Диоген Лаэртский. КНИГА СЕДЬМАЯ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Зенон, сын Мнасея (или Демея), из Кития, что на Кипре, греческом городе с финикийскими поселенцами. У него была кривая шея (говорит Тимофей Афинский в "Жизнеописаниях"), а сам он, по свидетельству Аполлония Тирского, был худой, довольно высокий, со смуглой кожей (за что его и прозывали "египетской лозой", как сообщает Хрисипп в I книге "Пословиц"), с толстыми ногами, нескладный и слабосильный – оттого-то, как говорит Персей в "Застольных записках", обычно он не принимал приглашений к обеду. Зато, говорят, ему доставляло удовольствие есть зеленые фиги и загорать на солнце.

Учителем его, как уже сказано ¹, был Кратет, а потом, говорят, он учился по десять лет у Стильпона и у Ксенократа (по словам Тимократа в "Дионе"), а также у Полемона. По рассказам Гекатона и Аполлония Тирского (в его I книге "О Зеноне"), он обратился к оракулу с вопросом, как ему жить наилучшим образом, и бог ответил: "Взять пример с покойников"; Зенон понял, что это значит, и стал читать древних писателей.

К Кратету попал он следующим образом. Он плыл из Финикии в Пирей с грузом пурпура и потерпел кораблекрушение. Добравшись до Афин, – а было ему уже тридцать лет – он пришел в книжную лавку и, читая там II книгу Ксенофонтовых "Воспоминаний о Сократе" ², пришел в такой восторг, что спросил, где можно найти подобных людей? В это самое время мимо лавки проходил Кратет; продавец показал на него и сказал:

"Вот за ним и ступай!" С тех пор он и стал учеником Кратета. Но при всей своей приверженности к философии он был слишком скромен для кинического бесстыдства. Поэтому Кратет, чтобы исцелить его от такого недостатка, дал ему однажды нести через Керамик горшок чечевичной похлебки; а увидев, что Зенон смущается и старается держать ее незаметно, разбил горшок у него в руках своим посохом похлебка потекла у Зенона по ногам, он бросился бежать, а Кратет крикнул: "Что ж ты бежишь, финикийчик? Ведь ничего страшного с тобой не случилось!"

Итак, некоторое время он учился у Кратета; тогда он и написал свое "Государство", и кое-кто шутил, будто оно написано на собачьем хвосте ³. Кроме "Государства" он написал следующие сочинения: "О жизни, согласной с природою", "О порыве или человеческой природе", "О страстях", "Об обязанностях", "О законе", "Об эллинском воспитании", "О зрении", "О цельном", "О знаках", "Пифагорейские вопросы", "Всеобщие вопросы", "О словах", "Гомеровские вопросы" в 5 книгах, "О чтении поэзии". Кроме того, ему принадлежат: "Учебник", "Решения", "Опровержения" в 2 книгах, "Воспоминания о Кратете", "Этика". Таковы его сочинения.

Однако в конце концов он покинул Кратета и в течение двадцати лет учился у двух других вышеназванных наставников; оттого, говорят, он и заявлял: "Вот каким счастливым плаванием обернулось для меня кораблекрушение!" Впрочем, некоторые пишут, что это было сказано еще при Кратете. А другие рассказывают, что он жил в Афинах, когда услышал о крушении своего корабля, и сказал: "Как хорошо, что Удача сама толкает нас в философию!" Наконец, третьи утверждают, будто он успел распродать свой груз в Афинах и лишь потом обратился к философии.

Рассуждения свои он излагал, прохаживаясь взад и вперед по Расписной Стое ⁴ (собственно, она называется Писианактовой, но по фрескам Полигнота получила название Расписной), потому что искал места малопосещаемого; а именно здесь при Тридцати тиранах было погублено почти 1400 граждан. Сюда стали приходить люди послушать его и за это были прозваны "стоиками", равно как и его ученики; а до этого они назывались "зеноновцами", как о том свидетельствует и Эпикур в своих письмах. Стоиками же раньше называли стихотворцев, препровождавших свое время в Стое (как сообщает Эратосфен в VIII книге "О древней комедии"), – от них-то и пошло это слово в широкий ход.

Афиняне оказывали Зенону великий почет: они даже вручили ему ключ от городских стен и удостоили его золотого венка и медной статуи. То же самое сделали и его соотечественники: статую Зенона они почитали украшением своего города. Так же гордились им и те китайцы, что жили в Сидоне. Сам Антигон выражал ему благосклонность и не раз его слушал, когда бывал в Афинах. Он даже приглашал философа приехать к себе; тот отказался, но послал к нему одного из своих близких Персея, сына Деметрия, родом из Кития, расцвет которого приходится на 130-ю олимпиаду, когда Зенон был уже стариком. Вот каково было письмо Антигона (приводимое Аполлонием Тирским в сочинении о Зеноне):

"Дарь Антигон философу Зенону шлет привет. Удачею и славою, как мне думается, я выше тебя, но разумом и воспитанием ниже, равно как и тем совершенным счастьем, какое ты имеешь в обладании. Оттого и рассудил я предложить тебе приехать ко мне, полагая, что ты не откажешь мне в моей просьбе. Постарайся же так или иначе быть при мне – ты ведь понимаешь, что будешь наставником не для меня одного, а для всех македонян, вместе взятых. Кто наставляет царя Македонии и ведет его по пути к добродетели, тот заведомо и всех его подданных будет готовить к тому, чтобы стать хорошими людьми. Ибо каков правитель, таковы обычно становятся должным образом и подданные".

Зенон отвечал ему так:

"Царю Антигону Зенон шлет привет. Мне дорога твоя любовь к знанию, поскольку ты отдаешь предпочтение воспитанию истинному и благополезному, а не пошлому и развращающему нравы. Кто обращается к философии, отступясь от хваленого наслаждения, в котором иные юноши размягчают свои души, – в том заведомо жива не только врожденная, но и добровольная наклонность к благородству. А когда врожденное благородство в должной мере окрепнет от упражнения и от нелицеприятного поучения, то ему уже нетрудно прийти к овладению совершенной добродетелью. Однако тело мое сковано старческою немощью, ибо мне уже восемьдесят лет; и потому быть при тебе не под силу мне, а посылаю я к тебе некоторых из моих товарищей по занятиям: душевной силой они не ниже меня, телесной же много меня выше; приблизь их, и ты не отстанешь от достигающих совершенного счастья". И он послал к Антигону Персея и Филонида Фиванского; о том, что они живут у царя, упоминает и Эпикур в письме к брату Аристобулу.

Я счел уместным приложить здесь также и постановление афинян о Зеноне. Вот оно:

"В архонтство Арренида, в 5-ю пританию филы Акамантиды, в 21-й день месяца мемактериона и в 23-й день притании ⁵, в общем народном собрании председатель Гиппон, сын Кратистотеля из Ксипетея, с товарищами по председательству поставил на голосование вопрос, а слово держал Фрасон, сын Фрасона из Анакеи:

"Поскольку Зенон Китайский, сын Мнасея, провел в этом городе много лет и, занимаясь философией, показал себя достойнейшим человеком во всех отношениях, призывал к добродетели и здравомыслию тех молодых людей, которые сходились к нему для поучения, обращал их ко всему наилучшему и в собственной жизни являл для всех пример согласия с учением, которое проповедовал, – постольку народ почел за благо Зенону Китайскому, сыну Мнасея, воздать хвалу и законным чином увенчать его золотым венком за добродетель и здравомыслие; а гробницу его поставить на Керамике за народный счет. И для изготовления венка и устроения гробницы избрать народу пятерых лиц из числа афинян, а государственному делопроизводителю записать это постановление на двух каменных столбах, из которых один должно поставить в Академии, другой – в Ликее, а расходы на те столбы выделить заведующему казною, чтобы все знали, что афинский народ умеет чтить достойных мужей и при жизни, и после смерти. На устроение гробницы избраны голосованием: Фрасон из Анакеи, Филокл из Пирея, Федр из Анафлиста, Медонт из Ахарн, Микиф из Сипалета, (Дион из Пеании) ⁶". Таково это постановление.

Антигон Каристский сообщает, что Зенон никогда не отрекался от того, что он из Китая. Так, когда он был одним из вкладчиков на восстановление бани и на столбе было написано имя: "Зенон, философ", он потребовал добавить: "Из Кития".

Для своей глиняной бутылочки ⁷ он сделал полую крышку, положил туда деньги и всюду с ними ходил, чтобы иметь под рукой все для нужд своего учителя Кратета. Было у него, по рассказам, когда он приехал в Элладу, более тысячи талантов, и он отдавал их в рост корабельщикам. Ел он ломтики хлеба, мед и самую малость вина с хорошим ароматом. С мальчиками он имел дело редко, а с девками раз или два, только чтобы не прослыть женоненавистником ⁸; а когда Персей, с которым он жил в одном доме, пригласил однажды для него хорошенькую флейтистку, то Зенон, не замедлив, препроводил ее к самому Персею. В обхождении, говорят, был он очень хорош, так что Антигон часто приглашал его на гулянья, а однажды он даже сопровождал царя на попойку к кифареду Аристоклу, однако быстро скрылся. Многолюдства, говорят, он все же избегал, и даже на скамье сидел с краю, чтобы не иметь соседей хотя бы с одной стороны. На прогулках его сопровождали два-три человека, не более. Иной раз он даже собирал медяки с окружающих, чтобы они не толпились вокруг хотя бы из скупости (так говорит Клеанф в книге "О деньгах"). А однажды, когда его обступило много народу, он показал им на деревянную ограду алтаря, что вверху Стой, и сказал: "Когда-то он стоял здесь на середине, но мешал ходить, и его отодвинули; вот так же, если вы уберетесь отсюда, то нам будет свободнее".

Демохар, сын Лахета, сказал однажды, приветствуя его: "Стоит тебе сказать или написать Антигону, чего тебе надобно, и он тотчас все тебе даст!" Выслушав это, Зенон перестал с ним разговаривать. А когда Зенон умер, Антигон, говорят, сказал: "Какого я лишился зрителя!" Тогда-то он и поручил Фрасону просить афинян пожаловать Зенона гробницей на Керамике. Однажды его спросили, чем он восхищается в Зеноне; он ответил: "Тем, что, сколько он ни получал от меня дорогих подарков, я ни разу не видел его ни надменным, ни униженным".

Он отличался наклонностью к исследованиям и к тонкости во всяком рассуждении. Поэтому и Тимон пишет о нем в "Силлах": Я увидал финикиянку старую в темной гордыне:
Было ей мало всего; но корзинка ее прохудилась,
А ведь и так в ней было не больше ума, чем в трещотке.

Он любил ученые споры с диалектиком Филоном, своим товарищем по занятиям; и, будучи моложе Филона, благоговел и перед ним, и перед их наставником Диодором. Были вокруг него и настоящие оборванцы, как пишет и Тимон: Целую тучу согнал мужиков, которые были
Самые нищие, самые глупые между сограждан.

Сам он был мрачен и едок, с напряженным лицом. Жил он просто и не по-эллински скупо под предлогом бережливости.

Осмеивая кого-нибудь, он делал это незаметно и не с маху, а словно издали. Таковы его слова об одном щеголе, который с осторожностью перебирался через какой-то ручей: "Как же ему не сторониться грязи? ведь в ней не видать своего отражения!" Один киник попросил у Зенона масла в пузырек, потому что свое у него кончилось; Зенон ничего ему не дал, а когда тот пошел прочь, то крикнул вслед: "Скажи-ка теперь, кто из нас бесстыднее?" Влюбленный в Хремонида, он сидел рядом с ним и с Клеанфом и вдруг встал; Клеанф удивился, а Зенон сказал: "Я слышал от лучших врачей, что при воспалении самое хорошее средство – покой". На одной пирушке пониже его за столом лежали двое, и лежавший выше ткнул ногой лежавшего ниже; тогда Зенон сам толкнул его коленом, а когда тот обернулся, то сказал: "А каково, по-твоему, было от тебя соседу?" Одному любителю мальчиков он сказал: "Как школьные учителя выживают из ума оттого, что вечно возятся с мальчишками, точно так же и ваша порода!" Речи отделанные и безошибочные он сравнивал с александрийскими сребрениками: они хороши с виду и отчеканены, как настоящая монета, но цена их от этого не выше. А речи противоположного свойства похожи на аттические тетрадрахмы: грубо рубленные и с погрешностями в языке, они все же подчас более весомы, чем самые тонковыведенные. Ученик его Аристон вел длинные рассуждения, но были они бездарны, а порой нахальны и опрометчивы; Зенон сказал: "Не иначе как твой отец зачал тебя спьяна!" – и прозвал его болтуном, потому что сам всегда был немногословен.

Один обжора, имевший обыкновение ничего не оставлять соседям по столу, подал гостям большую рыбу; Зенон ухватил ее, словно собираясь съесть целиком, а когда тот уставился на него, ответил: "Если ты моего обжорства за одним обедом стерпеть не можешь, то как же другие твое терпят каждый день?" Один мальчик домогался ответа на какой-то вопрос слишком напористо для своего возраста; Зенон подвел его к зеркалу, велел посмотреть на себя и спросил, к лицу ли при таком виде такие вопросы.

Кто-то заявлял, что по большей части не согласен с Антисфеном; Зенон прочитал ему софокловскую притчу ⁹ и спросил: может быть, все-таки в Антисфене есть и хорошее? "Не знаю", – сказал тот. "И тебе не стыдно, возразил Зенон, – выхватывать и запоминать, что у него есть плохого, и обходить с пренебрежением, что у него есть хорошего?" Кто-то сказал, что речи философов, на его взгляд, слишком коротки. "Ты прав, – ответил Зенон, – у них даже слова были бы короче, будь это возможно" ¹⁰. Кто-то пожаловался, что Полемон говорит не то, что обещал; Зенон спросил: "А разве одно другого не стоит?"

Для спора, говорил он, нужно иметь голос и силу не меньше, чем у актера, однако понапрасну рот не разевать это делают только те, кто болтает много, но без толку. Кто умеет хорошо говорить, утверждал он, тот не будет давать слушателю передышку, чтобы полюбоваться, словно хороший ремесленник: наоборот, слушатель должен быть так захвачен речью, чтобы ему и на раздумье времени не требовалось.

Одному много болтавшему юнцу он сказал: "У тебя уши утекли на язык". Одному красавцу, рассуждавшему, что любовь-де мудрецу не пристала, он сказал: "Для вас, красавцев, ничего хуже и быть не может". Даже большинство мудрецов, по его словам, сплошь и рядом оказываются немудрыми, потому что не разбираются в своих случайных мелочах. И он любил рассказывать, как флейтист Кафисий, увидев, что один его ученик силится играть погромче, стукнул его и сказал: "Не в силе добро, а в добре сила!"

Один юноша вел слишком дерзкие разговоры; Зенон ему сказал: "Ну, мальчик, не скажу я тебе того, что думаю!" К нему льнул один родосец, отличавшийся красотою и богатством, а более ничем; чтобы отделаться от него, Зенон сперва посадил его на пыльную скамью, чтобы он запачкал одежду, а потом отвел ему место среди нищих, чтобы он терся об их лохмотья; и наконец юноша сбежал. "Ничего нет неприличнее гордыни, – говорил Зенон, – а в молодых людях особенно". Не надо обременять память звуками и словами, а надо стараться расположить свой ум к извлечению пользы и не думать, будто это какое-то уже сваренное и поданное угощение. Он говорил, что молодые люди должны знать порядок и в походке, и в облике, и в одежде; и он часто напоминал стихи Еврипида о Капанее: Он был богат, но не был он заносчив:
Нимало не тщеславней, чем бедняк ¹¹.

Чтобы овладеть науками, говорил он, самое нежелательное – это самомнение, а самое надобное – это время. На вопрос, что такое друг, он ответил: "Второй я" ¹².

Однажды он порол раба за кражу. "Мне суждено было украсть!" – сказал ему раб ¹³. "И суждено было быть битым", – ответил Зенон. Красоту он называл цветом целомудрия (а иные говорят, что, напротив, целомудрие – цветок красоты). Как-то раз он увидел чьего-то знакомого раба всего в синяках; "Вижу следы твоего нрава!" – сказал он ему. Кто-то натерся душистым маслом; Зенон спросил: "От кого это так запахло женщиной?" Дионисий Перебежчик спросил, почему Зенон ему одному не делает замечаний? "Потому что я тебе не доверяю", – отвечал Зенон. Мальчишке-болтуну он сказал: "У нас для того два уха и один рот, чтобы мы больше слушали и меньше говорили". Однажды на попойке он лежал и молчал; его стали спрашивать, в чем дело, а он ответил: "Передайте царю, что среди вас был один человек, умеющий молчать", потому что спрашивавшие были посланы от Птолемея и хотели узнать, что передать от Зенона царю. Его спросили, как он чувствует себя, когда его бранят; он сказал: "Как посол, когда его отсылают без ответа".

