеживать слушателей. С товарищами он был всегда готов поделиться и оказать услугу, но по скромности своей скрывал эту доброту. Так, навестив однажды больного Ктесибия и приметив, в какой он бедности, он потихоньку подложил ему под изголовье кошелек; и тот, обнаружив его, воскликнул: "Это шутки Аркесилая!" А в другой раз Аркесилай послал ему тысячу драхм. Это он свел аркадянина Архия с Евменом и тем дал ему случай достичь высокого достоинства. По широте души и щедрости он был первейшим посетителем платных зрелищ 41 и пуще всего стремился на Архекрата и Калликрата, которые брали за вход по золотому. Многим он помогал, для многих собирал складчину. Когда кто-то взял у него столовое серебро, чтобы принять гостей, и не вернул, Аркесилай об этом не напоминал и не спрашивал; а другие передают, что он с готовностью дал это серебро на время, а когда взявший стал возвращать, то подарил насовсем, потому что тот был человек бедный. У него было имение в Питане, с которого высылал ему доходы брат его Пилад; кроме того, немалыми деньгами опекал его Евмен, сын Филетера, – оттого-то ему одному из всех царей посвящал Аркесилай свои книги. И хотя много народу услужало Антигону и встречало его при наездах в Афины, но Аркесилай оставался в стороне, не желая напрашиваться на знакомство. Другом ему был Гиерокл, начальник Мунихия 42 и Пирея; Аркесилай навещал его в порту каждый праздник, и тот долго уговаривал его приветить Антигона, но Аркесилай не поддался и от самых царских дверей повернул прочь. После морской победы Антигона многие стали приходить к нему сами, многие – обращаться со льстивыми письмами, но Аркесилай молчал. Лишь однажды он ездил послом своих сограждан в Деметриаду к Антигону, но без успеха. Все свое время он проводил в Академии, отстраняясь от общественных дел. Лишь иногда, выходя в город, он по дружбе к Гиероклу задерживался в Пирее, обсуждая разные положения, и за это иные о нем злословили. Роскоши он был предан безмерно – чем не второй Аристипп? Любил званые обеды, но только с гостями тех же вкусов, что и он. Жил открыто с Феодотой и Филой, гетерами из Элиды, а кто его бранил, тем он отвечал Аристипповыми изречениями. Любил мальчиков и совсем терял из-за них голову; за это Аристон Хиосский со своими стоиками поносил его, обзывая растлителем отроков, мужеложцем и наглецом. Особенно, говорят, был он влюблен в Деметрия, с которым плавал в Кирену, а еще в Клеохара Мирлейского; это о Клеохаре он крикнул из-за двери пьяным гулякам, что он и отворил бы им, да мальчик не хочет. Этого же мальчика любили и Демохар, сын Лахета, и Пифокл, сын Бугела; и Аркесилай застал его с ними, но по кротости своей сказал, что уступает им место. За все это и нападали на него вышеназванные недруги,
высмеивая его тщеславие и потакание черни. В особенности
набрасывались на него Иероним-перипатетик с товарищами,
когда он приглашал друзей ко дню рождения Алкионея, сына
Антигона, и Антигон присылал большие деньги им на угощение.
Но от застольных рассуждений он там уклонялся всякий раз; и
когда Аридик предложил вопрос для рассмотрения и потребовал
высказаться, он сказал: "Разве первая забота философа не о
том, чтобы всему знать свое время?" А что до обвинения в
потакании черни, то и Тимон среди многого другого говорит о
нем так:
Так он вещал и сокрылся в толпе обставшего люда;
И все-таки тщеславия в нем было так мало, что он сам побуждал своих учеников слушать и других философов. А когда один юноша с Хиоса, недовольный его школой, предпочел вышеназванного Иеронима, он сам отвел и представил его этому философу, наказав хорошо вести себя. Передают и такую его шутку: на вопрос, почему из других школ к эпикурейцам ученики перебегают, а от эпикурейцев к другим никогда, он ответил: "Потому что из мужчины можно стать евнухом, а из евнуха мужчиной нельзя". Почувствовав близость кончины, он завещал все свое добро своему брату Пиладу за то, что он тайно от Мерея взял его с собою на Хиос, а потом отвез в Афины. Ни жены, ни детей он не завел за всю свою жизнь. Завещаний он написал три: одно положил в Эретрии у Амфикрита, другое – в Афинах у каких-то друзей, а третье послал на родину одному из своих родственников, по имени Фавмасий, с просьбой его сохранить. Писал он ему так: "Аркесилай Фавмасию шлет привет. Я дал Диогену мое завещание, чтобы отвезти его тебе. Так как болею я часто, а телом я слаб, то я и решил, что пора составить завещание, чтобы, если что случится, не оставить тебя в обиде за все твое доброе отношение ко мне. По твоим годам и по нашему родству ты достойнее всех в нашем краю хранить вверенное тебе завещание. Помни же, в сколь важном деле я тебе оказываю доверие, и постарайся ответить мне тем же, чтобы все мои распоряжения, сколько это зависит от тебя, были выполнены с подобающей пристойностью. Такие же завещания положены мною в Афинах у некоторых друзей и в Эретрии у Амфикрита". Скончался он, говорит Гермипп, оттого, что выпил слишком
много неразбавленного вина и повредился в рассудке; было
ему уже семьдесят пять лет, и в Афинах он пользовался таким
уважением, как никто другой. Есть у нас стихц и о нем:
Аркесилай, ужели ты мог настолько не в меру
Было также три других Аркесилая: один – поэт
древней комедии, другой – элегик, третий –
ваятель, о котором Симонид сочинил такую надпись:
Вот Артемиды кумир, за немалую сделанный цену-
Расцвет названного философа, по утверждению Аполлодора в
"Хронологии", приходился на 120-ю олимпиаду
45.
