Дж. Фурст. НЕВРОТИК: ЕГО СРЕДА И ВНУТРЕННИЙ МИР

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Рядовой человек, неспециалист, имеет довольно смутное представление о действительном значении термина "невротик" – вероятно, потому, что психические заболевания все еще окружены множеством предрассудков, а также потому, что сугубо эзотерические писания психоаналитиков отнюдь не способствовали прояснению данного вопроса. По этой причине термин "невротик" применяется для характеристики всяческих – больших и малых – странностей и безрассудных поступков в поведении человека. Кроме того, этот термин приобрел унизительный смысл, и многие думают, что невротик – это лишь запутавшийся, не замечающий своих слабостей человек, который мог бы преодолеть встающие перед ним трудности простым усилием воли, "отбросив их". Налицо, следовательно, широко распространенная тенденция недооценки невроза как серьезного, тяжкого заболевания. Такое поверхностное и нетерпимое отношение к человеческим страданиям прежде всего неверно, ибо невротик – это человек, который сильно страдает и в то же время чувствует свою беспомощность перед лицом встающих перед ним субъективных и объективных трудностей. Нет такого невротика, который в то или иное время не сделал бы самых серьезных и напряженных усилий, чтобы преодолеть такие трудности. Однако он снова и снова испытывает неудачи и не может решать встающие перед ним проблемы по очень сложным и тонким причинам, которые так легко отбрасываются его более счастливыми собратьями. Невротика терзают сомнения, страхи, заботы, чувство неполноценности, тревоги и многие логически не оправданные навязчивости в мышлении и поведении – все то, что представляется почти невероятным человеку, самому не испытавшему их или не имевшему случая близко ознакомиться с подлинными чувствами невротика. Страдания последнего не устраняются с помощью логики или самовоспитания. Фактически самовоспитание, непрерывно, изо дня в день проводящееся многими невротиками, невзирая на всевозможные сильные страхи, усталость и болезненные ощущения, посрамит усилия многих из тех самых людей, которые с нетерпимостью осуждают невротиков за их "слабость".

*   *   *

Вначале я намеревался посвятить настоящую книгу исследованию отношений, существующих между невротиком и теми разнообразными материальными и общественными условиями, в которых он находится. Это, конечно, не совсем новый для психиатрии вопрос, и дискуссия по нему была длительной и оживленной. Тем не менее я счел необходимым вновь поставить этот вопрос, поскольку психоаналитическое его понимание содержит определенные грубые ошибки и является неясным.

Путаница берет свое начало от Фрейда, который дал противоречивые и неудовлетворительные ответы на этот вопрос. Фрейд, по крайней мере внешне, без устали утверждал, что невроз – результат вызванного цивилизацией нарушения инстинктивной деятельности, что чем больше развивается цивилизация, тем больше возникает неврозов. Однако он не выделил и не указал те факторы цивилизации, которые порождают психические болезни. Как показывает более глубокий анализ его теорий, Фрейд считал, что цивилизация оформляется под воздействием противоречивых психических и инстинктивных свойств, биологически присущих человеческой природе. Сущность фрейдистских взглядов сводится к тому, что наша цивилизация со всей ее борьбой и вызываемой ею неудовлетворенностью в основном определяется состоянием ума человека, то есть его агрессивными и противоречивыми психическими влечениями. Хотя Фрейд, строго говоря, никогда не утверждал, что невроз – это причина общественного развития, тем не менее он писал, что не невротические психические силы определяют формы и развитие общественных институтов. Структура семьи, формы общества, деловые и политические конфликты, войны и даже общий ход исторического развития – все это, согласно теории Фрейда, определяется влечениями и чувствами, порождаемыми "инстинктами жизни и смерти".

Таким образом, с точки зрения Фрейда общественная среда, внешняя по отношению к индивиду, формирующая его личность и порождающая невроз, представляет собой лишь продукт тех же влечений и чувств, которые находят более непосредственное выражение в самой личности.

По-моему, фрейдистская теория содержит здесь вопиющую тавтологию. Эта формула в действительности ничего не объясняет, ибо все выводы уже содержатся в предпосылке Фрейда, что поведением человека управляют определенные инстинкты. Поскольку Фрейд по-своему утверждает, что эти инстинкты непознаваемы и нам известны лишь их психические проявления, то тем самым он утверждает, что мысли, чувства, стремления, желания и т.д. образуются не чем-либо значительным, существующим помимо их самих, а ими самими. По существу, Фрейд описывал и объяснял психические явления, не выходя за пределы психических же явлений; следовательно, фактически он их никак не объяснил.

Другим следствием фрейдистских воззрений является то, что связь невротика с его средой рассматривается не как отношение с конкретно существующими вещами и объективно определенной ситуацией. Вместо этого все в основном сводится к отношению между эмоциональными влечениями невротика и эмоциональными влечениями других людей. Если эти идеи Фрейда довести до их логического конца, то мы можем даже увидеть, что отношение невротика к его социальной среде есть лишь отношение к самому себе, то есть что та социальная среда, на которую реагирует невротик, сама по себе, видимо, движется эмоциональными же силами, существующими во внутреннем мире невротика. Таким образом, для практических целей реальная социальная среда исчезает, и невротиком руководят те же самые стихийные внутренние силы, которые формируют его поведение, как и поведение прочих людей.

Больше того, из аргументации Фрейда вытекает, что у личности могут образоваться такие атрибуты, которые могут существовать совершенно независимо от объективной социальной среды, ибо эти атрибуты создают среду и поэтому являются ею. Однако социальная среда – это нечто существенное и объективное; нельзя так просто отделаться от общества, сводя его к каким-то пучкам мыслей и чувств. О неудовлетворительности ответов Фрейда на вопрос об отношениях между невротиком и его средой можно судить хотя бы по той регулярности, с какой этот вопрос встает все снова и снова.

В США д-р Карен Хорни является одной из наиболее известных представительниц теории, согласно которой неврозы – продукт культуры. Это явилось основной идеей ее первого труда "Невротическая личность нашего времени". В нем она подчеркивает, что анормальные реакции личности вызываются социальными, а не инстинктивными силами.