Аполлоний Тирский рассказывает, что однажды Кратет схватил его за плащ, чтобы оттащить от Стильпона. "Нет, Кратет, философов мало хватать за уши: убеди и уведи! сказал ему Зенон. – А если ты оттащишь меня силой, то телом я буду с тобой, а душой со Стильпоном".

Гиппобот сообщает, что водился он и с Диодором, усердно занимаясь с ним диалектикой, и сделал в ней большие успехи, но был так далек от тщеславия, что пошел в ученье к Полемону, и тот, говорят, сказал ему: "Вижу, Зенон, ты прокрался ко мне через черный ход, чтобы выкрасть наше учение и разодеть его по-финикийски!" ¹⁴ А когда один диалектик показал ему семь диалектических приемов для софизма "Жнец" ¹⁵, он спросил, сколько тот за них хочет, и, услышав: "Сто драхм", заплатил двести; такова была в нем страсть к знаниям.

Он первый, говорят, дал название понятию "надлежащее" и написал об этом книгу. Он же переписал стихи Гесиода следующим образом: Тот наилучший меж всеми, кто доброму верит совету;
Также хорош тот, кто сам умеет умом пораскинуть ¹⁶.

В самом деле, говорил он: кто умеет хорошо выслушать совет и воспользоваться им, более достоин похвалы, чем тот, кто все соображает сам: последний хорош только пониманием, а первый, умеющий слушать, – еще и поведением.

На вопрос, почему он такой суровый, а за попойкой распускается, он ответил: "Волчьи бобы тоже горькие ¹⁷, а как размокнут, становятся сладкими". Действительно, на таких пирушках он давал себе волю, что подтверждает и Гекатон во II книге "Изречений". Лучше, чтобы заплетались ноги, чем язык, говорил он. Добро – не мелочь, а достигается по мелочам. (Впрочем, другие приписывают эти слова Сократу ¹⁸.)

Был он закален и неприхотлив, пищу ел сырую, а плащ носил тонкий. За это и сказано о нем: Ни ледяная зима, ни льющийся дождь бесконечный
Не укрощают его, ни зной, ни жало болезней,
Ни многолюдные праздники духа его не расслабят:
Ночью и днем прилежит он душой к обретению знанья.

И даже комические поэты, сами того не замечая, в своих насмешках произносят ему похвалу. Так, Филемон говорит в драме "Философы": Сухая смоква, корка да глоток воды –
Вот философия его новейшая;
И мчат ученики учиться голоду.

Впрочем, другие приписывают эти стихи Посидиппу. К этому времени Зенон почти вошел уже в пословицу – о нем говорилось: Философа Зенона быть воздержнее.

Во всяком случае у Посидиппа в "Перевезенцах" сказано: ...десять дней, казалося,
Он самого Зенона был воздержнее.

И в самом деле, он всех превосходил и этой добродетелью, и достоинством, и, право же, счастьем: ведь прожил он 98 лет ¹⁹ и умер безболезненно, в полном здоровье. Правда, Персей в "Уроках этики" пишет, будто умер он в 72 года, а в Афины приехал 22 лет; но Аполлоний говорит, что только во главе школы он стоял 58 лет.

Умер он так: уходя с занятий, он споткнулся и сломал себе палец; тут же, постучав рукой оземь, он сказал строчку из "Ниобы": Иду, иду я: зачем зовешь? ²⁰

и умер на месте, задержав дыхание. Афиняне погребли его на Керамике и почтили вышеприведенными постановлениями, подтвердив этим его добродетель. Антипатр Сидонский сочинил о нем такие стихи: Здесь почивает Зенон, китиец, достигший Олимпа,
Он никогда не хотел Оссой венчать Пелион.
Он не пытался свершать двенадцать свершений Геракла, –
Здравая мера ему путь проложила до звезд ²¹.

А стоик Зенодот, ученик Диогена, написал так: Самодовлением тверд, величав седыми бровями,
Ты, о Зенон, отстранил праздных богатств суету,
Слово мужа глася, увлек ты умом прозорливым
Тех, кто страха не знал, духом к свободе стремясь,
Из финикиян ты был, что нужды? Оттуда же родом
Кадм, открывший для нас таинство писчих страниц ²².

А общие стихи обо всех стоиках написал Афиней, сочинитель эпиграммы: О знатоки стоических правд! О вы, что храните
В ваших священных столбцах лучший завет мудрецов!
Вы говорите: единое благо души – добродетель,
Ею сильны города, ею живет человек.
А услаждение плоти, для многих – предельная радость,
Есть лишь малый удел только единой из Муз ²³.

А о том, как умер Зенон, рассказали и мы в нашей книге "Все размеры" такими стихами: Так говорят: китиец Зенон, утомленный годами,
Мукам конец положил, отринув пищу;
Или же так он сказал, ударивши оземь рукою:
"Сам иду я к тебе – зачем зовешь ты?" ²⁴

Действительно, есть и такой рассказ о его кончине; однако о том, как он умер, сказано уже достаточно.

Деметрий Магнесийский в "Соименниках" пишет, что отец его Мнасей часто бывал по торговым делам в Афинах и оттуда привез много сократических книг для Зенона, еще когда тот был мальчиком; из них он набрался разума еще на родине и потому-то, приехав в Афины, примкнул к Кратету. Это он, по-видимому, дал определение конечной цели, тогда как другие в своих высказываниях колебались. Говорят, как Сократ обычно говорил: "Клянусь собакою!", так и он говорил: "Клянусь каперсом!" Некоторые, в том числе скептик Кассии, предъявляют Зенону много обвинений. Во-первых, говорят они, в начале "Государства" он объявил бесполезным весь общий круг знаний. Во-вторых, всех, кто не взыскует добродетели, он обзывает врагами, ненавистниками, рабами и чужаками друг другу, будь это даже родители и дети, братья или домочадцы. Далее, в "Государстве" он числит гражданами, друзьями, домочадцами и свободными людьми только взыскующих добродетели; поэтому-то для стоиков родители и дети враги, ибо они не мудрецы. В том же "Государстве" он утверждает общность жен, а на 200-й строке ²⁵ запрещает строить в городах храмы, суды и училища; и о деньгах пишет так: "Денег не следует заводить ни для обмена, ни для поездок в чужие края". А одежду велит носить мужчинам и женщинам одну и ту же, и чтобы ни одна часть тела не была прикрыта полностью. Это "Государство" подлинное сочинение Зенона, об этом свидетельствует Хрисипп в книге "О государстве". Писал он и о любви – в начале книги под заглавием "Учебник любви", а также довольно много и в "Беседах". Суждения такого рода можно найти не только у Кассия, но и у ритора Исидора Пергамского; этот еще добавляет, будто те места из книг Зенона, которые казались стоикам неудачными, были вырезаны стоиком Афинодором, хранителем пергамской библиотеки, но потом восстановлены, когда Афинодора уличили и ему пришлось плохо. Но о подложных местах сказано достаточно.

Всего было восемь Зенонов: первый – из Элеи, о котором речь впереди ²⁶; второй – наш философ; третий – с Родоса, написал историю своего острова в одной книге; четвертый – историк, описавший поход Пирра в Италию и Сицилию и составивший обзор деяний римлян и карфагенян; пятый – ученик Хрисиппа, написавший мало книг, но оставивший много учеников; шестой – врач Герофиловой школы, мыслью сильный, но в писании слабый; седьмой – грамматик, среди сочинений которого имеются и эпиграммы; восьмой – из Сидона, эпикурейский философ, отличавшийся ясностью мысли и слога.

Ученики Зенона многочисленны; известностью среди них пользуются:

Персей Китийский, сын Деметрия, по одним сведениям – его домочадец, по другим – его раб; он был одним из посланных к царю Антигону для письмоводительства и воспитывал царского сына Алкионея. Однажды Антигон, чтобы испытать его, велел сообщить ему ложную весть, будто имение его расхищено врагами; Персей помрачнел, а царь сказал: "Теперь сам видишь, что богатство – вещь не безразличная!" Книги Персея известны такие: "О царской власти", "О государственном устройстве лаконян", "О браке", "О нечестии", "Фиест", "О различной любви", "Поощрение", "Беседы", "Изречения" в 4 книгах, "Записки", "На Законы Платона" – 7 книг;

Аристон Хиосский, сын Мильтиада, – это он ввел понятие о безразличном;

Эрилл Карфагенский, сказавший, что конечная цель есть знание;

Дионисий Перебежчик,признавший наслаждение благом, ибо у него так сильно болели глаза, что он не мог уже говорить, будто боль безразлична; а родом он был из Гераклеи;

Сфер из Боспора;

Клеанф из Леса, сын Фания, его преемник по школе; Зенон говорил, что он похож на дощечки с твердым воском писать на них трудно, но написанное держится долго. У этого Клеанфа после кончины Зенона учился и Сфер; мы к нему еще вернемся в его жизнеописании ²⁷.

Кроме того, по словам Гиппобота, учениками Зенона были Филонид из Фив, Каллипп из Коринфа, Посидоний из Александрии, Афинодор из Сол, Зенон из Сидона.

*   *   *

Здесь, в жизнеописании Зенона, мне представляется уместным рассказать о совокупности учений всех стоиков, потому что именно он был основателем этой школы и ему принадлежат многочисленные вышеназванные книги, в которых он разглагольствует, как никто среди стоиков. Итак, вот их учение в общих чертах; мы их изложим в виде перечня ²⁸, как уже делали в других местах.

Философское учение, по их словам, разделяется на три части: физику, этику и логику. Первым это разделение произвели Зенон Китайский в книге "Об учении", Хрисипп в I книге "Об учении" и в I книге "Физики", Аполлодор и Силл в I книге "Введения к догмам", Евдром в "Началах этики", а также Диоген Вавилонский и Посидоний. Эти три части Аполлодор называет "областями", Хрисипп и Евдром "видами", остальные – "родами" философии. Философия, указывают они, подобна живому существу, и логику можно сравнить с костями и жилами, этику – с мясистыми частями, физику – с душой. Подобна она и яйцу, скорлупа которого логика, белок – этика, желток – физика; или плодоносному полю, ограда вокруг которого – логика, урожай – этика, а земля и деревья – физика; или городу, вокруг которого крепкие стены и правит которым разум.

Ни одна из этих частей не отделяется от других, но все они смешаны – так утверждают некоторые из них и преподают их тоже без разделения. Однако другие, и в том числе Зенон (в книге "Об учении"), Хрисипп, Архедем и Евдром, ставят логику на первое место, физику на второе, этику на третье; Диоген из Птолемаиды ставит этику на первое место, Аполлодор – на второе; а Панэтий и Посидоний ставят на первое место физику (как сообщает Фаний, ученик Посидония, в I книге "Уроков Посидония"). Клеанф перечисляет не три, а целых шесть частей: диалектику, риторику, этику, политику, физику, богословие; но другие (например, Зенон Тарсийский) говорят, будто это не части учения, а части самой философии.

Логическую часть иные разделяют на две науки; риторику и диалектику, иные добавляют еще такой вид, как наука об определениях и наука о канонах и критериях; впрочем науку об определениях некоторые отрицают. Науку о канонах и критериях они принимают как средство для отыскания истины, поскольку здесь устанавливается различие между представлениями всякого рода; наука об определениях равным образом служит для распознания истины, поскольку здесь предметы охватываются понятиями. Риторика есть наука хорошо говорить при помощи связных рассуждений; диалектика – наука правильно спорить при помощи рассуждений в виде вопросов и ответов (поэтому ее определяют также как науку об истинном, ложном и ни том, ни другом).

Риторика, по их словам, разделяется на три части: совещательную, судебную и хвалебную. Кроме того, она расчленяется на нахождение, изложение, построение и исполнение; а ораторская речь – на вступление, рассказ, возражения и заключение.

Диалектика разделяется на две области: означаемое и звук. Область означаемого делится на разделы о представлениях и о возникающих из них суждениях, о подлежащих и сказуемых, о прямых и обратных высказываниях, о родах и видах, о рассуждениях, свертываниях и умозаключениях и, наконец, о софизмах, как словесных, так и предметных, а среди них о рассуждениях ложных, истинных и отрицательных, о недостаточных, неразрешимых и заключительных, о таких, как "Куча" и т. п., "Человек под покрывалом", "Рогатый", "Никто" и "Жнец" ²⁹. Область звука, упомянутая выше, также принадлежит диалектике; в ней рассматриваются писаные звуки и части речи, вопросы о неправильных оборотах и словах, о поэтичности, о двусмысленности, о благозвучии, а по мнению некоторых – также об определениях, разделениях и слоге.

Наиболее полезна, по их словам, наука об умозаключениях: она раскрывает нам доказательное и этим много способствует тому, чтобы из выправления учений, построения их и запоминания выявилось обоснованное постижение. Суждение есть совокупность посылок и вывода, а умозаключение умственное заключение из суждений. Доказательство есть рассуждение, достигающее менее понятного через более понятное.

Представление есть отпечаток в душе (выражение переносное, от отпечатка перстня на воске). Представления бывают постигающие и непостигающие. Постигающие представления (которые у них считаются критерием всякого предмета) – это те, что возникают от существующего, отпечатлевают и запечатлевают существующее, как оно есть. Непостигающие представления – это те, что возникают и не от существующего, а если от существующего, то отпечатлевают его не так, как оно есть, но неясно и неотчетливо.

Сама диалектика есть вещь необходимая: это добродетель, объемлющая собою другие добродетели. Осторожность есть наука, когда следует и когда не следует что-то признавать. Осмотрительность есть сильное напряжение разума против вероятия, чтобы не поддаться ему. Неопровержимость есть сила разума, которою он стоит на своем и не переходит на противоположное. Несуетность есть совпадение, возводящее представления к верному разуму. Сама наука, по их словам, есть незыблемое постижение или же такое совладание с воспринимаемыми представлениями, которое уже не может быть поколеблено разумом. Без изучения диалектики мудрец не может быть непогрешим в рассуждении: это она дает распознавать истинное и ложное, различать достоверное и двусмысленное, а без этого невозможны последовательные вопросы и ответы. А торопливость в утверждениях сказывается на всем происходящем – у кого представления не вышколены, те впадают в беспорядочность и легкомыслие. Для мудреца нет иного средства показать свою тонкость, проницательность и общее искусство рассуждений: ведь одно и то же – правильно вести спор и правильно вести разговор, одно и то же обсуждать предложенное и отвечать на вопрос, и все это представляет собой достояние искушенного диалектика.

Таковы в общих чертах их суждения о логике. А чтобы рассказать об этом в частностях, приведем то, что к этому относится в их учебном руководстве.

Диокл Магнесийский в своем "Обзоре философии" говорит дословно так: "Стоики полагают, что на первом месте речь должна идти о представлении и чувстве, потому что именно представление, как таковое, есть критерий, которым распознается истинность вещей, и потому что без представления нельзя составить понятие о признании, о постижении и о мышлении, а оно предшествует всему остальному. В самом деле, вначале бывает представление, а уже за ним – мысль, способная выговориться, и она выражает в слове то, что испытывается в представлении".

Представление (phantasia) и призрак (phantasma) – разные вещи. Призрак – это то, что кажется нашим мыслям, как это бывает во сне; представление – это отпечаток в душе, то есть некоторое изменение в ней. Так это понимает Хрисипп во II ³⁰ книге "О душе", ибо не следует понимать "отпечаток" как "след печати", ведь невозможно представить себе много таких следов, оставляемых на одном и том же месте в одно и то же время ³¹. И представление мыслится как нечто возникающее от существующего и запечатлевающее, отпечатлевающее, напечатлевающее его, как оно есть; от несуществующего оно бы не возникло.

Представления, по их словам, бывают как чувственные, так и внечувственные: чувственные – это те, которые воспринимаются одним или несколькими органами чувств; внечувственные – те, которые воспринимаются мыслью, как, например, представления о предметах бестелесных и иных, воспринимаемых только разумом. Среди чувственных представлений одни возникают из существующего при нашем содействии и признании, но есть и такие, которые возникают из существующего лишь по видимости.

