Л. И. Климович. КНИГА О КОРАНЕ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

В Коране отсутствует представление о человеке как "венце творения", а также о постепенности развития жизни на Земле, ее биосферы и тем более ноосферы – сферы человеческого разума.

Согласно Корану, созданию Аллахом человека предшествовал акт сотворения им ангелов и джиннов, его небесной крылатой опоры. В суре "Ангелы" об этом сказано: "Хвала Аллаху, творцу небес и земли, сделавшему ангелов посланниками, обладающих крыльями двойными, тройными и четверными. Он увеличивает в творении, что ему угодно" (К., 35:1); он "сотворил джиннов из чистого огня" (К., 55:14); "из огня знойного" (К., 15:27). И все же акту сотворения человека Аллах, судя по изложенному в Коране древнеарабскому сказанию, придает особое значение. Даже после того как им был вылеплен своего рода манекен человека и осталось лишь его оживить, Аллах решил обсудить свой поступок с ранее им созданными многокрылыми помощниками. Некоторые из новейших комментаторов пытались углядеть в этом "обсуждении" признак особой демократичности всевышнего.

Между тем, если исходить из Корана, это "обсуждение" или "совет", "беседа", "состязание" с "верховным сонмом" ангелов выглядит весьма деспотично. Во всяком случае, в этом "обсуждении" не чувствовалось какой-либо терпимости, внимания к созванному ангельскому сонму, даже признака толерантности. Создатель заранее предопределил свое решение и, выслушав единственного возражавшего, тут же сурово наказал его. Коран в нескольких сурах возвращается к этому эпизоду, но каждый раз излагает всего лишь сухой конспект, как бы канву рассказа о "совете". Так, в суре 38 читаем:

"Вот сказал господь твой ангелам: "Я создаю человека из глины. А когда я его завершу и вдуну в него от моего духа, то падите, поклоняясь ему!" И пали ниц ангелы все вместе, кроме Иблиса²³⁹, – он возгордился и оказался неверным. Он (Аллах. – Л.К.) сказал: "О Иблис, что удержало тебя от поклонения тому, что я создал своими руками? Возгордился ли ты или (проявил высокомерие. – Л.К.) оказался из высших?" Он (Иблис. – Л.К.) сказал: "Я лучше него: ты создал меня из огня, а его создал из глины". Он (Аллах. – Л.К.) сказал: "Выходи же отсюда; ведь ты – побиваемый камнями. И над тобой мое проклятие до дня (страшного. – Л.К.) суда". Он сказал: "Господи, отсрочь мне до дня, когда они (люди. – Л.К.) будут воскрешены!" Он (Аллах. – Л.К.) сказал: "Поистине, ты из тех, кому отсрочено до дня определенного срока!" Он (Иблис. – Л.К.) сказал: "Клянусь же твоим величием, я соблазню их всех, кроме рабов твоих среди них чистых!" Он (Аллах. – Л.К.) сказал: "Поистине, я говорю правду, наполню я геенну тобой и теми, кто последовал за тобой, – всеми!" (К., 38:71-85).

Итак, сотворение первого человека, согласно Корану, одновременно явилось актом падения джинна или ангела "из числа высших", ставшего дьяволом, сатаною, шайтаном, царем преисподней. Впрочем, во 2-й суре Корана падение Иблиса, а также введение человека в рай изображено уже с другими подробностями. Прежде всего, здесь сказано не только о первом человеке, но и о его супруге. Адам уже одушевлен и представлен ангелам в качестве "наместника" Аллаха "на земле". А ангелы дают понять Аллаху, что они уже знают, на что способны люди, и явно их не одобряют. Ангелы говорят Аллаху: "Разве ты установишь на ней (на Земле. – Л.К.) того, кто будет там производить нечестие и проливать кровь, а мы возносим хвалу тебе и святим тебя?"

Этот текст дал повод одному из египетских теологов и реформаторов ислама Мухаммеду Абдо (1849-1905) предположить, что речь здесь идет о сотворении предков одних лишь арабов, а не всего человечества, иначе откуда бы ангелы знали, каковы люди?

Вслед за этим в Коране вновь продолжена довольно сухая конспективная речь: "И научил он Адама всем именам (ангелов; а по истолкованию шиитских богословов – еще не родившихся на земле их верховных имамов. – Л.К.), а потом предложил их ангелам и сказал: "Сообщите мне имена этих, если вы правдивы". Они сказали: "Хвала тебе! Мы знаем только то, чему ты нас научил. Поистине, ты – знающий, мудрый!" Он сказал: "О Адам, сообщи им имена их!" И когда он сообщил им имена их, то он (Аллах. – Л.К.) сказал: "Разве я вам не говорил, что знаю скрытое на небесах и на земле и знаю то, что вы обнаруживаете, и то, что скрываете?" И вот, сказали мы ангелам: "Поклонитесь Адаму!" И поклонились они, кроме Иблиса. Он отказался и превознесся и оказался неверующим. И мы сказали: "О Адам! Поселись ты и твоя жена в раю и питайтесь оттуда на удовольствие, где пожелаете, но не приближайтесь к этому дереву, чтобы не оказаться из неправедных". И заставил их сатана споткнуться о него и вывел их оттуда, где они были. И мы сказали: "Низвергнитесь, [будучи] врагами друг другу! Для вас на земле место пребывания и пользование до времени" (К., 2:28-34).

С незначительными изменениями этот текст приведен в сурах 15, аяты 26-43 и 20, аяты 114-126. Изменения относятся, в частности, к уточнению того, из чего сотворен человек. Следует отметить, что в Коране нет по этому вопросу единого взгляда. Так, в суре 15 трижды повторено: "из звучащей, из глины, облеченной в форму". Помимо этого говорится, что бог сотворил человека из праха (3:52; 22:5), из сущности "глины" (7:11), из глины сухой, звучащей, как сосуд, глиняное блюдо (55:13), еще из глины липкой, пристающей, следовательно сырой (37:11), из глины гончарной, "скудели" (15:26); наконец – "из воды". Из влаги – "из капли" – человек и размножается (25:56; 80:17-18). По последнему вопросу в Коране изложен, впрочем, и другой, взгляд, восходящий, как выясняется²⁴⁰, к концепции, широко распространенной в древнем мире: бог "сотворил человека из сгустка" крови (алак – К., 96:1-2); из него же он формируется (23:14). Различие этих версий лишний раз подтверждает сложность и неодновременность составления Корана.

Содержание Корана, естественно, в значительной мере отражало общественное сознание арабов середины VII века н.э., но в то же время оно в пережиточной форме сохранило немало того, что относится к их общесемитическим древним религиозным сказаниям, усложненным порой значительными внешними воздействиями. Так, утверждение, что жена Адама была сотворена одновременно с доставлением ему в пищу "восьми скотов в четырех парах" (39:8), закрепляло в сознании людей подчиненное положение женщины по отношению к мужчине. В Коране же содержится текст, не раз служивший подтверждением древнего сказания о том, что Хава сделана Аллахом для Адама. Аллах, читаем в Коране, "тот, кто сотворил вас из единой души и сделал из нее супругу, чтобы успокаиваться у нее" (К., 7:189).

Причудливым напоминанием о нелегкой аравийской действительности в 20-й суре являются обращенные к Адаму и его жене слова Аллаха, сказанные после того, как Иблис отказался поклониться. "О Адам! – предупредил Аллах. – Ведь это – враг твой и твоей жены. Пусть же он не изведет вас из рая, да не окажешься ты несчастным! Ведь тебе можно не голодать там (в раю. – Л.К.), и не быть нагим, и не жаждать там, и не страдать от зноя" (К., 20:115-117).

Однако в следующей же строчке оказывается" что эти предупреждения все предопределяющего Аллаха оказались напрасными. "И нашептал ему (Адаму. – Л.К.) сатана, он сказал: "О Адам, не указать ли тебе на дерево вечности и власть непреходящую?" И они оба (Адам и его жена. – Л.К.) поели от него, и обнаружилась пред ними их скверна, и стали они сшивать для себя райские листья, и ослушался Адам господа своего и сбился с пути" (К., 20:118-119).

В суре 7, соблазняя Адама и его жену, Иблис уточнил: "Запретил вам ваш господь это дерево только потому, чтобы вы не оказались ангелами или не стали вечными" (К., 7:20).

Лишь после "грехопадения" своих созданий Аллах проявил упорство. В 20-й суре, вслед за нейтральным аятом 120 ("Потом избрал его господь и простил его и повел прямым путем") читаем: "Он (Аллах. – Л.К.) сказал: "Низвергнитесь из него (из рая. – Л.К.) вместе, врагами друг другу! А если придет к вам от меня руководство – то, кто последует за моим руководством, тот не собьется и не будет несчастным! А кто отвратится от воспоминания обо мне, у того, поистине, будет тесная жизнь! И в день воскресения соберем мы его слепым"... Конечно, наказание будущей жизни сильнее и длительнее!" (К., 20:121-123, 127).

В этих сказаниях Корана содержится и "объяснение" того, почему же сотворенные Аллахом Адам и его жена впали в многобожие. Оказывается, когда жена Адама "отяжелела, оба они воззвали к Аллаху, господу их: "Если ты даруешь нам праведного, мы будем тебе благодарны!" И когда он даровал им праведного, они устроили для него (Аллаха. – Л.К.) сотоварищей... Превыше Аллах того, что они придают ему в сотоварищи!" (К., 7:189-190).

Выходит, что Аллах, сотворивший человека, создал "людей только для того, чтобы они поклонялись мне" (51:56), в начале их жизни лишается этого поклонения.

Многочисленность подобных нарушений элементарной логики, непоследовательностей и противоречий в Коране, как мы уже отметили, вызвала к жизни опирающуюся на тот же Коран богословскую теорию "отменения", делящую его аяты на "отменяющие" и "отмененные" (насых и мансух). Однако появление этой "теории" не изменило состава Корана. Впрочем, критика его учений возникла еще до этой теории и вольно или невольно отразилась в книгах теологов ислама.

Едва ли не наиболее ярко это сказалось на комментариях богословов к сказанию о сотворении человека и падении Иблиса. Упоминавшийся богослов Мухаммед аш-Шахрастани уже в предисловии к своей "Книге о религиях и сектах" ("Китаб аль-милаль ва-н-нихаль") счел нужным разъяснить, что "первое сомнение, возникшее среди людей, – сомнение Иблиса...". И вот, мол, из "противопоставления им собственного мнения божественному" – "ответвилось семь сомнений. Они распространились среди людей и проникли в умы людей...".

Каковы же эти сомнения? Первое: Иблис сказал: "До того как сотворить меня, он (Аллах. – Л.К.) уже знал, что из меня выйдет и что из меня получится. Так почему же он сотворил меня первым? Какова же мудрость в том, что он сотворил меня?

Второй (вопрос). Раз он сотворил меня по своей воле и желанию, то зачем же он обязал меня признать его и повиноваться ему? Какова же мудрость в этой обязанности, коль скоро он не воспользуется повиновением и не пострадает от непослушания?

Третий (вопрос). Раз он сотворил меня и обязал меня и я следовал вмененной им обязанности признавать (его) и повиноваться (ему)... то зачем он обязал меня повиноваться Адаму и поклоняться ему? Какова же мудрость в этой обязанности?..

Четвертый (вопрос)... Почему же он проклял меня и изгнал из рая, когда я не поклонился Адаму? Какова же мудрость в том?.." А если это мудро, то зачем же вслед за этим (пятый вопрос) Аллах "открыл мне путь к Адаму, так что я вторично вошел в рай, совратил его своим искушением, и он вкусил после этого от запретного дерева, и (он) изгнал его из рая вместе со мной? Какова же мудрость в том, учитывая, что если бы он запретил мне входить в рай, то Адам отдохнул бы от меня и пребывал бы в нем вечно?". И еще, продолжал Иблис в шестом вопросе, зачем Аллах, после всего сказанного "предоставил мне власть над его (Адама. – Л.К.) потомками, так что я вижу их там, где они не видят меня, мое искушение действует на них, а на меня не действует их сила и их могущество?.. Какова же мудрость в том, учитывая, что если бы он сотворил их сообразно природе... с тем чтобы они жили непорочными, послушными, покорными, то было бы лучше для них и более достойно мудрости?"

Наконец, седьмой вопрос, подводящий итог всем высказанным сомнениям. Иблис вновь признает, что он сотворен Аллахом, который обязал его "в общем и в частности", а затем, после всех нарушений и проклятий, он дал Иблису "власть над людьми. Но зачем же он (Аллах, спрашивает Иблис. – Л.К.), когда я попросил у него дать мне отсрочку, сказав: "Дай мне отсрочку до дня, когда они (люди. – Л.К.) будут воскрешены", – согласился с этим? Какова же мудрость в том, учитывая, что если бы он погубил меня тотчас, то Адам и люди отдохнули бы от меня и в мире не осталось бы никакого зла? Не лучше ли сохранить мир в благоустройстве, чем смешивать его со злом?"²⁴¹.

Критика каждой религии рождается прежде всего среди последователей, приверженцев этой религии. Так было в старых доисламских культах, так было в буддизме и христианстве, то же положение и в исламе. Процесс этот развивался исподволь, порой неравномерно, проявляясь на первый взгляд в весьма отдаленных и оторванных друг от друга центрах культурной жизни, однако на деле имеющих уходящие в далекую древность взаимосвязи. Впрочем, научное подтверждение и осмысление этих взаимосвязей пришло лишь в XIX и XX веках, даже в последние 20-25 лет.

Как пишет современный американский археолог, действительный член Американской академии наук и искусств в Бостоне Карл К. Ламберг-Карловский, "международные археологические исследования и сотрудничество за последние два десятка лет привели к совершенно новому пониманию "интернационализма", который отличал область от Средиземноморья до Инда и от Средней Азии до Аравийского полуострова". Так, при раскопках в Юго-Восточном Иране "в Яхья-тепе обнаружили материалы, отражающие культурные связи не только с Месопотамией, долиной Инда и Средней Азией, но и с недавно открытыми культурами III тысячелетия до н.э., занимавшими восточное побережье Аравийского полуострова. В клинописных текстах Месопотамии конца III тысячелетия до н.э. неоднократно упоминаются крупные торговые центры Дильмун, Маган и Мелухха". "От города Мари, расположенного в Северной Сирии, до острова Тарут в Персидском заливе и далее до Махенджо-Даро в долине Инда были найдены весьма близкие формы сосудов-чаш... Большое значение имеет и то, что сложная иконография на этих сосудах-чашах предполагает общность религиозной идеологии, которая была распространена на очень обширной территории. Можно предположить, что во многие области она привносилась специально для того, чтобы облегчить упрочение власти и узаконить верховное правление в обществе, где усиливалось социальное расслоение и формировались классы"²⁴².