Хотя это кажется определенным прогрессом по сравнению с фрейдистскими теориями инстинктов, считавшихся причинами и неврозов и общества, однако очевидный недостаток произведения д-ра Хорни состоит в том, что она не дала четкого анализа соответствующих культурных сил, воздействующих на невротика, и способа их воздействия. Д-р Хорни упоминает определенные социальные силы, порождающие стремления к власти и конкуренции; однако на это уже было указано другими авторами, в частности Ницше и Альфредом Адлером. Д-р Хорни не анализирует источник этих влечений, который находится в самой структуре капитализма, и весьма неопределенно говорит о специфических патогенных элементах капиталистического общества. Вместо того чтобы заняться специальным критическим анализом капиталистического строя, она абстрактно и общо ссылается на "культуру". В конечном итоге Хорни попадается в ту же ловушку, что и Фрейд, проявляя немало тенденций дать психологическое объяснение самой "культуре", которая, по ее предположению, определяет психику¹. Стремление Хорни избежать специального анализа капиталистического общества особенно четко выступает в ее последнем произведении – "Невроз и развитие человека". В нем она сосредоточивает свое внимание исключительно на внутрипсихических процессах невротика, а его общественные отношения и те объективные материальные условия, в которых он живет, совершенно игнорируются. По существу подход Хорни не отличается от фрейдистского.

Эрих Фромм² рассматривает известные стороны капиталистического общества, пытаясь показать, какое влияние они имеют на те или иные черты характера личности. Но данный Фроммом анализ капитализма имеет тенденцию изобразить его таким, каким он был в начале XIX века. Фромм пытается пройти мимо явлений, присущих веку империализма: роста гигантских картелей, насилия и массовых войн, экономических кризисов и роста социализма. Даже в трактовке ранних этапов развития капитализма Фромм стремится сосредоточивать внимание на таких вопросах, как "рынок", купля, продажа и конкуренция. Он игнорирует великие классовые битвы, бесчеловечную эксплуатацию простых людей, нищету рабочего класса; он не анализирует внутреннюю природу капиталистического строя и не показывает, как этот строй влияет на отношения между людьми.

Кроме указанных пробелов в его теории, на подход Фромма к проблеме связи невроза с общественными условиями отрицательно влияет другая тенденция, которая может быть проиллюстрирована основным положением из его книги "Бегство от свободы". Изложив то, как капитализм освободил людей от всех феодальных пут и ограничений (утверждение само по себе весьма спорное и сомнительное), Фромм говорит, что наступившее состояние "свободы" оказалось психологически настолько нестерпимым, что современный человек не мог его вынести и, чтобы избежать мук этой "свободы", спасался в суровом комфорте тоталитарной диктатуры.

Таким образом, идя отличным от Фрейда путем, Фромм приходит к взглядам, аналогичным фрейдистским. Он распространяется о влиянии "культуры" на личность, но к тому же психологизирует историю и общественные силы, ибо основная идея его работы заключается в том, что подъем фашизма был обусловлен прежде всего психическими силами. Он не замечает классовых сил, борющихся за материальные блага, экономических битв, картельных соглашений и той антисоветской борьбы, которая породила фашизм. В сущности, Фромм повторяет ту же тавтологию, начало которой было положено Фрейдом: культура влияет на психику, а сама культура обусловливается психикой. Хотя у Фромма немало двусмысленных положений и можно найти отдельные положения, в которых выражены более правильные взгляды, я уверен, однако, в том, что все вышеизложенное точно передает основные установки Фромма. Имеется еще одно психоаналитическое течение в изучении невротика и его среды, представленное произведениями Кардинера, Линтона, Мида и др. Эти деятели науки занимались изучением культуры других народов, ставя себе целью выяснить соотношение между развитием личности и культурных сил. Это похвальная попытка, но ее эффективность снижается сделанным отбором соответствующих социальных сил, а также некоторыми другими ошибками. В их исследованиях внимание уделяется главным образом тому, какой уход получает ребенок, когда его отнимают от груди, как обучают его одеваться и как кормят, причем эти факторы рассматриваются как важнейшие, определяющие личность взрослого. Экономические факторы, классовые конфликты, историческое развитие и даже образ жизни взрослых едва удостаиваются внимания. Например, Кора Дюбуа существенное внимание уделяет методам воспитания ребенка, искусным ритуалам, похоронам, а также обычаям приема пищи³. Но она уделяет слишком мало внимания тому, что едят люди, что производится и кому принадлежит произведенное. Далее, в книге объемом свыше шестисот страниц лишь вскользь упоминается тот факт, что народ Алора живет в условиях голландской колониальной эксплуататорской системы. Этот фактор, столь важный в формировании алорийской культуры, почти совершенно игнорируется; не исследуется реальное воздействие голландского империализма на алорийский народ. Д-р Дюбуа не изучила, следовательно, главную социальную силу, которая, несомненно, многое определяет в образе мыслей алорийца, в его отношении к явлениям, в его оценочных суждениях, стремлениях и недостатках.

Все эти пробелы и упущения не случайны. Они присущи взглядам этой психоаналитической школы, которая, отвергая фрейдистскую теорию инстинктов, в действительности придерживается ее на практике. Эти психоаналитики, как и Фрейд, считают, что подход к биологическим потребностям ребенка является решающим элементом культуры. Вслед за Фрейдом они утверждают также, что ранние годы детства имеют решающее влияние на формирование личности взрослого. Этот явно статический взгляд на личность неизбежно приводит его приверженцев к тому, что они игнорируют материальные условия жизни взрослых людей, имеющие столь важное значение в определении их поведения и психологи".

Короче говоря, по-моему, можно достаточно хорошо показать, что психоаналитики наших дней, несмотря на все их разговоры о "культуре", не дали исчерпывающего анализа социальных сил и продемонстрировали растущую тенденцию изучать психические процессы у невротика в отрыве от окружающего его реального мира. В действительности эти психоаналитики никогда не отступали от исходной позиции Фрейда. Это весьма наглядно выступает в теоретической ориентации трудов Кардинера, но то же самое можно увидеть и в трудах Хорни и Фромма. Пытаясь объяснить отношения между невротиком и социальной средой, психоаналитики не выходят за рамки по существу биологического или психологического подхода к окружающей среде. В практике психоаналитиков общество представляется не более материальным, чем психика людей. Психоаналитики никогда не отказывались от исходной фрейдистской тавтологии: инстинкты (или биология) создают психику, психика определяет общество, общество определяет психику. Хотя некоторые из психоаналитиков отвергают фрейдистские формулировки об инстинктах, они тем не менее сохраняют сущность указанной тавтологии, а именно – утверждение, что психика создает психику.

