Ю. В. Каннабих. ИСТОРИЯ ПСИХИАТРИИ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

1. Психиатрия у арабов.

Средние века обычно рассматриваются как исключительно мрачный период в истории Европы, как время полного застоя научной мысли и грубейшего суеверия. Такая оценка, однако, должна считаться односторонней. Разумеется, в беспокойной атмосфере непрерывных войн, опустошений, голода, полной неуверенности в завтрашнем дне – не могло быть речи о продолжении научных занятий, получивших начало в культурных центрах древней Греции и Римской империи. Несмотря на это, как мы увидим ниже, Средние века не были совершенно бесплодным периодом для развития психиатрии. Они дали Европе то, чего не знал древний мир – первые попытки общественной организации психиатрической помощи: 1) ограждение здоровой части населения от опасных душевнобольных и 2) начатки организованного ухода и призрения. Некоторые документальные данные позволяют связать этот почин с городским хозяйством и медициной арабов.

Падение Александрии, сопровождавшееся разрушением ее музеев, библиотек и госпиталей, повело к эмиграции (вернее к бегству) ученых и врачей – несториан, евреев и греков, спасавшихся от преследования христианского фанатизма. Беглецы с остатками рукописей Аристотеля, Целия Аврелиана, Галена и других авторов нашли приют сперва в Мессопотамии, а потом в Персии, завоеванной вскоре арабами. В середине VII века произошло первое соприкосновение арабских ученых с медицинскими памятниками древности. Начинается трехсотлетний период (732-1096 гг.) мусульманской культуры. От Самарканда и Багдада до самой Севильи и Кордовы распространяется частичное веяние воскресшего эллинизма. В народе завоевателей, превратившихся в мирных купцов, зреет и крепнет великое уважение к науке – математике, астрономии, химии, но особенно – медицине. И в то время, как Средняя Европа пребывает в бедности, материальном и духовном убожестве – богатство и даже роскошь – это дитя промышленности, сеет просвещение повсюду, куда проникает ислам.

Больницы общего типа были в Багдаде, где в IX веке уже велись записи наблюдении, в Ираке, Испагани, Ширазе, в нынешнем Мерве, Иерусалиме, Дамаске. Здесь Нур-Эддин основал один большой и несколько меньших госпиталей, которые пользовались славой благодаря отличному содержанию больных и по Крупным медицинским силам; сохранились известия, что, окончив визитации, врачи читали на дворе под деревьями лекции, окруженные множеством слушателей В Каире, по сообщениям Леклерка, в 854 г. была открыта больница с отделением для душевнобольных; эмир, истративший на ее постройку и управление 60.000 динаров, "сам приезжал каждую пятницу ревизовать врачей, смотреть кладовые, расспрашивать больных, и перестал ездить лишь после того, как один умалишенный бросил в него яблоком, которое, по просьбе того, он сам подарил ему". Тот же Леклерк сообщает, что в огромной больнице Мористан в Каире было также особое психиатрическое отделение, будто бы сохранившееся, но в запущенном виде, до конца XVIII века, когда французы, при своем походе в Египет, застали там еще 50 больных, не считая помешанных.

Общие основы патологии и терапии психозов арабы заимствовали из греческих рукописей. Знаменитый Авицена объяснял меланхолию темнотой, образующейся внутри черепа, как следствие черной желчи. Он же учил, что "против слез и тоски, не имеющих причин в жизни, необходимо применить в качестве лекарств развлечения, работу, песни, так как самая вредная вещь для умалишенного – страх и одиночество". Али-Абас, багдадский врач X века, отмечал частые заболевания религиозной меланхолией в периоде полового развития. Разес советовал лечить тоскливые состояния игрой в шахматы. В Кордове врач Авензоар осуждает пользование каленым железом при лечении душевных болезней – первые указания, – говорит Фридрейх, – в древних книгах на этот способ лечения. Несмотря на крайнюю скудость наших сведений об арабской психиатрии, получается впечатление, что в ней отсутствовали чрезмерно жестокие меры механического стеснения, практиковавшиеся столь широко в Средней Европе до самых последних времен. Мусульманский Восток, привыкший к пляшущим дервишам и пришельцам из соседней Индии – факирам, относится до сих нор благодушно-терпимо к своим душевнобольным.

2. Монастырские приюты и убежища в Западной Европе. Суеверия и первоначальная борьба с ними. Медицина этого периода. Салернская школа. Константин Африканский о меланхолии. Психиатрия в период схоластики. Михаил Савонарола и начало Ренессанса.