Далее, представления бывают как разумные, так и внеразумные. Разумные свойственны существам разумным, внеразумные – неразумным. Разумные – это мысли, а внеразумные названия не имеют. Кроме того, представления бывают деловые и неделовые: так, ваятель на изваяние смотрит иначе, чем неваятель.

Чувствование, по словам стоиков, – это дыхание, направленное от главной части души к органам чувств, это постижение, совершаемое в органах чувств, и это само строение органов чувств, в силу которого иные оказываются калеками. Деятельность органов чувств тоже называется чувством. Они говорят, что посредством чувства мы постигаем белое и черное, грубое и гладкое, а посредством разума выводы из доказательств, например бытие и провидение богов.

Мыслимые понятия мыслятся или по случайности, или по сходству, или по аналогии [или по переносу], или по соединению, или по противоположности. По случайности мыслится все чувственное. По сходству мыслится нечто по наличному предмету – например, Сократ по его изображению. По аналогии мыслится или преувеличенное, например Титий или Киклоп, или преуменьшенное, например пигмей; точно так же и середина земного шара мыслится по аналогии серединам меньших шаров. По переносу мыслятся, например, глаза на груди; по соединению – например, гиппокентавр; по противоположности – например, смерть. Иные понятия мыслятся по переходу, например значения и пространство; иные – по природе, например правда или благо; иные – по отнятию, как "безрукий". Таковы их положения относительно представления, чувства и мышления.

Критерием истины они объявляют постигающее представление, то есть представление, возникающее от существующего. Так говорят Хрисипп во II ³² книге "Физики", Антипатр и Аполлодор; тогда как Боэф допускает множественность критериев (и ум, и чувствование, и возбуждение, и знание), да и Хрисипп противоречит сам себе ³³ в I книге "Об учении", называя критериями как чувствование, так и предвосхищение (которое представляет собой врожденное понятие о всеобщем). Наконец, некоторые из старших стоиков допускают в качестве критерия верный разум (как свидетельствует Посидоний в книге "О критерии").

Изучение диалектики, во общему мнению большинства, начинается с раздела о звуке.

Звук есть сотрясение воздуха или же предмет звукового ощущения (как пишет Диоген Вавилонский в учебнике "О звуке"). Звук животного – это сотрясение воздуха от простого побуждения, звук человека – сотрясение, расчлененное и направляемое мыслью (так пишет Диоген), достигающее зрелости в человеке к четырнадцати годам. Звук – это тело, полагают стоики (так говорят Архедем в книге "О звуке", Диоген, Анти-патр и Хрисипп во II книге "Физики"), ибо все, что производит действие, есть тело, а звук производит действие, исходя от говорящего к слушающим.

Слово есть записанный звук (говорит Диоген), например "день". Речь есть значащий звук, направляемый мыслью (например, "стоит день"). Говор есть слово, несущее печать, как эллинскую, так и племенную, а иначе говоря – слово, происходящее из каких-то мест, из какого-то говора, например thalatta – из аттического, hemere – из ионийского ³⁴. Элементы слова двадцать четыре буквы. "Буква" говорится в трояком смысле: это и сам элемент, и его начертание, и его название, например "альфа". Гласные – это семь букв: А, Е, Н, I, О, Y, W; согласные – шесть букв: В, Г, D, К, П, Т. Звук и слово – вещи разные, ибо звук – это также и шум, а слово – это только нечто членораздельное. Слово и речь – тоже вещи разные, ибо речь всегда что-то значит: слово может ничего не значить (например, "блитири"), а речь – не может. Высказывать и произносить – тоже вещи разные: произносятся звуки, а высказываются предметы, которые и являются высказываемыми.

Частей речи имеется пять (так говорят Хрисипп и Диоген в книге "О звуке"): имя, нарицание, глагол, союз, член; Антипатр (в книге "О слове и высказываемом") добавляет еще "посредство" ³⁵. Нарицание, по Диогену, – это часть речи, обозначающая общее качество, например "человек", "конь". Имя – это часть речи, выявляющая единичное качество, например "Диоген", "Сократ". Глагол это часть речи, обозначающая несоставное сказуемое (так говорит Диоген), или же несклоняемая часть речи (по мнению иных), обозначающая что-то сочетаемое с чем-то единым или многим, например "пишу", "говорю". Союз есть несклоняемая часть речи, связывающая части речи. Член есть склоняемая часть речи, различающая роды и числа имен, например, ho, he, to, hoi, hai, ta.

Достоинств речи имеется пять: правильность, ясность, краткость, уместность, украшенность. Правильность есть безошибочность разговорных выражений, но не случайная, а искусственно достигнутая. Ясность есть слог, внятно представляющий содержание мысли. Краткость есть слог, заключающий в себе только необходимое для уяснения предмета. Уместность есть слог, соответствующий предмету. Украшенность есть слог, избегающий заурядности.

Из недостатков речи варваризм есть слово, противное обычаю речи именитых эллинов; солецизм есть речь, построенная несогласованно.

Стихи – это метрическая или ритмическая речь, намеренно отклоняющаяся от прозаического склада (так говорит Посидоний во вводном сочинении "О слоге"). Ритмичность, например, есть в словах "Великая Земля, эфир Зевесов..." ³⁶. Стихотворение же – это стихи, имеющие значение и содержащие изображения предметов божеских и человеческих ³⁷.

Определение – это предложение, произносимое при разборе в точном своем значении (так говорит Антипатр в I книге "Об определениях"), или же "отдача собственного" ³⁸ (так говорит Хрисипп в книге "Об определениях"). Описание – это предложение, лишь примерно вводящее в предмет, или же определение, лишь упрощенно выражающее свое значение.

Род есть сочетание многих неразъединимых предметов мышления: так, род "животное" обнимает всех животных порознь. Предмет мышления есть мысленный призрак, это не существо и не свойство, но как бы существо и как бы свойство; так, образ лошади может видеться, даже когда лошади нет. Вид есть то, что включается в род, как вид "человек" включается в род "живое существо". Надродовое это то, что является родом, но само ни в какой род не входит, например "сущее". Подвидовое – это то, что является видом, но само видов в себе не содержит, например "Сократ"..

Разделение рода есть рассечение его на смежные виды, например: "Среди живых существ одни разумны, а другие неразумны". Противо деление рода есть рассечение его на противоположные виды, например через отрицание. "Среди сущего иное есть благо, иное – не благо". Подразделение есть разделение от разделения, например: "Среди сущего иное есть благо, иное – не благо; среди того, что не благо, иное есть зло, иное же безразлично". Расчленение есть размежевание рода на области (так пишет Криний), например: "Среди благ иные суть духовные, иные – телесные".

Двусмысленность есть слово, означающее в речи по собственному смыслу и по употреблению два или более предмета, так что по одному слову можно понять различное, например: "Скороход рухнул" может означать и "Бегун упал", и "Скоро проход обвалился" ³⁹.

Диалектика, по словам Посидония, – это наука о том, что есть истина, что ложь, а что – ни то ни другое; а по словам Хрисиппа, это наука об обозначениях и обозначаемом. Сказанное выше принадлежит к учению стоиков о звуке. В области же предметов, то есть обозначаемого, речь идет о высказываниях (lectoi), о законченных высказываниях, о суждениях, об умозаключениях, а также о недостаточных высказываниях и о сказуемых прямых и обратных.

Высказыванием, у них называется то, что составлено в соответствии с умственным представлением. Высказывания бывают законченные и недостаточные. Недостаточные высказывания – это те, которые произносятся в незавершенном виде, например: "Пишет". Спрашивается: кто пишет? Законченные высказывания – это те, которые произносятся в завершенном виде, например: "Сократ пишет". Таким образом, среди недостаточных высказываний числятся сказуемые, среди законченных – суждения, умозаключения, общие вопросы и частные вопросы.

Сказуемое – это то, что говорится о чем-то, или же (по определению школы Аполлодора) вещь, связанная с какой-то или какими-то другими, или же недостаточное высказывание, связанное с прямым падежом для образования суждения. Среди сказуемых иные – личные: например, "плыву меж скал".......... ⁴⁰ Далее, среди сказуемых иные прямые, иные – обратные, иные – средние. Прямые – это те, которые согласуются с одним из косвенных падежей, например "слышит", "видит", "говорит"; обратные – те, которые согласуются со страдательными оборотами, например "слышится", "видится"; средние – те, которые не согласуются ни с тем, ни с другим, например "мудрствует", "гуляет". Противострадательные сказуемые ⁴¹ – это те, которые числятся в обратных, однако не обозначают действия, например "бреется", ибо бреющийся обращает здесь действие на самого себя. А косвенные падежи – это родительный, дательный и винительный ⁴².

Суждение ⁴³ – это то, что бывает или истинно, или ложно, или же это законченный предмет, доступный отрицанию сам по себе. Так говорит Хрисипп в "Диалектических определениях": "Суждение есть то, что можно отрицать или утверждать само по себе: например, "Стоит день" или "Дион гуляет" Суждением оно называется от слова "судить", потому что в суждении мы высказываемся "за" или "против": так, кто говорит: "Стоит день", высказывается за то, что стоит день; и если действительно стоит день, то предлагаемое суждение истинно, если же нет, то ложно.

От суждения следует отличать общий вопрос, частный вопрос, повеление, клятву, пожелание, предположение, обращение и мнимое суждение. В самом деле, суждение – это такое словесное изъявление, которое является или истинным, или ложным. Вопрос же – это предмет законченный, как и суждение, однако же требующий ответа: например, "Стоит ли день?" – а такое изъявление не является ни истинным, ни ложным. Поэтому "Стоит день" – это суждение, а "Стоит ли день?" – это общий вопрос. Частный же вопрос – это предмет, на который невозможно ответить знаком (как отвечают "да" на общий вопрос), а надо отвечать словами: "Он живет там-то и там-то". Повеление – это изъявление, которым мы приказываем: например, "Ступай же прочь от струй Инаха!" ⁴⁴. Клятва – это..... ⁴⁵ [Обращение] – это изъявление, с помощью которого мы обращаемся, например: Славою светлый Атрид, повелитель мужей Агамемнон! ⁴⁶

Мнимое суждение – это изъявление, звучащее как суждение, но в силу избытка какого-либо слова или страсти не являющееся суждением, например: "Прекрасен Парфенон!" или "Как тот пастух похож на Приамидов!" ⁴⁷ Кроме названного от суждения следует отличать и сомнение, когда как будто говорит человек, находящийся в сомнении: "А жизнь и боль – ужель они не родственны?" ⁴⁸ Все это – и общие вопросы, и частные, и прочее – не бывает ни истинно, ни ложно, тогда как суждения бывают или истинны, или ложны.

Среди суждений иные являются простыми, иные – непростыми (так говорят последователи Хрисиппа, Архедема, Афинодора, Антипатра и Криния). Простые – это те, которые состоят из неразноречивого суждения, например: "Стоит день"; непростые – это те, которые состоят из одного или нескольких разноречивых суждений; из одного, например: "Если стоит день, [то стоит день]"; из нескольких, например: "Если стоит день, то светло". Простые суждения бывают отрицательные, неопределенно-отрицательные, ограничительные, утвердительные, указательные, неопределенные. Непростые суждения бывают условные, утвердительно-условные, соединительные, разъединительные, причинные, сравнительные к большему и к меньшему.

...Отрицательное суждение – например, "Не день стоит". Разновидностью этого является дважды отрицательное суждение: это отрицание отрицания, например: "Не день не стоит", то есть "День стоит". Неопределенно-отрицательное суждение состоит из отрицательной частицы и сказуемого, например: "Никто не ходит". Ограничительное суждение состоит из ограничительной частицы и суждения, которое было бы возможно, например: "Не добрый он человек". Утвердительное суждение состоит из прямого падежа и сказуемого, например: "Дион гуляет". Указательное суждение состоит из указательного слова в прямом падеже и сказуемого, например: "Он гуляет". Неопределенное суждение состоит из неопределенных частиц и сказуемого, например: "Некто ходит", "Такой-то движется".

Среди непростых суждений условное суждение образуется союзом "если", который означает, что второе суждение следует из первого, например: "Если стоит день, то светло". (Так пишут Хрисипп в "Диалектике" и Диоген в "Учебнике диалектики".) Утвердительно-условное суждение состоит из двух суждений, связанных союзом "поскольку", например: "Поскольку стоит день, то светло"; этот союз означает, что второе суждение следует из первого, а первое достоверно. Соединительное суждение образуется каким-нибудь соединительным союзом, например: "И день стоит, и светло". Разъединительное суждение образуется разъединительным союзом "или", например: "Или день стоит, или ночь", – этот союз означает, что одно из этих суждений ложно. Причинное суждение соединяется союзом "так как", например: "Так как стоит день, то светло", – здесь первое как бы служит причиной для второго. Сравнительное суждение к большему образуется связкой, изъясняющей большее, и союзом "чем" между двумя суждениями, например: "День больше, чем ночь". Сравнительное суждение к меньшему образуется противоположным образом, например: "Ночь меньше, чем день".

Некоторые из суждений противоположны друг другу по истинности или ложности. Это бывает, когда одно отрицает другое, например: "Стоит день" и "Не стоит день". Условное суждение бывает истинно, если противоположность заключению противоречит началу; например, суждение "Если стоит день, то светло" истинно, потому что противоположность заключению "не светло" противоречит началу "стоит день". А ложно оно бывает, если противоположность заключению не противоречит началу, например: "Если стоит день, то Дион гуляет" ложно, потому что "Дион не гуляет" не противоречит началу "стоит день". Утвердительно-условное суждение истинно, если исходит из истинного суждения и имеет вытекающее заключение, например: "Поскольку стоит день, то солнце стоит над землей"; ложно, если исходит из ложного суждения или имеет невытекающее заключение, например: "Поскольку стоит ночь, то Дион гуляет", когда на самом деле стоит день. Причинное суждение истинно, если исходит из истинного суждения, имеет вытекающее заключение, однако начальное суждение из заключения не вытекает: так, из суждения "стоит день" вытекает суждение "светло", но из суждения "светло" не следует "стоит день"; а ложно причинное суждение, если оно или исходит из ложного суждения, или имеет невытекающее значение, или же начало и заключение вообще не согласованы, например: "Так как стоит ночь, то Дион гуляет".

Вероятное суждение – это такое, которое заставляет соглашаться, например: "Кто кого родила, та тому мать"; но данное суждение ложно, потому что курица яйцу не мать. Кроме того, суждения бывают возможные и невозможные, необходимые и не необходимые. Возможное суждение – это такое, истинность которого можно показать, если обстоятельства не препятствуют его истинности, например: "Диокл жив"; невозможное – это такое, истинность которого нельзя показать, например: "Земля летает". Необходимое суждение – это такое суждение, которое истинно и ложность которого нельзя показать, а если можно, то ложность эта вызвана лишь внешними обстоятельствами, например: "Добродетель полезна"; не необходимое суждение – это такое, которое истинно, но может быть ложно даже независимо от внешних обстоятельств, например: "Дион гуляет". Разумное суждение – это такое, которое имеет больше оснований быть истинным, чем ложным, например: "Завтра я буду жив". Есть также и другие разновидности суждений, обращения суждений и переходы их от истинности к ложности, о которых мы сейчас расскажем пространнее.

Рассуждение (logos) – это то, что состоит из большой посылки, малой посылки и вывода (так говорят последователи Криния), например: "Если стоит день, то светло; но стоит день; стало быть, светло". Большая посылка здесь – "Если стоит день, то светло"; малая посылка – "стоит день"; вывод – "стало быть, светло". Свернутость (tropos) – это как бы общее очертание рассуждения, например: "Если есть первое, то есть и второе; но первое есть; стало быть, есть и второе". Свернутое рассуждение (logotropos) – это рассуждение, составленное со свертыванием, например: "Если Платон жив, то Платон дышит; но первое есть; стало быть, и второе есть". Свернутое рассуждение введено для того, чтобы в длинных сочетаниях суждений не произносить малую посылку и вывод, когда они длинные, а кратко говорить: "Первое есть, стало быть, и второе есть".