Чем объяснить, что психоаналитики неизменно оказываются неспособными выяснить действительные отношения между невротиком и обществом, в котором он живет? Почему они ограничиваются по существу бесплодными, отвлеченными психологическими умозрениями?

Я думаю, что ответ на этот вопрос надо искать в коренной проблеме, встающей в настоящее время перед всеми американскими психиатрами, в том числе и перед психоаналитиками. Невроз фактически является социальной болезнью; но если многие психоаналитики и хотят абстрактно признать эту истину, они все же или не желают, или не способны заняться изучением тех элементов нашего общества, которые порождают эту болезнь. Провести такое исследование – это значит провести критическое, бескомпромиссное исследование капитализма с точки зрения влияния, которое он в настоящее время оказывает на народ, но я думаю, что в целом психиатрия связана с существующим строем слишком тесными узами, чтобы быть в состоянии предпринять подобное исследование. Хотя в ходе дальнейшего изложения и будут даны примеры таких тесных связей с установившимся порядком вещей, следующие выдержки о психиатрах и их связях с промышленностью могут сделать достаточно ясным это положение:

"Предупредительные функции (индустриальных) психиатров имеют множество аспектов, причем постоянно исследуются и развиваются новые сферы. Наиболее перспективной функцией психиатра представляется его служба в качестве консультанта у тех, кто имеет дело с наемной рабочей силой (курсив мой. – Д.Б.Ф.).

Психиатр должен уметь приспособляться к работе в рамках данной организации и постоянно помнить, что существует определенная политика промышленных компаний, которую надо учесть, прежде чем что-либо предпринять.

Поскольку моральная обстановка в любой организации в весьма значительной степени определяется в верхах, психиатр, если он хочет эффективно работать, нуждается в одобрении, симпатии, сотрудничестве и понимании со стороны этой верхушки. Психиатру действительно необходимы прекрасные отношения с администраторами...

Другой причиной упорного нежелания рабочих обращаться к психиатрам за помощью в разрешении своих трудовых проблем является тот факт, что почти все без исключения психиатры и психологи на производстве считаются связанными с администрацией; их подозревают в том, что свое умение они используют скорее во вред, чем на пользу рабочих"⁴.

Приведенные нами заявления комитета, авторитетно представляющего главные течения внутри Американской федерации психиатров, ясно указывают на тесную связь психиатрии с администрацией в промышленности. Эта связь неизбежно приводит психиатров к определенной общественно-политической ориентации, которая оказывает весьма сильное влияние на их взгляды. Психиатры не берутся за тщательный анализ нашего общества, ибо это идет вразрез с их приверженностью к существующему порядку вещей. Я думаю, что эта классовая ориентация – сознает ли ее тот или иной психиатр или нет – является основной причиной того, почему современная психиатрия оказалась неспособной дать критический анализ современных социальных условий и их влияния на психические заболевания.

Основная дилемма, стоящая перед психиатрами и психоаналитиками, может быть разрешена только в том случае, если мы доберемся до ее истоков, то есть если сумеем преодолеть неспособность к проведению бескомпромиссного, критического исследования социального происхождения невроза. Вначале такое изучение должно будет разветвляться по двум главным направлениям. Во-первых, это исследование тех сторон нашего общества, которые имеют наиболее непосредственное влияние на возникновение неврозов. Во-вторых, это изучение способа воздействия данных социальных сил на индивида и изучение того, как они калечат его психику. Чтобы исследование, ведущееся в том или ином направлении, имело какую-либо ценность, оно должно проводиться с точки зрения, учитывающей общие условия существования и повседневные нужды простых людей Америки, причем следует честно показать, как наше общество воздействует на их жизнь.

Научный подход к проблемам личности наших американских соотечественников должен начаться прежде всего с признания того, что мы живем в условиях определенной экономической системы – капиталистической системы, для которой в настоящее время характерны раздоры, беспорядок и сумятица. Соединенные Штаты ведут "не совсем холодную войну" с третьей частью человечества. Пока писалась большая часть данной книги, Америка фактически вела настоящую войну в Корее – войну отнюдь не малую, если судить по спискам потерь и по участию в ней свыше 500 тысяч американцев. Соединенные Штаты тратят невиданные суммы денег на подготовку новой войны, в том числе ее атомного, бактериологического и химического вариантов. Несмотря на эти огромные военные расходы, состояние нашей экономики нельзя считать особенно стабильным. В течение лета 1952 года⁵ у нас было больше девяти миллионов полностью или частично безработных, налицо отчетливые признаки перепроизводства и нависшего экономического кризиса. Так, например. "Нью-Йорк гаранти траст компани" пишет в своем "Мансли ревью" за ноябрь 1952 года:

"В области экономики нет, пожалуй, в настоящее время более важного вопроса, чем позиция правительственных органов в случае наступления или угрозы наступления спада деловой активности.

Эта проблема сейчас более актуальна, чем в какой-либо другой момент со времени принятия закона [о занятости рабочей силы от 1946 года]. По общему признанию, теперешнее процветание держится на временном фундаменте. Программа перевооружения подняла правительственные расходы до рекордного для мирного времени уровня, а капиталовложения – до наивысшей точки... Имеющиеся симптомы говорят о том, что это движение вверх прекратится в не столь отдаленном будущем и что, возможно, наступит спад, который внесет значительные изменения в общую картину деловой активности... Все эти перемены могут произойти в течение ближайшего года; может быть, они будут отодвинуты года на два или больше. Судя по всему, это произойдет в течение срока полномочий очередной федеральной администрации [то есть администрации Эйзенхауэра]".

"Нью-Йорк таймс" от 19 ноября 1952 года так передает речь мистера Эллиота В. Белла, редактора и издателя журнала "Бизнес уик" перед 1200 членами Нью-Йоркского экономического клуба:

"Признаками того, что "величайший бум в истории" заканчивается, – сказал мистер Белл, – являются "сжимающийся" денежный кредит, "сужающаяся" норма прибыли, избыточное предложение на рынке новых домов, приближение к максимальному пределу военных расходов, распространившаяся на весь мир "неустойчивость" цен на товары и растущие затруднения в области внешней торговли.

