Глава десятая - ...И БЕЗ ПАНИКИ! - Дети и деньги - Могилевская Г.П.

     Они хорошо наигрались. У Борьки всегда было интересно. Борька веселый и

добрый и умеет придумывать интересные дела. А когда подходили к дому, Павлик

толкнул старшего брата в  бок  и  вынул  из  кармана  трехрублевую  бумажку:

"Видал!" - Алеша похолодел от догадки,  шепотом  спросил:  "Откуда?"  -  "На

пианино валялась. Ее, наверное, забыли..." В первый раз за  свои  двенадцать

лет Алеша столкнулся с такой трудной педагогической  проблемой.  Неужели  их

Пашка - вор? Что и как сказать?  Или  сразу  дать  по  шее?  Ни  на  что  не

решившись, через две  ступеньки  взбежал  по  лестнице.  Оставил  Павлика  в

коридоре, плотно закрыл за собой дверь комнаты. "У нас ЧП! - Мама испугалась

отчаянного выражения его лица. - Пашка своровал деньги!"

     Теперь, два года спустя, Анна Сергеевна,  вспоминая  об  этом  эпизоде,

больше всего радуется тому, как  Алеша  отнесся  к  поступку  брата.  Уж  за

этого-то, видно, можно не беспокоиться!

     Павлик уныло топтался в коридоре. Он уже понял,  что  лучше  бы  ему  в

глаза  не  видеть  той  трешки.  Что  делать?  Обрушить  на  его   стриженую

восьмилетнюю голову громы родительского гнева? Грозить тюрьмой или  упрекать

за позор, который он навлек на семью? Или... Или все-таки ремень? В какой-то

книжке иностранного автора она даже читала о  таком  "педагогическом  шоке",

коротком и сильном болевом воздействии, которое якобы может создать условный

рефлекс, охраняющий от опасных,  поступков...  Ну  обыкновенное,  "чтобы  не

повадно",  только  под  научным  соусом.  К  счастью,  она   не   доверилась

сомнительной педагогической рекомендации. Остановила просто  любовь.  Просто

материнская жалость и сострадание. И много  раз  выручавшая  ее  потребность

понять своего ребенка.

     "Павлик... - Павлик как-то расслабился  и  ожил  от  звука  ее  голоса,

который  был  мягким,  как  раньше,  но  взглянул  в  ее  лицо,   печальное,

озабоченное, испуганное,  и  у  него  запрыгали  губы.  -  Павлик,  как  это

получилось? Зачем?" Он молчал, растерянный. "Павлик,  ты  когда-нибудь  брал

потихоньку  чужое?"  -  "Нет,  раньше   не   брал..."   Он   отвечал   очень

добросовестно,  как  отвечают  доктору,  который  старается  понять,  в  чем

болезнь, и помочь. Они были вместе против общей опасности...

     Через полчаса братья звонили в Борину квартиру.  Его  родители  еще  не

вернулись, никто еще ничего не заметил. "Вот, - Павлик  протянул  деньги.  -

Положи на пианино. Я их взял. Никогда  не  буду".  Боря  хотел  было  что-то

сказать, посмотрел на Павлика, потом встретился взглядом  с  Алешей.  Сказал

только: "Ладно. Приходите завтра. Ракету доделывать".

