А. Ф. Лосев. ОЧЕРКИ АНТИЧНОГО СИМВОЛИЗМА И МИФОЛОГИИ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Итак, социальное бытие, которое признает и дедуцирует Платон, есть полное взаимопроникновение и равновесие идеи и материи. Что это не просто равновесие, а есть некое специфическое равновесие, это мы тоже теперь хорошо знаем. Но попробуем провести наш анализ дальше. Общий характер социального бытия нами выведен; это, прежде всего, поглощение частного и личного общим. Чем же характеризуется это бытие в частностях? Какова структура платонически понимаемого социального бытия?

а) Бытие, и социальное и всякое, есть воплощенность идеи. Это значит, что в бытии есть идея и есть воплощенность. Правда, они связаны неразрывно, но они все же отличимы друг от друга, и о них можно условно говорить как о самостоятельных началах. Итак, существует идея. Это значит, что в социальном бытии есть момент, который несет на себе чистую идею. Это значит, что есть такая социальность, которая характеризуется только тем, что в ней почило идеальное бытие. Конкретно говоря, должен быть общественный класс, который является носителем идеи, созерцателем идеи, специфическим проводником идеи в материальный мир. Платон называет таких людей философами. Они – созерцатели чистых идей, и это есть их профессия. Никто, кроме философов, не должен и не может созерцать и воспринимать чистые идеальные сущности. Никакой другой класс, никакой другой человек на это не способен и не может быть способен. Философы – от природы таковы. Они – мудрые властители над всем телесным; они – победители также и своих страстей. Они – погружены только в идеальное умозрение. Мало того. Это и есть правящий класс. В самом деле, кому же вверить управление государством, как не таким философам? Они ведь знают все самое доброе, самое прекрасное, самое лучшее! Они – наиболее приспособлены от природы к созерцанию и восприятию вечности. Кто же другой может править людьми, как не эти знатоки вечности, если только действительно вечность должна воплотиться во временном и земном? Так постулируется первая социальная группировка – класс философов-правителей.

b) Платон высказывает это учение совсем без всякой боязни и сдержанности. "Пока в городах, – говорит он, – не будут или философы царствовать, или нынешние цари и властители искренно и удовлетворительно философствовать, пока государственная сила и философия не совпадут в одно и многие природы, направляющиеся ныне отдельно к той и другой, будут взаимно исключаться, до тех пор ни города, ни даже, думаю, человеческий род не жди конца злу... и описанное в наших рассуждениях государство прежде этого не родится, как могло бы, и не увидит солнечного света" (V 473cd). Кто же такие эти таинственные философы-правители? Как мальчиков любят за их красоту и уж раз любят, то любят целиком, не то что одну часть любят, а другую нет, и как вообще любят красоту, почести и т.д., так и – философы любят не что-нибудь одно или другое мудрое, но одну мудрость, мудрость саму по себе (474с – 475b). Нельзя назвать голодным того, кто одно ест, а другое нет. И философ жаждет мудрости. Но не всякую мудрость любит он, не набрасывается на всякое знание, какое только попадется (475b-е). Истинные философы – те, кто "любит созерцать истину". Но что такое истина? Если взять справедливое, несправедливое, доброе, злое и вообще любую идею, то "каждое из этого само по себе есть одно, а представляемое во взаимном общении действий тел всегда является многим". И вот, одни любят созерцать это единое и общее, другие – множественное и пестрое³²²*. "Первые, т.е. охотники слушать и смотреть, любят прекрасные звуки, цвета, образы и все, что создано из этого, а любить и видеть природу самого прекрасного ум их бессилен". "Значит, кто о прекрасных вещах мыслит, а самого прекрасного и не мыслит и, если бы кто руководил к познанию его, не может за ним следовать, тот во сне ли, думаешь, живет или наяву?" Конечно, он живет во сне, как живет наяву тот, кто "почитает нечто самим прекрасным и может созерцать как само прекрасное, так и причастное ему, и ни причастное не принимает за само, ни самого – за причастное". Поэтому, последний мыслит знанием, а первый руководствуется мнением (475а – 476d). "Следовательно, те, которые усматривают многое прекрасное, а самого прекрасного не видят и не следуют за ведущим к нему другим, которые усматривают многое справедливое, а самого справедливого не видят, и все таким же образом, те, скажем, обо всем мнят, не зная того, о чем имеют мнение" (479е).