Поиски упомянутого Дильмуна привели другого современного археолога, Джеффри Бибби, руководившего в течение ряда лет датской археологической экспедицией на острове Бахрейн в Персидском заливе, а также в ряде пунктов государств восточного побережья Аравийского полуострова, к небезынтересной попытке установления связи их древностей с одним из коранических сюжетов и проявлений современного мусульманского культа. Речь идет об изложенном в 18-й суре Корана сказании о неком "рабе Аллаха", сопровождавшем пророка Мусу и его помощника в их поисках "слияния двух морей" (арабское слово "бахрейн" значит "два моря" 18:59-81; 25:55; 35:13). У авторов тафсиров, богословской литературы ислама и в устных легендах этот "раб Аллаха" отождествляется со святым или, иначе, пророком аль-Хидром "Зеленым" (иначе – Хызр, Хыдыр. Хадир, Хазир, Кыдыр), нашедшим источник "живой воды" и ставшим бессмертным. Некоторые места поклонения этому святому Дж. Бибби посетил. Он даже стремится, заглянув в далекое прошлое, найти в нем зародыш современного культа и одновременно параллели к некоторым мотивам и персонажам не только Корана, но и "Гильгамеша" – одного из древнейших эпосов мира. "И ведь женщины, в ночь со вторника на среду бодрствующие у святилища Аль-Хидра, моля бога о ребенке, тоже по-своему ищут бессмертия. Вера в то, что молитва будет услышана, одного порядка с верой, которая сорок пять веков назад вела Гильгамеша через моря к слуге Рогатого, Зиусудре, бессмертному обитателю Дильмуна"²⁴³.

Аш-Шахрастани, писавший в XII веке, совершенно правильно подметил, что не только религиозные верования распространены среди разных народов, но также и сомнения в их правильности. Весьма характерно, что после изложения доводов, высказанных Иблисом, аш-Шахрастани предоставил слово некоему "толкователю Евангелия", сообщившему о бессмысленности каких-либо обращений к Аллаху, кем бы ни были обращающиеся: ангелами или джиннами, как Иблис. Ибо, как здесь сказано от имени Аллаха, "если бы ты считал истинным, что я – бог миров, то ты не обращался бы ко мне со [своим] "почему". Я – Аллах, нет божества, кроме меня, меня не спрашивают о том, что я делаю, спрашивают людей". И тут же явно для неосведомленного цензора – мухтасиба добавлено: "То, что я привел, приведено в Торе и написано в Евангелии так, как я это привел"²⁴⁴.

Но кому, какие аш-Шахрастани, персу из Шахрастана, расположенного на севере Хорасана, учившемуся в Нишапуре и Гургандже, выступавшему на многочисленных диспутах, было хорошо известно, где действительные истоки вольнодумных сомнений, некоторые из которых он изложил? Еще академик Бартольд, характеризуя Шахрастани, счел уместным ознакомить читателя с мнением о нем "местного историка", приведенным знаменитым арабским ученым и писателем Иакутом (между 1178 и 1180-1229). Этот историк, честно отметив, что Шахрастани "был хорошим ученым", вместе с тем сокрушался по поводу того, что "он уклонился от света шариата и углубился в дебри философии. Мы с ним были соседями и товарищами, пишет Иакут, – он употреблял много стараний, чтобы доказать правоту учений философов и опровергнуть выставленные против них обвинения. Я присутствовал в нескольких собраниях, где он исполнял обязанности проповедника; ни разу он не сказал: "так сказал бог" или "так сказал пророк божий" и не разрешил ни одного из вопросов шариата. Бог лучше знает, каковы были его взгляды"²⁴⁵. Знания же аш-Шахрастани, безусловно, являлись весьма обширными, и их характер имеет для правильного понимания его труда первостепенное значение.

Еще в IX веке, особенно в правление халифа Мамуна (813-833), когда учение мутазилитов стало государственным вероисповеданием, в дискуссиях о добре, зле и т.п., устраивавшихся в Багдаде и других центрах Аббасидского халифата, принимали участие и иноверцы, в том числе ученые из христиан и зороастрийцев. В это же время на арабский язык переводилось немало произведений древнегреческих, сирийских, индийских и других авторов. Писались иноверцами и новые произведения. Одним из них явилась книга некоего мага Мартанфарруха "Истолкование, устраняющее сомнения" ("Шканд гуманик вичар"), написанная, как предполагают, около середины IX века. В этой книге с позиций здравого смысла подвергнуты острой критике представления о единстве бога, его всемилостивости, о грехопадении и другие представления не только христиан, манихейцев, иудеев, но и мусульман. Рукопись этой книги сохранилась не полностью, но и то, что дошло до нас, весьма выразительно. Так, говоря о единстве бога, автор не допускает возможности, чтобы из одного источника – единого бога – шло "и горе, и грех, и правда, и ложь, и жизнь, и смерть, и добро, и зло". Почему, говорит Мартанфаррух, всемилостивый бог допускает к своим созданиям зло – чертей и дьявола, адские исчадия? "Если он этого не знает, то где же его: премудрость и всезнание? Если же он не хочет отдалить от своих созданий вред и зло и дать каждому в отдельности благо, то куда делись его справедливость и правосудие? Если он не дал этого, так как не мог, то в чем же его всемогущество?"

Рационалистические доводы приведены Мартанфаррухом и при критике сказаний о грехопадении и предшествовавшем ему эпизоде с Адамом, которому бог "по причине дружбы и уважения заставил поклониться величайших ангелов и многих служителей своих". Затем бог послал этого мужа "в райский сад, дабы он занимался там садоводством и питался всеми плодами, кроме плодов того дерева, о котором он (бог. – Л.К.) сказал: "Не ешь!" И приготовил он для того мужа искусителя и соблазнителя и впустил его в сад...".

Зачем, спрашивал Мартанфаррух, бог позволил первым людям, соблазненным обманщиком, поесть запретных плодов в райском саду, а потом за это их наказал? "А затем, почему же он не сделал этот сад столь хорошо и прочно огражденным, чтобы тот обманщик (змей, дьявол. – Л.К.) не мог туда пробраться? И еще. Если он все это знал и хотел, чтобы это случилось, то недостойно это его, чтобы при своей мудрости и воле он сотворил нечто, о чем потом пожалел, и чтобы воле и приказу его сопротивлялись и враждовали с его пророками и исполнителями его приказов..."

Именно в этих простых, логичных доводах, берущих начало в суровой действительности феодального общества, следует искать и корни тех сомнений, которые столь строго возводил к "первопроклятому", Иблису, аш-Шахрастани. На наш взгляд, критика Мартанфарруха весьма точно и проникновенно охарактеризована известным востоковедом Е.Э.Бертельсом (1890-1957): "Здесь ни разу не назван ни ислам, ни Коран, но вместе с тем очевидно, что для подрыва авторитета коранического предания автор умышленно не ссылается на какие-либо священные книги, не опирается на древние учения, а критикует его с точки зрения здравого смысла, рационалистически, методами, показывающими знакомство с классической диалектикой"²⁴⁶.

В XII веке, когда писал аш-Шахрастани, критика идеи первородного греха, за который Адам и его жена были изгнаны из рая, обосновывалась уже и социальными мотивами. К этому времени и жена Адама, ни разу не названная по имени в Коране, стала именоваться Хавой (Хавва), а плоды с коранического райского "дерева" определены как колосья пшеницы, пшеничное зерно. И вот замечательный поэт из Ширвана Афзальаддин Хакани (1121-1199), немало видевший человеческого горя в родном Азербайджане и за его пределами, с горечью отметил, что грехопадение и понесенное за него от Аллаха наказание ничего не изменили, – люди и в годы жизни поэта, как и он сам, страдали из-за хлеба, вернее, из-за того, что его не хватало.

Был изгнан Адам из Эдема за зернышко райской пшеницы.
Достоинство вынужден был я свое потерять из-за хлеба.
О боже! Ты знаешь о муках моих и муках Адама!
Ты сам прогневись на пшеницу, чтоб нам не страдать
из-за хлеба.

(Перевод В.Державина)

Эта мысль и через века волновала тех, кому, подобно Хакани, было мучительно унижаться ради "белого хлеба властителей с черной душою". И вновь они не могли не вспомнить, что изгнание Адама, вопреки благочестивым проповедям и сказаниям, не принесло людям пользы. Живший в Индии выдающийся поэт и мыслитель Мирза Абдулкадир Бедиль (1644-1721), придерживаясь традиции, восходящей к Хакани, рассказал в четверостишии о нищете и бедствиях, царивших в его время:

Бедный Адам – он страдать на земле обречен.
Чем, кроме смерти, он будет от смерти спасен?
Райской пшеницы поел он вчера – пострадал,
Есть ему нечего ныне – страдает от этого он.

(Перевод Л.Пеньковского)

Да, сказание Корана об Адаме и его жене, не знавших в раю голода, не замечавших наготы, не страдавших от зноя и жажды (20:116-117), обращает взгляд человека не вперед, в будущее, а назад, в прошлое. Будто счастливый период истории человечества, его "золотой век" остался позади.

Этот рассказ, имеющий сходство с библейским, дает искаженное, идеализированное представление о первобытном обществе. "Что первобытный человек получал необходимое, как свободный подарок природы, – писал В.И.Ленин, – это глупая побасенка... Никакого золотого века позади нас не было, и первобытный человек был совершенно подавлен трудностью существования, трудностью борьбы с природой"²⁴⁷.

Позднейшее предание ислама развило учение об оставшемся позади "золотом веке". Так, слова Корана о том, что Адам и его жена до грехопадения не замечали наготы, послужили поводом для рассказа, будто Адам был введен в рай в одежде. Аллах-де после сотворения и одушевления Адама обрядил его в райские одежды, а ангелы, усадив на трон, сто лет носили Адама на своих плечах по небесам. Затем Аллах сотворил для Адама крылатую лошадь из белого мускуса, названную Маймуна (счастливая); одно крыло у нее было из жемчуга, другое – из коралла. Ангелы Джибриль, Микаиль и Исрафиль, усадив на Маймуну Адама, вновь катали его по всем небесам. Нетрудно заметить, что в этом предании, изложенном, например, в не раз издававшейся на арабском языке книге "Дакакиль-ахбар ва хакаик аль-игтибар" кадия Аби Абдуллы Кулаги, миф переплетен с элементами сказки, в жизни создателей которой – кочевников лошадь имела большое значение. Свое желание возможно скорее преодолевать пространство они выразили в красочном образе крылатого коня (вспомним "тулпар" в сказках народов Средней Азии и Казахстана).

Однако, если в народном творчестве этот сюжет, как правило, возвеличивает творческие силы человека, его разум, благородство, стремление к взаимной выручке, гуманность, то в Коране эти светлые чувства затенены, принижены мыслью о том, что, сколько бы человек ни старался, ничего хорошего он не создаст. Ибо, как гласит "слово Аллаха", "знайте, что жизнь в здешнем мире есть обманчивая утеха, обольщение, суетный наряд, тщеславие между вами, желание отличиться множеством имущества и детей: она подобна тем произрастаниям при дожде, которые собой пленяют земледельца, потом увядают, после того видишь их пожелтевшими, напоследок делаются сухими стеблями... Жизнь в здешнем мире есть только обманчивое наслаждение" (57:19-20).

Эти мотивы Корана отражают настроения людей, видевших, что народ томится в нищете и голоде, тогда как захватившая власть знать чинит насилие и самоуправство, поддерживает рабовладельцев и ростовщиков, продажность и корыстолюбие. Но эти люди не находили выхода из тяжелого положения. Такое случалось в истории разных стран и народов.

Обилие в "слове Аллаха" подобных настроений, связанных с обещаниями близких перемен в жизни арабов и наступлением "конца мира", светопреставления, привело отдельных исследователей к выводу о том, что Коран (за исключением тех его мест, которые имеют законодательный характер и по времени своего происхождения являются более поздними) есть новый "Апокалипсис", "откровение о конце мира". Этот взгляд развит французским исламоведом Полем Казанова в его книге "Mohammed et la fin du monde" (Paris, 1911) и затем нашел отражение в некоторых работах упоминавшегося выше египетского ученого и писателя Таха Хусейна. Любопытно в этом смысле и "важное примечание" А.Массэ, сделанное им при анализе Корана периода "до хиджры" в книге "L'Islam" (Paris, 1930, р. 82; ср. 2-е изд. русского перевода с 6-го французского издания: Массэ А. Ислам. Очерк истории. М., 1963, с. 78): "...прежде всего, главная идея Магомета была не провозглашением единобожия, но объявлением приближения последнего часа..." На наш взгляд, едва ли правильно отделять проповедь о "приближении последнего часа", имевшую место в период возникновения ислама, от провозглашения единобожия. К тому же мессианские и эсхатологические места Корана, часть которых, безусловно, древнего происхождения, могли быть затем усилены при его редактировании, расстановке в нем диактрических знаков, оформлении как книги. Нужно иметь в виду, что ожидания наступления "последнего часа" и связанных с ним крутых перемен не раз были и позднее, например, вера в то, что Халифату арабов суждено просуществовать лишь сто лет. Известно, что подобный "религиозный психоз" наблюдался и в католических странах Западной Европы накануне 1000 года.

Как мы знаем, в Коране действительно говорится о "часе" и о том, что он близок. "Я (Аллах. – Л.К.) готов его открыть, чтобы всякая душа получила воздаяние за то, о чем старается!" (К., 20:15-16). Однако история подтвердила, что не мотивы, связанные с ожиданием светопреставления, содержавшиеся в проповедях пророков раннего ислама, сплачивали и поднимали народ на борьбу против угрозы чужеземного ига, за объединение арабских родов и племен, не они отражали процесс "пробуждающегося арабского национального чувства"²⁴⁸, которое подогревалось вторжениями иноземцев на земли арабов.

Безнадежность, отчаяние, мысли о том, что спасение и воздаяние придут после смерти, никогда не поднимали на борьбу, не служили надежной поддержкой людям. Если считать, что "жизнь ближайшая", то есть единственная земная действительность, "только пользование обманчивое", как написано в Коране (К., 57:19-20), то стоит ли за обман бороться? Коран же эту мысль еще подогревает домыслом о том, что, "кто желает посева для ближней (иначе говоря, земной жизни. – Л.К.)... нет ему в последней (посмертной. – Л.К.) никакого удела!" (К., 42:19). "О люди! предостерегает Коран. – Бойтесь господа вашего и страшитесь дня, когда родитель не возместит за ребенка и рожденный (от него. – Л.К.) не возместит ничем за своего родителя! Поистине, обетование Аллаха – истина; пусть же тебя не обольщает жизнь ближайшая..." (К" 31:32-33), – эта единственная земная жизнь.