Бион был родом борисфенит
46,
кто были его родители
и чем он занимался, пока не обратился к философии, –
об этом он сам рассказал Антигону. Когда тот спросил его:
Кто ты? Откуда? Каких ты родителей? Где обитаешь?
47
Бион, почувствовав, что его уже оклеветали, сказал царю:
"Отец мой – вольноотпущенник, из тех, кто локтем нос
утирает (это означало, что он был торговцем соленой рыбой),
родом борисфенит. И было у него не лицо, а роспись по лицу
– знак хозяйской жестокости. Мать моя под стать такому
человеку: взял он ее в жены прямо из блудилища. Отец мой
однажды проворовался и был продан в рабство вместе с нами.
Меня, молодого и пригожего, купил один ритор, потом он умер
и оставил мне все свое имущество. Прежде всего я сжег все
его сочинения, а потом наскреб денег, приехал в Афины и
занялся философией.
Вот и порода и кровь, каковыми тебе я хвалюся
48.
Вот и все, что касается меня, поэтому пусть перестанут болтать об этом Персей и Филонйд, а ты суди обо мне по моим собственным словам". В самом деле, Бион был мастером на все руки, а также искусным софистом и оказал немалую помощь тем, кто хотел ниспровергать философские учения. При этом он любил пышность и не был чужд заносчивости. Он оставил много сочинений о достопамятных вещах, а также полезные и дельные изречения. Так, однажды его попрекнули, что он не ухаживает за одним мальчиком; "Такой мягки" сыр не поддеть на крючок", ответил Бион. На вопрос, кому тревожнее живется, он ответил: "Тому, кто больше всего жаждет благоденствия". На вопрос, стоит ли жениться (и о нем есть такой рассказ 49), он сказал: "Уродливая жена будет тебе наказанием, красивая – общим достоянием". Старость он называл пристанищем для всех бедствий, потому что все несчастья скопляются к этому возрасту. Славу он называл матерью доблестей, красоту и добро считал чуждыми друг другу, в богатстве видел движущую силу всякого дела. Человеку, промотавшему свое имение, он сказал: "Амфиарая поглотила земля 50, а ты поглотил землю". Он говорил: "Великое несчастье – неумение переносить несчастье". Людей он презирал за то, что они сжигают мертвых, словно те ничего не чувствуют, а взывают к ним 51, словно те все чувствуют. Он не раз говорил, что лучше отдавать цвет своей юности другим, чем срывать его с других, ибо это последнее пагубно как телу, так и душе; злословил он даже о Сократе, говоря так: "...если он желал Алкивиада и воздерживался, то это глупость, а если не желал его и воздерживался, то в этом нет ничего особенного". Он говорил, что дорога в Аид легка, потому что на нее вступают с закрытыми глазами. Алкивиада он порицал за то, что, когда он был мальчиком, ради него мужья бросали жен, когда стал юношей – жены бросали мужей. В бытность свою на Родосе он учил философии афинян, приезжавших туда учиться риторике 52; на вопрос, почему он это делает, он отвечал: "Как я могу продавать ячмень, если привез пшеницу?" Он говорил, что если бы Данаиды носили воду не в продырявленных, а в целых сосудах, это было бы им более тяжким наказанием. Когда один болтун просил его помочь ему на суде, он сказал: "Я исполню твою просьбу, если ты защитников пришлешь, а сам не придешь". Однажды он плыл по морю вместе с дурными людьми и попал вместе с ними в плен к пиратам. Спутники стали плакаться: "Мы погибли, если нас узнают". – "А я погиб, если меня не узнают", – сказал Бион. Самомнение, говорил он, – помеха успеху. Про богатого скупца он сказал: "Не он владеет богатством, а оно им". Он говорил, что скупцы так много заботятся о богатстве, словно оно их собственное, но так мало им пользуются, словно оно чужое. В молодости, говорил он, можно отличаться мужеством, а в старости надобно зрелое разумение. Разумение же, по его словам, настолько превосходит все остальные добродетели, насколько зрение – остальные чувства. Он говорил, что не следует бранить старость: ведь мы и сами были бы рады дожить до старости. Увидев завистника мрачным, он сказал ему: "Не знаю, то
ли с тобой случилось что-нибудь плохое, то ли с другим
хорошее". Безрадостность он считал плохой подругой
свободоречию:
Оно и смельчака порабощает
53.