Рассуждения бывают без заключения и с заключением. Рассуждения без заключения – это те, в которых противоположность выводу не противоречит сочетанию посылок, например: "Если стоит день, то светло; но стоит день; стало быть, Дион гуляет". Рассуждения с заключением бывают или просто рассуждения с заключением, без особого имени, или же умозаключения. Умозаключения – это те, которые или непосредственно недоказуемы, или сводятся какой-нибудь посылкой к непосредственно недоказуемым, например: "Если Дион гуляет, стало быть, Дион движется". Просто рассуждения с заключением – это те, которые приводят к выводу, но не путем умозаключения, например: "День и ночь не могут быть одновременно; но стоит день; стало быть, ночь не стоит". Мнимые умозаключения – это те, которые по всему виду близки к умозаключению, но к выводу не приводят, например: "Если Дион – лошадь, то Дион – живое существо; но Дион – не лошадь; стало быть, Дион – не живое существо".

Далее, рассуждения бывают истинные и ложные. Истинные это те, которые приводят к выводу из истинных посылок, например: "Если добродетель полезна, то порок вреден; [но добродетель полезна; стало быть, порок вреден]". Ложные это те, в которых какие-нибудь из посылок или ложны, или не имеют заключения, например: "Если стоит день, то светло; но стоит день; стало быть, Дион жив". Далее, рассуждения бывают возможные и невозможные, необходимые и не необходимые.

Далее, рассуждения бывают недоказуемые, то есть не требующие указания [на предмет]. Разные писатели перечисляют их по-разному; так, Хрисипп различает их пять и полагает, что из них сплетается всякое рассуждение. Черпаются они и из рассуждений с заключениями, и из умозаключений, и из свернутых рассуждений. Первое рассуждение, не требующее доказательства, – это такое, в котором большая посылка – условное суждение, малая посылка – его начальное суждение, а вывод – его заключение; например: "Если первое есть, то и второе есть; но первое есть; стало быть, и второе есть". Второе рассуждение, не требующее доказательства, – это такое, в котором большая посылка – условное суждение, малая посылка противоположна его заключению, а вывод противоположен его началу, например: "Если стоит день, то светло; но стоит ночь; стало быть, день не стоит". В самом деле, здесь малая посылка образует противоположность к заключению, а вывод – к началу. Третье рассуждение, не требующее доказательства, это такое, в котором большая посылка – двухчленное отрицание, малая посылка – один из его членов, вывод противоположность другому члену, например: "Платон не может быть сразу и жив и мертв; но Платон мертв; стало быть, Платон не жив". Четвертое рассуждение, не требующее доказательства, – это такое, в котором большая посылка разделительное суждение, малая посылка – один из его членов, вывод – противоположность другому члену, например: "Есть или первое, или второе; но есть первое; стало быть, нет второго". Пятое рассуждение, не требующее доказательства, – это такое, в котором большая посылка разделительное суждение, малая посылка – противоположность одному из его членов, а вывод – второй его член, например: "Или день стоит, или ночь; ночь де стоит; стало быть, стоит день".

Из истинного суждения следует истинное, говорят стоики, например, из того, что "стоит день", – то, что "светло"; а из ложного следует ложное, например, из ложного суждения "стоит ночь" – ложное суждение "темно". Из ложного может следовать истинное, например, из того, что "земля летает", – то, что "земля существует"; но из истинного ложное следовать не может, например, из того, что земля существует, – то, что земля летает.

Некоторые рассуждения есть неразрешимые: например, "Человек под покрывалом", "Скрытый", "Куча", "Рогатый", "Никто". "Человек под покрывалом" – это, например,.... ⁴⁹ ["Куча" – это, например]: "Нельзя сказать, что два – это мало, не сказав, что и три – это мало; потом, что и четыре – это мало; и так далее, до десяти; но два это мало, стало быть, и десять – это мало...... "Никто" это рассуждение, в котором большая посылка состоит из неопределенного и определенного суждения, а затем следует малая посылка и вывод; например: "Если некто здесь, то он не на Родосе; [но здесь – человек; стало быть, на Родосе людей нет]".

Таковы положения стоиков в логике; и они усиленно настаивают, что только диалектик есть мудрец, ибо все предметы определяются именно через логическое рассмотрение, даже если они принадлежат к области физики или этики, не говоря уже о логике; как же им не судить и о правильности названий, поставленных законами над действиями? ⁵⁰ Ведь две есть обычные заботы у добродетели: во-первых, следить, что есть всякий предмет, и, во-вторых, как он называется. Вот какова их логика.

Этическую часть философии они разделяют на вопросы о побуждении, о благе и зле, о страстях, о добродетели, о цели, о первой ценности и поступках, о надлежащем, о пособиях и препятствиях. Такие разделения принимают последователи Хрисиппа, Архедема, Зенона Тарсийского, Аполлодора, Диогена, Антипатра и Посидония; а Зенон Китийский и Клеанф, принадлежа к более раннему времени, касаются этого предмета сравнительно бегло. Они подвергают разделению и логику и физику.

Первым побуждением живого существа, говорят стоики, является самосохранение, ибо природа изначально дорога сама себе. Так говорит Хрисипп в I книге "О конечных целях": ближе всего для всякого живого существа его собственное состояние и сознание такового – в самом деле, ведь вряд ли природа создала его склонным к изменению или не склонным ни к изменению, ни к прежнему состоянию. Стало быть, приходится сказать, что от природы живому существу близко его состояние, и поэтому оно противится всему, что вредно, и идет навстречу всему, что близко ему. Мнение же некоторых, будто первое побуждение живых существ стремление к наслаждению, они обличают как ложное. В самом деле, говорят они, наслаждение если и возникает, то лишь как следствие, когда природа сама по себе стремится к тому, что соответствует состоянию, и достигает этого, именно так резвятся животные и цветут растения; а между растениями и живыми существами природа не сделала никакой разницы. Правда, в растениях она обходится без побуждений и чувствований, как, впрочем, и в нас кое-что совершается растительным образом. Но животные, которым вдобавок уже дано побуждение, с помощью его сами ходят за тем, что им нужно; поэтому для них жить по природе – значит жить по побуждению. А разумным существам в качестве совершенного вождя дан разум, и для них жить по природе – значит жить по разуму, потому что разум – это наладчик (technites) побуждения,

Вот почему Зенон первый заявил в трактате "О человеческой природе", что конечная цель – это жить согласно с природой, и это то же самое, что жить согласно с добродетелью: сама природа ведет нас к добродетели. То же говорит Клеанф (в книге "О наслаждении"), Посидоний и Гекатон (в книге "О конечных целях"). И наоборот, жить добродетельно – это значит то же, что жить по опыту всего происходящего в природе (так пишет Хрисипп в I книге "О конечных целях"), потому что наша природа есть лишь часть целого. Стало быть, конечная цель определяется как жизнь, соответствующая природе (как нашей природе, так и природе целого), – жизнь, в которой мы воздерживаемся от всего, что запрещено общим законом, а закон этот – верный разум, всепроникающий и тождественный с Зевсом, направителем и распорядителем всего сущего ⁵¹. Это и есть добродетель и ровно текущая жизнь счастливого человека, в которой все совершается согласно с божеством каждого и служит воле всеобщего распорядителя.

Диоген прямо говорит, что конечная цель – это благоразумный выбор того, что соответствует природе; Архедем говорит, что конечная цель – это жить, совершая все, что должно. Природу, в согласии с которой следует жить, Хрисипп имеет в виду как общую, так и собственную человеческую, Клеанф – только общую, не добавляя к ней никакой частной.

Добродетель есть согласованность предрасположения [с природою]. Она заслуживает стремления сама по себе, а не из страха, надежды или иных внешних причин. В ней заключается счастье, ибо она устрояет душу так, чтобы вся жизнь стала согласованной. С этого пути разумное существо иногда сбивается, увлекшись внешними заботами или подпав под влияние близких; но сама природа никогда не дает ему поводов сбиться с пути.

Добродетель может быть простой завершенностью чего бы то ни было (например, "добрая статуя"); может быть неумственной, как здоровье, или умственной, как разумение. Так, Гекатон в I книге "О добродетелях" говорит, что одни добродетели научны и умственны, потому что слагаются из умозрительных положений, как разумение и справедливость; другие же – не умственны, а только сосуществуют с умственными, состоя при них, как здоровье и сила. В самом деле, здоровье сосуществует и последует такой умственной добродетели, как здравомыслие, подобно тому, как свод бывает крепок, когда он умело возведен. Неумственные добродетели называются так потому, что не требуют умственного признания и встречаются даже у дурных людей, таковы здоровье и мужество.

Доказательство тому, что добродетель существует, успехи в ней, сделанные Сократом, Диогеном, Антисфеном и их последователями (так говорит Посидоний в I книге "Рассуждения об этике"). Порок тоже существует, поскольку он противоположен добродетели. Добродетели можно научиться (так говорят Хрисипп в I книге "О конечной цели", Клеанф и Посидоний в "Поощрениях" и Гекатон); что ей можно научиться, видно из того, как дурные люди делаются хорошими.

Панэтий говорит, что есть две добродетели – умственная и действенная; другие говорят, что три – логическая, физическая и этическая. Последователи Посидония насчитывают четыре добродетели, а последователи Хрисиппа, Клеанфа и Антипатра – еще того больше. Аполлофан же, наоборот, называет только одну – разумение.

Среди добродетелей иные первичны, иные вторичны. Первичные добродетели – разумение, мужество, справедливость, здравомыслие; разновидности их – величие души, воздержание, упорство, решительность и добрая воля. Разумение – это знание, что есть зло, что – добро, а что ни то ни другое. Мужество – это знание, что предпринять, чего остеречься, а в чем не держаться ни того ни другого.............. Величие души – это знание или самообладание, позволяющее быть выше всего, что с тобой происходит, как хорошего, так и дурного. Воздержание – это способность не переходить меру, положенную верным разумом, или же самообладание, непобедимое никакими наслаждениями. Упорство – это знание или самообладание в том, чего следует держаться, чего нет, а чего не держаться никак. Решительность – это самообладание, позволяющее сразу отыскать надлежащее. Добрая воля – это умение смотреть, что и как надо делать, чтобы принести пользу.

Сходным образом и среди пороков иные первичны, иные вторичны; например, неразумие, трусость, несправедливость, разнузданность – первичны, а невоздержанность, тугоумие и неспособность к совету – вторичны. И как добродетели являются знанием некоторых предметов, так пороки представляют собою их незнание.

Благо вообще есть нечто приносящее пользу, в частности же сама польза или то, что с нею едино. Поэтому и добродетель, и причастное к ней благо могут быть определены трояко: благо – это или то, из чего исходит польза, или то, в чем она проявляется (например, добродетельный поступок), или то, кем она осуществляется (например, человек, взыскующий добродетели и этим причастный к ней). Есть и другое частное определение блага: естественное совершенство разумного существа в его разумности. Именно таковы и добродетель, и причастные к ней добродетельные поступки, и взыскующие добродетели люди, равно как и порождаемые ею радость, удовольствие и прочее. То же можно сказать и о зле: это и сами пороки (как неразумие, трусость, несправедливость и прочее), и причастные к ним порочные поступки, и дурные люди, и порождаемые злом отчаяние, недовольство и прочее.

Блага бывают или душевные, или внешние, или ни те ни другие. Душевные блага – это добродетели и добродетельные поступки; внешние блага – это иметь достойную родину, достойного друга и видеть, что они счастливы; а ни душевные, ни внешние блага – это быть достойным и счастливым самому. Точно так же и зло бывает или душевное (это пороки и порочные поступки), или внешнее (иметь неразумную родину, неразумного друга и видеть, что они несчастны), или ни то ни другое (быть самому дурным и несчастным).

Далее, иные из благ представляют собой цели, иные средства, иные же-и цели и средства. Друг и польза от друга – это блага-средства; отвага, разумность, свобода, приятность, удовольствие, безболезненность и всякий добродетельный поступок – это блага-цели; а те блага, которые и цели и средства, – это [не что иное, как добродетель]. В самом деле, поскольку добродетели ведут к счастью, постольку они – блага-средства; а поскольку они сами входят в счастье для его полноты, постольку они блага-цели. Точно так же и зло бывает или злом-целью, или злом-средством, или же злом – и целью и средством. Враг и вред от врага – это зло-средство; поражение, унижение, рабство, безутешность, отчаяние, горе и всякий порочный поступок – это зло-цель; а то зло, которое и средство и цель, – это [сами пороки]: поскольку они ведут к несчастью, постольку они – средство, а поскольку они сами входят в несчастье и довершают его до полноты, постольку они – цель.

Далее, из душевных благ иные представляют собой предрасположение, иные – обладание, иные – ни то ни другое. Блага-предрасположения – это добродетели, блага-обладания это привычки, а ни то ни другое – это действия. Некоторые блага, вообще говоря, бывают смешанными, например хорошие дети или хорошая старость: но, например, знание – это чистое благо. И еще бывают блага постоянные, например добродетели, и бывают преходящие, например радость или гуляние.

Всякое благо – благоприятно, связующе, прибыльно, удобно, похвально, прекрасно, полезно, предпочтительно, справедливо. Оно благоприятно, потому что несет с собой благополучие для нас; связует, потому что удерживает нас на том, на чем надобно; прибыльно, потому что возмещает траты с выгодой; удобно, потому что дает пользоваться этой выгодой; похвально, потому что пользование это достойно похвалы; прекрасно, потому что выгода эта соразмерна благу; полезно, потому что ему свойственно приносить пользу; предпочтительно, потому что предпочитать его разумно; справедливо, потому что согласно с законом и способствует людскому сообществу.

Совершенное благо они называют прекрасным, потому что оно имеет от природы все необходимые величины ⁵², или же совершенную соразмерность. Прекрасное имеет четыре вида: оно справедливо, мужественно, упорядочение и разумно, – ибо именно эти свойства присущи прекрасным поступкам. Точно так же и безобразное имеет четыре вида: оно несправедливо, трусливо, беспорядочно и неразумно. Прекрасным называется то, за что удостаивается похвалы и человек, им обладающий, и всякое благо вообще; иначе же то, что хорошо создано для своего дела; иначе же – то, что дает человеку особенную красоту (именно в этом смысле о мудреце говорится, что он и хорош и прекрасен).

Только прекрасное и считается у них благом (так говорят Гекатон в III книге "О благах" и Хрисипп в книгах "О прекрасном"), ибо прекрасна добродетель и все причастное добродетели, а это все равно что сказать: "всякое благо прекрасно" и "прекрасное и благо равнозначны", что одно и то же; "если нечто есть благо, то оно прекрасно; но оно прекрасно; стало быть, оно – благо". Все блага представляются им равными, и всякое благо – желанным в высшей степени, не допускающей ни понижения, ни повышения.

Все сущее они считают или благом, или злом, или ни тем ни другим. Блага – это добродетели: разумение, справедливость, мужество, здравомыслие и прочее. Зло – это противоположное: неразумие, несправедливость и прочее. Ни то ни другое – это все, что не приносит ни пользы, ни вреда, например жизнь, здоровье, наслаждение, красота, сила, богатство, слава, знатность, равно как и их противоположности: смерть, болезнь, мучение, уродство, бессилие, бедность, бесславие, безродность и тому подобное. Так пишут Гекатон в VII книге "О конечных целях", Аполлодор в "Этике" и Хрисипп. В самом деле, все это – не блага, а предметы безразличные, хоть по виду и предпочтительные. Как теплу свойственно греть, а не холодить, говорят они, так и благу свойственно приносить пользу, а не вред; но богатство и здоровье не приносят ни пользы, ни вреда; стало быть, богатство и здоровье – не блага. Далее, говорят они, то не благо, что можно употреблять и во благо и во вред; но богатство и здоровье можно употреблять и во благо, и во вред; стало быть, богатство и здоровье – не благо. (Впрочем, Посидоний все-таки причисляет их к благам.) Наслаждение не считают благом ни Гекатон в IX книге "О благах", ни Хрисипп в книгах "О наслаждении", – ибо наслаждения бывают и безобразны, а ничто безобразное – не благо. При этом польза – это движения и состояния, соответствующие добродетели, а вред – движения и состояния, соответствующие пороку.

"Безразличное" – говорится в двояком смысле. Во-первых, это все, что не содействует ни счастью, ни несчастью, например богатство, слава, здоровье, сила и тому подобное: в самом деле, можно быть счастливым и без них, хотя все они могут быть использованы и во благо и во зло. А во-вторых, безразличное – это все, что не возбуждает в нас ни склонности, ни отвращения, например четное или нечетное число волос на голове, согнутый или вытянутый палец. О безразличном в первом значении так сказать нельзя – оно всегда возбуждает в нас или склонность, или отвращение. В соответствии с этим безразличное первого рода или избирается, или отвергается, тогда как безразличное второго рода одинаково и для избирания, и для избегания.