По Корану получается, что призвание человека не в труде, который был бы полезен ему, его семье, роду, племени, нации, всему обществу, не в совместной борьбе людей разных народов и стран за лучшую жизнь, а в том, чтобы, безропотно перенося любые невзгоды, беспощадный гнет эксплуататоров, обратить свои помыслы на личное "спасение" в загробной жизни, которая якобы наступит после смерти. Не к такому ли идеалу зовут те, кто, подобно, например, Абу-ль-Караму аль-Андарасбани, богослову и мистику, составившему на арабском языке биографический словарь аскетов и подвижников, которые "словом и делом выражали полное равнодушие к земным благам... старались меньше и реже есть, пить, спать, улыбаться и даже разговаривать, больше молиться, плакать и уединяться"? Один из них даже "по 10 лет не улыбался, другой проводил все ночи в молитвенных бдениях, третий роздал все деньги и отпустил на волю рабов (выходит, был рабовладельцем! – Л.К.), четвертый упорно отказывался от должности судьи, пятый не обратил внимания на землетрясение во время молитвы и т.п."²⁴⁹.

Аль-Андарасбани жил в Хорезме в XII веке. Однако факты, подобные описанным им, встречались и значительно позднее. Даже и пишущий эти строки помнит описанный в газете случай, как в Казани в 1926 году обворовали квартиру в присутствии хозяйки-мусульманки, воспользовавшись тем, что она в силу своей религиозности, стараясь не нарушить предписаний шариата, не прекратила исполнявшегося ею намаза, молитвы²⁵⁰.

Отпускали рабов, крепостных перед смертью порой и люди, не отличавшиеся религиозностью, по своему великодушию, из гуманных соображений. У Андарасбани же восхваляется случай, вызванный эгоистическими мотивами, ожиданием посмертного воздаяния, то есть та сторона религии, которая с позиций человеколюбия неизменно осуждалась. Вот что писал основоположник турецкой революционной поэзии Назым Хикмет (1902-1963) в автобиографическом романе "Романтика", поясняя, почему его главный герой Ахмед порвал с исламом.

"После окончания школы-интерната – там молитвы и соблюдение поста были обязательными – я бросил и намаз и пост. Да и Коран-то никогда толком не мог прочесть... Но я был набожным. Говоря точнее, я даже и не думал о том, что бог может и не существовать. Потом однажды я подумал, что верующие совершают благие дела лишь в надежде на награду от господа бога, в надежде на то, что они попадут в рай, обретут бессмертие. А грехов они избегают потому, что боятся наказания, боятся угодить в ад. Меня, словно сам я никогда не был верующим, поразила эта неволя, на которую обрекает себя каждый верующий, поразил их эгоизм.

С тех пор по сей день Ахмед старался делать все свои дела, не заботясь о награде и не опасаясь наказания"²⁵¹.

Мотивы принижения земной жизни, обещаниями сладостной посмертной пронизывают весь Коран. "Здешняя жизнь – только игра и забава; будущее жилье лучше для тех, которые богобоязненны" (К., 6:32); "О народ мой! Ведь эта ближняя жизнь – только пользоваиие, а ведь будущая – дом пребывания" (К., 40:42): "...они радуются ближней жизни, но жизнь ближайшая в отношении к будущей – только временное пользование!" (К., 13:26).

Судя по Корану, большое внимание этим мотивам уделялось потому, что такие утверждения проповедников ислама встречали резкие возражения со стороны слушавших их в Мекке и Медине не только многобожников, но и людей, которых именовали дахритами (дахрийа). Это были люди, отрицавшие загробную жизнь, считавшие, что есть только одна земная жизнь, ограниченная для каждого человека определенным периодом: "губит нас только время" (К., 45:23). В 17-й суре Корана, относимой к объявленным пророком Мухаммедом в Мекке, читаем и о том, что "большинство людей не хотят принимать, единственно из-за неверия", "различные примеры", которые приводятся им проповедником. Они говорят: "Никогда мы тебе не поверим, до тех пор, пока ты не изведешь из земли источника, или не будет у тебя сада из пальм и виноградных лоз, и посреди него не велишь течь ручьям, или не извергнешь на нас неба, как ты утверждаешь, кусками²⁵², или не приведешь Аллаха с ангелами, или не будет у тебя дома из золота, или не поднимешься на небо. И мы не поверим до тех пор твоему восхождению, пока не ниспошлешь к нам оттуда книгу, которую мы сможем прочитать" (17:91-95).

Эти настойчивые возражения проповедникам новой веры перекликались с вольнодумными традициями, возникшими задолго до ислама и отраженными в ряде памятников Древнего Востока, таких, как клинописные таблички Ниневийского архива, "Песнь арфиста" из Древнего Египта, многочисленные философские сочинения Древней Индии и т.д.

Так, в Древнем Египте написаны произведения, в которых высказано неверие в существование загробного царства и вечной жизни, люди призываются к наслаждению всеми радостями здесь, на Земле. Умерев, говорит поэт, "никуда ты не выйдешь, чтобы увидеть солнце". Подобная, в основе своей вольнодумная, атеистическая мысль выражена в стихотворении, созданном в Древней Индии:

Пока живем, да будем счастливы!
Того тут нет, кто не помрет.
Когда же он помрет
И в пепел обратится,
Откуда вновь ему явиться?

Академик Ф.И.Щербатской (1866-1942) писал о философах Древней Индии: "Нигде, пожалуй, дух отрицания и возмущения против оков традиционной морали и связанной с ними религии не выразился так ярко, как среди индийских материалистов"²⁵³. В подтверждение своей мысли он приводит красноречивые "стихотворные тезисы индийского материализма". Например:

Три автора составили священное писание,
Их имена суть шут, обманщик, вор.

"Большинство индийских философов... были убеждены, что никакого бога вообще не существует, и активно стремились доказать это", – пишет видный современный философ-марксист Индии Д.Чаттопадхьяя. Мыслители Индии, продолжает он, создали произведения, которые "без преувеличения можно назвать самой богатой атеистической литературой древнего и средневекового мира"²⁵⁴. Те же тенденции можно наблюдать и во многих произведениях, созданных в странах распространения ислама. Тем более что и здесь они опирались на опыт народа, на его повседневные наблюдения, расширявшие кругозор, повышавшие и углублявшие аргументацию авторов этих произведений.

Возражения в Коране могли исходить от людей, знавших легенды проповедников зороастрийской религии, которые утверждали, будто в числе их жрецов уже был такой, "душа" которого побывала в загробном мире, повидала рай и ад. "Сообщение" об этом "путешествии" содержалось в "саримешхедской" надписи, сделанной в III веке на языке пехлеви близ города Казеруна в Иране, где зороастризм тогда был государственным культом. Значительная часть этой надписи теперь прочитана, найден и наскальный рельеф, изображающий верховного зороастрийского жреца и политического деятеля Ирана Кирдера, якобы совершившего это "странствие"²⁵⁵. А в VI-VII веках в Иране же появилось сочинение о другом подобном "путешественнике" – Арда-Виразе, продиктовавшем писцу свои впечатления о загробном пребывании его "души". Еще в прошлом и начале нашего века, когда появились первые переводы этой "книги" ("Ардай-Вираз-намак") на европейские языки, ее начали истолковывать как один из источников "Божественной комедии" Данте. Современный чешский исследователь пехлевийской литературы Отакар Клима, впрочем, оговаривает, что "Книгу об Арда-Виразе" если и допустимо сближать с "Божественной комедией", то исключительно по сходству мотивов²⁵⁶.

Сочинения с описанием путешествий в "потусторонний" мир и даже принесенного из рая яблока, съев кусочек которого сорок монахов во главе со своим настоятелем, а за ними и жители целого селения перешли из христианства в ислам, появились еще в средневековье. Некоторые из таких рассказов или притч затем включались даже в столь популярные сказочные сборники, как "Книга тысячи и одной ночи" ("Китаб альф лайла ва лайла"). Таков, например, рассказ о мусульманине и христианке, занимающий в русском переводе, сделанном с арабского оригинала, ночи с 412 по 416²⁵⁷. Современная голландская исследовательница этот рассказ относит к религиозным притчам суфийско-мистического характера. Позднее в странах распространения ислама появились аргументированные и художественно ценные произведения, разоблачавшие подобные "благочестивые" рассказы мусульманских миссионеров. В числе их популярные и в наше время сочинения разных жанров, написанные иносказательно или вполне откровенно, в просветительских, вольнодумных и атеистических целях. Из них назовем "Письма Хортдана из ада" ("Хортданын джаханнам мектублары") азербайджанского прозаика и драматурга Абдуррагима Ахвердова (1870-1933) и сатирический рассказ "День страшного суда" ("Киямат") узбекского писателя Абдуррауфа Фитрата (1886-1939)²⁵⁸.

Характерной чертой многочисленных призывов Корана к вере в посмертную участь, которая бывает двух родов – доброй и злой, прекрасной и отвратительной, является то, что она мыслится как воздаяние за земные дела людей; какова она будет – зависит от поведения, поступков, убеждений, действий человека. В доисламских культах арабов подобной веры в сколько-нибудь разработанном виде не было. Из чужеземных религий это находим в той или иной мере в христианстве и иудаизме и более четко – в зороастризме, которому близки и некоторые картины потусторонней "жизни", нарисованные в Коране. Для того чтобы арабы поверили в эти обещания, как видно из Корана, проповедники его "истин" должны были приложить немало энергии. Им прежде всего было необходимо убедить людей в том, что их постоянные жизненные наблюдения, их опыт, свидетельствующие о том, что распавшееся после смерти тело, смешавшееся с землей, рассеянное, распыленное по песку и т.п., невозможно восстановить, неправильны.

Вот эти возражения, отраженные в Коране: "И говорят те, которые не уверовали: "Не указать ли вам на человека, который возвещает вам, что, когда вы разложитесь на куски, вы окажетесь в новом творении? Измыслил он на Аллаха ложь, или в нем одержимость?" (или: "в нем джинны", бесы, демоны. К., 34:7-8). Не случайно к таким сомнениям, даже спустя многие столетия, вынуждены возвращаться подновители, или, как их теперь принято называть, "реформаторы" или "модернизаторы" ислама.

Уже шейх Мухаммед Абдо (1849-1905), бывший главным муфтием Египта, утверждал в основанном им журнале "Аль-Манар" ("Маяк"), выходившем в Каире с 1898 года на арабском языке, что "бог не для того создал свою книгу (Коран), чтобы в ней научным образом объяснять факты и явления природы"²⁵⁹. По Абдо, если в Коране и говорится о явлениях природы, то лишь с целью указать людям на совершенство и чудеса ее создания и на мудрость творца²⁶⁰. Поэтому, как верно отметил венгерский исламовед И.Гольдциер, согласно шейху Абдо, "не нужно создавать себе какого-либо соблазна, если то или иное выражение, где Коран говорит о явлениях природы, не соответствует научным воззрениям (например, синева небес) "²⁶¹.

Подобным образом другой мусульманский реформатор Мухаммед Рашид Рида (1865-1935) в том же журнале "Аль-Манар" писал, что из Корана надо извлекать моральные и политические уроки, а не исторические факты. Ту же мысль он повторил и в своей сводной работе – двенадцатитомном "Толковании" Корана "Тафсир аль-Куръан аль-карим".

Если, например, в Коране сказано, что некто, "кто проходил мимо селения", разрушенного "до основания" (2:261), высказал сомнения в возможности воскрешения мертвого, воссоздания того, что уничтожено, стерто с лица земли, то, по Рашиду Риде, напрасно искать, где это произошло – в Иерусалиме, Иерихоне или где-либо еще²⁶². Важно лишь принять как истину смысл заключенного тут поучения Корана.

Таким заявлениям авторов нового толкования Корана нельзя отказать в известной логичности. Но они вызваны тем, что текст Корана, в течение веков выдававшийся за непререкаемый источник сведений о природе и обществе, не выдерживает научной критики.

Интересно вместе с тем, что новый истолкователь Корана, книги которого и в наши дни широко используются модернистами ислама, взял в пример стих, уже в средние века вызывавший сомнения. Еще в "Толковании" ("Тафсир аль-Куръан") историка ат-Табари (838-923) указывалось на бесполезность попыток установить, кого имеет в виду Коран в 261-м аяте 2-й суры. Но ат-Табари действительно не мог пренебречь исламской традицией, по которой, как писал Бируни, некоторые события из истории Халифата якобы ожидались с завершением столетия, "к концу которого Аллах оживил "обладателя осла", упоминаемого в конце суры "Корова"²⁶³, то есть 2-й суры Корана.

Говорится же здесь о том, как некто "препирался с Ибрахимом" – с мусульманским пророком, которого принято соотносить с библейским патриархом Авраамом. Желая одержать верх в споре, Ибрахим прибег к доказательству от противного, то есть к приведению к нелепости допускаемого возражения противника. "Сказал Ибрахим, – читаем в Коране: – "Вот Аллах выводит Солнце с востока, выведи же его с запада". И смущен был тот, который не верил..."

Как видим, чтобы возвысить Аллаха и его пророка, Коран требует от своего неназванного противника невозможного нарушения непреложного закона природы, по которому Солнце восходит с востока, – закона, произвольно приписываемого тому же Аллаху!

Подобный характер носят в Коране и возражения усомнившемуся в том, сможет ли Аллах оживить то, что давно умерло. Тогда, согласно Корану, милосердный Аллах умертвил самого сомневавшегося "на сто лет, потом воскресил. Он сказал: "Сколько ты пробыл?" Тот сказал: "Пробыл я день и часть дня". Он сказал: "Нет, ты пробыл сто лет! И посмотри на твою пищу и питье, оно не испортилось. И посмотри на своего осла... посмотри на (оставшиеся от него. – Л.К.) кости, как мы их поднимаем, а потом одеваем мясом...".

Таким образом, истолкование реформаторами этого места Корана не задевает существа изложенного в нем фантастического сказания. Напротив, под прикрытием рассуждений о том, что Коран не источник для извлечения сведений по истории и географии, оно выводит из числа объектов, подлежащих научной критике, именно те места в Коране, которые прямо или косвенно не раз подвергались критическому рассмотрению в трудах выдающихся представителей науки, в том числе в странах распространения ислама. Еще философ и ученый-энциклопедист Абу Наср ибн Мухаммед аль-Фараби (870-950), известный под прозвищем Второй учитель (после Аристотеля), приведя в качестве примера рассуждения Лукреция Кара (I век до н.э.): "Смерть не есть что-нибудь соответствующее тому, что у нас имеется"²⁶⁴, писал: "Этот вывод не вытекает только из этого высказывания. В действительности это выводится из следующего: "То, что разлагается, не соответствует тому, что у нас имеется". И не только из него. Если это высказывание правильно, то его изменяют так: "Если это так, тогда то, что разлагается, не соответствует тому, что у нас имеется, так как то, что разлагается, не ощущает. Если это так, тогда то, что разлагается, не чувствует. А смерть это то, что разлагается. Значит, смерть не чувствует"²⁶⁵. Так и в этом вопросе еще в средние века ученые Востока и Запада дополняли друг друга, служили прогрессу.