с) Вот философам³²³* и должно быть вверено правление всем государством. Слепые, живущие не истиной, а мнением, "не могут... ни постановлять законов относительно прекрасного, справедливого и доброго, когда нужно бывает постановлять их, ни постановленные охранять так, чтобы соблюсти их" (VI 484cd). Философы же "неизменно любят ту науку, которая открывала бы им бытие всегда сущее, а не блуждающее между становлением и разрушением" (485ab). Таковы же они и по своей жизни. "У кого они [вожделения] направляются к науке и ко всему такому, тот, думаю, будет иметь в виду удовольствие души самой по себе, а удовольствие тела оставит, если он философ не притворно, а по истине" (485d). Философ, "имея высокие помыслы и созерцая все время и все существа, не может особенно дорожить земною жизнью и бояться смерти" (486ab). Философ все видит в его существе и стремится к существу. "Мы будем искать, между прочим, рассудка по природе мерного и приятного, который к идее каждого сущего легко ведется единственным своим расположением" (486d). Философ – "по природе памятлив, способен к учению, великодушен, приятен, друг и сродник истины, справедливости, мужества, благоразумия" (487а). Конечно, люди, посвятившие себя философии и занимающиеся ею долгое время, "выходят большею частью людьми странными, чтобы не сказать негоднейшими". Они кажутся иной раз совсем бесполезными людьми. Однако виноваты тут не философы, а прочие граждане, которые ими не пользуются. Ведь не врач должен идти сам к больному, а больной должен позвать его к себе (487d – 489с). Философ – большая редкость. "Природа, имеющая все, сейчас же ей приписанное нами, чтобы быть природою совершенно философскою, редко рождается и редко бывает между людьми" (491ab). Это – не те софисты, которых очень много и которые не устраивают, а лишь развращают город. Поэтому воспитание философа должно возбуждать наше сугубое внимание.

d) "Толпе невозможно быть философскою", и "людей философствующих, стало быть, она необходимо порицает", потому что толпа "признает бытием" не "самó прекрасное", но "многие прекрасные вещи" (493е – 494а). "Слишком же мало... остается тех... которые достойно занимаются философией. Это – или благородное, хорошо воспитанное сердце, но попавшееся в ссылку и вдали от отравляющих его людей по своей природе остающееся верным философии, или великая душа, родившаяся в малом городе и с презрением взирающая на дела городские, или, может быть, еще небольшое число тех, которые, при хороших дарованиях, справедливо пренебрегши другое искусство, обратились к философии" (496b). "И из тех немногих, кто ощущал и ощущает, как приятно и блаженно это занятие [философией], и достаточно усматривает безумие толпы, среди которой, можно сказать, ничего не совершишь для дел городских здравого, среди которой нельзя даже быть и в союзе с человеком, чтобы сохраниться, идя вместе с ним на помощь людям справедливым, среди которой, напротив, человек, будто попав в общество зверей, и не хочет обижать других вместе с ними, и не может один противостоять неистовству всех их, и, прежде чем успеет оказать пользу городу или друзьям, оказывается бесполезным для себя и для других, – тот, обсуждая все это, сохраняет спокойствие и делает свое дело, подобно человеку, который от града и вздымаемого ветром бурного вихря спрятался под стеною, тот, смотря, как другие исполняются беззаконий, рад, если сам остается чистым от неправды и дел беззаконных, и, проводя таким образом здешнюю жизнь, с прекрасною надеждою, весело и кротко ожидает своего исхода" (496с-е). Конечно, трудно себе представить, что город будет в подчинении у таких философов. Но иначе и быть не может, если мы хотим иметь настоящее государство. Это трудно, но не неисполнимо (499cd). Так или иначе, но философы должны то, что они видят в идеях, передать народу и вселить в души (500de). "Приступая к работе, они, думаю, будут то и дело поглядывать туда и сюда, с одной стороны – на сущность правды, красоты, благоразумия и на все такое, с другой – на это самое в людях; и из смеси, из сочетания их занятий сделают подобие человека, применяясь к тому, что и Гомер нашел у людей врожденное и назвал боговидным и богоподобным" (501ab). Философы – живописцы. Они живописуют государство и народ, руководствуясь божественным первообразом (500е, 501с).