     Детское воровство... Воровство это или не воровство? Очень  опасно  или

"пройдет"? И что делать? Разумеется, однозначного ответа  не  будет.  Прежде

всего надо постараться во всем разобраться. Почему? Зачем? Как?  Сделал  это

ребенок по соблазну или  проявил  определенную  направленность  интересов  -

рылся в карманах, заглянул в оставленную на стуле сумку? А  быть  может,  он

заранее запланировал и организовал подходящую ситуацию? Понимал  он  или  не

понимал всех последствий своего поступка - не для себя только,  а  для  того

человека, у которого взял вещь или деньги,  то  есть  сопряжен  ли  был  его

поступок  с  бессердечием,  с  коварством,  с  низостью?   Один   из   самых

существенных, вопросов - эпизод или  тенденция?  И  наконец,  как  отнесется

ребенок к своему поступку после разоблачения? При этом надо иметь в  виду  и

то, что видимые проявления горького  раскаяния,  обильные  слезы  и  просьбы

простить не всегда безошибочно  указывают  на  силу  чувств.  Это  говорится

отнюдь не для того, чтобы посоветовать "слезам не верить", а для того, чтобы

не проглядеть страдание,  которое  выражается  в  другой,  более  сдержанной

форме. Во всем этом нет ничего  маловажного,  незначительного,  недостойного

внимания. И если разгневанный родитель кричит: "Ты украл -  и  знать  больше

ничего не желаю!" - значит, он не хочет знать вообще ничего, а хочет  только

продемонстрировать перед окружающими, перед самим  собой  и  перед  ребенком

свою собственную непогрешимость. Но самодовольная, нетерпимая,  безжалостная

добродетель никогда не служила  для  людей  благим  примером.  Она  способна

только отпугнуть и озлобить.

     Одна мама в своей  анкете  написала:  "Бывают  проявления  нечестности.

Реагирую  бурно".  Легко  догадаться,  что  кроется  за  этим   романтически

окрашенным словом "бурно". Истошный крик и почти наверняка шлепки, пощечина,

ремень. Как всегда, легче ответить на вопрос, чего не делать, чем на вопрос,

что же все-таки делать. И все же, рискуя вызвать читательскую иронию,  начну

с того, чего делать решительно не следует: не следует  хвататься  за  ремень

или прибегать к другим видам физической расправы.

     Вспоминаю, как моя старинная и добрая знакомая  горько  раскаивалась  в

роковой ошибке, которую она и ее муж допустили,  когда  их  сын  взял  чужие

деньги. История у этой семьи  особая.  Познакомилась  я  с  Варвариными  лет

пятнадцать назад и тогда же рассказала в  газете  об  исключительно  сложной

ситуации, в которой оказались две семьи и прежде всего два мальчика, Коля  и

Шура. Их перепутали в родильном доме, а через десять лет родители обнаружили

ошибку. После исполненной драматизма борьбы оба  мальчика  остались  жить  в

одной семье, из которой не захотел уйти выросший там Шурик  и  в  которую  с

радостью пришел найденный "кровный" сын Коля. Это и была  семья  Варвариных.

Они жили хорошо и дружно, равно любимые родителями. И вот спустя три года  с

Колей случилась беда - украл вместе с мальчишками у соседки кошелек.  Купили

два мяча и краски. Вот тогда Колю наказали ремнем. Рассказывая, мать закрыла

лицо руками, будто спасаясь от тяжелого видения: "Нехорошо это было!  Вместе

с отцом наказывали. Я его держала, а отец ремнем бил...  Ведь  за  три  года

пальцем не тронули. Теперь не вернешь...". Да, после того случая  Коля  ушел

обратно в семью, в которой рос до десяти  лет  и  где  было  намного  меньше

ласки, а надзора не было совсем. Ушел  навсегда.  "В  панику  мы  ударились:

"Украл!" Решили, раз такое случилось, нечего делать - бить надо".

     Воспитание честности включает и формирование правильных потребностей  и

их разумное удовлетворение. Но оно не начинается  и  не  оканчивается  этим.

Испокон веков люди знали: быть честным  -  значит  иметь  совесть.  Наделить

ребенка совестью, а не только пирожными в разумном количестве, не только  (и

даже совсем не обязательно) куклами, как у Маши, машинками, как у  Саши,  не

только платьями не хуже, чем у прочих, а прежде всего совестью.

     Совесть  в  народе  называется  соглядатаем.  Да,  это  тот  внутренний

наблюдатель, который не позволяет нам, оставаясь наедине  с  собой,  слишком

далеко отклоняться от того нашего "я", какое присутствует  в  обществе.  Чем

меньше разница между нашим "я" на людях и  нашим  "я"  наедине,  тем  больше

совести. Расстояние между ними - мера совести. Разница  между  тем,  что  мы

есть и чем кажемся. Разница между поведением для  себя  и  напоказ...  Может

быть, даже от опрятности маминого домашнего халата  зависит  формирование  в

ребенке чести.  Не  удивляйтесь:  основа  честности  -  совесть,  а  совесть

определяет, что человеку можно и чего  нельзя,  если  никто  посторонний  не

видит. Семье, где часто лгут, семье, где  при  закрытых  дверях  "едят  друг

друга поедом", а при гостях "милуются", трудно  будет  воспитать  в  ребенке

честность в любых отношениях, включая денежные. Речь тут  идет  о  честности

настоящей, основанной на внутренней потребности, на совести. А совесть, этот

внутренний страж порядочности, рождается из  человечности,  из  воспитанного

представления об общем благе.