Обратимся теперь к средневековой христианской Европе. Много писалось о том, что психические расстройства рассматривались в Средние века, как продукт бесоодержимости и злонамеренного колдовства. Существует мнение, будто единственной психотерапией всех Средних веков были пытки и казни (главным образом сожжение на кострах душевнобольных). Необходимо, однако, подчеркнуть, что раннее средневековье было почти совершенно свободно от тех суеверных эксцессов, которым предавались позднейшие времена. Несмотря на то, что во все разветвления средневековой жизни проникало мировоззрение одного из могущественных господствующих классов – духовенства, люди еще не успели сделать тех выводов, которые привели впоследствии к инквизиции и знаменитый "процессам ведьм". Известно, что, начиная приблизительно с III в., все припадочные, эпилептики, истерики, страдающие хореей подвергались так называемым экзорцизмам, т.е. заклинательным обрядам, практиковавшимся в монастырях, причем образовалась даже особая категория специалистов этого рода, к которым привозили больных. Духовенство – единственно грамотная часть населения – в силу социально-экономических условий сосредоточило в своих руках большие земельные владения, и оба эти фактора, вместе взятые – материальная обеспеченность и некоторая образованность, – естественно, привели к тому, что медицина, в свое время оторвавшаяся от религии, снова вступила в союз с церковью. При монастырях, где постоянно являлась необходимость в размещении прибывших издалека и внезапно заболевших паломников, стали один за другим возникать приюты или убежища, во главе которых ставился начитанный в древних рукописях полу-врач, полу-знахарь – монах. Некоторые ордена специально занимались медициной: бенедиктинцы, алексиане, иоанниты, госпитальеры приобрели известный опыт в уходе за больными.

Надо думать, что при крайней разреженности населения тогдашней Европы единичный случай душевной болезни в той или иной местности не представлял еще такого социального интереса, как в последующие времена, когда города стали окружаться стенами и в них сложилась та строго регламентированная жизнь, которая известна в истории под названием цехового устройства. В деревнях и поселках с отдельным больным нетрудно было справиться: буйного держать связанным в чулане, со спокойным – совершить паломничество в какую-нибудь обитель и, быть может, оставить его там на лечение. Разумеется, в это темное время, когда верили во все, что угодно, допускали, что душевные болезни – от дьявола. Считалось, однако, более целесообразным испробовать изгнание беса, нежели сжигать его подневольную жертву. Отдельные случаи самосудов (хотя нет никаких доказательств, что в раннее средневековье прибегали к ним именно при душевных болезнях), как это достоверно известно, не встречали сочувствия духовных и светских властей. Кое-где по епархиям разослан был даже особый "указатель суеверий", чтобы проповедники знали, с чем надлежит бороться. Во времена Карла Великого в 805 г. вышел декрет с запрещением сжигать мнимых ведьм, под предлогом того, что они производят засуху, падеж скота и болезни. С этого времени в течение почти 500 лет ничего не было слышно ни о каких казнях.

Католическое духовенство еще не проявляло тогда враждебного отношения к светской науке, которое так характерно для последующих веков, уже граничащих с Ренессансом. Как уже было сказано, изучение медицины было в большом ходу и даже вменялось некоторыми орденами в обязанность своим членам. Отрывки из Гиппократа, Галена тщательно переписывались и в многочисленных копиях расходились по Германии, Франции, Англии. Лишь значительно позже, по мере развития городского хозяйства, возникает тип светского врача, много странствовавшего по свету, побывавшего в арабской Испании, надолго задержавшегося в Италии, где даже в самые варварские периоды средневековья никогда вполне не порывалась связь с культурой древнего Рима. К IX веку светская медицина уже достигает значительного развития. Одним из ее первых очагов, откуда пошло ее распространение по всей Европе, была знаменитая Салернская школа, в маленьком городке этого имени, недалеко от Неаполя. Легенда приписывает ее основание греку Понтусу, арабу Аддалаху, еврею рабби Елинусу и, наконец, некоему безымянному магистру Салернскому – интернациональной группе, составленной как раз из тех четырех наций, которые заботливо сохранили потомству медицинские познания классиков.