О том, что критика подобных взглядов в Коране остается небезразличной для многих, говорит и тот факт, что к ней и во второй половине XX века обращаются видные писатели стран современного Востока. Прогрессивный иранский прозаик Садек Чубак (род. в 1916 г.) осветил эту тему в одном из эпизодов своего романа "Камень терпеливый" ("Санге сабур", в русском переводе "Камень терпения"; впервые издан в Иране в 1967 г., 2-е издание – в 1973 г.). В этом романе фантастика, которой автор вуалирует ожидание общественных перемен теми, кто был убежден, что нависшая над Ираном черная ночь монархии Пехлеви не может длиться бесконечно, одновременно служит свободолюбивой критике догматики ислама.

Прибегнув к аллегории, автор использует вероучения разных течений ислама, опирающихся на Коран, в котором содержится осуждение сомневавшегося в том, что можно воскресить мертвого, тело которого превратилось в прах. Герой романа бедный учитель Ахмед-ага переезжает и взял с собой паучиху, которую он нежно называет Асейд Молуч. Однако по дороге стеклянная банка, в которой находилась паучиха, была разбита полицейским. Паучиха, оставшаяся живой, промолвила: "Потерпи до тех пор, когда Эсрафил затрубит в свою трубу (то есть когда ангел Эсрафил, иначе Исрафиль, звуком своей трубы известит о наступлении "часа" – конца мира и воскресения мертвых. – Л.К.)... Осталось ждать недолго. Несправедливость полонила весь мир. Не завтра, так послезавтра ты услышишь его трубный глас"²⁶⁶.

Как в волшебной сказке, подала голос и банка. Язык ее, как и паучихи, вполне соответствует времени написания романа. "Все молекулы моего существа составляли одно целое, – пожаловалась банка. – Я была красива. Я сверкала. А теперь не найдется никого, кто бы мог собрать нас всех и скрепить в первозданном виде. Мы только-только успели сдружиться. Итак, все кончено..."²⁶⁷ Однако речь банки встречает ядовитую критику паучихи. "Нет, сказала она, – конец еще не наступил. Теперь надо терпеливо ждать, когда затрубит Эсрафил, и тогда все молекулы твои со всех концов вселенной поднимутся в воздух и воссоединятся друг с другом, как с магнитом. И снова ты станешь такой, какой была в первый день. Бестолочь! Оказывается, ты не мусульманка и в загробном мире ничего не понимаешь..."²⁶⁸

Говоря так, паучиха причудливо соединяет мысли, близкие исмаилизму – крупнейшей и старейшей шиитской секте, сохраняющей веру в метемпсихоз – посмертное переселение человеческих душ, в том числе в животных, растения, камни и т.п., с заключенной в Коране (2:262; 75:3-4) попыткой посрамления того, кто не верил в возможность воскрешения истлевшего, распавшегося, разбросанного в разных местах. Не только неверный, препиравшийся с пророком Ибрахимом, сомневался в возможности такого "воскрешения", но и сам Ибрахим для "успокоения" своего сердца попросил господа продемонстрировать ему подобное. И тогда Аллах сказал ему: "Возьми же четырех птиц, собери их к себе, потом помести на каждой горе по части их, а потом позови их: они явятся к тебе стремительно..." (К., 2:262). Демонстрируя "несостоятельность" этого сомнения, Коран прибегает и к излюбленному его составителями штампу восхваления Аллаха, для которого ничто не трудно. "И разве они не видели, что Аллах, который сотворил небеса и землю и не ослаб в их творении, в состоянии оживить мертвых? Да, поистине, он мощен над всякой вещью!" (К., 46:32). Аллах осуждает тех, кто не доверяет его возможностям: "Ужели человек думает, что нам не собрать костей его? Напротив, мы можем правильно сложить даже концы пальцев его. А человек хочет своевольствовать... Он спрашивает: "Когда день воскресения?" Тогда, когда зрение помрачится, и луна затмится, и солнце с луной соединится. В тот день человек скажет: "Где мне убежище?" Нет, не будет никакого верного прибежища. В тот день у господа твоего твердое пристанище. В тот день обнаружится, что человек сделал прежде, и что сделал после. Истинно, человек будет верным обличителем самого себя, хотя бы желал принести извинения за себя" (75:3-15).

Таким образом, и в этом вопросе все подведено ко дню страшного суда, посмертной жизни, раю и аду.

Роль, отведенная во всех учениях и догматах Корана Аллаху, подтверждает мысль Ф. Энгельса о том, что "единый бог никогда не мог бы появиться без единого царя... единство бога, контролирующего многочисленные явления природы... есть лишь отражение единого восточного деспота..."²⁶⁹. Не случайно, что среди "прекрасных имен" Аллаха есть слово "малик", то есть царствующий, царь. И Коран провозглашает: "Благословен тот, у кого в руке царство, потому что всемогущ..." (67:1).

Впрочем, в сказаниях о рае и аде, изложенных в Коране, немало непоследовательности и противоречий. В частности, в Коране, как мы уже отметили, нет единого взгляда на то, когда наступит загробная жизнь: сразу после смерти или лишь после воскресения мертвых и всеобщего божьего суда. Различные толкования этого вопроса были, по-видимому, связаны с древнеарабскими представлениями, закрепленными в мусульманском предании, по которым душа человека в течение года после смерти держится вблизи тела и наблюдает за тем, как его наследник и родственники исполняют свои обязанности по отношению к умершему и его имуществу. Но та форма, в которой в Коране даны ответы на эти вопросы, говорит о том, что они были вызваны практическими требованиями момента. "Направления", которые получат умершие сразу или после дня воскресения, будут разные. Одни из них явятся "путевками" в прекрасный рай, другие – в ужасный ад, а третьи – между раем и адом, на "преградах" (7:41-48; здесь "преграды", по-арабски "араф", – своего рода мусульманское "чистилище").

Интересно и то, как его авторам – жителям знойного юга представляется загробный мир. В раю будто бы не будет солнца и сильной жары, но вместо этого – много влаги и тени; в аду, наоборот, – жара, бушует огненное пламя. Там грешники "будут среди знойного самума и кипящей воды, в тени от черного дыма: не будет им ни прохлады, ни отрады!" (56:41-43).

Впрочем, страдая от жары, зноя и песчаных бурь самумов, нередко сопровождающихся разрушительными смерчами, арабы издавна испытывали также страх перед холодными ветрами, дующими в зимнее время с северо-запада, претерпевали много неудобств и от резкого падения температуры ночью. Не случайно в арабских стихотворениях, дошедших до нас в сборнике "Хамаса" ("Доблесть"), дурной человек сравнивается с "холодным, сырым северным ветром, сирийским", от которого отворачивается лицо. А в мусульманском предании об аде рассказывается, что среди его отделений есть одно – аз-Замхарира, отличающееся страшным холодом. Это представление, по-видимому, получило широкое распространение с того времени, когда мусульмане стали жить в странах умеренного климата. В сочинении Ахмеда ибн Фадлана, ездившего в 921-922 годах вместе с посольством аббасидского халифа к царю волжских булгар, рассказывается, что когда они были в Хорезме и достигли области, где снег "падает не иначе как с порывистым сильным ветром", то "подумали: не иначе как врата Замхарира открылись из нее на нас"²⁷⁰. В позднейшем сочинении турецкого богослова Фурати "Кырк сюаль" говорится при описании мусульманского ада (джаханнам), что в нем есть отделение, где "господствует холод – и настолько сильный, что если бы хоть незначительную часть его неосторожно как-нибудь выпустить, то от него погибли бы все земные твари"²⁷¹.

Характерно также, что, по представлениям последователей мусульманской секты исмаилитов, живших в суровых условиях долины Хуф на Памире, на высоте около трех тысяч метров над уровнем моря (верхнее течение Амударьи, или, иначе, Пянджа), ад – "очень холодная страна, где никогда не бывает тепла, страна, наполненная змеями и различными насекомыми, среди которых живут грешники, мучаясь раскаянием в содеянных грехах"²⁷².

Из этих примеров видно, как в религиозных представлениях людей своеобразно отражаются особенности их жизни.

Коранический рай крайне чувствен, "экзотичен". Составители Корана не пожалели на него красок. "...Вступившие в рай за свою деятельность возвеселятся; они и супруги их, в тени, возлягут на седалищах; там для них плоды и все, чего только потребуют" (36:55-57). Рай божий, согласно Корану, обещается праведникам как "блеск и радость" (76:11), он обширен, "как обширность небес и земли" (3:127); "в нем реки из воды, не имеющей смрада; реки из молока, которого вкус не изменяется; реки из вина, приятного для пьющих; реки из меда очищенного" (47: 16-17). Вошедшие в эти "сады эдемские... нарядятся там в запястья золотые, жемчужные; там одежда на них шелковая" (35:30).

Ислам – религия классового общества, в его учении о рае это нашло отражение. Коран сулит верующим райскую прохладу, приятные напитки и черноглазых дев – гурий в воздаяние за их покорность. "Истинно, – заключает Коран свое сказание о рае, – это есть великое блаженство! Ради подобного сему да трудятся трудящиеся" (37:58-59).

Как и всякое религиозное учение о загробной жизни, сказание Корана о прелестях мусульманского рая всегда являлось в эксплуататорском обществе классовым орудием власть имущих, средством превращения трудящихся в безвольных рабов. Чем тяжелее, безвыходнее было положение эксплуатируемых в реальном мире, тем более красочно и заманчиво рисовался фантастический рай.

Подобное социальное значение имеют и рассказы Корана о мучениях грешников в аду, где всемилостивый Аллах для них "приготовил цепи, ошейники, геенское пламя" (76:4).

Неправильно вместе с тем модернизовать коранические представления о рае, аде и преградах между ними. Хотя и сказано, что, например, рай просторен, "как обширность небес и земли", но одновременно оказывается, что попавшие в рай смогут даже "перекликаться" с теми, что томятся в аду. И при этом, как и в земной жизни, они будут преисполнены фанатической ненависти к тем, кто страдает в геенне огненной. Ибо, по Корану, главное в том, какую веру исповедуют люди.

"У всякого народа – свой предел; и когда придет их предел, то они не замедлят ни на час и не ускорят... Кто же несправедливее того, кто измыслил на Аллаха ложь или считал ложью его знамения? Этих постигнет их удел из книги (то есть предопределенное, предначертанное наказание. – Л.К.). А когда придут к ним наши посланцы, чтобы завершить их жизнь, они скажут: "Где же те, кого вы призывали помимо Аллаха?" Они скажут: "Потерялись от нас!" И засвидетельствуют против самих себя, что они были неверными. Он (Аллах тогда. – Л.К.) скажет: "Войдите среди народов, которые прошли до вас из джиннов и людей, в огонь!" Каждый раз, как входил один народ, он проклинал ему подобный. А когда они собрались все там, то другой сказал о первом: "Господи! Эти сбили нас, пошли же им наказание двойное из огня". Он (Аллах. – Л.К.) сказал: "Каждому двойное, только вы не знаете!" И сказал первый другому: "У вас не было преимущества перед нами; вкусите же наказание за то, что вы приобрели!" (К., 7:32,35-37).

Таковы "гуманные" отношения между людьми, даже целыми народами, воспитываемые Кораном. Для достижения большего эффекта писавший один из аятов 7-й суры прибег даже к известному евангельскому изречению, впрочем, близкому образам аравийской действительности: "Поистине, те, которые считали ложью наши (Аллаха. – Л.К.) знамения и превозносились над ними, не откроются им врата неба, и не войдут они в рай, пока не войдет верблюд в игольное ухо (ср. евангелия от Матфея, гл. 19, с. 24; Луки, гл. 18, ст. 25; Марка, гл. 10, ст. 25. – Л.К.). Так воздаем мы грешникам!" (К., 7:38).

В рай же, где "текут реки", "пришли посланцы господа... с истиной, и было возглашено: "Вот вам – рай, который дан вам в наследство за то, что вы делали!" И воззвали обитатели рая к обитателям огня: "Мы нашли то, что обещал нам наш господь, истиной, нашли ли вы истиной то, что обещал ваш господь?" Они сказали: "Да". И возгласил глашатай среди них: "Проклятие Аллаха на неправедных, которые отвращают от пути Аллаха и стремятся обратить его в кривизну и не веруют они в жизнь будущую!" И между ними завеса, а на преграде – люди, которые знают всех по их признакам. И воззовут к обитателям рая: "Мир вам!" – и те, которые не вошли в него, хотя и желали... И возгласят обитатели огня к обитателям рая: "Пролейте на нас воду или то, чем наделил вас Аллах!" Они скажут: "Аллах запретил и то и другое для неверных..." (К., 7:41-44,48).

Итак, когда в попавших в рай проснутся чувства сострадания, человеколюбия, то их тут же заглушат запретом всемилостивого Аллаха. Более того, "когда они (попавшие в ад. – Л.К.) будут умолять о помощи, им помогут водою, подобной растопленному металлу, которая будет жечь лица. Мучительное питье! Томительное место отдохновения!" (18:28). "Каждый раз, как захотят они выйти из него (ада. – Л.К.), из мучений в нем, они будут возвращаемы в него: "наслаждайтесь мукою в пламени!" (22:22). Когда же страдальцы валу предпочтут смерть испытываемым мучениям, их лишат и смерти. "Они воскликнут: о Малик²⁷³, господь твой послал бы нам кончину! Он скажет: вы останетесь здесь навсегда" (43:77). Но грешники не успокоятся. "И когда они, связанные одни с другими, им (Маликом. – Л.К.) будут повергнуты в тесное поместилище, тогда они там будут просить себе уничтожения. Вдень этот, – учит Коран, – не просите себе однократного уничтожения, но просите себе многократных уничтожений" (25:14-15). Но в геенне "ему (виновному пред Аллахом. – Л.К.) ни смерть, ни жизнь" (20:76), "он в нем (в великом огне) не умрет, но и не будет жить" (87:12-13). "Там, возвещает Коран, – они пробудут, пока существуют небеса и земля²⁷⁴, если только господь не захочет чего-либо особенного: ибо господь твой есть полновластный совершитель того, что хочет" (11:109).

Таково человеколюбие рассматриваемой нами книги, которую порой и теперь люди, как следует в ней не разобравшиеся или доверяющие ее превратным истолкованиям, сознательным искажениям, характеризуют как произведение последовательного высокого гуманизма.

*   *   *

Итак, специфические задачи создания книги, якобы передающей несотворенное "слово Аллаха", было трудно совместить с изложением истории человечества. И это, естественно, привело к весьма облегченному, хотя в целом вполне продуманному подбору материала.

Речь в Коране идет прежде всего об арабах и Аравийском полуострове, а также о том, чем они обязаны Аллаху, его посланникам и пророкам. В связи с этим изложены и сказания о сотворении Аллахом мира, небесного свода и Земли, а также об ее благоустройстве, флоре и фауне. Рассказано также о сотворении ангелов, джиннов и человека, подчеркнуто при этом, что их главная цель – хвалить Аллаха. А далее с падением Иблиса и грехопадением первых людей излагаются новые заботы: посылка посланников и пророков Аллаха к людям, дабы те не сбивались с "прямого пути", не совращались в многобожие, ширк.

