Глава 7. - Жизнь в сновидении - Флоринда Доннер

Кортез припарковал свой фургон у подножия холма. Он обошел вокруг кабины и с подлинным изяществом помог мне выйти из машины. Я почувствовала облегчение, что мы наконец сделали оста­новку, хотя не могла сообразить, почему. Мы были посреди неизвестно чего. Мы ехали с раннего утра. Дневная жара, ровная пустыня, безжалостное солнце и дорожная пыль обратились в неясные воспоминания по мере того, как я вдыхала холодный тяжелый ночной воздух.

Взбитый ветром воздух вертелся вокруг нас словно что-то ощутимое, живое. Луны не было. И звезды, количество и яркость которых были невероятны, казалось, лишь под­черкивали наше уединение. Под этим неуютным сиянием пустыня и холмы, что раскинулись вокруг нас, почти невидимые, были полны теней и приглушенных звуков. Я попыталась сориентироваться, посмотрев на небо, но не смогла выделить на нем ни одного созвездия.

— Мы глядим на восток, — прошептал Джо Кортез, словно я высказала свои мысли вслух, затем принялся терпеливо показывать мне главные созвездия летнего неба. Запомнить мне удалось только звезду Вегу, поскольку ее название напомнило мне имя испанского писателя семнад­цатого века Лопе де Вега.

Мы сидели в тишине на крыше его фургона, и я мыс­ленно перебирала события нашего путешествия.

Меньше чем двадцать четыре часа назад, когда мы перекусывали в японском ресторане в пригороде Лос-Анже­леса, он вдруг ни с того ни с сего спросил меня, не составлю ли я ему компанию в путешествии в Сонору на несколько дней.

— С удовольствием поеду, — импульсивно выпалила я. — Учебный семестр закончился. Я свободна. Когда ты собираешься выезжать?

— Сегодня вечером! — ответил он. — Фактически, как только мы закончим нашу трапезу.

Я засмеялась, будучи уверена, что его приглашение бы­ло шуткой.

— Я не могу так вот просто сорваться с места, — за­метила я. Как насчет завтра?

— Сегодня вечером, — сказал он мягко и настойчиво, затем протянул руку и очень официально пожал мою. Толь­ко когда я заметила в его глазах огоньки удовольствия и озорства, до меня дошло, что это означало не прощание, а заключение договора.

— Когда решения приняты, нужно немедленно начинать действовать в соответствии с ними, — произнес он, оставив слова висеть передо мной в воздухе. Мы оба уставились на них, словно они и в самом деле имели форму и размер.

Я кивнула, вряд ли сознавая, что принимаю решение. Поворот судьбы был здесь, вне меня, наготове, он был неизбежен. Мне не пришлось ничего предпринимать, чтобы вызвать его.

Внезапно я с поразительной живостью вспомнила свою предыдущую поездку в Сонору годом раньше. Тело содрогнулось от страха и потрясения, когда картины — никак не связанные в своей последовательности — завер­телись у меня глубоко внутри. События этой странной поездки так основательно стерлись из моего сознания, что до этого момента я жила так, словно их вообще никогда не было. Однако сейчас они предстали перед моим мыс­ленным взором так ясно, как в тот день, когда произошли.

Содрогнувшись, но не от холода, а от невыразимого ужаса, я повернулась, чтобы посмотреть на Джо Кортеза и рассказать ему о своей поездке. Он неподвижно смотрел на меня со странной силой. Его глаза были словно туннели, глубокие и темные, они вобрали в себя мое смятение. Кроме того, под их воздействием картины той поездки отступили. И как только они потеряли свой заряд, в моем сознании остались лишь пустые банальные мысли. В этот момент я в своей обычной самоуверенной манере решила, что не стану ничего рассказывать Джо Кортезу, поскольку настоящее приключение само выбирает свой путь, и самые восхитительные запоминающиеся события моей жизни — это те, у которых я не становилась на пути.

— Как ты хочешь, чтобы я тебя называла? Джо Кортез или Карлос Кастанеда? — спросила я с противной женской игривостью.

Медный цвет его лица озарился улыбкой.