Продлится ли бум еще шесть месяцев или два года, – продолжает редактор, – республиканской администрации все равно придется иметь дело со значительным экономическим регрессом еще до того, как истечет срок ее полномочий. Возможно, что она окажется перед лицом этих проблем еще до конца будущего года".

Годом позже сомнения почти исчезли, и газеты, журналы, а также отдельные экономисты свободно признавали, что мы вступили в период депрессии; некоторые, правда, утешали себя тем, что назвали последнюю "закономерной паузой".

В капиталистических странах Европы симптомы наступающей экономической депрессии еще более заметны. "Ежемесячный статистический бюллетень Организации Объединенных Наций" за октябрь 1952 года указал, что промышленное производство Англии во втором квартале 1952 года было на 7 процентов ниже, чем за тот же период 1951 года; в Бельгии, Канаде, Дании, Голландии и Швеции сокращение производства за то же время составляло от 1 до 7 процентов. Индекс мирового промышленного производства, исключая СССР, показывает падение на 3 процента, несмотря на включение в общий итог социалистических стран Восточной Европы с их значительным ростом промышленного производства. После окончания второй мировой войны это первый случай падения годового индекса.

Хотя депрессия еще не наступила, мы обременены колоссальными налогами, а уровень цен – самый высокий в истории Америки. Недавнее расследование, проведенное комиссией Кефовера, и сенсационные разоблачения о прямых связях между нью-йоркской городской полицией и различными жульническими игорными предприятиями показывают, что коррупция проникла во многие поры нашей политической и экономической жизни. Для общественной жизни США в настоящее время характерны такие явления, как запугивание красной опасностью, политическая охота за ведьмами, потеря традиционной академической свободы⁶, заключение в тюрьму за политические убеждения и строительство концентрационных лагерей.

Соединенные Штаты все еще производят продукции на душу населения больше любой другой страны, но мы не должны, как это обычно делают апологеты нашей экономической системы, лишний раз сослаться на этот факт и на том успокоиться. Во-первых, достигнутый нами уровень богатства следует сравнивать не с тем, что сделано в других странах, а с тем уровнем, которого мы потенциально могли бы добиться, если бы наша производственная мощность была использована до предела. Во-вторых, надо изучить, как на деле распределяются наши богатства.

Что касается первого пункта, то за десятилетие с 1930 по 1939 год включительно потери, понесенные нашей страной в результате депрессии, исчисляются приблизительно в 271 млрд., или больше чем в четверть биллиона долларов⁷. Это почти равно общей сумме расходов США за весь период второй мировой войны⁸.

Даже тогда, когда общая деловая активность удерживалась на высоком уровне, производственная мощность Америки в значительной степени оставалась неиспользованной вследствие колебаний рыночных цен на те или другие товары. Это особенно относится к товарам широкого потребления за последние годы. Так, например, производство текстильных товаров и одежды сократилось за период с первой половины 1951 года по первую половину 1952 года на 19 процентов, производство бумаги и изделий из нее – на 11 процентов, товаров широкого потребления длительного пользования – на 27 процентов. Строительство жилых домов за тот же период сократилось на 4 процента, а за период с первой половины 1950 года по первую половину 1952 года – на 20 процентов⁹.

Вдобавок к указанным потерям производственной мощности наблюдаются настойчивые тенденции ограничить искусственными мерами дальнейшее производство определенных продуктов или же уничтожать то, что уже произведено.

Газета "Уолл-стрит джорнел" от 21 марта 1952 года в связи с этим писала:

"Вонь поднимается от богатого Среднезападного кукурузного пояса – запах гниющего зерна. Сколько миллионов бушелей понемногу приходит в негодность, никто не знает; меньше других знает это департамент земледелия, хранитель каких-нибудь 400 млн. бушелей".

А в "Нью-Йорк таймс" от 17 июля 1952 года можно прочесть:

"Министр земледелия Чарлз Ф. Бреннан предложил сегодня фермерам путем сокращения озимых посевов уменьшить урожай пшеницы примерно на 170 млн. бушелей".

Производство главных сельскохозяйственных культур в течение ряда лет сдерживалось большей частью правительственными ограничениями посевных площадей. В 1950 году эти ограничения были на 30 млн. акров* больше, чем в 1949 году, а именно: пшеница – на 11,4 млн. акров, кукуруза – на 11,4, хлопок – на 6, земляные орехи – на 0,4, рис – на 0,3, картофель – на 0,1 млн. акров¹⁰.

* 30 млн. акров достаточно, чтобы обеспечить питание для 12 млн. людей.

Ограничения в производстве фруктов и овощей часто еще более заметны. Так, например, фермеры Калифорнии, выращивающие персики, были принуждены уничтожить 15 процентов урожая 1952 года¹¹. Только 50 процентов урожая винограда 1952 года были классифицированы как "свободные", то есть как допущенные к продаже на рынке; остальные 50 процентов были определены как "резерв" или "избыток".

Роберт Бриттейн так высказывается в своей книге "Да будет хлеб", опубликованной в 1952 году:

"Мы устраиваем отвратительное зрелище сознательного уничтожения продовольствия, в то время как люди испытывают в нем крайнюю нужду. В наших газетах неоднократно появлялись фотографии, на которых изображены горы весьма доброкачественного картофеля, подвергающегося систематическому отравлению. За подобные преступления перед человечеством мы еще будем призваны к ответу... В настоящее время вошло в моду не открыто уничтожать запасы картофеля, а складывать их в любом заброшенном амбаре, в пещерах, в имеющих течь пароходах или отслуживших свой век товарных вагонах, с тем чтобы картофель лежал себе спокойно и незаметно, пока не сгниет"¹².