Есть основание думать, что э Салерно привозили иногда и душевнобольных. Они, вероятно, находили пристанище в бенедиктинском монастыре VII века или в каком-либо из приютов-больниц, находившихся в ведении иоаннитов или "братьев Креста". Есть данные, что сюда приезжали, например, люди, не бывшие в состоянии "забыть умерших друзей" – меланхолики, которым предлагалось в качестве лечебной меры "съесть нафаршированное целебными травами свиное сердце". Врачебное сословие в Салерно уже обнаруживало признаки деления на несколько специальностей. Возможно, что таким полуспециалистом, особенно охотно посвящавшим свои силы лечению психозов, был известный в истории медицины Константин Африканский († 1087). Ему принадлежит трактат "О меланхолии" – старательная компиляция из римских и арабских источников. Его психологическое определение меланхолии не лишено меткости: это такое состояние души, когда человек твердо верит в наступление одних только неблагоприятных для него событий. Причина болезни в том, что пары черной желчи поднимаются к мозгу больного, сознание затемняется (lumen ejus obscurat) и есть даже риск, что оно совсем погаснет. Однако не всякий человек наклонен к таким тревожным предчувствиям. Для этого требуется особый темперамент, т.е. чисто материальное свойство жидкостей организма. Хорошо усвоив наследие Гиппократа и Галена, Салернская школа деятельно разрабатывала учение о темпераментах.

По образцу Салернской школы в XII веке был основан медицинский факультет в Воловьи, одновременно во Франции открываются университеты в Монпелье и Париже, а в Англии – высшие школы Оксфорда и Кембриджа. Однако научные занятия сводились здесь в эту эпоху к компиляциям и комментариям – этим излюбленным методам средневековой официальной науки. Вскоре должно было наступить то время, когда не в меру самостоятельные исследования, отступавшие от традиции церкви, навлекали на себя преследования. Роджер Бэкон (1214-1292), один из величайших ученых и борцов за свободу мысли, учил, что только опыт и наблюдение могут дать истинное познание вещей, и это, как известно, стоило ему многих лет тюремного заключения. В этот период так называемой схоластики, т.е. исключительно книжного знания и логических хитросплетений, направленных на примирение светской науки с догматами римско-католической церкви, даже самостоятельные исследователи были во власти теологии и метафизики. Знаменитый Арнольд из Виллануова в Испании (1250-1313), выдающийся хирург и терапевт, был убежден, что созвездия влияют на появление и течение болезней. Эпилепсию он связывал с луной: в первую четверть судороги возникают под влиянием флегматического вещества, в следующие две четверти – из крови, а в последнюю – из черной желчи. Аналогичные воззрения высказывал он по поводу меланхолии – название, под которым объединялись в то время почти все без исключения психозы.

Через сто лет после Арнольда в Италии жил Антонио Гуаянери († 1440), профессор медицины в Павии и в Падуе, уже представляющий заметный переход от схоластических отвлеченностей к самостоятельным наблюдениям. Он описывает не только то, что читал у древних, но и то, что сам наблюдал, например, случай афазии и бурного помешательства от злоупотребления вином; Гуаянери осмеивает предрассудок, будто эпилептики могут предвидеть будущее. Вслед за ним огромный шаг вперед делает другой падуанский профессор, Михаил Савонарола (1461).

Савонарола рассказывает, что в его время душевнобольных секли розгами до кровавых полос, с целью "дать диверсию материальной причине мании", кололи иглами, шипами, покрывали все тело горчичниками, чтобы уничтожить застой мысли, вызванный меланхолией. Такой "отвлекающий метод" встречает со стороны Савонаролы решительное осуждение. Боль ожесточает больного, доводит его до бешенства и, – говорит он, – надо думать, что большинство случаев так называемой волчьей ярости – insania lupina – являются искусственным продуктом жестокого обращения. Савонарола рекомендует осторожные кровопускания, банки к ногам, рвотные, слабительные и особенно – теплые ванны. Он говорит, что прежде всего необходимо возвратить больному сон; для этого хорошо поселить его в прохладной местности, около реки, и раскачивать на висячей койке, на манер колыбели. Свою книгу "Великая практика" он писал, чтобы отвлечь врачей от диалектических пререканий на углах улиц и площадей и дать им в руки реальные факты. Время Савонаролы – уже начавшийся Ренессанс, с его мощным развитием торговли и городского хозяйства. В Италии этот процесс наступил раньше, чем в остальной Европе. Здесь никогда не порывалась связь с античной культурой, дух корпораций был не таким строгим, схоластика – менее неподвижной, не отживало здесь и Римское право, реальное по существу. Только в Италии, в описываемую эпоху, мог появиться такой врач, как Михаил Савонарола.

3. Положение душевнобольных в эпоху развития городского хозяйства.