— Я твой детский приятель. Дай мне имя. Я зову тебя нибелунга.

Я никак не могла выбрать подходящее имя и спросила его:

— А в твоих именах есть какой-то порядок?

— Пожалуй, — сказал он задумчиво, — Джо Кортез — это повар, садовник, мастер на все руки; это внимательный и задумчивый человек. Карлос Кастанеда — это человек из академического мира, но я думаю, ты его еще не встречала.

Он с улыбкой неотрывно смотрел на меня. В его улыбке было что-то детское, что-то, вызывающее глубокое доверие.

Я решила, что буду звать его Джо Кортез.

Мы провели ночь — в разных комнатах — в мотеле в Юме, штат Аризона. После того, как мы выбрались из Лос-Анжелеса, я всю дорогу изводила себя беспокойством по поводу того, как мы будем спать. Временами меня одолевал страх, что он набросится на меня прежде, чем мы доберемся до мотеля. В конце концов, он был сильным молодым мужчиной, чересчур самоуверенным и агрессивным. Я бы так не беспокоилась, если бы он был американцем или евро­пейцем. Но поскольку он был из Латинской Америки, я просто знала, что у него на уме. Принять приглашение про­вести с ним несколько дней означало, что я желаю раз­делить с ним постель.

Его задумчивость и тактичное обращение со мной на протяжении длительной поездки прекрасно вписывались в то, что я о нем думала: он готовил почву.

Мы добрались до мотеля поздней ночью. Он отправился в кабинет управляющего справиться о комнатах для нас. Я осталась в машине, мысленно разыгрывая один мрачный сценарий за другим.

Я была так поглощена своими фантазиями, что не за­метила, как он вернулся. Услышав, как он звенит передо мной связкой ключей, я подпрыгнула на сиденье и вы­ронила бумажную коричневую сумку, которую держала в руках, подсознательно прижимая к груди. В ней лежали все мои принадлежности туалета, которые мы купили по дороге.

— Я снял для тебя комнату в западной части мотеля, — сказал он. — Она вдали от трассы.

Он указал на дверь в нескольких шагах от нас и до­бавил:

— Сам я буду спать в этой, выходящей на улицу. Я привык спать при любом шуме, — он сам себе улыбнулся. — У них остались только две эти комнаты.

Ошарашенная, я взяла ключи из его рук. Все мои сце­нарии разом отпали. Теперь у меня не будет возможности его отвергнуть. Не то чтобы мне действительно этого хотелось. Но в глубине моей души раздавались голоса, жаждущие победы, не важно, сколь незначительной.

— Не вижу, зачем нам снимать две комнаты, — ска­зала я с заученной небрежностью.

Дрожащими руками я подбирала с пола свои вещи и запихивала их обратно в бумажную сумку. То, что я сказа­ла, звучало невероятно для меня самой, однако я не в силах была остановиться.

— Шум машин не даст тебе отдохнуть, а тебе нужен сон не меньше, чем мне.

В данный момент мне как-то не верилось, что кто-то может уснуть под шум, доносящийся с трассы.

Не глядя на него, я выбралась из машины, а затем услышала собственное предложение:

— Мы могли бы спать в одной комнате — в разных кроватях, я имею ввиду.

На мгновение я застыла в немом оцепенении. Никогда прежде я ничего подобного не делала, и никогда у меня не было такой шизоидной реакции. Я говорила не то, что име­ла в виду. Или я-таки имела в виду именно это, но сама не понимала, что делаю.

Его смех положил конец моему смятению. Он хохотал так громко, что в одной из комнат постояльцы зажгли свет и стали кричать, чтобы мы заткнулись.

— Остаться с тобой в одной комнате, чтобы ты посреди ночи мной воспользовалась, — выдавил он из себя между приступами бурного веселья. — Как раз после того, как я приму душ. Не выйдет!

Я покраснела, да так сильно, что вспыхнули уши. Мне хотелось умереть от стыда. Это не вписывалось ни в один из моих сценариев.