Друзей надо выбирать осмотрительно, чтобы не подумали, что мы общаемся с дурными людьми или отвергаем хороших. Сначала он принадлежал
54
к Академии,
хотя в это же время был слушателем Кратета. Затем он
обратился к киническому образу жизни, надел плащ и взял
посох: в самом деле, как было иначе достигнуть бесстрастия?
Затем, послушав софистические речи Феодора Безбожника на
всевозможные темы, он принял его учение. После этого он
учился у перипатетика Феофраста. Он умел производить
впечатление на зрителей и поднять на смех что угодно, не
жалея грубых слов. За то, что речь его была смешана из
выражений разного стиля, Эратосфен, по преданию, сказал,
что Бион первый нарядил философию в пестрое одеяние. Был он
также искусником в пародии: таковы его строки:
О нежнейший Архит, лирородный, блаженный во чванстве,
Над музыкой и геометрией он постоянно подшучивал. Он любил роскошную жизнь и поэтому часто переезжал из города в город, пускаясь иной раз даже на хитрость. Так, приехав на Родос, он уговорил матросов переодеться его учениками и следовать за ним; в их сопровождении он вошел в гимнасий и привлек к себе всеобщее внимание. У него был обычай усыновлять молодых людей, чтобы наслаждаться их любовью и пользоваться их помощью. Но больше всего он любил самого себя и постоянно твердил: "У друзей все общее!" Поэтому, хотя у него было много слушателей, никто не считал себя его учеником. Впрочем, некоторые переняли его бесстыдство: так, говорят, что один из его спутников, Бетион, сказал однажды Менедему: "А я вот, Менедем, провожу с Бионом целые ночи и не вижу в этом ничего плохого!". В своих беседах с близкими ему людьми он высказывал
много безбожных мыслей, заимствованных у Феодора. Однако
потом, когда он заболел, – так рассказывают жители
Халкиды, где он умер, – он дал надеть на себя амулеты
и покаялся во всем, чем грешил перед богами. Ухаживать за
ним было некому, и он сильно страдал, пока Антигон не
прислал к нему двух рабов; и Фаворин в "Разнообразном
повествовании" сообщает, что его носили в носилках следом
за царем. Так он и умер, и я написал о нем такие
сатирические стихи:
Поэт Бион, борисфенит, в земле рожденный скифской,
Всего было десять Бионов: первый, расцвет которого
приходится на время Ферекида Сиросского, – от него
сохранились две книги на ионийском наречии, а родом он из
Проконнеса; второй – сиракузянин, написавший учебники
по красноречию; третий – тот, о ком была речь;
четвертый математик Демокритовой школы, из Абдер, писавший
по-ионийски и по-аттически (он первый заявил, что есть
места, где шесть месяцев длится ночь и шесть месяцев день);
пятый – из Сол, написавший об Эфиопии; шестой –
ритор, от которого сохранились девять книг, озаглавленные
именами Муз; седьмой – мелический поэт; восьмой –
ваятель из Милета, упоминаемый Полемоном; девятый –
сочинитель трагедии под заглавием "Тарсийцы"; десятый
– ваятель из Клазомен или с Хиоса, упоминаемый
Гиппонактом.