Каково было положение душевнобольных в этом новом периоде отживающего средневековья, в эпоху развития и укрепления городов? По этому предмету сохранились документальные данные, касающиеся Испании, Франции и в особенности Германии. Городские власти (магистраты) уже интересовались "психиатрическим делом". Юридические акты того времени содержат несколько пунктов с перечислением мер, применяемых в различных случаях, в зависимости от характера и проявления болезни, от материальной обстановки больного и его родственников, если он местный житель, и от возможности отправки его на родину, если он чужой. Вот эти меры:

1. Ближайшим родственникам категорически вменяется в обязанность принять все меры к ограждению безопасности и покоя остальных граждан, т.е. иначе говоря, предписывается держать больного взаперти. Древне-испанский кодекс говорит о том, что "помешанный, маньяк и слабоумный не ответственны за поступки, содеянные ими во время болезни; ответственность падает на родных, если они не сторожили больного и этим не воспрепятствовали тому ущербу, который он нанес другим". В Британии дается указание на то, что при отсутствии родных "приходское духовенство отвечает за больного". В Германии заботу об одиноких больных должны были брать на себя цехи; в целом ряде случаев расходы по содержанию больного брали на себя города. Надо думать, что большинство больных содержалось дома; если вспомнить архитектуру средневековых построек, с их обилием каменных закоулков, чуланов, погребов, то станет понятным, как сравнительно нетрудно было устроить "удовлетворяющий всем требованиям" изолятор.

2. Если родственники не хотели держать больного дома и имели на это средства, то они помещали его к чужим людям; сохранились сведения о некоторых таких случаях "патронажа", естественно возникавшего то здесь, то там. Иногда при несостоятельности родных за это платил город. Так в 1425 г. некая горожанка регулярно получала в магистрате причитающуюся ей сумму за содержание совершенно посторонней ей душевнобольной женщины. В 1427 г. приехавший во Франкфурт поверенный в делах маркграфа бранденбургского внезапно лишился рассудка, и тогда его принципал договорился с городом о помещении больного в отдельную квартиру и о приискании сторожей.

3. Больных пришельцев и чужестранцев, если родина их была известна, препровождали домой и сдавали там на руки родственникам или, при отсутствии таковых, в коммуны (communes), причем последним предлагалось уплатить издержки; так, в некоторых провансальских актах говорится, что, по повелению короля Франции и по постановлению парламента в Эксе, коммуны обязаны кормить своих бедняков и держать под замком помешанных. Если больной не мог ничего сообщить о себе, его увозили куда-нибудь подальше, "за границу" и там отпускали на все четыре стороны. Во Франкфурте-на-Майне большая судоходная река сильно помогала этому способу эвакуации, которым, видимо, довольно широко пользовались. В 1399 г. посадили в лодку больного, который перед этим голым бегал по городу, и пустили его вниз по течению с провожатым, чтобы тот его высадил на берег где-нибудь подальше от Франкфурта. В 1406 г. нескольким рыбакам было поручено ночью водворить буйно-помешанного в Майнц. Когда больные возвращались обратно, эту процедуру повторяли, нередко по несколько раз; в 1427 г. подмастерье – кузнец, дважды доставляемый до слияния Майна с Рейном, но всякий раз возвращавшийся назад, был наконец третий раз отвезен до самого Крейцнаха, а так как он был гол, пришлось его экипировать за казенный счет. Как правило, таких больных, упрямо возвращавшихся обратно, жестоко наказывали кнутом.

4. Четвертая мера – тюремное заключение – применялась, когда родственники не могли сладить с возбужденным больным и сами просили об этом, или же когда на этом настаивали городские власти, если больной казался им опасным, и домашнее содержание недостаточно гарантировало общественный покой и порядок. О случае первого рода говорит нам один документ XV века – прошение подмастерья ткацкого цеха о принятии его слабоумного брата в городскую тюрьму, так как содержание его в специально нанятой комнате в частном доме вогнало его, просителя, в непомерные расходы. Один из случаев второго рода (принудительное помещение) произошел в 1415 г. с богатым мясником Клезе Нойт, которого, несмотря на материальную возможность держать дома, водворили в один из наиболее прочных казематов городской тюрьмы, приставив трех сторожей, чтобы "Клезе Нойт, мясник, не вырвался из тюрьмы". Кроме тюрем, беспокойные больные помещались в подвалы городских дум, или ратушей.

   Были еще особые камеры, находившиеся внутри массивных городских стен, так называемые "Tollenkisten" (ящики для буйно-помешанных). Здесь больные содержались большею частью на городские средства. Сквозь решетки миниатюрных окон в кирпичной стене они протягивали руки за милостыней и гостинцами, приносимыми по праздникам сердобольными бюргерами Нюренберга, Брауншвейга, Франкфурта, Гамбурга; праздные зеваки и мальчишки дразнили их. В 1376 г. в Гамбурге, в одной из башен городских стен была устроена несколько большего размера камера, которая называлась на языке официальной средневековой латыни cista stolidorum или custodiafatuorum, что означает ящик для безумных или карцер для дураков.