Я вернулась в машину и захлопнула дверь. — Отвези меня в Трейхаунд на автостанцию, — прошипела я ему с затаенной злобой. — Какого черта я поехала с тобой? Надо проверить, все ли в порядке у меня с головой!

Все еще смеясь, он открыл дверь и мягко вытащил ме­ня наружу.

— Давай будем спать не только в одной комнате, но и в одной постели.

Он робко посмотрел на меня.

— Пожалуйста, подари мне свою любовь! — попросил он так, словно и самом деле хотел этого.

Ошеломленная, я вырвалась из его объятий и прокричала:

— Да ни за что в жизни!

— Вот, — сказал он. — Ты так свирепо меня отвергла, что я не осмеливаюсь настаивать. — Он взял мою руку и поцеловал ее. — Ты отвергла меня и поставила на место. Проблем больше нет. Ты отомстила.

Я отвернулась от него, готовая разрыдаться. Моя доса­да была связана не с тем, что он не желает провести 60 мной ночь, — реши он так поступить, я бы на самом деле не знала, что делать, — а с тем фактом, что он знает меня лучше, чем даже я сама. Я не поверила тому, что, как мне казалось, было лишь способом приукрасить свои до­стоинства. Он мог видеть меня насквозь. Внезапно это меня испугало.

Он подошел поближе и обнял меня. Это был простой добрый жест. Как и раньше, сумятица, царившая у меня внутри, полностью исчезла, словно ее никогда не было. Я тоже обняла его и сказала нечто уже совершенно невероятное:

— Это самое захватывающее приключение в моей жизни.

Мгновенно у меня возникло желание взять свои слова обратно. Эти выскочившие слова принадлежали не мне. Я даже не знала, что имела в виду. Это было отнюдь не самое захватывающее приключение в моей жизни. У меня было много увлекательных поездок. Я объехала вокруг всего све­та.

Мое раздражение достигло пика, когда он пожелал мне доброй ночи, при этом ловко и нежно поцеловав меня, как целуют детей, и это мне понравилось против моей воли. У меня просто не было воли. В коридоре он легонько подтол­кнул меня в направлении моей комнаты.

Проклиная себя, я плюхнулась на кровать и расплака­лась от бессилия, злости и жалости к себе. С момента самых ранних моих воспоминаний я всегда в своей жизни посту­пала как считала нужным. Находиться в состоянии сму­щения и не знать чего хочу — это было для меня новое чувство, причем чрезвычайно неприятное.

Я легла спать не раздеваясь и спала беспокойно, пока он рано утром не стал стучать в мою дверь, чтобы меня разбудить.

Мы ехали весь день, виляя по каким-то заброшенным дорогам. Как он мне и говорил, Джо Кортез оказался внимательным и заботливым человеком. На протяжении всего долгого пути он представлял собой самого доброго, за­ботливого и увлекательного спутника, о каком вообще мож­но было мечтать. Он кормил меня едой, песнями и расска­зами. У него был поразительно глубокий и в то же время чистый баритон. К тому же он знал все мои любимые песни. Старые любовные песни всех южноамериканских стран, все их национальные гимны, древние баллады и даже детские стишки.

От его историй я хохотала так, что у меня заболели мышцы живота. Как рассказчик, он восхищал меня каж­дым поворотом своего рассказа. Он был прирожденный мим. Та невообразимая искусность, с которой он изображал любой мыслимый южноамериканский акцент, — в том числе отчетливый португальский бразильцев — это было что-то большее, чем подражание, это была магия.

— Давай, пожалуй, слезем с крыши автомобиля, — голос Джо Кортеза ворвался в мои грезы. — В пустыне ночью становится холодно.

— Суровая тут вокруг местность, — промолвила я.

Мне хотелось, чтобы мы забрались в фургон и уехали отсюда. Мне стало не по себе, когда я увидела, как он вынимает из машины сумки. Там у него были всевозмож­ные подарки, купленные для людей, которых мы намере­вались посетить.

— Почему ты остановился здесь. Бог знает где?

— Ты задаешь глупейшие вопросы, нибелунга, — ответил он. — Я остановился здесь, потому что тут конча­ется наше автомобильное путешествие.