     Нынешней весной мне пришлось наблюдать  маленькую  сценку,  она  как-то

затронула душу. На остановке автобуса  мама  с  пятилетней  дочкой.  Девочка

сорвала с куста зеленеющую ветку, потянулась за другой. Мать отвела ее руку,

тихо сказала: "Где твоя совесть? Посмотри, сколько здесь людей. Если  каждый

сорвет веточку, улица станет голая,  как  зимой".  Мать  апеллировала  не  к

строгости милиционера, а к детскому воображению и сознанию. И воспитывала  в

ребенке совесть.

     Однако ж не надо впадать в излишний максимализм. Не погнушаемся  и  той

относительной  честностью,  какая  строится  на  рациональном  расчете  и  в

значительной степени опирается на представление о том, что дозволено  и  что

не дозволено, и на знание того, чем чреваты поступки  недозволенные.  Исходя

из такой практической задачи, следовало бы объяснять детям, что,  даже  имея

полную гарантию "не попасться", красть все равно очень  опасно.  Потому  что

это  "засасывает",  как  азартная  игра.  Чем  удачнее  первый  "опыт",  тем

страшнее,  потому  что  удача  манит.  Наконец,  не   следует   пренебрегать

воспитанием просто привычки, навыка честного поведения.

     Ровесница Павлика, с которого мы начали разговор, в чужом  доме  ничего

не брала. Но ее  поведение,  как  мне  кажется,  вызывает  большую  тревогу.

Послали в магазин - вместо двухсот граммов масла купила сто пятьдесят, а  на

оставшиеся восемнадцать копеек купила мороженое. В своей проделке  сознаться

не захотела. "Я не знаю, почему продавщица столько дала. Я  на  весах  плохо

понимаю". Когда мама собралась пойти вместе с Надей в магазин, чтобы сказать

продавщице,  что  "так  с  ребенком  не  поступают",  Надя  сказала  правду.

Некоторое время спустя сдала молочные бутылки. На выручку - опять мороженое.

И опять признание только под  нажимом  обстоятельств,  и  опять  с  попыткой

свалить вину на других: "Я бутылки не сдавала,  может  быть,  бабушка?",  "Я

сдала четыре бутылки, а тетя мне дала тридцать копеек", и наконец: "Я  сдала

четыре бутылки. За 28  копеек  купила  трубочку,  а  32  копейки  у  меня  в

пенале..."

     Надя  -  любительница  мороженого.  Но  истоки   ее   поведения   надо,

по-видимому,  искать  не  в  недостаточном  удовлетворении  потребностей   и

исправлять его надо не тем, чтобы чаще, не три раза в  неделю,  а  дважды  в

день  давать  ей  деньги  на  мороженое.  За   ее   поступками   угадывается

определенный стиль поведения старших. Вероятно,  в  семье  часто  говорят  о

нечестности окружающих  людей,  в  особенности  работников  торговли.  Такие

разговоры безусловно вредны. Они  приучают  ребенка  видеть  в  жульнических

поступках не безобразное, постыдное отклонение от нормы, а нечто  привычное,

обыденное и почти неизбежное. Эти разговоры лишают ребенка уважения к людям.

В поведении Нади особенно огорчает эта спекуляция на недоверии  родителей  к

честности окружающих, ее готовность оклеветать. И начинать  разговор  с  нею

надо было бы не с  бутылок,  которые  она  взяла,  а  с  человека,  которого

оклеветала. Родителям следовало бы  заставить  девочку  извиниться  и  перед

бабушкой, и перед ничего не ведавшей продавщицей. А для себя сделать  вывод:

требуя от ребенка честности,  следует  ему  внушить,  что  честность  -'  не

"излишество добродетели", которым владеют немногие, но что  быть  честным  -

это и есть "быть как все".