Посланников и особенно пророков, по подсчетам мусульманских богословов, были тысячи. В Коране их названо 28, начиная с Адама – первого человека – и кончая последним – Мухаммедом, "печатью пророков". Но Аллах тут же замечает, по-видимому, своему последнему посланнику, что "мы посылали посланников до тебя; о некоторых мы рассказали тебе, о других не рассказывали" (К., 40:78). "К каждому народу был свой посланник" (10:48). Некоторые из них были потомственными как "род Имрана"(3:31-32; 66-12).

В вопросе о том, одни ли люди в числе, посланников Аллаха, есть несогласованность. Так, в суре 22 сказано: "Аллах избирает посланников из ангелов и из людей" (К., 22:74). А в суре 21 читаем другое. Аллах говорит своему посланнику: "И до тебя мы посылали только людей, которым внушали... Мы не наделяли их телом, при котором они не ели бы пищи, и не были они вечными" (21:7-8).

Для периода возникновения ислама, связанного с необходимостью постоянного сопротивления арабов агрессивным вторжениям чужеземцев на их земли, вторжениям не только военным, но и мирным, в том числе и проповедническим, миссионерским, характерно содержащееся в Коране напоминание, что "каждый посланник, какого ни посылали мы (Аллах. – Л.К.), говорил на языке своего народа, для того, чтобы говорить понятно им" (14:4), то есть тем, к которым он обращался.

Место, отведенное в сурах Корана разным пророкам, неодинаково. Есть такие, как Йусуф, рассказ о котором занимает целую суру (12), о других же пророках упоминается лишь вскользь, например об аль-Иасе (6:86; 38:48)²⁷⁵ и Зу-ль-Кифле – "Обладателе доли" (21:81; 38:48). Название целой суры тем или другим именем также не всегда показатель того, что она посвящена именно этому лицу, его жизни, образу. Так, в суре 31 – "Лукман" это имя названо всего два раза, в 11-ми 12-м аятах, а далее, до аята 18, с перебоями в аятах 13 и 14, изложено его обращение к сыну, проникнутое подлинным лиризмом. В суре всего 34 аята, но из них именно это краткое обращение остается в памяти, неся на себе печать откровенной исповеди человека, чувства и помыслы которого хотя и связаны с религией, с необходимостью исполнения предписаний ислама, но не заглушили искренней любви к сыну, теплых отцовских чувств. Лукмад хочет воспитать сына человеком мужественным, твердым при выполнении своего долга, не кичливым, честным и скромным. "О сынок мой! – так нежно начинает свое обращение Лукман. Не придавай Аллаху сотоварищей... Выстаивай молитву, побуждай к благому, удерживай от запретного и терпи то, что тебя постигло, – ведь это из твердости в делах. Не криви свою щеку пред людьми и не ходи по земле горделиво. Поистине, Аллах не любит всяких гордецов, хвастливых! И соразмеряй свою походку и понижай свой голос: ведь самый неприятный из голосов – конечно, голос ослов" (К., 31:12, 16-18).

Имя Лукмана известно арабам с доисламских времен, о его таланте, долголетии и мудрости сложены многочисленные сказания, о нем говорится в многочисленных произведениях письменной литературы и фольклора, с его именем связывают многие изречения, пословицы, басни. Он же на Среднем Востоке и у народов Средней Азии прославлен как искусный лекарь, целитель, врач – Лукман-хаким. В Коране сказано, что Аллах "даровал Лукману мудрость" (31:11).

Академик Крачковский в своих примечаниях к переводу Корана написал, что аяты с именем Лукмана в 31-й суре, "по всей вероятности, [это -] цитаты с монотеистической обработкой", а аяты "13-14 – вставка – переход речи к Аллаху. Может быть, раньше [они шли] за 18 стихом..."²⁷⁶. Главное здесь – в наличии в числе почитаемых в Коране лиц древнего арабского образа, наделенного мудростью. Это еще одно доказательство того, что в идейной борьбе, происходившей в период составления этой книги, в нее были включены рассказы как о сторонниках и защитниках ислама (безотносительно к тому, имели они исторических прототипов или нет), так и те персонажи, образы которых являлись признанными и любимыми в арабских племенах Древней Аравии.

В большинстве других аятов суры "Лукман" – обычные для Корана мотивы, нет и той непосредственности, искренности, что в обращении мудреца к своему сыну. Напротив, тут встречаем угрозы и мстительность. Вот-де не все еще уверовали, "и среди людей есть такой, который препирается относительно Аллаха... Пусть не печалит тебя его неверие. К нам (к Аллаху. – Л.К.) их возвращение, и мы сообщим им о том, что они совершили... Мы дадим им немного попользоваться (свободой, вольномыслием. – Л.К.), а потом вынудим их к мучительному наказанию" (К., 31:19, 22-23).

Арабы, жители полуострова, с трех сторон омываемого морями и океаном, – одни из самых древних моряков, кораблестроителей и ирригаторов, а также строителей плотин и каналов. Еще в доисламское время арабские мореплаватели предпринимали далекие плавания, были известны по всему восточному побережью Африки и на прилегающих островах, а также по побережьям Персидского залива, Ирана, Индии, Цейлона, вплоть до Китая, где около 300 года н.э. арабские купцы образовали торговую колонию в Кантоне. Тогда же арабы вели морскую торговлю через Цейлон с Суматрой, Индонезией. Торговали рабами, шелком-сырцом и шелковыми изделиями, золотом, серебром, ценными породами дерева, пряностями; всемирную славу приобрели вывозившиеся в больших количествах из Южной Аравии ладан и мирра.

Осложняли и мешали развитию регулярной торговли войны, особенно те, что велись между крупнейшими державами Ближнего Востока – Византией и Ираном, каждая из которых стремилась обеспечить себе господство во всех смежных регионах, в том числе на севере и юге Аравийского полуострова. Прав современный исследователь Т.А.Шумовский, заявляя, что "длительные ожесточенные войны на многострадальной земле Йемена и Хадрамаута создали состояние постоянной опасности для иноземных судов, заходивших в южноарабские порты, и для караванов, переправлявших ценные товары из Адена в страны Средиземноморья. Жизнь купцов и сохранность товаров на территории беспокойной страны оказывались под угрозой безнаказанного применения насилия. Портовое хозяйство страдало от перехода власти из рук в руки, нормальная деятельность всемирно известных портов была парализована. Коренной принцип здоровых экономических связей между народами, провозглашенный еще в древней Вавилонии, безопасность торговых путей, – оказался нарушенным"²⁷⁷.

Этот процесс еще в середине прошлого века привлек внимание основоположников марксизма. Ф. Энгельс в письме К. Марксу около 26 мая 1853 года писал: "По поводу великого арабского нашествия, о котором мы говорили раньше, выясняется, что бедуины, подобно монголам, периодически совершали нашествия, что Ассирийское и Вавилонское царства были основаны бедуинскими племенами на том же самом месте, где впоследствии возник Багдадский халифат... Таким образом, мусульманское нашествие в значительной степени утрачивает характер чего-то особенного". И дальше, характеризуя положение у арабов юго-западной части Аравийского полуострова, Энгельс продолжал: "Там, где арабы жили оседло, на юго-западе, – они были, видимо, таким же цивилизованным народом, как египтяне, ассирийцы и т.д.; это доказывают их архитектурные сооружения. Это также многое объясняет в мусульманском нашествии"²⁷⁸.

Отвечая Ф.Энгельсу на это письмо, К.Маркс 2 июня 1853 года в свою очередь указал на важные моменты происходившего процесса и некоторые общие закономерности. "Между прочим: 1) У всех восточных племен можно проследить с самого начала истории общее соотношение между оседлостью одной части их и продолжающимся кочевничеством другой части. 2) Во времена Мухаммеда торговый путь из Европы в Азию сильно изменился, и города Аравии, принимавшие ранее большое участие в торговле с Индией и т.д., находились в торговом отношении в упадке; это, конечно, также дало толчок"²⁷⁹.

Письмо К.Маркса вскоре же вызвало ответ Ф.Энгельса, детальная аргументация которого полностью подтверждена современными данными. В частности, Ф.Энгельс отметил: "Плодородие земли достигалось искусственным способом, и оно немедленно исчезало, когда оросительная система приходила в упадок; этим объясняется тот непонятный иначе факт, что целые области, прежде прекрасно возделанные, теперь заброшены и пустынны (Пальмира, Петра, развалины в Йемене и ряд местностей в Египте, Персии и Индостане). Этим объясняется и тот факт, что достаточно бывало одной опустошительной войны, чтобы обезлюдить страну и уничтожить ее цивилизацию на сотни лет. К этому же разряду явлений относится, по моему мнению, и уничтожение южноарабской торговли в период, предшествующий Мухаммеду, которое ты совершенно справедливо считаешь одним из важнейших моментов мусульманской революции. Я недостаточно хорошо знаком с историей торговли шести первых столетий христианской эры, чтобы быть в состоянии судить, насколько именно общие, мировые материальные условия заставили предпочесть торговый путь через Персию к Черному морю и через Персидский залив в Сирию и Малую Азию торговому пути через Красное море. Но во всяком случае немалую роль играло то, что в упорядоченном персидском царстве Сасанидов караваны ходили сравнительно безопасно, в то время как Йемен с 200 до 600 г. почти постоянно находился в порабощении у абиссинцев, которые завоевывали и грабили страну. Города Южной Аравии, находившиеся еще в римские времена в цветущем состоянии, в VII в. представляли собой пустынные груды развалин"²⁸⁰.

Здесь же, сославшись на Коран и "арабского историка Новаири", то есть имея в виду, очевидно, пятую часть 30-томной (или, точнее, 31-томной) энциклопедии "Нихайат аль-араб фи фунун аль-адаб" ("Предел желаний в отношении отраслей образованности") знаменитого историка и юриста эпохи владычества мамлюков в Египте Шихабаддина Ахмеда ан-Новаири (ан-Нувайри; 1279-1332)²⁸¹, Ф.Энгельс отметил, что жившие по соседству с Южной Аравией "бедуины за эти 500 лет (то есть с VII по XI в. включительно, о которых писал Новаири. – Л.К.) создали чисто мифические, сказочные легенды об их происхождении..."²⁸².

Но, конечно, мифология не вытеснила историческую память народа, его наблюдения и опыт. И в новых условиях первой половины VII века все это пригодилось ему. Так, когда в 639-640 годах из-за жестокой засухи в Сирии и Аравии, в Хиджазе, в том числе в Мекке и Медине, начался голод, то для быстрейшей переброски египетской пшеницы был не только использован водный путь, но в этих же целях восстановлен древний затянутый песками канал, соединявший Нил с Красным морем. Сохранившаяся переписка между халифом Омаром ибн аль-Хаттабом и его египетским наместником хотя и передана в пересказах предания, в хадисах, но тем не менее свидетельствует об осведомленности обеих сторон, как следовало наладить это неотложное дело. Завоевателями для этих целей были привлечены египтяне, в том числе копты. Был вырыт "канал, который на окраине ал-Фустата и который называют Каналом эмира верующих". Он прошел "от Нила до ал-Кулзума и... поплыли по каналу суда", на которых переправляли "что хотели из съестных припасов в Медину и Мекку"²⁸³. Переслано было столько продуктов, что завоеватель Египта Амр ибн аль-Ас даже счел уместным предупредить халифа Омара, что обеспеченность хлебом может снизить приток из Хиджаза воинов на войны, которые Халифат разворачивал вне Аравии под знаменами войны за веру – джихада. "О эмир верующих! – сказал Амр, – когда жители Хиджаза получат съестные припасы Египта и его плоды в сочетании со здоровым (климатом) Хиджаза, они не будут спешить на джихад". Умар ответил: "Я сделаю следующее: по этому морю будут перевозить только долю жителей Медины и Мекки"²⁸⁴.

Словом, даже помощь голодающим сообразовывалась с политическими и военными задачами, на страже которых стояли халиф Омар и его исполнительные соратники. Целями военной экспансии определялись и другие их решения, вроде запрета воинам из арабов приобретать и обрабатывать землю в Египте и других странах, которые они завоевали²⁸⁵.

В Коран, книгу небесную, "несотворенную", естественно, столь "земные" признания, как правило, не включались. Поэтому хотя в нем есть заявления о том, что Аллах "дает на службу вам корабли, чтобы они, по его велению, плавали в море; дает на службу вам реки" (14:37), но нигде нет речи о развитии человеческих знаний, трудовой сноровки. И даже сказанное об Аллахе в 97-м аяте 6-й суры: "Он поставил звезды для вас для того, чтобы по ним вы во время темноты на суше и на море узнавали прямой путь", – есть констатация данных, которыми руководствовался в своей повседневной практике не только моряк, ведший корабль ночью, в темноте, но и любой каравановожатый или пастух, перегонявший стадо. Могло им помогать в этом и наблюдение за "горными вершинами вместе со звездами", о которых также упоминается в Коране.

Для каждого человека, бывавшего в арабских странах, понятно, например, бережное, почти любовное отношение арабов к финиковой пальме. Это передано и в поэтичных сказаниях, мифах, образах того времени, когда миф воспринимался как реальность, или времени более позднего, но когда еще сохранялись многие пережитки такого мышления. Существует предание, будто пророк Мухаммед сказал: "чтите тетку вашу – пальму"; она-де и сотворена из остатка той глины, из которой Аллах сотворил человека. Стройного, ладного мужчину и сейчас, если хотят похвалить, сравнивают с пальмой. И как не вспомнить, что финиковая пальма не только красива, но и дает благоухающую тень, прекрасные питательные плоды, из которых делают десятки разнообразных вкусных и высокополезных блюд и напитков; листья пальмы идут на изготовление циновок, домашней утвари, из волокон и тонких стеблей плетут веревки, неводы, делают мешки, туфли, различные ткани и т.д.

Природа нашей планеты разнообразна, и в некоторых странах Востока стройного мужчину сравнивают не с пальмой, а с кипарисом ("сегисерв"), с сосной ("санаубар"), тополем, что также напоминает о благородном, вдохновенном, поэтическом отношении человека к окружающей природе, для сохранения и приумножения богатств которой делается немало полезного, хотя все еще недостаточно. Известно, что и основы такой области знания, как отбор, селекция в агрономии и зоотехнике, уходят в далекое прошлое. Упорным трудом человек приобрел необходимые сведения и опыт, с помощью которых создал немало новых сортов сельскохозяйственных и декоративных растений, пород животных, даже птиц и рыб с нужными ему признаками. Эта созидательная работа человека обогащает и разнообразит окружающую нас природу. И как же не насторожиться современному человеку, когда оказывается, что все это многоцветье природы, все, что человека окружает, да и сам он имеют лишь некоторое прикладное значение.