При всем этом население не получает достаточного количества пищи. Согласно индексу департамента земледелия, продовольственное потребление на душу населения с 1946 по 1951 год снизилось на 7 процентов. В среднем американец потреблял в 1951 году меньше, чем в 1946 году: мяса – на 16 фунтов, жидкого молока – на 28, свежих фруктов – на 16, свежих овощей – на 18, пшеничной муки – на 23 фунта в год. Годичное потребление сливочного масла на душу упало с 16,7 английского фунта за 1935-1939 годы до 9,6 фунта в 1951 году, причем это снижение только частично было возмещено повысившимся потреблением маргарина. Следовательно, налицо и количественное и качественное ухудшение питания населения¹³. Ту же тенденцию мы наблюдаем и в жилищном вопросе. Проведенная в 1950 году жилищная перепись показала, что из 44 млн. жилых домов примерно 16 млн., или 37 процентов, были ниже стандарта по качеству; 14 млн. не имели холодной и горячей водопроводной воды, 13 млн. лишены частных ватерклозетов, а у 14 млн. не было частных ванных комнат, 4 млн. домов признаны "ветхими", то есть для жильцов здесь не обеспечен надлежащий кров или даже ставится под угрозу их безопасность. 2,5 млн. жилых домов были определены как крайне перенаселенные¹⁴.

При колоссальной производственной мощности США можно было бы легко справиться с нехваткой продовольствия, жилищ и т.п. Федеральная научно-исследовательская информационная служба в 1951 году подсчитала, что на 65 млрд. долларов, расходуемых сейчас на "национальную безопасность", можно было бы построить за 10 лет 20 млн. жилых домов, за 5 лет – 900 тысяч больничных коек, осуществить такую программу ирригационных работ и субсидий фермерам, которая обеспечила бы весьма значительное увеличение производства продуктов питания – и все это в дополнение к законченной образцовой системе социального обеспечения, охватывающей жизнь человека от колыбели и до могилы¹⁵. По осторожным подсчетам, производительность труда у нас ежегодно повышается на 3 процента. Если бы это достижение систематически использовалось для повышения благосостояния населения, то общий уровень жизни возрастал бы в два раза каждые двадцать лет!

Таким образом, хотя в производстве на душу населения США достигли более выского уровня, чем какая-либо другая страна, можно было бы добиться значительно больших результатов, если бы наш производственный аппарат был использован до предела. Но этого не происходит потому, что это невыгодно. Мы видели, как искусственно ограничивается производство и в сколь больших масштабах уничтожаются продовольственные и другие продукты, для того чтобы укрепить общественную систему, движущей силой которой является стремление к прибыли.

Внимательно присмотримся теперь к реальным условиям, в которых живут массы народа при нашей, наиболее высокоразвитой, капиталистической системе, и подойдем ко второму поставленному выше вопросу – как практически распределяются и используются произведенные в стране богатства. Перепись населения 1950 года показала, что на 20 процентов населения с низшим заработком приходилось лишь 3 процента национального дохода, в то время как на 20 процентов населения с высшим доходом падает 47 процентов, или в 16 раз больше¹⁶.

Согласно данным "Бюро статистики труда", в 1950 году "скромный, но достаточный" бюджет семьи в 4 человека по 34 крупным городам колебался от 3453 до 3933 долларов в год¹⁷. Но в этом же году 54,4 процента всех семей в стране имели меньше 3500 долларов дохода! Меньше этой суммы получали: приблизительно половина всех рабочих, три четверти всех фермерских семей и почти девять из каждых десяти семей сельскохозяйственных рабочих¹⁸. 10 млн. семей, то есть четвертая часть общего числа населения, имели доход ниже 2000 долларов в год.

В недавно опубликованном докладе комитета конгресса под названием "Как сводить концы с концами при доходе ниже 2000 долларов" описываются фактические условия жизни ста типичных семей из этих 10 млн.:

"Когда знакомишься с жизнью этих людей, то индивидуальные особенности судьбы той или иной семьи нивелируются на общем фоне все тех же неизменно повторяющихся явлений: низкие заработки, плохая работа, плохое здоровье, плохие дома, затруднения с получением образования, трудности в применении своих способностей и мастерства, нехватка питания и жилья...

Наиболее распространенный способ сократить продовольственный бюджет – это отказ от употребления мяса и молока (за исключением маленьких детей).

Однако недостаточное питание – это только один из факторов, который может неблагоприятно сказаться на здоровье семей с очень низким доходом. Наряду с этим плохие жилищные условия, скученность, недостаток теплой одежды подрывают физическое состояние и жизненные силы взрослых и вредно отражаются на ребенке в процессе формирования его организма"¹⁹.

Главное бремя бедности в Америке падает на плечи негритянского народа и подвергающихся сегрегации меньшинств (мексиканцев, пуэрториканцев, индейцев). Перепись показывает, что только 14 процентов "небелых" семей имело в 1950 году доход в 3500 долларов и больше, то есть достаточные или почти достаточные доходы. Шесть семей из семи имели явно недостаточные доходы, а 53 процента, или большинство, испытывало крайнюю нужду, получая меньше 2000 долларов.

С точки зрения заработков, жилья и любых других материальных сторон жизни негры не только поставлены в самые худшие условия, но их особое положение крайней бедности продолжает ухудшаться²⁰. Такое бедственное положение негритянского народа влияет на уровень жизни целого района страны – ее Юга. Известный бразильский экономист Жозуэ де Кастро в своей недавно вышедшей книге "География голода" пишет:

"Кажется парадоксальным, что голод существует в такой стране, как Соединенные Штаты, где всегда были вынуждены бороться с излишками сельскохозяйственной продукции... 73 процента населения Юга, то есть более двух третей, питается явно недостаточно"²¹.

Условия в Пуэрто-Рико даже еще хуже. Согласно данным правительственных органов, фабрично-заводские рабочие в Пуэрто-Рико, несмотря на более высокую, чем в США, стоимость жизни, зарабатывали в 1947 году в среднем 749 долларов в год по сравнению с 2538 долларами в США, то есть получали 30 процентов ставок американских рабочих. В своей книге "Бедствующая страна" бывший губернатор Пуэрто-Рико Рексфорд Гай Тагвелл говорит: обследование "примерно 100 000 детей в возрасте до семи лет в Пуэрто-Рико" показало, что "они в среднем отстают в своем физическом развитии" против нормы на 20-25 процентов, "потому что не получают достаточного питания, необходимого для роста".