— Мы что, уже прибыли к нашей таинственной цели, о которой ты ничего не хотел рассказывать? — спросила я с сарказмом.

Единственное, что портило эту очаровательную поезд­ку, было то, что он напрочь отказывался говорить мне, куда именно мы направляемся.

В считанные доли секунды во мне закипела такая злость, что я готова была ударить его кулаком по носу. Мысль, что моя внезапная раздражительность — просто результат долгой изматывающей поездки, принесла мне желанное облегчение.

— Я становлюсь раздражительной, но я этого не хоте­ла, — сказала я веселым тоном, который даже мне самой показался наигранным.

В моем голосе было такое напряжение, что сразу ста­новилось ясно, чего мне стоит держать себя в руках. То, что я так легко и быстро могу на него разгневаться, начинало меня беспокоить.

— Ты понятия не имеешь о том, что значит вести раз­говор, — сказал он, широко улыбаясь. — Ты знаешь толь­ко, как добиваться своего.

— О! Я гляжу, Джо Кортез отбыл. Ты снова собираешь­ся начать меня оскорблять, Карлос Кастанеда?

Он весело рассмеялся в ответ на это замечание, в кото­ром для меня не было ничего смешного.

— Это место не «Бог знает где», — сказал он. — Рядом находится город Аризп (Arizpe).

— А граница США лежит к северу, — процитировала я. — А Чихуауа — к востоку. А Лос-Анжелес находится где-то к северо-западу отсюда.

Он пренебрежительно мотнул головой и зашагал впе­ред. Мы молча шли через заросли кустарников, которые я скорее чувствовала, чем видела, вдоль узкой вьющейся тропки. Дорожка становилась все шире по мере того, как мы приближались к огромному участку ровной земли, со всех сторон окруженному забором из невысоких мескито­вых деревьев. В темноте можно было различить силуэты двух домов. В большем из них внутри горел свет. На неко­тором расстоянии от него стоял меньший, темный дом.

Мы подошли к большому дому. В свете, льющемся из его окон, порхали тусклые силуэты мошек.

— Должен предупредить тебя, что люди, с которыми тебе предстоит встретиться, несколько странные, — про­шептал он. — Не говори ничего. Вести разговор буду я.

— Я всегда говорю, что мне нравится, — встала я на дыбы. — И не люблю, когда меня учат, как себя вести. Я не ребенок. Кроме того, я прекрасно знаю правила хороше­го тона; можешь быть уверен, что тебе не придется из-за меня чувствовать себя неловко.

— Брось ты свою заносчивость, черт побери! — прошипел он сдержанным голосом.

— Не веди себя со мной так, словно я — твоя жена, Карлос Кастаньеда, — крикнула я изо всех сил, произнося его фамилию так, как, по-моему, она должна была произноситься: с мягким «н», что, я знала, ему страшно не нравилось.

Но он не разозлился. Он засмеялся, как очень часто поступал, когда я ожидала от него взрыва гнева. Этого с ним никогда не бывает, подумала я и обреченно вздохнула. У него было потрясающее самообладание. Казалось, что ничто никогда не сможет поколебать его или вывести из себя. Даже когда он кричал, это звучало всегда как-то наигранно.

Как раз когда он уже собирался постучать, дверь отворилась. Худощавый человек предстал темной тенью на фоне светлого прямоугольника двери. Нетерпеливым жес­том руки он пригласил нас войти. Мы прошли в прихожую, полную растений. Словно не желая показывать свое лицо, человек пошел впереди нас и, не сказав ни слова приветствия, отворил внутреннюю дверь, в которой задре­безжало стекло.

Мы последовали за ним вдоль темного коридора, пере­секли внутренний дворик, где на стульчике из тростника сидел юноша. Он играл на гитаре и пел мягким, печальным голосом; увидев нас, он умолк. На мое приветствие он не ответил и принялся играть вновь, когда мы зашли за угол и пошли по еще одному, не менее темному коридору.

— Почему здесь все так невежливы? — прошептала я на ухо Джо Кортезу. — Ты уверен, что это нужный нам дом?