Конец VI книги "Государства" содержит, как известно, знаменитое учение об идее Блага, превосходящей всякую сущность и знание, или о свете, дающем возможность и видеть, и быть видимым. Философ до исступления погружен в созерцание этого Блага. Но возникает такой вопрос. Не может ли получиться так, что "не будут удовлетворительно управлять городом ни те, которые не выучены и незнакомы с истиною, ни те, которым позволяется до конца заниматься наукою, – последние потому, что не имеют в жизни определенной цели, сообразуясь с которой они должны делать все, что ни делали бы частно и публично, а первые потому, что не имеют собственной охоты к деятельности и думают, будто место их жительства – острова блаженных"³²⁴* (VII 519bс). На этот вопрос может быть только один ответ. "Значит, [это] – наше дело... мы, основатели, должны побуждать наилучшие природы направляться к такой науке, которую назвали прежде величайшею, чтобы, созерцая благо, они восходили на ту высоту; когда же взойдут и будут достаточно видеть, не вверят им того, что теперь вверяется". Это значит, что они "должны по очереди нисходить в жилище других и привыкать видеть во мраке, ибо, привыкая к этому, они будут усматривать бесконечно лучше тамошних и узнают всякие призраки, каковы они и от чего, потому что созерцали истинную природу прекрасного, справедливого и доброго" (519с – 520с). Нужно просить философов снисходить к нам и управлять нами на основании их идеальных умозрений.

е) Немало людей восторгалось такой концепцией Платона; многих она умиляет, трогает, возносит, восторгает. Немало было и хулителей этого учения, считавших его (наивным, глупым, невыполнимым, наконец, – заведомо вредным, реакционным и лживым. Конечно, заранее можно сказать, что приводят и могут привести люди в оправдание или в осуждение концепции Платона. Поэтому и не особенно интересно вникать во все эти похвалы и порицания. Гораздо интереснее понять, что именно тут хотел сказать Платон и почему столь странное учение занимает у него такое центральное место. Правда, последнее обстоятельство понятнее всего. Что же иное, в самом деле, мог сказать философ, для которого бытие в основе своей есть идеальное бытие? Ведь не проповедовать же ему в социальной области полное безразличие к идеальному миру, столь восхваляемому во всех прочих отношениях? Однако, хотя и понятна связь учения о философах-правителях с учением об идеях, все же далеко не все исследователи и излагатели Платона усваивают себе все своеобразие этого учения и его подлинную логическую связь с учением об идеях.

Прежде всего, надо иметь в виду, что благовидные и сентиментальные термины "философ", "правитель", "попечитель", которые употребляет тут Платон (для него, конечно, совсем не сентиментальные), способны для европейца только затушевать подлинный смысл предлагаемого здесь учения.

Ясно, во-первых, что платонизм как социальная теория есть, с полной и неумолимой диалектической необходимостью, проповедь аристократии. Это надо запомнить и усвоить получше. Никакая демократия, никакая олигархия, вообще ничто иное не способно выразить подлинной социальной природы платонизма. Платонизм диалектически требует аристократии, которая должна всем править и быть единственной властью для народа. Во-вторых, это есть, несомненно, духовная аристократия, аристократия духа. Аристократ ничем другим не занимается, кроме созерцания идей. Все классы должны быть так устроены, чтобы была безусловно обеспечена возможность этим аристократам-философам углубляться в идеальный мир. Все остальное население страны должно благоговеть перед этими людьми, посвятившими себя умозрению, и быть в полном подчинении и послушании им. В-третьих, однако, это не просто аристократы и "идеалисты". Есть еще один моментик, который сразу делает всю картину еще более яркой, почти бьющей в глаза, и в котором платонизм достигает своей полной диалектической ясности. Именно, что такое эти люди, которые все время углублены в идеи, которые овладели своими страстями, которые суть свет миру, через которых действует само божество и т.д.? Явно, что это суть монахи. Это – монахи – вот кто эти аристократические философы-правители. Только тут получает платоническое учение о философах-правителях достаточно выпуклое и яркое выражение. Это именно монахи, так как нельзя же в самом деле называть монахами только "бандитов в рясе", "митрофорных кулаков" и пр. Это монахи-старцы, всерьез погруженные духом и телом в вечность и управляющие на основании своих созерцаний всем подлым народом. У них все – в полном и абсолютном подчинении: не забудьте, через них ведь говорит сама вечность. Эти аскеты, уединившиеся созерцатели, мистические диалектики – "попечители" всего народа. По Платону, только они и могут быть настоящими диалектиками. Можно сказать, мистическая диалектика – их профессия; и еще надо покорнейше просить их, чтобы они не все время погружались в идеи, а чтобы находили возможность передавать кое-что из своей мудрости и прочему подлому народу.

Итак, платонизм есть философия монашества и старчества. Монашество и старчество – диалектически необходимый момент в платоновском понимании социального бытия.