Набросанная нами картина тех особых условий, в которых фактически живет масса людей в США и в зависимых от нее странах, не очень привлекательна. Невозможно, конечно, перескочить от указанных общих условий непосредственно к психике того или другого индивида; но отсюда лишь следует, что психиатрам крайне необходимо продолжать изучение этих условий, а не проходить мимо них молча, как это до сих пор делалось школой "культурного" психоанализа. Эти условия создают фон таких явлений, как нищета, крушение надежд, плохое здоровье, неудовлетворение культурных запросов, социальная необеспеченность, переутомление, страхи и тревоги, а это все должно прямо или косвенно отразиться на взглядах каждого мужчины и каждой женщины в США. Если все это наиболее тяжело отражается на простых людях, то и высшим классам, хотя и в других формах, приходится испытывать на себе влияние данных факторов, ибо и они живут в тех же общих и специфических условиях капиталистической системы. То, каким образом общие экономические условия жизни оказывают влияние на всякую данную личность, зависит от классовой позиции, экономических и материальных условий, принадлежности к американской нации или к национальным меньшинствам и, наконец, от индивидуального жизненного опыта данного человека. Этот вопрос требует дальнейшего серьезного изучения, и здесь он поднят лишь в предварительном порядке. Не упуская из виду эти общие условия, необходимо, далее, сделать более тщательный анализ внутренних процессов, присущих нашей социально-экономической системе. Эти внутренние процессы не только создают указанные выше общие экономические условия, но и определенным образом формируют отношения людей друг к другу.

На первый взгляд отношения между людьми в условиях социально-экономической системы США могут быть подразделены на два типа. Первый тип отношений, кажущийся более важным, – это те близкие отношения, которые мы наблюдаем между членами семьи, друзьями – между людьми, любящими друг друга. Второй тип – это те более или менее безличные, кажущиеся даже случайными отношения, которые преобладают в общей экономической и политической жизни нашего общества; например, сюда входят отношения между рабочими на предприятиях, между нанимающимися и работодателями, между покупателями и продавцами. Внешне по крайней мере отношения второго типа выглядят менее важными; может даже казаться, что отношения второго типа обусловлены отношениями первого типа; то есть если приказчик в магазине – личность весьма приятная, то в плане его отношений с хозяином этот факт может представляться нам более весомым, чем те общие, экономически обусловленные отношения, которые сложились между лицами наемного труда и их хозяевами.

Принять видимость за существо проблемы – к этому сводится общепринятый подход психиатров и психоаналитиков. Со времени Фрейда стали утверждать, что любовные, половые и семейные отношения являются наиболее важными в общении людей между собой и что эти отношения определяют личность взрослого. Мы здесь, между прочим, отметим лишь, что психоаналитики не потрудились выяснить, почему любовные, половые и семейные отношения приняли именно ту форму, которую они имеют сейчас в нашем обществе. Психоаналитики считали, что все это обусловлено биологическими факторами, тогда как на деле романтическая любовь – продукт относительно недавнего времени, а семья является экономической ячейкой, чья конкретная форма определяется экономической организацией того общества, в котором находится данная семья. Таким образом, самые интимные отношения между людьми создаются теми экономическими, классовыми и политическими отношениями, которые составляют базу общества и дают направление всему остальному.

Следовательно, в действительности сущность этого вопроса противоречит кажимости; близкие, "личные" отношения на деле обусловлены более "безличными" социально-экономическими отношениями. Если вернуться к упомянутому примеру с приятным приказчиком из магазина и если от внешне приятельских отношений его со своим нанимателем мы перейдем к их сущности, то увидим, что они – не в одинаковом положении: хозяин эксплуатирует приказчика, причем у них прямо противоположные экономические интересы, которые неизменно возбуждают взаимный антагонизм, подозрительность и другие недружественные отношения. То обстоятельство, что такие отношения не всегда удается обнаружить сразу в ходе исследования, не опровергает и не меняет того факта, что, будучи скрытыми, подобные отношения в реальной ситуации существуют в латентном состоянии, ибо один из этих людей – хозяин, а другой на него работает, один командует, а другой подчиняется, один извлекает прибыль из труда другого, один принадлежит к средним или высшим слоям общества, а другой – к рабочему классу. В конечном итоге – и это касается всех людей – экономически обусловленные "безличные" отношения между работодателями и лицами наемного труда являются тем решающим фактором, который в действительности определяет существующие между ними "личные" отношения.

Различные производительные силы и те отношения, в которые люди вступают друг с другом в процессе производства, – это те элементы, которые определяют все отношения между людьми в обществе. Точнее, такими элементами являются: технические средства и рабочая сила, собственность на средства производства и его организация, а также способ распределения товаров. Это позволяет рассматривать экономическую структуру общества через призму человеческих отношений, а не абстрактно экономически, и мы можем видеть, что именно эти экономически обусловленные человеческие отношения создают базу для всех других отношений между нами.

Одной из наиболее характерных черт нашей общественной системы является то, что денежно-трудовые или товарно-денежные отношения как бы становятся на место отношений между людьми. Вещи, которые произвел рабочий, принадлежат не ему, хотя они и сделаны им, а принадлежат владельцу предприятия или корпорации. Эти вещи потом поступают на рынок для продажи, и когда мы покупаем их как потребители, то тем самым мы вступаем в определенные отношения с торговцем, владельцем предприятия и рабочими, которые произвели данные товары. Хотя эти отношения действительно имеют место, они кажутся безличными, принимая форму отношений между нашими деньгами, с одной стороны, и трудом или товарами каких-то людей – с другой. Этот товарно-денежный обмен является безличным посредником, при помощи которого в сфере производства и распределения осуществляются многосторонние связи между людьми. При рассмотрении капиталистического строя в целом мы придем к очевидному заключению, что товарно-денежные отношения являются посредником, благодаря которому люди обменивают друг с другом продукты своего труда. В своей основе товарно-денежные отношения суть отношения между людьми, но внешне они представляются лишь как финансовые операции по обмену.

В нашей экономической и общественной жизни эти денежные отношения скрывают, замещают и затемняют непосредственные, личные отношения между людьми, набрасывая на все покров безличной путаницы. Так, например, рабочие на заводе или бригада железнодорожного поезда кажутся нам работающими за деньги, причем каждый из них трудится индивидуально, для своих личных потребностей. В действительности же их связывают отношения сотрудничества, в противном случае завод не функционировал бы, а поезд не двигался бы. Фактические отношения между этими рабочими отличны от кажущихся отношений между ними.