Между тем уже из приведенных аятов видно, что именно подобный тезис является одним из лейтмотивов Корана. Так, в суре "Лукман" можно прочитать, что не кто иной, как Аллах, – "творец небес и земли", "он творит человека", "он творит скот", "творит коней, мулов, ослов", "он творит и то, чего вы и не знаете", "он посылает с неба воду... ею возращает он для вас хлебные посевы, маслины, пальмы, виноградные лозы и всякие плоды", "на службу вам устроил день и ночь, солнце и луну; звезды служат вам по его велению", "во власть вашу он отдал море... Видишь, как корабли с шумом рассекают его, чтобы вам доставить благотворения его и возбудить вас к благодарности" (16:3-5, 8, 10-12, 14), побудить к уже известному нам действию – хвале Аллаху, ради чего и созданы им ангелы, джинны, люди и все, что так или иначе способно возносить к нему молитвы, хвалить!

Выходит, что люди получают все блага природы как некий подарок Аллаха, да еще проявляют черную неблагодарность, забывая о своей обязанности непрерывно его восхвалять и даже вынуждая его напоминать им об этом.

Такая цель жизни, возможно, и соответствует идее "малодушия", "слабости", "робости", "боязливости" человека, как он изображен в ряде сур и аятов Корана (4:32; 17:12 и др.), но она нереалистична, противоречит действительности, всей истории человечества. И не случайно в странах распространения ислама еще в темную ночь средневековья не раз рождался призыв к людям не падать духом, "знать цену себе", своему мужеству, стойкости, созидательному и ратному труду, разуму, призыв, звавший не отворачиваться от жизни, вопреки "другим словам", что произносятся по этому поводу.

Гений персидской и мировой поэзии Абулькасим Фирдоуси (ок. 934-1030) в своей бессмертной стихотворной эпопее "Шах-намэ" ("Книга царей"), славя человека, писал:

В цепи человек стал последним звеном,
И лучшее все воплощается в нем.
Как тополь вознесся он гордой главой,
Умом одаренный и речью благой.
Вместилище духа и разума он,
И мир бессловесных ему подчинен.
Ты разумом вникни поглубже, пойми,
Что значит для нас называться людьми.
Ужель человек столь ничтожен и мал,
Что высших ты в нем не приметил начал?
Земное с небесным в тебе сплетено;
Два мира связать не тебе ли дано?

(Перевод Ц.Бану-Лахути)

Фирдоуси на себе испытал трудности жизни и звал человека к активности, созидательному труду, к тому, чтобы жизнь была прожита не напрасно:

О том поразмысли, что ждет впереди;
Цель выбрав благую, к ней прямо иди.
Себя приучи не страшиться труда:
Труд с разумом, с честью в согласьи всегда.

Помимо имен пророков в Коране упоминаются немногие исторические деятели, порой, правда, без имени, с одним прозвищем. Авторы тафсиров и европейские исследователи в числе их называют царя Македонии, создавшего крупнейшую монархию древности, Александра Македонского (356-323 гг. до н.э.), выведенного здесь под прозвищем Зу-ль-Карнайна, то есть "Двурогого", "Владетеля двух рогов", иначе говоря, обладателя символа божественного могущества.

Стремительный военный успех Александра Македонского, его дальние походы, естественно, уже при жизни завоевателя поражали воображение современников. По подсчетам исследователей, на огромном пространстве от Англии до Малайи возникло на 24 языках более 80 версий сказания о нем, из которых большинство восходит к сборнику, составленному около 200 года до н.э. в Египте на греческом языке и приписываемому Псевдо-Каллисфену, или к его латинским переводам, а также переложениям на сирийский, армянский, коптский и, по ряду данных, на среднеперсидский (пехлевийский) язык. В сирийском сказании, относимом к VI-VII векам, то есть к эпохе, близкой ко времени составления Корана, Александр заявляет, что "бог... дал мне рога на моей голове, чтобы я сломал ими государства мира"²⁸⁶.

Александр, сын македонского царя Филиппа II (ок. 382-336 до н.э.), после убийства его заговорщиками продолжил начатую отцом захватническую войну против Ирана. В Египте и Вавилонии, странах, тяжело переносивших гнет иранцев, население встречало Александра как избавителя от ярма чужеземцев. Египетскими жрецами Александр был назван царем Египта, что было равносильно признанию его сыном бога Солнца. Как политик Александр это тотчас использовал; помогли ему в этом придворные и состоявшие при нем летописцы, в их числе врач Каллисфен. В позднейшем сборнике Псевдо-Каллисфена версия обожествления Александра развернута еще подробнее. Александр изображен сыном македонской царицы Олимпиады и египетского фараона Нектанеба II, проникшего к ней ночью, в отсутствие Филиппа II, под видом прорицателя, принявшего внешность египетского бога Амона (Амона-Ра), которого изображали с двумя бараньими рогами. Эта эмблема получила известность и через упомянутую сирийскую версию; по-видимому, она же определила и прозвище Александра – Зу-ль-Карнайн – в Коране. А поскольку в Коране о Зу-ль-Карнайне сказано от имени бога: "Мы укрепили его на земле и дали ему ко всему путь" (К., 18:83), то и в исламском вероучении он представлен как достигший пророческого сана. Широкому распространению этого, очевидно, способствовала также возникшая в жреческой и аристократической среде шахиншахского Ирана версия, по которой Александр, названный Искандаром (Искандером), сын не Филиппа II, а иранского шаха Дария III Кодомана (правил в 336-330 гг. до н.э.). Иначе говоря, и в Иране Искандар-Александр был объявлен законным обладателем передающегося по наследству "фарра" – божественной благодати. Только в литературе зороастрийцев, храмы и книги которых исторический Александр Македонский предавал разграблению и уничтожению, а жрецов изгонял, имя Искандара-Александра стало синонимом зла и тирании.

Коран достаточно определенно сообщает о том, что именно Аллах открыл перед Зу-ль-Карнайном путь, которым он и воспользовался прежде всего для похода на запад. "А когда он дошел до заката солнца, то увидел, что оно закатывается в источник зловонный, и нашел около него людей. Мы (Аллах. – Л.К.) сказали: "О Зу-л-карнайн, либо ты накажешь, либо устроишь для них милость". Он сказал: "Того, кто несправедлив, мы накажем, а потом он будет возвращен к своему господу, и накажет он его наказанием тяжелым. А кто уверовал и творил благое, для него в награду – милость, и скажем мы ему из нашего повеления легкое". Потом он следовал по пути" (К., 18:84-88).

Сколь ни туманно здесь упомянуто о "западном" походе, тем не менее это совпадает с историческим фактом, согласно которому Александр начал свою военную и государственную карьеру с решительного пресечения попытки греческих государств освободиться от тяжелой для них власти Македонии. Начал он это еще при жизни отца в сражении при Херонее в 338 году до н.э., затем последовал разгром Фив в 335 году. А в 334 году он уже предпринял поход на Восток, прежде всего против Ирана.

В Коране нет никаких исторических дат, нет и названий стран и государств, куда "следовал" Зу-ль-Карнайн. Здесь все в дымке мифологии. Сказано лишь: "А когда дошел он до восхода солнца, то нашел, что оно восходит над людьми, для которых мы (бог. – Л.К.) не сделали от него никакой завесы" (К., 18:89). По-видимому, так в Коране передаются трудности пути Зу-ль-Карнайна, македонцев, для которых пустыни и полупустыни Азии со слепящим солнцем, когда оно стоит в зените, были неизвестны.

И вновь Зу-ль-Карнайн "следовал по пути. А когда достиг до места между двумя преградами (или стенами, горами. – Л.К.), то нашел передними народ, который едва мог понимать (обращенную к ним. – Л.К.) речь. Они сказали: "О Зу-л-карнайн, ведь Йаджудж и Маджудж (живущие за этими преградами. – Л.К.) распространяют нечестие по земле; не установить ли нам для тебя подать (не собрать ли для тебя денег. – Л.К.), чтобы ты устроил между нами и ними плотину (вал, преграду. – Л.К.)?" (К., 18:91-93).

Зу-ль-Карнайн, сославшись на то, "в чем укрепил меня мой господь", попросил их помочь ему "силой, я, – обещал он, устрою между вами и ними преграду. Принесите мне (необходимое количество. – Л.К.) кусков железа". А когда он сравнял (пространство. – Л.К.) между двумя склонами, сказал: "Раздувайте!" А когда он превратил его (принесенный ему металл. – Л.К.) в огонь, сказал: "Принесите мне (расплавленный металл к месту преграды, вала. – Л.К.), я вылью на это расплавленный металл" (К., 18:94-95).

Так, Зу-ль-Карнайн сделал вал, закрыв ход йаджуджам и маджуджам. "И не могли они взобраться на это и не могли там продырявить. Он сказал: "Это – по милости от моего господа. А когда придет обещание господа моего, он сделает это (этот скрепленный металлом вал. – Л.К.) порошком; обещание господа моего бывает истиной" (К., 18:96-98).

Вот и все, что можно прочитать в Коране об Александре Македонском, выведенном под прозвищем Зу-ль-Карнайн. Сведений о нем, как видим, весьма и весьма немного. Однако поскольку интерес к личности и походам Александра Македонского был велик, то и это немногое послужило поводом к созданию об Искандаре Зу-ль-Карнайне (как его стали называть в странах распространения ислама) значительного числа религиозных, исторических и художественных сочинений. Секрет тут еще в том, что раз Искандар был признан пророком Аллаха, то, хотя его жизнь и деятельность относятся к доисламской эпохе – джахилийи, о нем разрешалось писать, это даже приветствовалось.

Привлекая многоязычную литературу и устные сказания об Александре Македонском, писавшие о нем авторы-мусульмане значительно расширили те узкие рамки, в пределах которых Коран рассказывает о Зу-ль-Карнайне. Некоторые из их сочинений, особенно принадлежащие перу выдающихся поэтов, и поныне сохранили познавательный и художественный интерес. Не случайно наиболее крупные сочинения о нем переведены полностью или частично на многие языки мира, в том числе на русский. Среди них поэмы Фирдоуси, Низами Гянджеви, Амира Хосрова Дехлеви, Абдуррахмана Джами, Ахмеди, Абая.

Находились и среди мусульман историки, которые даже в раннем средневековье стремились трезво подойти к оценке походов и деятельности Александра Македонского. Таков иранский историк Абу-ль-Фазл Бейхаки (995-1077), на основании преданий осуждавший Александра за хитрость и коварство, "преступление весьма мерзкое и большое", по его утверждению, проявленное для достижения победы над шахиншахом Дарием и Фором (Пором), "царем Хиндустана"²⁸⁷. Впрочем, указание Бейхаки, что "для убийства" Фора Александр "применил" хитрость ("в стороне войска Фора (вдруг) раздался сильный крик. Фор забеспокоился и оглянулся"), содержится уже в поэме его старшего современника Фирдоуси, хотя и без истолкования названного крика как "хитрости", давшей возможность убить врага²⁸⁸. К тому же исторический Пор (по-видимому, Парватака) – царь небольшого индийского государства – не был убит в кровопролитной битве с Александром, случившейся в 326 году до н.э. на реке Гидасп (Джелам), а взят в плен. Став вассалом Александра, он правил в Пенджабе до 317 года, когда был убит остававшимся там греческим наместником.

Как пророк ислама Александр-Искандер в поэме Фирдоуси посещает Мекку и совершает обряд обхода Каабы и другие установления хаджжа. В поэме уделено внимание также раздорам, существовавшим между племенами арабов аравийского севера и юга, причем показано, что Искандер занял сторону северных племен.

Величье вернул Исмаила сынам
И пеший вступает он в Бейт аль-харам.²⁸⁹
Куда б ни пришел повелитель царей,
Всем золото сыплет его казначей.

(Перевод Ц. Бану-Лахути и В. Берзнева)

Случалось, что от казначея Искандера перепадало даже и простым, бедным арабам:

Нежданно увидел себя богачом
И нищий, и хлеб добывавший трудом.

Так постепенно фантастика, легенды стали настолько заслонять историческую основу биографии Александра Македонского-Искандера, что даже поэты, начиная с Амира Хосрова Дехлеви (1253-1325), пытаются отделить его от пророка Зу-ль-Карнайна Корана. Турецкий поэт Таджеддин Ахмеди (ум. в 1412 г.), автор старейшей из тюркоязычных "Искандер-намэ", поместил в ней особый рассказ о том, как на пути к источнику "живой воды" "Искандер видел хижину Искандера, предшествовавшего ему", – Зу-ль-Карнайна²⁹⁰.

Как поэт и мыслитель, исповедовавший ислам, Фирдоуси знал, что, согласно Корану, мусульманскому преданию и учению о пророках, все пророки и посланники Аллаха, начиная с Адама, исповедовали ислам и были проповедниками этой религии. Все они, согласно преданиям ислама, испытали на себе "благотворность света" посланника Мухаммеда, созданного Аллахом еще до того, как он сотворил Землю и небесные светила и намного раньше того, как Мухаммед появился в Мекке, на Земле. И писания, книги, которые до Корана передавались якобы посланникам Аллаха – Тора, Инджиль, Забур, – были священными, правильно излагающими вероучение ислама. Однако затем людей, которым эта истина проповедовалась, Иблис сбивал с "прямого пути", они уходили в многобожие, ширк. Искажались и данные им книги, писания. Чтобы восстановить истину, Аллах посылал все новых и новых пророков, не забывая о необходимости просветить своим учением каждый народ или, в случае греховного упорства, истребить его.

Подобное представление об истории пророков формально логично, но оно не всегда согласуется с расширенным толкованием доисламского прошлого как времен джахилийи язычества, варварства. Во всяком случае, эта особенность понимания древней истории в исламе не нуждается в допущении некоего "анахронизма", как это делается в последнее время при объяснении поэм, например, Низами, посвященных образу Искандера. Другое дело, что тот же Низами, обсуждая со своими персонажами вопрос о сотворении мира, сводит вместе мыслителей разных времен и народов. В его поэме оказываются вместе и Сократ, умерший за 43 года до исторического Искандера – Александра Македонского, и Платон, живший в 427-347 годах до н.э., и Архимед, родившийся 37 лет спустя после смерти Александра, и т.д. Вместе с тем это показывает, сколь широко было мировоззрение поэта Низами, как решительно он противостоял нетерпимости к иноверцам. Любопытна, в частности, у Низами беседа Искандера с индийским мудрецом, излагающим взгляды, близкие к учению материалистов Древней Индии, чарваков.