Лакид, сын Александра, из Кирены. Он был зачинателем Новой академии и преемником Аркесилая. Человек строгого нрава, имевший многочисленных почитателей, он смолоду отличался трудолюбием, учтивым обращением и учтивой речью, хоть и жил в бедности. О домашнем укладе его есть такой забавный рассказ. Когда он что-нибудь брал из своей кладовой, то всякий раз запечатывал за собой дверь и через отверстие прятал внутрь свой перстень, чтобы никто ничего не украл и не унес. Но рабы его приметили это.и стали распечатывать кладовую и уносить, что вздумается, а перстень таким же образом просовывать на место; так их на этом и не поймали. В Академии Лакид вел свои занятия в том саду, который был устроен царем Атталом и получил с тех пор название Лакидова. Он первый из всех отказался от школы еще при жизни, передав ее Телеклу и Евандру из Фокеи. Преемником Евандра был Гегесин Пергамский, а его преемником – Карнеад. Лакиду приписывают такую шутку: его пригласил к себе Аттал, но он сказал: "На статуи лучше смотреть издали!" Геометрией он занялся поздно; кто-то спросил: "Разве теперь время для этого?" – "Неужели еще не время!" переспросил Лакид. Умер он после того, как двадцать шесть лет возглавлял
школу, начиная с четвертого года 134-й олимпиады
57,
смерть была от удара после
чрезмерной выпивки. Вот наши об этом шуточные стихи:
Ныне, Лакид, дошло до меня, что твоими стопами
Карнеад, сын Эпикома (или Филокома, по словам
Александра в "Преемствах"), из Кирены. Он
внимательно перечитал книги стоиков, особенно же Хрисиппа,
возражал на них подобающим образом и стяжал такое доброе
имя, что не раз приговаривал:
Не будь Хрисиппа – и меня бы не было
59.
Он был трудолюбив, как никто другой, хотя в этике был сильнее, чем в физике; занятия не оставляли ему досуга даже постричь волосы и ногти. Он так был силен в философии, что даже риторы покидали свои школы, чтобы прийти к нему и его послушать. Голос у него был очень звучный. Начальник гимнасия 60 однажды послал ему просьбу не так громко кричать; Карнеад ответил: "Дай мне мерку для голоса". Но тот ловко нашелся: "Слушатели – вот твоя мерка". Он замечательно умел возражать и был непобедим в разбирательствах. От званых обедов он уклонялся по причинам, указанным выше. Один ученик его, Ментор Вифинский, сошелся с его
наложницей (как о том пишет Фаворин в "Разнообразном
повествовании"); потом, когда он стал выступать в его
собеседовании, Карнеад, возражая ему, сказал, между прочим,
такие пародические стихи:
Здесь пребывает издавна морской проницательный старец,
А тот встал и отозвался:
Так повестили они, и все устремились поспешно
62.
Менее стоек оказался он перед смертью. Он часто повторял: "Природа создала – природа и разрушит!"; узнав, что Антипатр умер, выпив яд, он был взволнован его мужеством перед концом и сказал: "Дайте и мне!" – "Чего?" переспросили его; а он ответил: "Вина с медом!" Когда он умирал, случилось, говорят, лунное затмение, словно в знак сочувствия с ним этого прекраснейшего из небесных светил после солнца. Скончался он (как утверждает Аполлодор в "Хронологии") на четвертом году 162-й олимпиады в возрасте 85 лет. Существуют его письма к Ариарафу, каппадокийскому царю; остальные же его сочинения записаны учениками, а сам он не оставил ничего. Есть и о нем наши стихи логаэдическим Архебуловым
размером:
Для чего осуждать Карнеада велишь мне, Муза?
Говорят, глаза его ослепли ночью; он этого не заметил и велел рабу зажечь свет. Тот принес светильник и сказал: "Вот он". – "Ну что ж, – сказал Карнеад, – читай тогда ты". У него было много разных учеников, но самый знаменитый Клитомах, о котором далее. Был также и другой Карнеад, поэт, сочинитель вялых
элегий.
Клитомах Карфагенский. Имя его было Гасдрубал, и у себя в отечестве он занимался философией на родном языке. Только в сорок лет он приехал в Афины и стал слушать Карнеада. Приметив и одобрив его прилежание, Карнеад побудил его изучить греческую словесность и сам занимался с ним. Усердие его дошло до того, что он написал свыше 400 книг. И, став преемником Карнеада, он своими сочинениями более всего пролил света на его учение. Во всех трех школах, академической, перипатетической и стоической, он был самым приметным человеком. Обо всех академиках вкупе есть такой насмешливый стих
Тимона:
Ни академики, в пресных речах разливаясь безбрежно...
Обозрев, таким образом, академиков, берущих начало от Платона, перейдем теперь к перипатетикам, тоже берущим начало от Платона. Первым среди них был Аристотель. <<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>> Категория: Библиотека » Философия Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|