Таким образом, среди предметов безразличных одни бывают предпочтительны, другие – избегаемы. Предпочтительные – это те, которые имеют ценность, избегаемые – те, которые не имеют ценности. А ценность, по их словам, есть, во-первых, свойственное всякому благу содействование согласованной жизни; во-вторых, некоторое посредничество или польза, содействующая жизни, согласной с природой, – такую пользу, содействующую жизни, согласной" с природой, приносят и богатство и здоровье; в-третьих, меновая цена товара, назначаемая опытным оценщиком, – так говорят, что за столько-то пшеницы дают столько же ячменя ⁵³ да вдобавок мула.

Итак, предпочтительное – это то, что имеет ценность: например, такие душевные свойства, как дарование, искусство, совершенствование и тому подобное, или такие телесные свойства, как жизнь, здоровье, сила, благосостояние, безущербность, красота и многое другое, или такие внешние обстоятельства, как богатство, слава, знатность и прочее. Избегаемое – это такие душевные свойства, как неблагодарность, неискусность и прочее, или такие телесные свойства, как смерть, болезнь, немощь, нездоровье, увечье, уродство и прочее, или такие внешние обстоятельства, как бедность, бесславие, безродность и многое другое. А не предпочтительное и не избегаемое – это все, что не содержит ни того ни другого.

Далее, среди предметов предпочтительных иные предпочтительны сами по себе, иные – ради других, иные как сами. по себе, так и ради других. Сами по себе предпочтительны дарование, совершенствование и прочее; ради других – богатство, знатность и прочее; как сами по себе, так и ради других – сила, здоровые чувства, безущербность. Само по себе предпочтительно то, что оказывает многие услуги. Точно так же и предметы избегаемые избегаются по причинам, противоположным вышеназванным.

Надлежащее, по словам стоиков, – это такое дело, которое имеет разумное оправдание: например, последование жизни; таков, например, рост растений и животных, ибо здесь тоже можно усматривать надлежание. Название надлежащему первым дал Зенон, произведя его от слова "налегать" на что-то сверху ⁵⁴. Это – действие, свойственное устроениям природы. Из всех поступков, совершенных по побуждению, иные бывают надлежащими, иные – ненадлежащими, (иные – ни теми ни другими).

Стало быть, надлежащие поступки – это те, на которые толкает нас разум: например, чтить родителей, братьев, отечество, любить друзей. Ненадлежащие поступки – это те, на которые разум не толкает: например, пренебрегать родителями, не заботиться о братьях, не водиться с друзьями, презирать отечество и прочее. Ни те ни другие это такие, к которым разум не толкает и от которых не отвращает: например, собирать хворост, владеть пером, скребницей и прочее.

Иные надлежащие поступки являются безусловно надлежащими, иные – по обстоятельствам. Безусловно надлежит, например, заботиться о здоровье, об органах чувств и т. п.; по обстоятельствам надлежит, например, ослепить себя ⁵⁵ и раздать имущество. То же относится и к ненадлежащим поступкам. Далее, иные надлежащие поступки являются постоянно надлежащими, иные непостоянно. Постоянно надлежит, например, вести добродетельную жизнь, а непостоянно – задавать вопросы, давать ответы, прогуливаться и т. п. То же самое относится и ко всему ненадлежащему. Надлежащие действия имеются и среди промежуточных: например, детям надлежит слушаться наставников.

Душа, по словам стоиков, состоит из восьми частей: это пять чувств, речевая часть, мыслительная часть (она же мысль) и порождающая часть ⁵⁶. Заблуждения вызывают извращение мысли, а отсюда происходят многие страсти, причина душевной неустойчивости. Страсть (по словам Зенона) есть неразумное и несогласное с природой движение души или же избыточное побуждение.

Главные страсти составляют четыре рода: скорбь, страх, желание и наслаждение (так пишут Гекатон во II книге "О страстях" и Зенон в книге "О страстях"). Страсти, по мнению стоиков, представляют собой суждения (так пишет Хрисипп в книге "О страстях"): так, сребролюбие есть предположение, что деньги – это благо, и то же можно сказать о пьянстве, о буйстве и т. п.

Скорбь есть неразумное душевное сжатие. Виды его – это жалость, зависть, ревность, соперничество, тоска, тревога, безысходность, горе, смятение. Жалость есть скорбь о незаслуженном страдании. Зависть – скорбь о чужом благе. Ревность – скорбь, что другому досталось то. чего хочется самому. Соперничество – скорбь, когда другой располагает тем же, чем и ты. Тоска – скорбь пригнетающая. Тревога скорбь теснящая, заставляющая чувствовать себя не на своем месте. Безысходность – скорбь от размышлений, неотвязных и напряженных. Горе – скорбь болезненная. Смятение – скорбь неразумная, бередящая и не дающая видеть все, что есть.

Страх есть ожидание зла. К страху причисляются также ужас, робость, стыд, потрясение, испуг, мучение. Ужас есть страх, наводящий оцепенение. Стыд – страх бесчестия. Робость – страх совершить действие. Потрясение – страх от непривычного представления. Испуг – страх, от которого отнимается язык. Мучение – страх перед неясным.

Желание есть неразумное возбуждение. К этой страсти относятся томление, враждебность, упрямство, гнев, любовь, ненависть, ярость. Томление – это отторженное желание, которое словно отделено от своего предмета, но все еще попусту устремлено к нему и напряжено. Враждебность – это желание зла другому, притом долгое и усиливающееся. Упрямство – это желание держаться избранного мнения. Гнев это желание наказать того, кто, по-твоему, незаслуженно обидел тебя. Любовь – это желание, несвойственное взыскующим: это стремление к сближению, вызванное видимостью красоты. Ненависть – это гнев застарелый и злобный, выжидающий случая прорваться, как видно из строк: Вспыхнувший гнев он на первую пору хотя и смиряет,
Но сокрытую злобу, доколь ее не исполнит,
В сердце хранит ⁵⁷.

Ярость – это гнев, который вспыхивает.

Наслаждение есть неразумное возбуждение к предмету, который лишь по видимости предпочтителен. К этой страсти относятся очарование, злорадство, распущенность, разомлелость. Очарование – это наслаждение, получаемое через слух. Злорадство – это наслаждение от чужих несчастий. Распущенность – это, так сказать, разворот души к разврату ⁵⁸. Разомлелость – это разложение добродетели.

Как существуют телесные немощи: подагра, или воспаление суставов, так, говорят, существуют и душевные: тщеславие, сластолюбие и прочее. Немощь – это болезнь, сопутствуемая бессилием; а болезнь – это усиленная мысль о мнимой желательности чего-либо. И как тело бывает предрасположено к некоторым заболеваниям, например к простуде или поносу, так и душа к тем или иным дурным склонностям, например к завистливости, жалостливости, сварливости и прочему.

Добрых страстей существует три: радость, осторожность и воля. Радость противоположна наслаждению и представляет собой разумное возбуждение; осторожность противоположна страху и представляет собой разумное уклонение (так, мудрец не будет пуглив, но будет осторожен); воля противоположна желанию и представляет собой разумное возбуждение. И как первичные страсти имеют подразделения, точно так же и первичные добрые страсти: к воле относятся доброжелательство, добросердечие, любезность, приязнь, к осторожности – совесть, скромность; к радости – отрада, веселость, благодушие.

Стоики называют мудреца бесстрастным, потому что он не впадает в страсти; но точно так же называется бесстрастным и дурной человек, и это значит, что он черств и жесток. Далее, мудреца называют несуетным – это значит, что он одинаково относится и к доброй и к недоброй молве; но точно так же несуетен и человек легкомысленный, то есть дурной. Далее, всякого взыскующего называют крепким, потому что они и сами не водятся с наслаждениями, и в других не приемлют наслаждений; но "крепкий" говорят и о других вещах, например о крепком вине, которое хорошо для лечения, но нехорошо для питья. Далее, всякий взыскующий нелицемерно заботится о том, чтобы становиться все лучше и лучше, стараясь скрыть в себе дурное и выставить напоказ хорошее. Далее, он безыскусен – ибо видом и речью свободен от всякой искусственности. Далее, он не подвержен хмелю, хоть и способен пить. Далее, он не подвержен безумию, хотя от черной желчи или вздорности его могут подавлять чуждые представления, несообразные с предпочтительным разумом и противные природе. Далее, мудрец не подвержен скорби, потому что скорбь есть неразумное сжатие души (так пишет Аполлодор в "Этике").

Далее, он божествен, потому что как бы имеет в себе бога, между тем как дурной человек безбожен ("безбожный" говорится в двух смыслах: "противоположный божественному" и "отрицающий божественное" – последнее, конечно, относится не ко всякому дурному человеку). Далее, всякий взыскующий благочестив, потому что он искушен в уставах, относящихся к богам, а благочестие – это и есть знание о служении богам.

Далее, он будет приносить жертвы богам и блюсти чистоту, потому что погрешения перед богами противны ему. Далее, он любим богами, потому что он свят и праведен перед ними. Далее, только мудрец есть настоящий священнослужитель, потому что он сведущ в жертвоприношениях, основании храмов, очищениях и прочих заботах, относящихся к богам. Вслед за почтением к богам они ставят почтение к родителям и братьям. Родительскую любовь к детям они также считают естественной в мудрых и несуществующей в дурных людях.

Все погрешения они считают одинаковыми – так говорят и Хрисипп в IV книге "Этических разысканий", и Персей, и Зенон. В самом деле, если одна истина не более истина, чем другая, и одна ложь не более ложь, чем другая, то и один обман не более обман, чем другой, и одно погрешение не более погрешение, чем другое: кто находится за сто стадий от Каноба ⁵⁹ или за одну стадию от Каноба, те одинаково не находятся в Канобе, – точно так же, кто больше погрешает или меньше погрешает, те одинаково не находятся на верном пути. Впрочем, Гераклид Тарсийский (ученик Антипатра Тарсийского) и Афинодор считают погрешения все-таки неодинаковыми.

Государственными делами мудрец тоже будет заниматься, если ничто не воспрепятствует (так пишет Хрисипп в I книге "О жизни"), и он будет обуздывать пороки и поощрять добродетели. Мудрец будет и вступать в брак (так пишет и Зенон в "Государстве"), и рождать детей. Далее, мудрец будет свободен от мнений, то есть не согласится ни с какою ложью. Он будет киник, ибо кинизм есть кратчайший путь к добродетели (так пишет Аполлодор в "Этике"). Он будет даже есть человеческое мясо, если таковы будут обстоятельства.

Он один свободен, тогда как дурные люди – рабы, – ибо свобода есть возможность самостоятельного действия, а рабство – его лишение. (Есть, впрочем, и другой род рабства – подчинение, и третий – принадлежность и подчинение; здесь противоположностью является господство, которое тоже есть зло.) Он не только свободен, но он и царь, ибо царствование есть неподотчетная власть, а она существует лишь для мудрых (так пишет Хрисипп в книге "О правильности словоупотребления у Зенона": он говорит, что правитель должен владеть знанием добра и зла, а ни один дурной человек им не владеет). Точно так же он один может управлять, судействовать и витийствовать, а из дурных людей – никто.

Он непогрешим, ибо не подвержен ошибкам. Он невредоносен, ибо не несет вреда ни другим, ни себе. Он нежалостлив и не знает снисхождения ни к кому, так как не отменяет никаких наказаний, следующих по закону, – ибо послабление, жалость и уступчивость суть ничтожества души, подменяющей наказание кротостью; и сами наказания он не сочтет излишне строгими. Далее, мудрец не удивляется ничему, что кажется странным, – ни Хароновой пропасти ⁶⁰, ни морским приливам, ни горячим источникам, ни извержениям огня.

Впрочем, говорят они, человек взыскующий не живет в одиночестве: от природы он общителен и деятелен. Он будет заниматься упражнениями, чтобы укрепить телесную выносливость. Мудрец будет также молиться богам, испрашивая у них благ (так говорит Посидоний в I книге "О надлежащем" и Гекатон в III книге "О невероятном"). Дружба, говорят они, существует только между взыскующими, в силу их сходства; и дружба эта есть некоторая общность житья, происходящая оттого, что мы относимся к друзьям, как к самим себе. Поэтому дружить – действие предпочтительное, и иметь много друзей – благо. А между дурными людьми дружбы нет, и ни один дурной человек друга не имеет.

Все, кто неразумен, – безумцы, потому что они неразумны и во всем действуют по своему неразумию, а это значит безумие. А мудрец все, что ни делает, делает хорошо, точь-в-точь как флейтист Исмений: что ни играет, играет хорошо. Мудрецам принадлежит все на свете, ибо закон дал им всесовершенное обладание. А когда говорится, будто что-то принадлежит дурным, то это так же, как говорится о расхитителях: будто то, чем они пользуются, принадлежит в некотором смысле государству, а в некотором смысле – им.

Добродетели, по их словам, все вытекают друг из друга, и кто имеет одну, тот имеет их все, потому что умозрительные основы у них общие (так пишет Хрисипп в I книге "О добродетелях", Аполлодор в "Физике древних", Гекатон в III.книге "О добродетелях"). В самом деле, кто добродетелен, тот и в умозрении, и в поступках знает, что он должен делать. А "что должен делать" – это значит: что выбирать, что терпеть, чего держаться, что распределять; и если он иное делает избирательно, иное терпеливо, иное с распределением, иное с выдержкой, то он будет и разумен, и мужествен, и справедлив, и здравомыслен, причем каждая добродетель подойдет под соответственное разделение, так как мужество относится к терпению, разумение – к тому, что следует делать, и чего не следует, и о чем можно не заботиться, и точно так же остальные добродетели имеют каждая свое достояние. А за разумением следуют добрая воля и понимание, за здравомыслием – устроенность и упорядоченность, за справедливостью – ровность и доброта, за мужеством – постоянство и собранность.

Между добродетелью и пороком, полагают они, нет ничего среднего (тогда как перипатетики, например, полагают, что между добродетелью и пороком лежит совершенствование). В самом деле, говорят они, как палка бывает или прямая, или кривая, так поступок – или справедлив, или несправедлив, но никак не "более справедлив" или "менее справедлив"; то же и в остальных случаях. Хрисипп считает, что добродетель может быть потеряна, Клеанф – что не может; если может быть потеряна, то из-за пьянства и черной желчи, если не может, то из-за устойчивости наших достижений. Добродетель предпочтительна сама по себе; недаром мы стыдимся всякого дурного поступка, словно знаем, что только прекрасное есть благо. Добродетели довольно, чтобы быть счастливым: так говорят Зенон, Хрисипп (в I книге "О добродетелях") и Гекатон (во II книге "О благах"). Последний пишет: "Если величия души довольно для того, чтобы встать превыше всего, а величие души само есть часть добродетели, то, стало быть, добродетели довольно для того, чтобы быть счастливым, ибо она презирает все, что кажется докучным". Впрочем, Панэтий и Посидоний не считают, что для счастья довольно одной добродетели, а считают, что надобно и здоровье, и денежные траты, и сила.

Далее, они полагают, что добродетель следует прилагать ко всему (это утверждают последователи Клеанфа: ведь добродетель нельзя потерять, и человек взыскующий ко всему прилагает свою душу, а она совершенна). Справедливое существует от природы, а не по установлению, равно как и закон, и верный разум (так говорит Хрисипп в книге "О прекрасном"). И не следует, полагают они, оставлять философию из-за разноречий философов, ведь на этом основании нам следовало бы отказаться и от самой жизни (так говорит Посидоний в "Поощрениях"). Даже общий круг знаний и тот полезен, говорит Хрисипп. Далее, они полагают, что между нами и другими живыми существами справедливости быть не может, потому что мы и они слишком несхожи (так говорят Хрисипп в I книге "О справедливости" и Посидоний в I книге "О надлежащем"). Мудрец будет любить и молодых людей, которые обликом своим обнаруживают врожденное расположение к добродетели (так говорят Зенон в "Государстве", Хрисипп в I книге "О жизни" и Аполлодор в "Этике").

Любовь – это стремление к сближению, вызванное видимостью красоты, и направлена она не к соитию, а к дружбе. Так, Фрасонид хоть и имел любовницу в своей власти, но воздерживался от нее, потому что она его не любила. Именно частью дружбы является любовь (так пишет Хрисипп в книге "О любви"), а отнюдь не посланным богами даром. А красота – это цвет добродетели.