Возвышая пророков, священные книги, богослужебная литература ислама и других религий называют многие десятилетия и даже сотни лет, якобы прожитых ими. Однако Низами измеряет ценность жизни человека не числом прожитых им лет и не тем, какую религию он исповедовал, а тем, что он успел совершить, что сделал полезного, сколь весомым оказался его труд. Когда поэту исполнилось 60 лет, он в своей крупнейшей поэме "Искандер-намэ" написал:

Так о годах промолвлю, хоть это старо:
Время жизни – колодец, веревка, ведро.
Коль ведро из колодца выходит пустое,
Размышлять, сколь протяжна веревка, не стоит.
Я сказал – и ушел, и оставил тетрадь,
Не годится мой сказ мимоходом читать.²⁹¹

И хотя мусульманину полагалось хвалить пророков Аллаха, Низами нашел для изображения Искандера не только светлые, но и теневые краски. Он не видит разницы между государями, исповедующими разные веры, но ведущими истребительные войны. Какими бы благовидными предлогами они ни прикрывались, их действия не оправданы, если они несут народам ущерб, нищету. Ибо

Хоть стремленье владык благотворно, – но все же
Не всегда ли оно с разорением схоже?

И хотя Коран не выступает против неравенства и даже рабства, в "Искандер-намэ" недвусмысленно осуждено положение, когда

Над халвой у печи гнутся многие люди,
Но халву – одному преподносят на блюде.

Обширность территории, на которой вел войны Искандер, дала возможность Низами сказать о всех известных ему частях света. И едва ли не повсеместно его главному герою полководцу, царю, пророку Аллаха, проповеднику и "искателю истины" – Искандеру Зу-ль-Карнайну открывалась безотрадная картина. Так, на южном просторе он встретил крестьян, любящих свой земледельческий труд, но подавленных непосильными податями и беззаконием правителей владетельных феодалов, за взятки выдающих бераты документы на получение сборов, причитающихся казне с того или другого селения. Размер податей, взимавшихся по таким бератам с помощью вооруженных воинов, во много раз превышал установленные нормы и вконец разорял тружеников. Не выдерживая гнета, крестьяне бежали из родных селений, оставляя невозделанными пашни.

Низами критикует эти порядки, продолжавшие существовать и в его время, в феодальном обществе XII века, в том числе у него на родине, в Азербайджане. Своего Искандера он прославляет не как захватчика, так как считает, что тот способен упразднить беззаконие и произвол, покончить с царящей на земле несправедливостью; далеко не на первом месте у Низами и пророческие прерогативы его главного героя. Напротив, Низами подчеркивает, что войны, которые ведет Искандер, ничем не лучше агрессии любых других захватчиков, царей, какой бы веры они ни держались.

Исторический Александр Македонский не был в Китае. Однако он был в Средней Азии и Северо-Западной Индии. И здесь, как и в других странах, он не столько строил и украшал города, сколько разрушал их, превращая в руины и истребляя население. В Средней Азии, где Александр Македонский едва ли не впервые встретил ожесточенное сопротивление народа, завоеватель проявлял крайнюю жестокость. В одном Согде и его городах, главным из которых являлся Самарканд, было истреблено не менее 120 тысяч человек. Недобрая память об этих бесчинствах сохранялась века.

То, что эта поэма Низами написана всего лишь за 15-20 лет до того, как в Закавказье вторглись полчища Чингис-хана, говорит о силе антивоенных настроений, существовавших на его родине, как и в других странах Ближнего и Среднего Востока. Ведь жители этих районов после походов Александра Македонского пережили немало и других истребительных войн, и в их числе завоевания Арабского халифата, 17 разорительных походов в Северную Индию султана Махмуда Газневида (ок. 969-1030), сельджукские завоевательные походы XI-XII веков да еще большое число "местных" усобиц между феодалами, большинство которых также выдавалось за "войну за веру" – джихад, газават. Их "опыт", естественно, тоже не мог не быть учтенным тем, кто, подобно Низами, писал об Александре-Искандере.

Итак, если те или иные страницы истории народов и раскрываются через персонажей, упомянутых в Коране, то в произведениях писателей стран распространения ислама они включают немало дополнительного материала, отражающего элементы фантастического и реалистического, возникшего в последующие века. Требования, которые стояли перед составителями Корана, как ни парадоксально, привели также к тому, что оставленные в нем без конкретизации имена и прозвища, относящиеся к деятелям периода возникновения ислама, смогли быть конкретизированы и поняты тоже лишь при условии привлечения литературных и изустных источников, особенно хадисов, ахбаров, Сунны и других, многие из которых относятся к более позднему времени.

Пример пояснит сказанное.

Одной из выразительных, динамичных сур Корана, насчитывающей всего пять аятов, является 111-я, перевод которой, на наш взгляд, весьма удался Г.С. Саблукову: "Да погибнут руки у Абу-лагаба, да погибнет он! Ему не принесет пользы имущество его и что приобрел он. Непременно будет гореть он в пламенеющем огне, а его жена будет носить дрова для него: на шее у ней будет вервь из пальмовых волокон". Вот и весь ее текст. К русскому переводу Саблуков счел необходимым дать примечание: "Произносится угроза Абд-уль-уззе, названному здесь Абу-лагаб – "отец пламени", то есть заслужившим муку в пламени геенны, и жене его, Уммуджамиле, дочери Абу-Суфиана"²⁹². Пояснение уместное, следующее за традиционным жизнеописанием пророка Мухаммеда, составленным на основе мусульманских преданий. Без этого примечания адрес произносимой угрозы остался бы темным.

Позднейшие переводы 111-й суры с арабского оригинала на русский язык можно расценить как своего рода новые редакции перевода, в которых несколько сглажен тяжеловатый язык времени переводчика. Интересны замечания, сделанные новыми переводчиками этой суры. Из них наиболее ранние принадлежат А.Е.Крымскому. Еще в 1902 году он издал в Москве свои "Лекции по Корану. Суры старейшего периода" (2-е изд. Москва, 1905), в которых дал перевод и 111-й суры. Литературные достоинства Корана Крымский оценивал весьма сдержанно даже тогда, когда писал: "Незаметно для себя я Коран прямо полюбил: когда читаю его, то испытываю удовольствие, с каким, например, читаешь произведение симпатичного и близко знакомого человека, хотя бы это был талант довольно дюжинный"²⁹³.

"Находились, впрочем, арабские мудрствующие филологи, отмечал Крымский, стараясь объективно подойти к литературным данным Корана, – которые утверждали, что стоит порыться – найдутся правильные по метру стихи и в Коране, например начало суры 111: "Да погибнут руки у Абу-Ляhаба и да погибнет он!" ("Таббат йада Аби-Ляhабин wa табба!"). Но на такие мудрствования верно отвечал басрийский энциклопедист Джахиз (ум. 869), что в таком случае надо стихотворством признавать и выкрик торговца: "Эй, кто купит баклажаны!" ("Ман йаштари базинджан!"), или что-нибудь в этом же роде"²⁹⁴.

А академик Крачковский, анализируя арабскую и европейскую исламоведческую литературу о 111-й суре, обратил внимание на признание едва ли не большинством авторов позднего характера значительной ее части. В связи с этим исследователи считают сомнительной возможность ее отнесения к старейшим сурам Корана, ранее датировавшимся первым мекканским периодом²⁹⁵. Такое же мнение высказано в новых европейских изданиях Корана, например, в уже приводившемся нами заново пересмотренном немецком переводе и в примечаниях к нему²⁹⁶, а также в недавней работе советского автора, пытающегося вслед за К.Кашталевой и европейскими арабистами найти новый подход к анализу терминологии Корана²⁹⁷.

Естественно, что без установления исторических условий, к которым относятся описанные в Коране эпизоды, а также связанные с ними прозвища, имена, затруднительна, а то и совершенно невозможна конкретизация широкой исторической перспективы, в том числе определение узловых моментов периода возникновения ислама. Ведь материалов, которые не требуют дополнительных изысканий для определения времени их создания, в Коране немного. Даже имя пророка Мухаммеда, по происхождению южноаравийское, доисламское, значащее "прославленный", "достойный восхваления", в Коране названо всего четыре раза (3:138; 33:40; 47:2; 48:29). В пятом случае (61:6), согласно традиции, Мухаммед назван "Ахмедом", арабским именем, происходящим от того же корня и буквально означающим "славный".

Прежде всего это в 6-м аяте 61-й суры, где речь идет об Ахмеде: "И вот сказал Иса, сын Марйам: "О сыны Исраила! Я посланник Аллаха к вам, подтверждающий истинность того, что ниспослано до меня в Торе, и благовествующий о посланнике, который придет после меня, имя которому Ахмад". Когда же он пришел с ясными знамениями, то они сказали: "Это – явное колдовство!"

Этот текст интересен прежде всего ясно проведенной идеей преемственности посланников Аллаха и жалобами на непослушание тех, к кому они посылаются. Так-де случилось и на этот раз с теми, кого, как сказано в следующем аяте, "зовут к исламу" (К., 61:7). Впрочем, их неповиновение трудно согласовать с тем, что сказано через три аята: "Вы веруете в Аллаха и его посланника, боретесь на пути Аллаха своим имуществом и своими душами. Это лучше для вас, если вы знаете!" (К., 61:11). Однако в этих аятах можно усмотреть и своего рода переход к новой мысли, выраженной в 10-м аяте, гласящем: "О вы, которые уверовали! Не указать ли мне вам на торговлю, которая спасет вас от мучительного наказания?"

Не больше исторической конкретности и в суре, обычно называемой "Мухаммад", где сказано, что следующий за ниспосланным ему Аллахом будет избавлен от неприятностей, ожидающих заблудших: "А у тех, которые уверовали и творили благие деяния, и уверовали в то, что было ниспослано Мухаммаду, – а это-истина от их господа, – он (Аллах. – Л.К.) загладит дурные деяния и упорядочит их состояние" (К., 47:2).

Конечно, указание, что принятие "ниспосланного Мухаммаду" благоприятно отзовется нетолько на духовной или моральной судьбе новообращенного, но и на его материальном "состоянии", было весьма весомым аргументом в пользу нового вероучения, говорящем об определенных достижениях в положении его проповедников. В этом заключена и некоторая историческая конкретизация или, вернее, возможность ее, но не более.

Как и аят об Ахмеде, аяты 29 в 48-й суре и 138 в 3-й суре связаны с идеей Мухаммада как последнего, замыкающего цепь пророков и посланников Аллаха. Цель этих аятов доказать, что вероучение, проповедуемое в Коране, выше любых других и именно оно объединяет посланника Аллаха и тех, кто вместе с ним: "Мухаммад – посланник Аллаха, и те, которые с ним, – яростны против неверных, милостивы между собой. Ты видишь их преклоняющимися, падающими ниц. Они ищут милости от Аллаха и благоволения. Приметы их на их лицах от следов падения ниц. Таков образ их в Торе, но в Евангелии образ их – посев, который извел свой побег и укрепил его; он стал твердым и выровнялся на стебле, восхищая сеятелей, – чтобы разъярить ими неверных. Обещал Аллах тем из них, которые уверовали и творили благое, прощение и великую награду!" (К., 48:29).

В этом аяте, относимом к мединским и дошедшем до нас в несовершенном виде, ощущается трудность обстановки, в которой происходила проповедь раннего ислама. И вместе с тем здесь налицо уже завоевание Мухаммедом и его сторонниками политической силы. Ради давления на упорствующих противников они не останавливались перед ссылкой на Тору (Пятикнижие, Библию) и Евангелие (Инджиль), не заботились о том, содержится ли в них подобное или нет.

В русской исламоведческой литературе уже давно установлено, что "в Коране совершенно отсутствуют точные цитаты из книг Ветхого и Нового завета"²⁹⁸, а также что широко распространенные в нем ссылки на предсказания в Библии появились значительно позднее канонизации Корана. Так, в связи с анализом 197-го аята 26-й суры Корана ("Разве не явилось для них знамением то, что знают его ученые из сынов Исраила?"), по которому "ученые из сынов Израиля якобы нашли в своих книгах точное описание Мухаммада", была выяснена вторичность такого истолкования. И то, что "позднейшие мусульманские апологеты в некоторых пророчествах Ветхого завета, обычно относимых к пришествию Иисуса, усматривают неопровержимые указания на пришествие Мухаммада именно на том основании, что описываемая в этих пророчествах личность воинствующего пророка совершенно не вяжется с представлением об Иисусе Христе, царствие которого (согласно этим апологетам. – Л.К.) не от мира сего, и, напротив, всецело соответствует действительной характеристике Мухаммеда. Но все эти попытки доказать правильность общих ссылок Корана на книги Ветхого завета путем точных цитат из них относятся ко времени не ранее III в. хиджры, и едва ли представляется основательным искать в... текстах Корана связи с какими-либо определенными местами из книг Ветхого завета"²⁹⁹.

Ссылка на прежде посылавшихся пророков и посланников характерна и для третьего упоминания имени Мухаммеда в Коране, начинающегося фразой: "И Мухаммад – только посланник, до которого были посланники". Мы уже упоминали, что этот аят, по мнению академика Крачковского, да и не только его, "цитата Абу Бакра", которую следует датировать временем после смерти Мухаммада. О возможности его смерти тут сказано: "Разве ж, если он умрет или будет убит, вы обратитесь вспять?" (К., 3:138).

Как видим, ничего, кроме явного стремления успокоить тех, кто может проявить слабость в связи с возможной кончиной посланника Аллаха, и здесь нет.

Остается сказать еще об одном упоминании имени Мухаммеда в Коране (33:40), по мусульманской традиции относимом к эпизоду из жизни полигамной семьи пророка. Аят, где названо его имя, без пояснений, собственно, почти ничего не дает. Читаем: "Мухаммад не был отцом кого-либо из ваших мужчин, а только – посланником Аллаха и печатью пророков. Аллах знает про всякую вещь!" (К., 33:40).

"Мужчины" здесь упомянуты не случайно, ибо из дальнейшего становится ясным, что речь идет о разводе Зайда (Зейда), приемного сына Мухаммеда, с его женой (по преданию – Зейнаб) и женитьбе на ней Мухаммеда.

Брачные отношения в период возникновения ислама, по-видимому, стали строго регламентироваться, свидетельство чего и находим в Коране. Так, в Коране читаем: "Разрешается вам (уверовавшим, мусульманам. – Л.К.) брак с воспитанными под строгой охраной дочерями верующих, и с воспитанными под строгой охраной дочерями тех, которым прежде вас дано писание, когда дадите им вознаграждение для них (то есть выкуп, "приданое" от жениха, древнерусское – "вено", калым. – Л.К.) и будете строго хранить себя, не распутничая, не держа наложниц" (5:7).