Таким образом, в результате наличия товарно-денежных и денежно-трудовых отношений (ибо труд – тоже товар, который продается за деньги) нелегко распознать и понять подлинные связи между людьми. Не разобравшись в этих отношениях между людьми, мы не сможем также понять источники и природу человеческих влечений, эмоций и тех реакций, которые одни люди вызывают у других.

Далее, поскольку ввиду сложности товарно-денежного обмена в нашем обществе нелегко разобраться в характере подлинных отношений между людьми в целом, поскольку во многих случаях сущность этих отношений противоречит их внешней видимости, кажется, что общественные процессы совершаются таинственно. Социальные процессы кажутся всецело зависимыми от влияния случайных событий, иррациональных сил и от воли отдельных людей. Это и создает почву для всех философских, социологических, психиатрических и психоаналитических теорий, которые говорят, что люди в своем поведении побуждаются неизвестными, внутренними силами либо духовного, либо биологического характера. Согласно психоаналитической теории, движущие силы отдельных людей и нашего общества исходят из непознаваемого бессознательного. Мне думается, что нарисованная Фрейдом картина этого бессознательного со всеми его иррациональными, противоречивыми и разрушительными силами лишь отражает смутное понимание им самим капиталистического общества и тех сил, которые им движут.

Другой основной чертой нашей экономической системы является глубочайшее противоречие, коренящееся в самой ее сердцевине. Общественно-объединенный труд, составляющий основу всякого производства, совершается в специфических, противоречивых условиях, когда все орудия производства, фабрики, рудники, железные дороги и т.д. являются частной собственностью различных людей. Производство по характеру своему общественно, но им владеют и управляют лица, которые используют его в своих целях, ради извлечения прибыли. Таким образом, с одной стороны, мы видим множество отношений сотрудничества, складывающихся в процессе производства, с другой стороны – конкуренцию между отдельными лицами, собственниками средств производства и торговых дел.

С точки зрения связей между людьми это значит, что между нами, американцами, ныне имеется две системы отношений, взаимопроникающих и в то же время противоречащих друг другу. Мы вместе вступаем, иногда сами того не сознавая, во множество отношений, объединяющих людей. В то же время мы вынуждены активно конкурировать друг с другом. При этом оба указанных типа деятельности настолько перемешаны, что часто мы не только с одними сотрудничаем, а с другими конкурируем, а нередко одновременно сотрудничаем и конкурируем с одними и теми же лицами!

Как бы ни были скрыты или приукрашены эти два основных ряда противоречивых отношений безличными денежными отношениями и как бы они ни отрицались апологетами существующего строя, они представляют главную деятельность людей вообще. Эта противоречивая деятельность неизбежно находит свое отражение в нашем сознании в виде противоречивых идей, оценочных суждений, влечений и эмоций. Это и является подлинным источником конфликтов в "человеческой природе", как мы сами их испытываем.

Если мы не будем упускать из виду указанный факт, то не забудем, что свойственные человеческой природе конфликты имеют внешний, объективный, а не внутренний, субъективный, или биологический, источник. Мы узнаем, далее, что эти конфликты могут быть сознательно изучены и разрешены; мы можем распознать их границы и специфические качества. Нам нет больше нужды подходить к этим конфликтам с субъективистской, мистической или прагматистской точки зрения.

Мы, американцы, и особенно те из нас, кто принадлежит к средним слоям общества, несомненно, крайне склонны к конфликтам и противоречиям. Но позвольте мне повторить, что основные конфликты в нашем сознании коренятся не в противоречиях между мышлением и чувством, между "Я", "сверх-Я" и "Оно" или между биологическими потребностями личности и ее совестью и разумным сознанием. Такова была точка зрения Фрейда – и она неправильна. Мы, далее, не можем согласиться и с Хорни, что основные конфликты коренятся в различных путях, которые избираются тем или иным человеком, чтобы справиться с проблемой "исходного страха". Основные известные нам противоречия между людьми создаются их противоположной деятельностью, противостоящими друг другу отношениями, взглядами, оценками и умственными качествами, которые отражают противоречивые человеческие отношения, неизбежно порождаемые системой, где общественное производство ведется ради частной прибыли.

Вероятно, наличие этой крайне противоречивой практики и ее в равной степени противоречивых ценностей может объяснить замешательство, чувства виновности, беспокойства и самоупреков, которые мы наблюдаем у многих людей, смутно сознающих, что они не настолько дружественно настроены и добры к другим, как это им хотелось бы. Объективные условия нашей жизни не позволяют нам этого. Чувства виновности поэтому чрезвычайно распространены, особенно среди людей из средних слоев общества. Фрейд считал, что эти чувства – полового происхождения, утверждая, что наше "сверх-Я", наша совесть, истязает нас ввиду аморальности и антисоциальности желаний, которые поднимаются из нашего бессознательного "Оно". В действительности же эти чувства виновности происходят из противоречивой морали, которая неизбежно присуща нашей экономической системе, где эксплуатация и конкуренция противостоят сотрудничеству как два различных образа жизни. Такая противоречивая практика, противоречивая мораль и связанные с ними психические качества, несомненно, нарушают единство цели и душевный покой многих или даже большинства индивидов. Это в особенности имеет место тогда, когда люди не сознают внешнего источника своих конфликтов. У людей чувствительных, неуравновешенных и замкнутых эти вызываемые внешними причинами конфликты могут вызвать острое напряжение, сомнения, страхи и парализовать их активность.

Обе стороны этого социального конфликта мы рассмотрим немного ниже. В суматохе нашей экономической и политической жизни в настоящее время отношения конкуренции, эксплуатации и эгоизма значительно легче заметить, чем отношения сотрудничества. Но последние обязательно должны быть наряду с отношениями конкуренции, в противном случае ничто не могло бы быть создано и ничто не могло бы функционировать. Конкуренция может контролировать, лимитировать, модифицировать деятельность сотрудничающих лиц или противостоять ей, но сотрудничество является базисом всего прочего. Можно представить себе предприятие, функционирующее на основе "чистого" сотрудничества, но невозможно представить себе предприятия, существующего на основе "чистой" конкуренции.