5. Наконец, значительная часть безобидных и спокойных больных была предоставлена своей собственной участи (что было для них далеко не худшей из всех возможностей в те времена): пестрая масса имбециллов, эпилептиков, шизофреников, органиков была рассеяна по деревням, большим дорога", ярмаркам, как об этом свидетельствует один литературный памятник начала XVII века – монолог Эдгара) притворяющегося сумасшедшим, в "Короле Лире":

Я знаю, в этой крае есть немало
Безумцев диких и крикливых
Бродят они по селам, мельницам и фермам
По бедным деревням, в нагие руки
Себе втыкая гвозди и колючки
И в этом странном виде умоляя
О подаянии.

Если так было в Англии в год выхода "Короля Лира" (1608), то нет основания думать, что раньше было иначе или что на континенте были другие обычаи.

4. Пример психиатрической экспертизы в первой трети XVI века.

Душевнобольные перечисленных категорий, т.е. содержавшиеся дома, у чужих людей, в тюрьмах, в башнях и комнатушках какой-нибудь городской стены, разумеется, почти никогда не видали врача. Бывали, однако, особые обстоятельства, когда средневековый "медикус" был обязан обследовать больного и дать официальное заключение о "состоянии его ума". Нижеследующий пример воспроизводит с целым рядом бытовых подробностей интересный факт врачебной экспертизы над душевнобольным преступником в городе Нюрнберге в 1531 г. За три года до этого учитель арифметики Конрад Глазер сбросил с лестницы свою мать и ученика, юношу Крессена, результатом чего была смерть первой и тяжелые повреждения у второго. Арестованный и заключенный в тюрьму, Глазер уже через несколько дней был переведен в частный дом одного штадткнехта, где велено было держать его на цепи под присмотром, ибо не было сомнения, что этому человеку необходимо "прояснить свои мысли". По прошествии месяца жена и опекун больного возбудили ходатайство о взятии его домой, так как, во-первых, дома ему будет спокойнее и, во-вторых, трудно платить штадткнехту. Власти обсуждали вопрос, следует ли обязать жену и опекуна добровольно сесть в тюрьму, если Глазер скроется, и решили, что можно ограничиться большим залогом, после чего вскоре больной был водворен домой. Окна комнаты снабдили решетками, соорудили прочный замок, ключ от которого по условию должны были каждый раз сдавать в ратушу. Однако родственники потерпевшего Крессена возбудили протест против такого снисходительного отношения к убийце. Между обеими сторонами начинается тяжба. Городские советники, не соглашаясь с чрезмерными претензиями родных и друзей Крессена, разъяснили, что жестоко было бы оставлять Глазера в пожизненном заключении, что, вообще, мероприятия, применяемые к нему, вовсе не следует считать наказанием и что надо, наоборот, не скупиться на милосердие, чтобы этим путем утешить больного и поскорее вернуть ему здравый смысл; если же он поправится, его надлежит попросту освободить. Дальнейшая судьба больного Глазера сложилась так: в апреле 1530 г. он сам ходатайствует о снятии с него цепей, и в ответ на это город назначает медицинскую экспертизу. 10 мая 1531 г. два врача – Зеобальд Пуш и Иоганнес Шиц – отправляются в дом Глазера, осматривают его, убеждаются в том, что здоровье его поправляется и, по-видимому, чтобы предупредить рецидив, прописывают больному энергичное лечение клизмами и тут же пускают ему кровь; после этого эксперты представили бургомистру Фольккамеру отчет, в котором выразили надежду, что в дальнейшем Глазер будет здоров. На основании этого заключения 12 сентября 1531 г., с него, Глазера, не только сняли цепи, но даже разрешили посещать проповеди и прогуливаться у ворот; в июле 1533 г. ему уже позволили давать уроки, однако, через некоторое время, видимо, обнаружились какие-то шероховатости, так как в августе 1538 г. вышел приказ, ограничивающий свободу передвижения Глазера: ему запрещалось посещение рынка и других людных мест и было разрешено ходить только в церковь.

Этот документ имеет большое историческое значение: внимание, уделенное городом душевнобольному и его семье, просвещенный взгляд нюренбергских юристов, врачебно-психиатрическая экспертиза в середине XVI века – все это представляет крайне интересную страницу в истории культуры и истории нашей науки.