Жизнь бывает троякая: умозрительная, деятельная и разумная; предпочтительна последняя, потому что разумное существо самой природой приспособлено и к умозрению, и к деятельности. Уйти из жизни, по их словам, для мудреца вполне разумно и за отечество, и за друга, и от слишком тяжкой боли, или увечья, или неизлечимой болезни.

Они полагают, что у мудрецов и жены должны быть общие, чтобы сходились, кто с кем случится (так говорят Зенон в "Государстве" и Хрисипп в книге "О государстве", (а также, кроме того, киник Диоген и Платон) ⁶¹); тогда всех детей мы будем одинаково любить, по-отечески, и не станет больше ревности из-за прелюбодеяний. А наилучшим государственным правлением они считают смешанное из народной власти, царской власти и власти лучших людей.

Вот какие излагают они догматы в своей этике, а кроме того, и много других, с особыми доказательствами; но ограничимся этим, перечислив только основное и в виде перечня.

Рассуждение о физике они делят на следующие области: о телах, о началах (archai), об основах (stoicheia), о богах, о пределах, о пространстве, о пустоте ⁶². Это деление видовое, а родовое деление физики – на три области: о мире, об основах и о причинах.

Раздел о мире у них делится на две части. С одной точки зрения, к нему причастны и математики, поскольку они занимаются разысканиями о планетах и неподвижных звездах, и о том, такой ли величины солнце и луна, как кажутся, и о кругообороте неба, и о прочем подобном. С другой точки зрения, эта наука принадлежит только физикам, поскольку они доискиваются, какова сущность мира, (и состоят ли солнце и звезды из вещества и образа) ⁶³, и имел ли мир начало или нет, одушевлен он или нет, подвержен гибели или нет, управляется провидением или нет, и прочего. Раздел о причинах тоже делится у них на две части. С одной точки зрения, к нему причастны и врачи, поскольку они занимаются разысканиями о ведущем начале души, о происходящем в душе, о семенах и т. п. С другой точки зрения, на это притязают и математики, например в вопросах о том, что есть зрение, в чем причина зеркальных отражений, как образуются тучи, гром, радуга, солнечные венцы, кометы и т. п.

Начал во всем сущем они признают два: деятельное и страдательное. Страдательное начало есть бескачественная сущность, то есть вещество; а деятельное – разум, в ней содержащийся, то есть бог. Он вечен, и он – творец всего, что в ней имеется. Такое учение излагают Зенон Китайский в книге "О сущности", Клеанф в книге "Об атомах", Хрисипп в I книге "Физики", Архидем в книге "Об основах", Посидоний во II книге "Рассуждений о физике".

Начала и основы – вещи разные: первые не возникают и не подвержены гибели, вторые же погибают в обогневении. Далее, начала бестелесны и не имеют формы, основы же имеют форму. Тело, по словам Аполлодора в "Физике", есть то, что имеет три измерения: длину, ширину и глубину; такое тело называется объемным. Поверхность – это зримый предел тела, она имеет длину и ширину, но не имеет глубины. (Посидоний в III книге "О небесных явлениях" пишет, что она существует не только мысленно, но и в качестве основания.) Линия – это зримый предел поверхности, она не имеет, ширины, но только длину. Точка – это предел линии, то есть самый малый знак.

Бог, ум, судьба и Зевс – одно и то же, и у него есть еще много имен. Существуя вначале сам по себе, он всю сущность обращает через воздух в воду; и как в поросли содержится семя, так и бог, сеятельный разум мира, пребывает таковым во влажности, приспособляя к себе вещество для следующего становления; а затем он порождает четыре основы – огонь, воду, воздух и землю. Пишут об этом Зенон в книге "О целокупном", Хрисипп в I книге "Физики" и Архедем в книге "Об основах".

Основа есть то, из чего первоначально возникает все возникающее и во что оно в конце концов разрешается. Четыре основы составляют бескачественную сущность – вещество. Огонь есть горячая основа, вода – влажная, воздух холодная, земля – сухая (впрочем, это же качество есть и в воздухе). Самое верхнее место занимает огонь, называемый эфиром, и в нем прежде всех возник круг неподвижных звезд, потом – круг планет, затем – воздух, потом – вода и в основании всего – земля, середина всего.

Слово "мир" они употребляют трояко. Во-первых, это сам бог, то есть обособленная качественность всей сущности; он не гибнет и не возникает. Он – творец всего мироустройства, время от времени расточающий в себя всю сущность и вновь порождающий ее из себя. Во-вторых – само это мироустройство, то есть звездный мир. В-третьих – это совокупность того и другого. Таким образом, мир – это особая качественность всеобщей сущности; или это построение, включающее небо и землю с их естествами (так говорит Посидоний в "Началах небесных явлений"); или это построение, включающее богов, людей и все возникшее для них. Крайняя окружность, в которой находится седалище всей божественности, есть небо.

Мир устрояется умом и провидением (так говорят Хрисипп в V книге "О провидении" и Посидоний в III книге "О богах"). Ибо ум проницает все части мира, как душа – все части человека. Но одни части он проницает больше, другие меньше; а именно в одних он – сдерживающая сила, например в костях и жилах, а в других – ум, например в ведущей части души. Таким образом, весь мир есть живое существо, одушевленное и разумное, а ведущая часть в нем – это эфир. Так пишет Антипатр Тирский в VIII книге "О мире"; Хрисипп в I книге "О провидении" и Посидоний в I книге "О богах" говорят, что ведущая часть в мире – это небо, а Клеанф что это солнце. Впрочем, Хрисипп в той же книге говорит и несколько иначе – что это чистейшая часть эфира, называемая также первым богом и чувственно проникающая все, что в воздухе, всех животных, все растения и даже (как сдерживающая сила) самую землю.

Мир един, конечен и шарообразен с виду, потому что такой вид удобнее всего для движения (так пишут Посидоний в V книге "Рассуждения о физике" и ученики Антипатра в книгах "О мире"). Его окружает пустая беспредельность, которая бестелесна; а бестелесно то, что может быть заполнено телом, но не заполнено. Внутри же мира нет ничего пустого, но все едино в силу единого дыхания и напряжения, связующего небесное с земным. (О пустоте пишут Хрисипп в книге "О пустоте" и в I книге "Пособий по физике", Аполлофан в "Физике", Аполлодор, а также Посидоний во II книге "Рассуждения о физике".) Бестелесны ⁶⁴ также и произносимые слова; бестелесно время, которое есть лишь мера движению мира. Прошедшее время и будущее бесконечны, а настоящее конечно.

Мир, по их учению, подвержен гибели, как все, имеющее начало: таковы ведь и чувственно воспринимаемые вещи. Когда подвержены гибели части, то подвержено и целое; но части мира подвержены гибели, ибо переходят друг в друга; стало быть, подвержен гибели весь мир. Кроме того, если нечто доказуемым образом изменяется к худшему, то оно подвержено гибели, – а мир изменяется к худшему, ибо он иссыхает и затопляется водой. А начало мира было тогда, когда сущность из огня через воздух обратилась в воду, самые плотные части которой сгустились потом в землю, самые тонкие образовали воздух, а истончаясь еще того более, – огонь. А потом уже из смешения этих основ явились растения, животные и прочие породы. О начале и гибели мира говорят Зенон в книге "О целокупном", Хрисипп в I книге "Физики", Посидоний в I книге "О мире", Клеанф, а также Антипатр в Х книге "О мире"; Панэтий же, напротив, объявляет мир неразрушимым.

О том, что мир – это живое существо, разумное, одушевленное и мыслящее, говорят Хрисипп в I книге "О провидении", Аполлодор в "Физике" и Посидоний. Живое – это значит: сущность одушевленная и чувствующая; в самом деле, живое лучше, чем неживое; но лучше мира нет ничего; стало быть, мир есть живое существо. Одушевленное – это ясно из того, что наши души представляют собой его осколки. (Впрочем, Боэф говорит, что мир не есть живое существо.)

О том, что мир един, говорят Зенон в книге "О целокупном", Хрисипп, Аполлодор в "Физике", Посидоний в I книге "Рассуждений о физике". "Всё", по словам Аполлодора, говорится, с одной стороны, о мире и, с другой стороны, о построении, в которое входят мир и окружающая его пустота. Мир конечен, пустота бесконечна.

Среди светил иные неподвижны и совершают оборот вместе со всем небом; иные же (а именно планеты) движутся собственными движениями. Солнце совершает путь по кривой через зодиак; подобным же образом и луна движется по спирали. Солнце есть чистый огонь (так говорит Посидоний в VII книге "О небесных явлениях"); оно больше земли (говорит он же в VI книге "Рассуждений о физике"); оно шарообразно, как и весь мир (так говорят его последователи). Огненное оно потому, что все его действия свойственны огню; оно больше земли, потому что освещает всю землю, да еще и небо, а также потому, что земля отбрасывает коническую тень; именно из-за величины своей оно видно отовсюду. А луна более схожа с землей, потому что она и ближе к земле. Эти огненные тела и все светила питаются по-разному: солнце, как мыслящий светоч, – из большого моря: луна, будучи близка к земле и смешана с воздухом, – из пресных вод (так говорит Посидоний в VI книге "Рассуждений о физике"); все прочее – из земли ⁶⁵. Звезды, по их мнению, тоже шарообразны, как II земля, но земля неподвижна. Луна своего света не имеет, а принимает солнечный, который на нее светит.

Затмение солнца происходит, когда луна заслоняет его с нашей стороны (так рисует Зенон в книге "О целокупном"). В самом деле, луна в точках схождения, видимо, сближается с ним, закрывает его и отдаляется опять; это легче всего понять с помощью таза, наполненного водой ⁶⁶. А затмение луны происходит, когда луна попадает в тень земли; вот почему затмения происходят только в полнолуние. При этом, хотя луна и солнце встают в противостояние каждый месяц, она по отношению к нему движется по кривой и часто минует его плоскость, оказываясь то севернее, то южнее; зато, когда плоскость луны совместится с зодиакальной плоскостью солнца и они окажутся в противостоянии, тогда луна затмевается, а происходит такое совмещение в знаках Рака, Скорпиона, Овна и Тельца (так говорят последователи Посидония).

Бог есть живое существо, бессмертное, разумное, совершенное или же умное в счастье, не приемлющее ничего дурного, а промысел его – над миром и над всем, что в мире; однако же он не человекоподобен. Он – творец целокупности и словно бы родитель всего: как вообще, так и в той своей части, которая проницает все; и по многим своим силам он носит многие имена ⁶⁷. Он зовется Дием, потому что через него (dia) совершается все, и Зевсом, поскольку он – причина жизни (zen) и проницает всю жизнь; он зовется Афиной, поскольку ведущая часть его души простирается по эфиру; Герой, поскольку по воздуху (aer); Гефестом, поскольку по искусническому огню; Посидоном, поскольку по воде; Деметрой, поскольку по земле; и другие имена, даваемые ему людьми, точно так же обозначают какие-либо свойства. Сущностью бога Зенон считает весь мир в небе (точно так же и Хрисипп в I книге "О богах", и Посидоний в I книге "О богах"); Антипатр в VII книге "О мире" говорит, что сущность бога имеет вид воздуха; а Боэф в книге "О природе" называет сущностью бога круг неподвижных звезд.

Природой они называют иногда то, чем держится мир, иногда то, чем порождается все земное. Природа есть самодвижущееся самообладание, изводящее и поддерживающее свои порождения в назначенные сроки по сеятельному разуму, и от чего что взято, так то и творится. Стремится она и к пользе, и к наслаждению, как это видно из человеческого творчества.

Судьба определяет возникновение всего на свете, так пишут Хрисипп (в книге "О судьбе"), Зенон и Боэф (в I книге "О судьбе"). Судьба есть причинная цепь всего сущего или же разум, по которому движется мир. И если есть провидение, говорят они, то имеют под собой основание и всяческие гадания; что это наука, показывают случаи их исхода (как пишут Зенон, Хрисипп во II книге "О гадании", Афинодор, Посидоний во II книге "Рассуждения о физике" и в V книге "О гадании"; Панэтий, однако же, считает эту науку безосновательной).

Сущность называют они первовеществом всего сущего, так пишут Хрисипп (в I книге "Физики") и Зенон. Вещество есть то, из чего возникает все. Понятия "сущность" и "вещество" употребляются двояко – применительно к общему и применительно к частному. Применительно к общему оно не увеличивается и не умаляется, применительно к частному [и увеличивается и умаляется]. Телом они называют сущность, имеющую границы (так говорят Антипатр во II книге "О сущности" и Аполлодор в "Физике"). Вещество поддается изменению (говорит тот же писатель) – будь оно неизменяемо, из него ничто не могло бы возникнуть. По той же причине оно делимо до бесконечности (Хрисипп говорит [не о "делимости до бесконечности"], а о "бесконечной делимости", ибо нельзя назвать "бесконечностью" то, что делимо и далее, а делимость идет и далее). При смешении два вещества проницают друг друга насквозь, а не только прилегают и охватывают друг друга (как пишет Хрисипп в I книге "Физики"); так, если в море упадет малая капля вина, то она в нем растворится, сколько бы ни сопротивлялась.

Далее, они полагают, что существуют демоны, находящиеся с людьми во взаиморасположении и надзирающие над людскими делами; и существуют герои, то есть души взыскующих, пережившие их смерть.

Говоря о явлениях, совершающихся в воздухе, они утверждают, что зима есть охлаждение воздуха над землей по причине отдаления солнца; весна – благорастворение воздуха по причине его приближения; лето-нагревание воздуха над землей от продвижения солнца к северу; осень – новое отступление солнца от нас. [Ветры – это течения воздуха, меняющие имена в зависимости от того] ⁶⁸, с какой стороны они протекают, а причина их возникновения испарение облаков от солнца. Радуга – это отражение света от влажных облаков или же (как говорит Посидоний в "Метеорологии") край солнца или луны, зеркально отраженный, как дуга в росянистом облаке, полом и презираемом насквозь. Кометы, хвостатые звезды и огненные столбы – это огонь, вспыхивающий, когда плотный воздух взлетает в область эфира. Падучие звезды – это вспышки сплошного огня, быстро пролетающие сквозь воздух и оттого кажущиеся удлиненными. Дождь – это облака, превратившиеся в воду оттого, что влага, выпаренная солнцем из земли и моря, осталась не преобразовавшейся до конца. Охлажденная, эта влага называется инеем. Град – это замерзшее облако, искрошенное ветром. Снег – это влага замерзшего облака (так говорит Посидоний в VIII книге "Рассуждений о физике"). Молния это вспышка облаков, которые трет и рвет ветер (так говорит Зенон в книге "О целокупном"). Гром – это шум оттого, что они трутся и рвутся. Грозовой удар – это мощная вспышка, с большой силой ударяющая в землю от трущихся и рвущихся облаков; а другие говорят, что это сгусток огнистого воздуха, с силой несущийся вниз. Смерч – это грозовой удар, очень сильный и вихревой, или же дымный вихрь от лопнувшего облака. Огненный вихрь – это облако, разорванное со всех сторон огнем и вихрем. [Землетрясения бывают, когда воздух врывается] ⁶⁹ в пустоты земли или спирается там (так говорит Посидоний в VIII книге). Среди землетрясений различаются дрожания, расседания, смещения и толчки.

Расположение мира они принимают такое. Земля находится посредине, соответственно средоточию; следом за нею – вода, шарообразно облегающая землю, как свое средоточие, так что земля находится в воде; следом за водою – воздух, тоже шарообразно расположенный. Небесных кругов имеется пять: первый – полярный, видимый всегда, второй – летний тропик, третий – равноденственный, четвертый – зимний тропик, пятый – противополярный, невидимый. Круги эти называются параллельными, потому что наклона друг к другу не имеют, а очерчены все вокруг общей середины. Напротив того, зодиакальный круг – наклонный и пересекает параллельные круги. Поясов на земле тоже пять: первый – северный за полярным кругом, необитаемый из-за холода, второй – с умеренным воздухом, третий – необитаемый из-за жары и называемый жарким, четвертый – противоумеренный, пятый южный, необитаемый из-за холода.