Сущность сотрудничества сводится к тому, что люди стали абсолютно и относительно необходимы друг другу. В процессе непрерывной, тесной и совместной практической деятельности людей как в семье, так и в обществе неизбежно сложились формы близости их друг к другу, что отразилось в сознании людей. Эти объективные общественные отношения нашли свое отражение в мыслях и чувствах людей друг к другу. Люди так нуждаются друг в друге и настолько близки друг другу, как это никогда не бывало в мире животных. Люди нужны друг другу, доверяют друг другу, удовлетворяют потребности друг друга как субъективно, так и объективно. Значит, они начинают любить друг друга, дорожить друг другом, ибо эти чувства выражают сущность их конструктивной, совместной, взаимозависимой деятельности.

В процессе совместной жизни и труда возникают те качества сознания, которые решительно отделяют нас от животных делают нас человеческими существами в подлинном смысле этого слова. Благодаря этой совместной производственной деятельности в отношениях между людьми возникают дружелюбие, привязанность, любовь, сердечность, доверие, доброта, внимательность, самопожертвование и т.д. И действительно, все чувства и соответствующие им психические качества, которые выражают сердечность, положительность и любовь, могут быть выведены исключительно из этой деятельности сотрудничества. Такие душевные качества явно отсутствуют, например, у детей, выращенных животными, так же как и у людей, выросших в условиях действительной изоляции от общества.

Так как Фрейд не понял социального происхождения любви и чуткости, он вынужден был постулировать половой инстинкт и соответствующее ему либидо как источник всякой сердечности, привязанности и всех конструктивных элементов человеческой природы. Но при этом Фрейд упорно отбрасывает то, что является специфически человеческим, а именно – элементы совместной производственной деятельности людей. Таким образом, он низводит, как мы это подробнее покажем дальше, поведение человека и тончайшие побуждения его сознания до уровня и этики животных, до уровня зверей!

Совместный труд и общественное устройство жизни присущи человеку с самых ранних пор, благодаря чему мы и поднялись до того положения, которое мы занимаем теперь в мире животных. При этом следует отметить, что те качества человеческих отношений, которые характерны для любого общества, принимают различные формы в зависимости от типа экономической организации. На современном этапе исторического развития отношения сотрудничества между людьми количественно и качественно отличны от тех, которые существовали в прежние времена, в условиях других экономических систем. Формы организации, размах, качество, цели и сознательное понимание сотрудничества – все это в огромной степени разнится в зависимости от того, в каких условиях имел место труд – в условиях ли первобытного, рабовладельческого, феодального, капиталистического или социалистического строя. Эти главные различия в качестве и результатах совместного труда при разных типах экономического производства неизбежно находят свое отражение в различных психических свойствах людей, живущих в тех или иных условиях. Сотрудничество и качества товарищеского поведения людей приобретают весьма различные свойства при различных экономических системах!

Неправильно заниматься абстрактным исследованием качеств человеческого поведения людей, живущих в одной экономической системе. Только крайне малый процент американцев окажется вовсе неспособным к сотрудничеству, однако качества сотрудничества будут совершенно не одинаковы у нас. Решающим моментом для определения качества сотрудничества, так же как и для любой другой стороны поведения, является то, о какой общественной группе идет речь. В нашем обществе материальные условия и социальные отношения различных людей далеко не одинаковы. Чтобы разобраться в том, каков характер сотрудничества данного человека, мы должны знать тех индивидов и особенно те общественные группы, с которыми он сотрудничает. Мы должны знать, при каких обстоятельствах и с какими целями он вступает в эти отношения. Мы должны также знать, насколько сознательно данный человек участвует в совместном труде, – сознает ли он по крайней мере его необходимость; мы должны также знать, как он себя при этом чувствует, то есть делает ли он это по доброй воле или против воли. Иными словами, мы должны установить, каково сотрудничество данного человека в общих рамках классовых отношений при капитализме. Учитывая изложенное, мы можем сказать, что любое абстрактное качество поведения – например, агрессивность – само по себе не является ни хорошим, ни плохим, ни вообще даже понятным! Чтобы вынести суждение об этом качестве, мы должны знать, против кого направлена эта агрессия, какими общественными отношениями она вызвана, какими социально-экономическими условиями порождена и при каких конкретных обстоятельствах она имеет место. В конечном итоге именно экономическая и социальная деятельность тех общественных групп, составным элементом которых является данный человек, обусловливает характер и качество его действий и, следовательно, качества его сознания.

Для всестороннего понимания психики необходимо глубоко изучить природу нашего общества. Такое исследование должно включать вопрос о том, как влияют на психику людей общие условия их жизни, а также то, как воздействует на них товарное производство и глубокое противоречие между совместным характером труда и частной собственностью в промышленности. Нужно было бы изучить также разделение труда в производстве, вопросы об эксплуатации человека человеком, о влиянии классовой принадлежности людей, о последствиях насилия в нашем обществе, о современной стадии развития капиталистической системы.

Некоторые из приведенных вопросов были поставлены здесь в предварительном порядке. Углубляться в них в данный момент не представляется возможным по разным причинам. Одной из них является то, что мы не можем ответить на все вопросы, касающиеся связи между неврозом и обществом, если будем ограничивать наше исследование лишь областью политической экономии. Признавая, что последняя является основным элементом исследования, мы в то же время не можем пройти мимо очень важного вопроса о самой природе человека. Насколько она в действительности меняется под воздействием различных экономических и политических условий? В какой мере биологическая структура человеческого организма и мозга непосредственно воздействует на психику? Существует ли нечто такое, как инстинкты? Порождают ли биологические особенности индивида определенные мысли и чувства? Каково значение сексуальности в отношении поведения человека и его психики?

При попытке ответить на эти вопросы встают и другие проблемы. Необходимо изучить, каково отношение между переживаниями детства и личностью взрослого. Встает также вопрос, может ли психика человека меняться, а если да, то может ли она претерпеть коренные изменения?

Нельзя, далее, исследовать влияние определенных социально-экономических условий на личность без правильного понимания того, что такое личность. Для решения этой трудной основной проблемы требуется определить природу и структуру человеческого сознания и характер отношения сознания к объективному, существующему вне мозга миру.

Как подойти к этим проблемам, мы разберем в следующих главах.