     А вот второклассник Сережа совершил,  казалось  бы,  ужасный  поступок:

накануне 8 Марта взял у учительницы из сумки пять  рублей.  Назавтра  Сережа

преподнес своей маме большой  флакон  духов.  Как?  Откуда?  Сережа  сначала

сказал, что взял у знакомой тети, потом, что нашел. Мать пришла в  школу,  а

там сопоставили два события... С Сережей говорили с  глазу  на  глаз,  очень

осторожна. И вот такая открылась  картина:  грубый,  постоянно  раздраженный

отчим; мама,  занятая  уходом  за  новорожденным  братом.  Огромный  дефицит

радости и внимания. Сережа представил себе, как мама будет его благодарить и

хвалить... Ребенок, который решился купить себе  радость  материнской  ласки

такой отчаянной ценой... Тут, кстати, хотелось  бы  отметить,  как  тактично

вели себя педагоги. Школа не только сохранила Сережину тайну, но взяла семью

под специальное наблюдение, помогла ей выправить опасный крен. К  сожалению,

так бывает далеко не всегда. В школах еще не  редкость  "повальные  обыски",

допросы с пристрастием и чрезмерная  "гласность",  вплоть  до  объявления  о

преступлении на  общешкольной  линейке.  Ребенок  со  слабым  типом  нервной

системы от такого может и заболеть,  а  более  закаленный  подросток  скорее

захочет показать, что ему море по колено, чем исправится.

     "Да что вы мне рассказываете истории о каких-то маленьких херувимах!  -

досадливо заметил человек с угрюмым лицом. - Мой Толька покупает не духи для

мамочки, а папиросы. Того и гляди, бутылка появится. То сдачи не принесет, а

то и из родительского кармана потянет. Недавно портсигар  появился.  Откуда,

спрашивается? Я ему такой портсигар показал, что долго не забудет!"

     Не забудет - в этом нет сомнения. Но что же  все-таки  делать  с  этими

подросшими, но не выросшими, с этими  двенадцати-пятнадцатилетними,  которых

так  и  заманивают  "неразумные  потребности"?  Обойти   стороной   вопросы,

связанные  с  этими  "ненадежными"  подростками,  значило  бы   всего   лишь

потолкаться  вокруг  да  около  проблемы.  Но  и   разрешить   ее   какой-то

универсальной рекомендацией мы, разумеется, не беремся.

     Положиться на судьбу и "не навязываться" или ходить  по  пятам?  Давать

так, "чтобы не нуждался", или зажать так "чтобы и звона монетки не  слышал"?

Но об этом мы постараемся поговорить в  следующей  главе,  посвященной  теме

"Карманные деньги". А прежде остановимся еще на одном вопросе.

     Между родителями возник спор.  "Ребенка  ни  в  коем  случае  не  нужно

попрекать его нечестным поступком, - говорили одни. - Что было,  то  было  и

быльем поросло". Другие возражали: "Нужно,  чтобы  ребенок  учился  дорожить

доверием,  чтобы  понимал:  его  легко  поколебать  и   не   всегда   просто

восстановить". Кто прав? Хотя точки зрения кажутся противоположными, в обеих

заключена истина. Думается, рассудить надо так. Если проступок  ребенка  был

более или менее случаен,  а  раскаяние  его,  как  нам  кажется,  достаточно

глубоким, нет надобности упорно напоминать ему об этом  неприятном  событии.

Но если есть основания считать, что ребенок отнесся к происшедшему легко,  а

в его поведении  есть  и  другие  признаки  недобросовестности,  не  следует

скрывать от него вашей озабоченности. Ребенок все равно  почувствует  фальшь

показного доверия,  за  которым  прячется  подозрительность.  Куда  проще  и

честнее признать: "Да, я пока что  не  вполне  в  тебе  уверен,  Я  за  тебя

беспокоюсь и за тобой слежу". А по мере того  как  ребенок  утверждает  свое

право на доверие, все чаще ему его оказывать и радоваться вместе с ним.

     "Надо ребенку доверять" - эта фраза хорошо и красиво  звучит.  Но  если

для доверия пока что нет оснований, а мы "доверяем" потому только, что  "так

нужно",   это   будет   прекраснодушие   в   лучшем   случае   и   наверняка

безответственность.  Одного   нужно   избегать   безусловно   -   проявления

враждебного  неверия  в  возможность  ребенка  стать  лучше,  даже  если  он

оказывался виноват не один раз.