Природа в их представлении есть искуснический огонь, движущийся по пути к порождению, то есть дыхание ⁷⁰, огневидное и искусническое; а душа есть чувствующая [природа]. Душа – это дыхание, врожденное в нас, поэтому она телесна и остается жить после смерти; однако же она подвержена разрушению, и неразрушима только душа целого, частицами которой являются души живых существ. Зенон Китайский, Антипатр (в книге "О душе") и Посидоний говорят, что душа есть теплое дыхание, которое нас одушевляет и которым мы движемся. Клеанф считает, что все души продолжают существовать до самого обогневения, Хрисипп – что таковы лишь души мудрецов.

Душа, по их словам, имеет восемь частей: пять чувств, сеятельный разум, речевую часть и разумную часть. Зрение совершается оттого, что свет между зрителем и предметом напрягается в виде конуса (так пишут Хрисипп во II книге "Физики" и Аполлодор), причем направлен этот конус воздуха острием к глазу, а основанием к предмету – так предмет сообщается зрению напряженным воздухом, словно подгоняемый палкою. Слышание совершается оттого, что воздух между слушателем и звучащим предметом колеблется кругами, а затем расходится волнами и достигает слуха, наподобие того, как вода в водоеме расходится круговыми волнами от брошенного камня. Сон наступает оттого, что расслабляется чувствующее напряжение ведущей части души. Причинами страстей они считают превращения, совершающиеся с дыханием.

Семенем они называют то, что может порождать подобное порождающему; а в человеческом семени, которое человек испускает с влагою, смешаны частицы души в том же соотношении, что и у предков. Хрисипп во II книге "Физики" утверждает, что по сущности семя есть дыхание: это видно из того, что когда семена бросают в землю, то перестарелые не прорастают – именно потому, что сила выдохнулась из них. Семя стекается со всего тела (говорят последователи Сфера), во всяком случае, порождению поддаются все части тела; женское же семя, по их словам, бесплодно, потому что оно скудно, водянисто и в нем нет напряжения (так говорит Сфер).

Ведущая же часть души – это главная ее часть, в которой зарождаются представления и побуждения и откуда исходит разум; место ее-в сердце.

Такова у стоиков физика, – в той мере, в какой я счел достаточным ее изложить, заботясь о соразмерности моего сочинения. А в чем иные из них отклоняются от сказанного, о том речь далее. [Комментарий Лосева]

2. АРИСТОН

Аристон Лысый из Хиоса, прозванный также Сиреной, заявил, что конечная цель – в том, чтобы жить в безразличии ко всему, что лежит между добродетелью и пороком, и не допускать в отношении к этим вещам ни малейшей разницы: все должно быть одинаково. Мудрец должен быть подобен хорошему актеру, который может надеть маску как Агамемнона, так и Ферсита и обоих сыграть достойным образом. Физику и логику он отменил, утверждая, что первая выше нас, а вторая не для нас и одна только этика нас касается. Диалектические рассуждения он сравнивал с паучьими сетями, которые кажутся искусно сотканными, а на самом деле бесполезны. Он не говорил, что добродетелей много (как Зенон), и не говорил, что добродетель – одна под многими именами (как мегарики), а говорил, что добродетель зависит от того, к чему она применяется.

Рассуждая таким образом и выступая в Киносарге, он сумел даже прослыть основателем новой школы: так, и Мильтиада и Дифила называли "аристоновцами". Говорил он убедительно и во вкусе толпы; отсюда и слова Тимона о нем: Кто производит свой род от лукавейшего Аристона...

А потом, воспользовавшись долгой болезнью Зенона, он отложился от него и перебежал к Полемону – так сообщает Диокл Магнесийский.

Он особенно настаивал на том Стоическом положении, что мудрец не подвержен ложным мнениям; Персей, споря с ним, обратился к двум братьям-близнецам и велел одному из них оставить у Аристона деньги, а другому забрать их; Аристон попался в эту ловушку и так был опровергнут. Спорил он и с Аркесилаем: однажды, увидевши урода быка, у которого была матка, он сказал: "Беда! Вот оно, доказательство Аркесилая против очевидности!" А когда один академик уверял, будто нет постигающих представления, он спросил: "Так и соседа твоего ты не видишь?" Тот ответил: "Нет", а Аристон сказал: – Кто же тебя ослепил? кто отнял сияние зренья? ⁷¹

Книги его известны такие: "Поощрения" – 2 книги, "Об учении Зенона", "Разговоры", "Занятия" – 6 книг, "Беседы о мудрости" – 7 книг, "Беседы о любви", "Записки о тщеславии", "Записки" – 25 книг, "Воспоминания" – 3 книги, "Изречения" – 11 книг, "Против риторов", "Против отповеди Алексина", "Против диалектиков" – 3 книги, "Письма к Клеанфу" – 4 книги. Впрочем, Панэтий и Сосикрат считают подлинными только письма, остальное же приписывают Аристону-перипатетику.

Был он лыс, и говорят, будто умер он от солнечного удара. Мы о нем сложили в шутку такие хромые ямбы: О, Аристон! до старости дожив лысой,
Зачем не в меру подставлял ты лоб солнцу?
На солнечном припеке захотев греться,
За это и в загробный ты сошел холод ⁷².

Был также и другой Аристон, перипатетик из Юлиды; и третий, музыкант из Афин; четвертый, трагический поэт; пятый, родом из Галы, Сочинитель учебников по риторике; шестой, перипатетик из Александрии.

3. ЭРИЛЛ

Эрилл Карфагенский заявил, что конечная цель есть знание, и жить надобно, все соотнося с жизнью по науке, не заблуждаясь по неведению. Наука же есть такой склад приятия представлений, который не может быть подорван рассуждениями. Впрочем, иногда он говорил, что единой конечной цели нет, но она меняется в зависимости от обстоятельств и предметов – так, из одной и той же меди можно отлить статую как Александра, так и Сократа. Между конечной целью и вспомогательной целью есть разница: к последней. может стремиться не только мудрец, к первой только мудрец. Все, что лежит между добродетелью и пороком, безразлично. Книги его немногословны, но полны силы и содержат даже споры с Зеноном.

Когда он был мальчиком, говорят, в него многие были влюблены; Зенон, чтобы их отвадить, заставил Эрилла обриться, и они его покинули.

Книги Эрилла таковы: "Об упражнении", "О страстях", "О предвосхищении", "Законодатель", "Повиватель", "Спорщик", "Наставник", "Распорядитель", "Направитель", "Гермес", "Медея", "Разговоры", "Этические положения".

4. ДИОНИСИЙ

Дионисий Перебежчик заявил, что конечная цель есть наслаждение; побудила его к этому глазная боль: мучаясь непомерными страданиями, он не в силах был утверждать, будто боль безразлична. Он был сыном Феофанта, родом из Гераклеи, а учился (говорит Диокл) сперва у Гераклида, своего земляка, потом у Алексина и Менедема и, наконец, у Зенона.

В молодости он был любителем словесности и упражнялся в стихах разного рода, потом стал усердно подражать Арату. А когда он отстал от Зенона, то обратился к киренаикам, стал ходить по дурным домам и бесстыдно предаваться иным наслаждениям. Прожил он восемьдесят лет, а потом уморил себя голодом.

Книги его известны такие: "О бесстрастии" 2 книги, "Об упражнении" 2 книги, "О наслаждении" 4 книги, "О богатстве, милости и мести", "Об обхождении с людьми", "О благополучии", "О древних царях", "О достохвальном", "О варварских обычаях".

Таковы были стоики, несогласные с Зеноном; преемником же его был Клеанф, о котором и пойдет теперь речь.

5. КЛЕАНФ

Клеанф, сын Фания из Леса. В молодости он был кулачный боец (говорит Антисфен в "Преемствах"); но, приехав в Афины с четырьмя только драхмами (уверяют некоторые), он примкнул к Зенону, стал достойнейшим образом заниматься философией и остался верен его учениям.

Он славился трудолюбием: так как был он очень беден, то ему приходилось работать поденщиком – по ночам он таскал воду для поливки садов, а днем упражнялся в рассуждениях; за это его прозвали Водоносом. Есть рассказ, что однажды его привлекли к суду – дать ответ, на какие доходы он живет в столь добром здравии; но он избежал суда, призвав в свидетели садовника, которому он таскал воду, и хлеботорговку, для которой он пек хлеб. Ареопаг признал эти свидетельства и постановил выдать Клеанфу десять мин, но Зенон запретил ему их принимать. Антигон, говорят, тоже давал ему 3000 драхм. А однажды, когда он вел молодых людей смотреть на зрелища, ветер сорвал с него плащ и все увидели, что на нем даже нет рубахи; за это афиняне наградили его рукоплесканиями и стали дивиться ему еще больше (так сообщает Деметрий Магнесийский в "Соименниках"). Говорят, что однажды Антигон, оказавшись его слушателем, задал ему вопрос, зачем он носил воду, а тот.ответил: "Разве я только воду ношу? разве я не копаю землю? разве не поливаю сад? разве не готов на что угодно ради философии?" И сам Зенон упражнял его в этом и требовал с него по оболу в виде оброка. А однажды, заработавши горсть мелочи, он высыпал ее перед товарищами и сказал: "Клеанф мог бы прокормить второго Клеанфа, если бы захотел; а вот иные, хоть у них и есть, чем кормиться, ищут средств у других, да и то философствуют лишь кое-как". За это Клеанфа стали звать вторым Гераклом.

Был он трудолюбив, но недаровит, а вдобавок крайне медлителен. За это и Тимон пишет о нем так: Кто сей дебелый баран, дозирающий сонмы людские?
Ассосский вялый любитель словес, оробелый булыжник ⁷³.

Соученики над ним смеялись, но он это сносил; и даже когда его обозвали ослом, он ответил: "Да, только мне и под силу таскать Зеноновы вьюки". А когда его попрекали робостью, он отвечал: "Робость меня и уберегает от ошибок". Он считал, что живет лучше, чем богачи, и говорил: "Они играют в мяч на земле, твердой и бесплодной, а я эту землю вскапываю". Нередко он вслух бранил самого себя; однажды Аристон, услышав это, спросил: "Кого это ты бранишь?", а он с улыбкой ответил: "Одного такого старика, который до седины дожил, а ума не нажил".

Кто-то сказал ему, будто Аркесилай не делает того, что нужно делать. "Перестань, не ругайся, – сказал Клеанф, – на словах он отвергает надлежащее, а на деле утверждает". "Лестью меня не возьмешь", – сказал на это Аркесилай. "А я и не льщу, – ответил Клеанф, – я ведь говорю, что ты твердишь одно, а делаешь другое".

Кто-то спрашивал его, какое напутствие лучше дать сыну; Клеанф ответил: "Из "Электры" ⁷⁴: Тише, тише! легкой ступай стопой..."

Один спартанец заявил, что труд – хорошая вещь; Клеанф в восторге сказал ему: – Вижу, дитя, по словам, что твоя благородна порода!.. ⁷⁵

Гекатон в "Изречениях" сообщает, что когда один хорошенький мальчик стал рассуждать, что слово "лягаться" происходит от слова "ляжка", Клеанф сказал ему: "Потише со своими ляжками, мальчик: не всегда похожие слова означают похожие вещи". Другого мальчика он спросил в разговоре: "Чувствуешь?" Тот кивнул, а Клеанф на это сказал: "Почему же я не чувствую, что ты чувствуешь?"

Когда поэт Сосифей в театре воскликнул в его присутствии: ...Погонщик их – Клеанфово безумие!.. ⁷⁶

Клеанф даже не пошевелился, так что народ за это стал ему в восторге рукоплескать, а Сосифея выгнал из театра. Потом Сосифей просил у него прощения за эту хулу, и Клеанф простил, сказав: "Раз уж Дионис и Геракл не гневаются на насмешки поэтов, то нелепо было бы и мне сердиться на случайную брань".

О перипатетиках он говорил, что они похожи на лиры: звучат прекрасно, а сами себя слушать не умеют. Вслед за Зеноном, говорят, он утверждал однажды, что по виду можно постичь нрав; тогда несколько молодых насмешников привели к нему одного женоподобного развратника, загрубевшего в деревне, и стали допрашивать, какого нрава этот человек; Клеанф был в затруднении и уже велел было мужику уходить, как вдруг тот, уходя, чихнул. "Понял! – воскликнул Клеанф, – это бабень!"

Одному нелюдиму, который разговаривал сам с собой, он сказал: "У тебя совсем неплохой собеседник!" Кто-то попрекал его старостью – Клеанф ответил: "Я и сам бы рад помереть, но пока чувствую себя в полном здравии, пока пишу, пока читаю, то могу и подождать".

Это он, говорят, записывал уроки Зенона на черепках и бычьих лопатках, потому что у него не было денег на бумагу. Вот каков он был; и хотя у Зенона было много достойных учеников, именно он стал его преемником во главе школы.

Он оставил такие прекрасные книги: "О времени", "О естественной науке Зенона" 2 книги, "Толкования к Гераклиту" – 4 книги, "О чувстве", "Об искусстве", "К Демокриту", "К Аристарху", "К Эриллу", "О побуждении" 2 книги, "Древности", "О богах", "О гигантах", "О браке", "О поэте", "О надлежащем" 3 книги, "О добром совете", "О милости", "Поощрение", "О добродетелях", "О даровании", "О Горгиппе", "О зависти", "О любви", "О свободе", "Наука любви", "О чести", "О славе", "Политик", "О воле", "О законах", "О судействе", "О воспитании", "О рассуждении" 3 книги, "О конечной цели", "О прекрасном", "О поступках", "О науке", "О царской власти", "О дружбе", "О пире", "О том, что добродетель одна для мужчин и женщин", "О мудрствовании мудрого", "Об изречениях", "Беседы" – 2 книги, "О наслаждении", "О свойствах", "О неразрешимых вопросах", "О диалектике", "Об оборотах", "О сказуемых". Таковы его книги.

Скончался он вот каким образом. У него сильно болели десны, и врачи предписали ему три дня воздерживаться от пищи. От этого ему стало легче, и тогда врач разрешил ему вернуться к обычной еде, но он отказался, заявив, что зашел уже слишком далеко, и продолжал воздержание, пока не умер, достигнув того же (восьмидесятилетнего) ⁷⁷ возраста, что и Зенон, и пробыв учеником Зенона 19 лет.

Мы и о нем сложили такие шутливые стихи: Хвала Клеанфу, но Аиду – вящая,
За то, что, пожалев года преклонные,
Он в смерти дал ему успокоение
За все труды земные водоносные ⁷⁸.


6. СФЕР

Слушателем Клеанфа после смерти Зенона был, как сказано. Сфер Боспорский, который потом, достигнув больших успехов в науках, уехал в Александрию к Птолемею Филопатору. Здесь однажды возник спор, подвержен ли мудрец ложным мнениям, и Сфер утверждал, что нет. Царь захотел уличить его и велел подать к столу гранатовые яблоки из воска; Сфер принял их за настоящие, и царь вскричал, что вот Сфер и принял ложное представление. Но Сфер тотчас ответил, что принял он не то, что перед ним, – гранаты, а то, что есть основания считать их гранатами; а ведь постигающее представление и обоснованное представление это разные вещи. Мнесистрат доносил, будто он говорил, что Птолемей не царь; Сфер ответил: "Если Птолемей таков, каков он есть, то он царь".

Книги он написал такие: "О мире" – 2 книги, "Об основах", "О семени", "О случае", "О наименьшем", "Об атомах и образах", "Об органах чувств", "О Гераклите" – 5 бесед, "О построении этики", "О надлежащем", "О побуждении", "О страстях" – 2 книги, "О царской власти", "О спартанском государственном устройстве", "О Ликурге и Сократе" – 3 книги, "О законе", "О гадании", "Разговоры о любви", "Об эретрийских философах", "О подобном", "Об определениях", "Об обладании", "О противоречиях" – 3 книги, "О рассуждении", "О богатстве", "О славе", "О смерти", "Пособие по диалектике" в 2 книгах, "О сказуемых", "О двусмысленностях", "Письма".

7. ХРИСИПП

Хрисипп, сын Аполлония, родом из Сол (или из Тарса, как пишет Александр в "Преемствах"), ученик Клеанфа. Сперва он был бегуном дальнего бега ⁷⁹, потом сделался слушателем Зенона или (как говорит Диокл и большинство писавших) Клеанфа; но еще при жизни Клеанфа он отделился от него и стал видным человеком в философии. Он отличался большим дарованием и всесторонней остротой ума; он даже отклонялся порой от Зенона и Клеанфа, которому не раз говорил, что хочет от него научиться только догматам, а уж доказательства для них сможет подобрать и сам. Впрочем, всякий раз, как ему случалось тягаться с Клеанфом, он потом раскаивался и часто вспоминал такие стихи: Во всем я счастлив, кроме одного:
Мне не везет, я знаю, на Клеанфа ⁸⁰.