В Коране также сказано: "Не вступайте в брак с теми женщинами, с которыми вступали в брак отцы ваши (остаются такие браки, прежде сего, уже совершившиеся)... Вам запрещается вступать в брак с матерями вашими, с дочерьми вашими, с сестрами вашими; с тетками с отцовой стороны... с дочерями брата вашего и с дочерями сестры вашей; с матерями вашими, которые вскормили вас грудью (кормилицами. – Л.К.), с сестрами вашими молочными, с матерями жен ваших, с падчерицами вашими, живущими в ваших домах, от ваших жен, с которыми вы вошли в супружеские отношения (но если вы не входили в такие отношения, то на вас не будет греха жениться на них); с женами сынов ваших, которые от чресел ваших; запрещается иметь женами... двух сестер; остаются такие браки, прежде сего уже совершившиеся: потому что бог прощающ, милосерд. Запрещается брак с замужними женщинами, за исключением тех, которыми овладела десница ваша... Вам разрешается, сверх того (то есть сверх вышеуказанных "законных" браков, по которым можно иметь одновременно четырех жен. – Л.К.) искать себе удовлетворение в своих имуществах... и за то, чем вы будете пользоваться от них (то есть от купленных женщин. – Л.К.), давайте им вознаграждение, согласно условию. На вас не будет греха, если вы согласитесь между собою (очевидно, с купленной, взятой на время женщиной. – Л.К.) на что-либо сверх обещанной платы" (4:26-28).

Из сказанного видно, что брачные отношения в среде, к которой обращался Коран, оставались еще неупорядоченными. Кораном они регламентируются с позиции защиты патриархальных основ семьи и развивавшихся частнособственнических отношений. Об этом свидетельствуют и многие другие аяты, в той или иной степени детализирующие брачное право мужчины и женщины. Так, в той же суре 4 Коран продолжает: "А кто из вас не обладает достатком, чтобы жениться на охраняемых верующих, то – из тех, которыми овладели десницы ваши, из ваших верующих рабынь... Женитесь же на них с дозволения их семей и давайте им их плату с достоинством, – целомудренным, не распутничающим и не берущим приятелей. И если они были целомудренны... А если совершат мерзость, то им – половина того, что целомудренным, из наказания" (К., 4:29-30). Итак, и при определении наказания Коран исходит как из моральных, так и сословных или классовых мотивов.

Коран оговаривает имущественное положение женщины и при выборе в жены сирот, особенно тех из них, за которыми числится какое-то состояние. Он, правда, остерегает от жадности к чужому добру: "Не ешьте их имущества в дополнение к вашему, – ведь это – великий грех!". Но тут же подсказывает подходящий выход из этой "трудности": "А если вы боитесь, что не будете справедливы с сиротами, то женитесь на тех, что приятны вам, женщинах – и двух, и трех, и четырех. А если боитесь, что не будете справедливы, то – на одной или на тех, которыми овладели ваши десницы. Это – ближе, чтобы не уклониться" (К., 4:2 и 3). О чувствах женщин, в данном случае сирот – хотя бы одной или всех четырех, – речи в Коране не идет!

Нет об этом речи и тогда, когда сирота или другая женщина стала женой. "Жены ваши – нива для вас: ходите на ниву вашу, когда ни захотите..." (2:223).

В ряде мест Корана особо оговорены брачные права пророка Аллаха. Так, в суре 33-й, мединской, от имени Аллаха сказано: "О пророк. Мы разрешили тебе твоими женами тех, которым ты дал их награду, и тех, которыми овладела твоя десница из того, что даровал Аллах тебе в добычу (т.е. рабынь³⁰⁰. – Л.К.), и дочерей твоего дяди со стороны отца, и дочерей твоих теток со стороны отца, и дочерей твоего дяди со стороны матери, и дочерей твоих теток со стороны матери, которые выселились вместе с тобой (по преданию – из Мекки в Медину. – Л.К.), и верующую женщину, если она отдала самое себя пророку, если пророк пожелает жениться на ней, – исключительно для тебя, помимо верующих" (К., 33:49).

Этим особым правом пророка мотивировано и упоминание Мухаммеда в 36-м аяте 33-й суры, который мы привели выше, то есть в стихе, где по мусульманскому преданию и тафсиру речь идет о разводе приемного сына пророка Зайда с Зайнаб и женитьбе на ней пророка.

О посланнике Аллаха в этой суре сказано: "И вот ты говорил тому, кого облагодетельствовал Аллах и кого ты облагодетельствовал: "Удержи при себе свою жену и побойся Аллаха!" И ты скрывал в своей душе то, что обнаруживал Аллах, и боялся людей, а между тем Аллаха следует больше бояться. Когда же Зайд удовлетворил свое желание по отношению к ней (по преданию, к девушке Зайнаб, на которой Зайд ценился, а затем был с нею разведен. – Л.К.), мы (бог. – Л.К.) женили тебя на ней, чтобы для верующих не было стеснения с женами их приемышей, когда они удовлетворят свои желания. Дело Аллаха свершается! Нет на пророке греха в том, что установил Аллах для него, согласно обычаю Аллаха, относительно тех, которые были раньше. Дело Аллаха было решением предрешенным о тех, которые передают послания Аллаха... и не боятся никого, кроме Аллаха. Довольно счетчика в лице Аллаха!" (К., 33:37-39).

Несмотря на упоминание о предопределенности подобного "семейного" эпизода, указание в Коране на то, что в этом случае "на пророке нет греха", говорило о его необычности. Быть может, названный эпизод стремились приглушить уже в аяте 36 той же суры, по которому "не бывает ни для верующего, ни для верующей, когда решил Аллах и его посланник дело, выбора в их деле". Но последующее упоминание о "грехе" в значительной мере этот аят нейтрализовало. Не случайно академик Крачковский в примечании к 37-му аяту написал, что он – "камень преткновения при [изложении] учения об асма", то есть о непогрешимости посланника Аллаха (как и следующих за ним шиитских имамов).

При любых обстоятельствах этот эпизод – один из сравнительно немногих, в которых составители Корана отошли от заданной им задачи составления по возможности оторванного от земной повседневности "слова Аллаха". Они допустили передачу в "слове Аллаха" перипетий современной им аравийской действительности – неурядиц полигамной семьи пророка и тем самым снизили уровень составленной ими книги.

Только прояснение того, что стоит за сравнительно немногими именами, прозвищами, географическими названиями, намеками на те или иные исторические события, содержащимися в Коране, способно приоткрыть людям эту книгу, почитаемую миллионами, но далеко не всегда отвечающую тому, что от нее ожидают, не содержащую того, что в ней хотели бы найти.

По мусульманской традиции искомое в Коране хотят получить с помощью позднейших преданий – хадисов, ахбаров, Сунны, составленных гораздо позже, чем Коран. Среди исламоведов нашлись и такие, что выдвинули требование "объяснить Коран посредством самого Корана"³⁰¹, однако никому из них этого достигнуть пока что не удалось.

*   *   *

В исламе, как мы отметили, даже при наличии ряда направлений, сект и толков нет и не было единой теологической школы и церковной организации типа Ватикана, также своего рода духовных вселенских соборов, на которых бы разрабатывался и утверждался ортодоксальный канон, система вероучения и культа, включая оценку и отношение к его "книге книг" – Корану, его происхождению, истолкованиям, мифологии, законоустановлениям. Поскольку во главе Арабского халифата в Медине и затем в Дамаске (Омейяды) и Багдаде (Аббасиды) стояли династии халифов, возвеличивавших себя не только как "заместителей посланника Аллаха", но затем и "тень бога на земле его", то их решения по вероисповедным вопросам считались истиной в последней инстанции. Примером может служить религиозно-философское течение мутазилитов, которое, будучи принято Аббасидским халифом Мамуном (813-833 гг.), оставалось официальной доктриной Багдадского халифата до прихода к власти халифа Мутаваккиля (847-861 гг.), который его отверг и преследовал. Таким образом восторжествовала вера традиционалистов-суннитов в вопросе о несотворенности Корана и зависимости человеческой воли от Аллаха. В доказательство правильности этого взгляда сторонники Мутаваккиля приводили 216 мест Корана, тогда как мутазилиты, защищавшие тезисы о сотворенности Корана и свободе воли, опирались всего на 129 аятов!

Обрушив суровые репрессии на мутазилитов, их сторонников и одновременно на последователей шиизма и его сект, аббасидский халиф Мутаваккиль и его преемники старались сохранить и укрепить свое положение как верховных духовных владык мусульманского мира. Эти их усилия стали особенно заметными после 945 года, когда политическая и административная власть в Багдаде оказалась в руках шиитской династии Бундов (Бувайхидов). К тому же духовные прерогативы Аббасидов еще раньше стали подрываться действиями возникшего в Африке Фатимидского халифата (909-1171 гг.), во главе которого находилась династия последователей исмаилизма – старейшей шиитской секты. Их влияние стало особенно ощутимым после 973 года, когда столицей Фатимидского халифата стал Каир, прилагавший немало усилий, чтобы распространить свою власть на Сирию. В сложившихся условиях кровавые репрессии, чинившиеся Аббасидами по отношению к мутазилитам и шиитам, часто оказывались бессильными даже в Багдаде, Басре, Кербеле и других центрах Ирака.

Народные массы в Аббасидском халифате испытывали тяжкий феодальный гнет, и во время вспыхивавших волнений их вожаки не раз облекали политические требования в религиозную форму, обращались и к истории Корана. Одно из обвинений власти халифов заключалось в том, что она виновница сожжения свитка Корана – мусхафа, принадлежавшего бывшему рабу Абдаллаху ибн Мас'уду. В 1007 году эти обвинения стали настолько серьезными, что аббасидский халиф аль-Кадир (991-1031) был вынужден создать своего рода комиссию для их разрешения. Ее выводы, впрочем, ничего не изменили. В апреле 1008 года в волнениях, происшедших в Кербеле, один из шиитов произнес проклятия человеку, сжегшему эти свитки, записи Ибн Мас'уда. По словам современного французского исследователя Анри Лауста, "совершенно очевидно", что проклинавший имел в виду "халифа Османа, которого шииты упрекали в том, что он оттеснил имама Али, подверг гонениям Абдаллаха б. Мас'уда и приказал сжечь коранические редакции, отличные от его собственной"³⁰².

Проклинавший был схвачен и по решению халифа аль-Кадира казнен. Но и это не погасило пожара народных волнений. Напротив, в их ходе "была устроена овация Фатимиду аль-Хакиму", т.е. халифу из династии Фатимидов (985-1021 гг.), противостоявшему аль-Кадиру, багдадским Аббасидам. Последнее столь обеспокоило аббасидского халифа, а также правившего в Багдаде буидского эмира, что вынудило их к совместным действиям. В результате в 1011 году Аббасиды Багдада выступили с осуждением Фатимидов "в манифесте, скрепленном подписями наиболее авторитетных представителей имамизма (шиизма, который исповедовали Буиды. – Л.К.) и суннизма". Усиливая борьбу против Фатимидов, аль-Кадир нашел поддержку на Востоке Халифата у Махмуда Газневида, могущественного правителя Газневидского государства. Тот сообщил, что он "уже казнил некоторое число исмаилитских миссионеров, распространявших учение о божественной природе фатимидского халифа аль-Хакима"³⁰³. Последнее, по-видимому, могло иметь место в 1017 году. Почти одновременно аль-Кадир потребовал от видных представителей теологии и науки осуждения мутазилизма и шиизма, а затем в 1018 году торжественно огласил в Багдаде своего рода "символ веры", или, как называют его теперь, "Кредо аль-Кадира".

Этот документ в очень краткой, сжатой форме сконденсировал главные положения суннитского направления ислама, и прежде всего Корана. Он также был "подписан богословами, "дабы ведать можно было, кто же неверующий"... Это был первый документ такого рода, имевший официальное значение... Человек сведущий видит за каждым словом этого документа рубцы от ран, полученных в ходе вековой борьбы"³⁰⁴. Эти слова швейцарского востоковеда верно передают суть документа, чувство эпохи, когда он появился. Адам Мец добавил здесь же, что появление этого документа "обозначило завершение эпохи становления теологии".

Что же в этом документе сказано прежде всего применительно к Корану, его мировоззрению? Читаем:

"Человеку необходимо знать: Аллах един, нет у него товарищей, не породил он никого и никем не порожден, нет равного ему, он не брал себе ни товарища, ни дитяти, и нет у него соправителей в царстве его. Он первый, который извечно был, и он последний, который никогда не избудет. Он властен над всем и ни в чем не нуждается. Пожелает он что-либо, он говорит: Будь! – и это станет. Нет божества, кроме него, вечно живого; ни сон его не одолевает, ни дремота; он дарует пищу, но сам в ней не нуждается... Он создал престол, хотя он ему и не нужен, и он восседает на нем, как пожелает, но не для того, чтобы предаться покою, как существа человеческие... Он содержит людей, делает их больными и исцеляет их, заставляет их умирать и дарует им жизнь. Но слабы его создания – ангелы, и посланники, и пророки, и все прочие твари... Вечен он и непостижим. Он внимающий, который слушает, и он взирающий, который видит; из свойств его познаваемы лишь эти два, но ни одно из созданий его не может их достичь. Он говорит словами, но не при помощи сотворенного органа, подобного органу речи творений его. Ему приписываются лишь те свойства, которые он сам себе приписал, или те, что приписал ему пророк его, и всякое свойство, что он сам себе приписал, – есть свойство его существа, преступать которое нельзя".

Нет нужды приводить весь этот документ. Уже из сказанного видно, что он передает положения Корана и Сунны, которые нами в той или иной мере уже излагались. Характерно, между прочим, что и здесь подчеркнуто деятельное начало творца, – вот-де трудится, работает без устали и даже не нуждается в пище. Но главное стремление добиться единомыслия, покончить с любыми, отклонениями, мутазилизмом, вольномыслием, характерным для периода феодальной раздробленности "еретичеством", зиндикизмом. И в этом документ суров и непреклонен, никакой веротерпимости в нем нет. Читаем: "Следует также знать: слово Аллаха не сотворено. Он произнес его и открыл его посланнику своему через Гавриила (ангела Джибриля. – Л.К.), Гавриил, услышав его от него, повторил Мухаммаду, Мухаммад – сподвижникам своим, а они – общине. И повторенное существами человеческими не есть сотворенное, ибо это само слово, произнесенное Аллахом, а оно не было сотворено. Итак остается во всех случаях: будет ли оно повторено или сохранено в памяти, будет ли написано или услышано. Тот же, кто утверждает, что оно было сотворено в каком бы то ни было состоянии, тот неверующий, кровь которого разрешается пролить, после того как он будет приведен к покаянию". Даны здесь и примеры того, как уличать в неверии, например, тех, "кто без причины не совершает молитвы"³⁰⁵, и т.д.

Эти положения близки всем четырем религиозно-юридическим толкам (мазхабам) суннизма, и, как мы имели случай отметить, они еще в VIII веке были выражены Абу-Ханифой, признанным главой самого распространенного из них. Порой такие взгляды защищаются и в наше время. Именно отсутствие централизации способствует этой возможности. Тем более что страны, в которых распространен ислам, не одинаковы по уровню своего социально-экономического развития. Существенную роль могут играть испытываемые ими внутренние противоречия и внешние воздействия.