Слава его в искусстве диалектики была такова, что многим казалось: если бы боги занимались диалектикой, они бы занимались диалектикой по Хрисиппу. Содержания у него было в избытке, но стиль был неровный. А трудолюбием он превзошел всех и каждого – это видно из его сочинений, число которых свыше 705. Впрочем, он умножал свои сочинения тем, что по нескольку раз обрабатывал одно и то же, писал обо всем, что попадется, многократно поправлял сам себя и подкреплял себя множеством выписок: так, в одном сочинении он переписал почти целиком "Медею" Еврипида, и недаром какой-то его читатель на вопрос, что у него за книга, ответил: ""Медея" Хрисиппа!" А когда Аполлодор Афинский в "Собрании учений" желает доказать, что сочинения Эпикура, написанные с самобытной силой и без помощи выписок, гораздо обширнее книг Хрисиппа, он говорит дословно вот что: "Если бы из книг Хрисиппа изъять все, что он повыписал из других, у него остались бы одни пустые страницы!" Так пишет Аполлодор. А старуха, сидевшая при Хрисиппе, говорила, будто он сочиняет по пятьсот строк в день, – так сообщает Диокл.

К философии он пришел оттого, что наследственное его имущество отобрали в царскую казну, – так говорит Гекатон. Телом он был тщедушен, как можно видеть по памятнику на Керамике, который почти весь заслонен соседней конной статуей, – за это Карнеад называл его не Хрисиппом, а "Крипсиппом", что значит "спрятанный за лошадью". Кто-то его попрекнул, что он не ходит слушать Аристона, как-все. "Если бы я делал, как все, я не был бы философом", ответил Хрисипп. Какой-то диалектик нападал на Клеанфа, предлагая ему софизмы; Хрисипп сказал ему: "Перестань отрывать старика от дел поважнее, предлагай свои безделки нам, молодым!" В другой раз кто-то подошел к нему с вопросом и наедине разговаривал добропорядочно, а завидев подходивший народ, стал браниться; Хрисипп ему сказал: – О брат мой, брат, безумствует твой взор;
Как скор твой путь от разума к безумству! ⁸¹

На попойках он вел себя мирно, хотя и нетвердо стоял на ногах. "У Хрисиппа пьянеют только ноги", – говорила его рабыня. О себе он был такого высокого мнения, что на чей-то вопрос: "Кому поручить мне сына?" – он ответил: "Мне: ведь если бы я считал, что кто-то есть лучше меня, то я сам бы пошел к нему за философией". Вот почему о нем говорили: Он лишь с умом; все другие безумными тенями веют ⁸².

И еще: Не будь Хрисиппа, не было б и Портика ⁸³.

Однако в конце концов он ушел к Аркесилаю и Лакиду и с ними занимался философией в Академии. Вот почему и про обычаи он рассуждал как "за", так и "против", и о величинах и множестве – по академическому образцу.

Когда он вел занятия в Одеоне ⁸⁴, говорит Гермипп, один из учеников позвал его к жертвенному пиру; здесь он выпил неразбавленного вина, почувствовал головокружение и на пятый день расстался с жизнью, семидесяти трех лет от роду, в 143-ю олимпиаду; так пишет Аполлодор в "Хронологии". Наши о нем шуточные стихи таковы: Хлебнув вина до головокружения,
Хрисипп без всякой жалости
С душой расстался, с родиной и с Портиком,
Чтоб стать жильцом аидовым ⁸⁵.

Впрочем, иные говорят, будто умер он от припадка хохота: увидев, как осел сожрал его смоквы, он крикнул старухе, что теперь надо дать ослу чистого вина промыть глотку, закатился смехом и испустил дух.

Был он, по-видимому, безмерно надменен: среди стольких своих сочинений он ни одного не посвятил ни одному из царей, – как говорит Деметрий в "Соименниках", ему довольно было одной его старухи. Когда Птолемей обратился к Клеанфу с просьбой приехать к нему или кого-нибудь прислать, то Сфер поехал, а Хрисипп уклонился. Зато двух сыновей своей сестры, Аристокреонта и Филократа, он вызвал к себе и воспитал при себе; и он первый отважился вести занятия в Ликее под открытым небом (как рассказывает тот же Деметрий).

Был также и другой Хрисипп, книдский врач, у которого много позаимствовал Эрасистрат, по собственному его признанию; и еще один, сын предыдущего, придворный врач Птолемея, которого оболгали, привлекли к ответу и наказали бичами; и еще один, ученик Эрасистрата, и еще один, написавший книгу "О земледелии".

Философ известен также и вот какими рассуждениями. "Кто раскрывает таинства непосвященным, тот кощунствует. Но первосвященник именно раскрывает их непосвященным. Стало быть, первосвященник кощунствует". Далее: "Чего нет в городе, того нет и в доме. В городе нет колодца. Стало быть, и в доме нет колодца". Далее: "Вот голова; она не твоя. Стало быть, есть голова, которой ты не имеешь. Стало быть, у тебя нет головы". Далее: "Если некто находится в Мегарах, он не находится в Афинах. Человек находится в Мегарах. Стало быть, в Афинах людей нет". Далее: "То, что ты говоришь, проходит через твой рот. Ты говоришь: телега. Стало быть, телега проходит через твой рот". И еще: "Чего ты не потерял, то ты имеешь. Рогов ты не потерял. Стало быть, ты рогат" ⁸⁶.

Иные порицают Хрисиппа за то, что многое у него написано гадко и непристойно. Так, в сочинении "О древних философах природы" он выдумывает гадости про Геру и Зевса и целых 600 строк пишет такое, чего никому не повторить, не замарав рта. Говорят, что эта выдуманная им история (хоть, может быть, как физика, она и хороша) под стать не богам, а блудилищам и что ее не упоминают даже составители списков книг: нет ее ни у Полемона, ни у Гипсикрата, ни даже у Антигона, так что выдумана она им самим. А в сочинении "О государстве" он дозволяет сожительствовать и с матерями, и с дочерьми, и с сыновьями; то же самое пишет он и в книге "О вещах, которые сами по себе не предпочтительны", в самом начале. А в III книге "О справедливости", около 1000-й строки, он даже повелевает поедать покойников. И во II книге "О средствах к жизни", размышляя, по его словам, на какие средства жить мудрецу, он пишет: "А зачем ему добывать средства к жизни? Если для того, чтобы жить, то ведь жизнь безразлична; если для наслаждения, то и оно безразлично; если для добродетели, то добродетель сама довлеет для счастья. Смехотворны и сами источники этих средств к жизни. Брать у царя? тогда придется ему подчиняться. Пользоваться дружбой? тогда дружба покупалась бы за деньги. Жить мудростью? тогда мудрость сдавалась бы внаймы". Вот какие выставляются против него упреки.

Так как книги его пользуются великой славою, я рассудил привести здесь перечень их по разделам. Вот он.

По логической области в целом: "Логические положения", "Рассмотрения философа", "Диалектические определения", к Метродору – 6 книг, "О словах, употребляемых в диалектике", к Зенону, "Пособие по диалектике", к Аристагору, "Правдоподобные связные суждения", к Диоскуриду – 4 книги.

По логической области – о предметах. Сборник первый: "О суждениях", "О непростых суждениях", "О сложных суждениях", к Афиыаду – 2 книги, "Об отрицательных суждениях", к Аристагору – 3 книги, "Об утвердительных суждениях", к Афинодору, "Об ограничительных суждениях", к Феару, "О неопределенных суждениях", к Диону – 3 книги, "О различии неопределенных суждений" – 4 книги, "О временных высказываниях" 2 книги, "О суждениях совершенного вида" 2 книги. Сборник второй: "Об истинном разделительном суждении", к Горгиппиду, "Об истинном связном суждении", к Горгиппиду – 4 книги, "Выбор", к Горгиппиду, "К вопросу о следствии", "О трехчленном суждении", тоже к Горгиппиду, "О возможном", к Клиту – 4 книги, "К Филоновой книге о значениях", "К вопросу, что есть ложь". Сборник третий: "О повелениях" 2 книги, "Об общем вопросе" 2 книги, "О частном вопросе" 4 книги, "Краткое изложение об общем и частном вопросе", "Краткое изложение об ответе", "О разыскании" 2 книги, "Об ответе" 4 книги. Сборник четвертый: "О сказуемых", к Метродору – 10 книг, "О прямых и косвенных падежах", к Филарху, "О связях", к Апол-лониду, "К Пасилу о сказуемых". – 4 книги. Сборник пятый: "О пяти падежах", "Об изъявлениях согласия с их содержанием", "О дополнительном значении", к Стесагору – 2 книги, "О собственных именах" 2 книги.

По логической области – о словах и словесных предложениях. Сборник первый: "Об изъявлении единственного и множественного числа" 6 книг, "О словах", к Сосигену и Александру – 5 книг, "О нарушении слога", к Диону – 4 книги, "О софизме "Куча" применительно к звукам" 3 книги, "О неправильности речи", к Дионисию, "Необычные предложения", "Слово", к Дионисию. Сборник второй: "Об элементах речи и слов" б книг, "О построении слов" 4 книги, "О построении и элементах слов", к Филиппу – 3 книги, "Об элементах речи", к Никию, "Об относительных словах". Сборник третий: "Против отвергающих знаки препинания" – 2 книги, "О двусмысленностях", к Аполлу – 4 книги, "Об образных двусмысленностях", "О связной образной двусмысленности" 2 книги, "К Панфоидовой книге "О двусмысленностях"" 2 книги, "Введение к двусмысленностям" 5 книг, "Краткое изложение о двусмысленностях", к Эпикрату, "Материалы для Введения к двусмысленностям" – 2 книги.

По логической области – о рассуждениях и их оборотах. Сборник первый: "Пособие по рассуждениям и оборотам", к Диоскуриду – 5 книг, "О рассуждениях" 3 книги, "О построении оборотов", к Стесагору – 2 книги, "Сопоставление свернутых суждений", "О суждениях взаимных и связных", "К Агафону, или О последовании вопросов", "Об умозаключении и связанной или связанных посылках", "О заключениях", к Аристагору, "О построении одного рассуждения в нескольких оборотах", "Ответ на возражения против построения одного и того же рассуждения как с умозаключением, так и без умозаключения" – 2 книги, "Ответ на возражения по разрешению умозаключений" – 3 книги, "Ответ на Филонове сочинение к Тимократу об оборотах", "Сочинения по логике к Тимократу и Филомату, о рассуждениях и оборотах". Сборник второй: "О рассуждениях с заключением", к Зенону, "О первичных недоказуемых умозаключениях", к Зенону, "О разрешении умозаключений", "Об избыточных рассуждениях", к Пасилу – 2 книги, "О рассмотрении умозаключений", "О вводных умозаключениях", к Зенону, "Об оборотах введения", к Зенону – 3 книги, "Об умозаключениях по ложным фигурам" 5 книг, "Умозаключитель-ные рассуждения с разрешением в недоказуемые", "Размышления по оборотам", к Зенону и Филомату (по-видимому, неподлинные). Сборник третий: "О переменяющихся рассуждениях", к Афинаду (неподлинное), "Переменяющиеся утверждения относительно середины" – 3 книги (неподлинное), "Ответ на Аминиевы разделительные рассуждения". Сборник четвертый: "О предположениях", к Мелеагру – 3 книги, "Предположительные рассуждения о законах", тоже к Мелеагру, "Предположительные рассуждения для вступления" – 2 книги, "Предположительные рассуждения в теоремах" – 2 книги, "Разрешения предположительных рассуждений Гедила" – 2 книги, "Разрешения предположительных рассуждений Александра" – 3 книги (неподлинное), "Об изъяснениях", к Лаодаманту – 1 книга. Сборник пятый: "Введение к рассуждению о лжеце", к Аристокреонту, "Рассуждения по образцу "Лжеца"", "О лжеце", к Аристокреонту – 6 книг. Сборник шестой: "Ответ полагающим, что в "Лжеце" есть как истина, так и ложь", "Ответ тем, кто софизм о лжеце разрешает посредством разделения", к Аристокреонту – 2 книги, "Доказательства, что нельзя решать разделением рассуждения, уводящие в бесконечность", "Ответ на возражения против разделения бесконечных рассуждений", к Пасилу – 3 книги, "Разрешения в духе древних", к Диоскуриду, "О разрешении софизма о лжеце", к Аристокреонту – 3 книги, "Разрешения предположительных рассуждений Гедила, Аристокреонта и Аполла". Сборник седьмой: "Совет утверждающим, что предпосылки в "Лжеце" ошибочны", "Об отрицающем", к Аристокреонту – 2 книги, "Отрицательные рассуждения для упражнения", "О рассуждении по малым приближениям", к Стесагору – 2 книги, "О рассуждениях насчет предвосхищения и о рассуждениях покоящихся", к Оне-тору – 2 книги, "О человеке под покрывалом", к Ари-стобулу – 2 книги, "О скрытом", к Афинаду – 1 книга. Сборник восьмой: "О софизме "Никто"", к Менекра-ту – 8 книг, "О рассуждениях от неопределенного и определенного", к Пасилу – 2 книги, "О софизме "Никто"", к Эпикрату – 1 книга. Сборник девятый: "О софизмах", к Гераклиду и Поллию – 2 книги, "О диалектических неразрешимостях", к Диоскуриду – 5 книг, "Ответ на Аркесилаево руководство", к Сферу – 1 книга. Сборник десятый: "Против обыкновений", к Метродору – 6 книг, "В защиту обыкновений", к Гор-гиппиду – 7 книг.

По логической области помимо четырех перечисленных разделов разрозненные и не сведенные логические разыскания о поименованных предметах – 39 исследований. Всего по логике – 311 сочинений.

По этической области – о расчленении этических понятий. Сборник первый: "Очерк этического учения", к Феопору, "Этические положения", "Убедительные предпосылки к положениям", к Филомату – 3 книги, "Определения вещественного", к Метродору – 2 книги, "Определения дурного", к Метродору – 2 книги, "Определения посредственного", к Метродору – 2 книги, "Определение родовых понятий", к Метродору – 7 книг, "Определения по другим предметам", к Метродору – 2 книги. Сборник второй: "О подобном", к Ари-стоклу – 3 книги, "Об определениях", к Метродору – 7 книг. Сборник третий: "О неправильных выражениях против определений", к Лаодаманту – 7 книг, "Убедительные основания к определениям", к Диоскуриду – 2 книги, "О видах и родах", к Горгиппиду – 2 книги, "О разделениях", "О противоположностях", к Дионисию – 2 книги, "Убедительные основания к разделениям, родам, видам и противоположностям" – 1 книга. Сборник четвертый: "О словопроизводстве", к Диоклу – 7 книг, "Словопроизводство", к Диоклу – 4 книги. Сборник пятый: "О пословицах", к Зенодоту – 2 книги, "О стихах", к Филомату, "О том, как читать стихи" – 2 книги, "Ответ словесникам", к Диодору.

По этической области – о здравом смысле и основывающихся на нем науках и добродетелях. Сборник первый: "Против живописания", к Тимонакту, "О том, как называть и мыслить каждую вещь", "О понятиях", к Лаодаманту – 2 книги, "О понимании", к Пифонакту – 3 книги, "Доказательства, что мудрец не подвержен мнениям", "О постижении, знании и незнании" 4 книги, "О разуме" 2 книги, "О пользе разума", к Лептину. Сборник второй: "О том, что древние признавали диалектику с доказательствами", к Зенону – 2 книги, "О диалектике", к Аристокреонту – 4 книги, "О возражениях против диалектиков" 3 книги, "О риторике", к Диоскуриду – 4 книги. Сборник третий: "О совладании", к Креону – 3 книги, "Об искусстве и безыскусно-сти", к Аристокреонту – 4 книги, "О различии добродетелей", к Диодору – 4 книги, "О качествах добродетелей", "О добродетелях", к Поллию – 2 книги.

По этической области – о добре и зле. Сборник первый: "О прекрасном и о наслаждении", к Аристокреонту – 10 книг, "Доказательства, что наслаждение не есть предельная цель" 4 книги, "Доказательства, что наслаждение не есть благо" 4 книги, "О доводах в пользу..." ⁸⁷......