Он тихо засмеялся.

— Я же говорил тебе, они малость чудаковаты.

— Ты уверен, что знаешь этих людей? — настаивала я.

— Что за вопросы ты задаешь? — бросил он в ответ тихим, но угрожающим голосом. — Разумеется, я их знаю.

Мы подошли к освещенному дверному проему. Его зрачки играли отблесками света.

— Мы собираемся здесь ночевать? — спросила я озабо­ченно.

— Не имею ни малейшего понятия, — прошептал он мне на ухо и поцеловал в щеку. — И пожалуйста, не зада­вай больше вопросов. Я делаю все возможное, чтобы провер­нуть почти невозможный маневр.

— Что это за маневр? — прошептала я в ответ. Внезапно я поняла, и меня охватило чувство тревоги, но вместе с тем и возбуждения. Разгадка заключалась в самом слове маневр.

Словно понимая, что я чувствую, он взял все сумки, которые нес с собой, в одну руку, а другой взял мою руку и поцеловал ее — от его касания у меня по телу пробежала приятная дрожь, — затем мы переступили порог. Мы оказались в большой, тускло освещенной и скудно обставлен­ной жилой комнате. Я ожидала, что жилые комнаты в мексиканской провинции должны выглядеть не так. Стены и низкий потолок были совершенно белыми. Их белизну не нарушала ни картина, ни какое-нибудь настенное укра­шение.

Вдоль противоположной от двери стены стоял большой диван. На нем сидели три немолодые, элегантно одетые женщины. Я не могла толком разглядеть их лица, но в этом тусклом свете они выглядели очень похожими — на самом деле, не будучи подобными друг другу — и как-то туманно знакомыми. Я была так озадачена этим, что почти не обратила внимания на двоих, сидящих в просторных крес­лах рядом.

Одержимая желанием добраться до трех женщин, я сделала помимо своей воли огромный шаг. Я не заметила, что пол в комнате был кирпичным и имел ступеньку. Когда я вновь обрела почву под ногами, мое внимание привлек прекрасный восточный плед, и я заметила женщину, сидя­щую в одном из кресел.

— Делия Флорес! — воскликнула я. — Боже мой! Я не могу в это поверить! — я коснулась ее, чтобы убедиться, что она не просто плод моего воображения. — Что происходит? — спросила я вместо того, чтобы с ней поздороваться. В ту же минуту до меня дошло, что женщины, сидящие на дива­не, были теми самыми женщинами, которых я встречала год назад в доме целительницы.

Я стояла, раскрыв рот, не в силах двинуться с места, мое сознание было в шоке. По их губам пробежала едва заметная улыбка и они повернули головы в сторону седов­ласого мужчины, сидевшего во втором кресле.

— Мариано Аурелиано...

От моего голоса остался только тихий нервный шепот. Вся энергия вытекла из меня. Я повернулась, чтобы взгля­нуть на Джо Кортеза, и этим же слабым голосом обвинила его в том, что он меня надул. Мне хотелось закричать на него, оскорбить его, ударить. Но во мне не осталось никаких сил даже на то, чтобы поднять руку. Мне едва хватило их на то, чтобы сообразить, что он, как и я, стоит приросший к полу, и на лице его написано, что он потрясен и сбит с толку.

Мариано Аурелиано поднялся со своего кресла и на­правился ко мне, протягивая руки, чтобы меня обнять.

— Я так счастлив снова тебя видеть.

Голос его был мягким, а глаза ярко светились восхищением и радостью. Он по-медвежьи обнял меня, оторвав от земли. Мое тело обмякло. Во мне не было ни сил, ни желания отвечать взаимностью на его теплые объятия. Я не могла вымолвить ни слова. Он опустил меня на пол и направился чтобы столь же бурно и тепло приветствовать Джо Кортеза.

Делия Флорес и ее подруги подошли к тому месту, где я стояла. Они по очереди обнимали меня и шептали что-то мне на ухо. Я успокоилась от их дружеских объятий и тихо­го звука их голосов, но из того, что они сказали, не поняла ни слова. Мой ум был где-то не здесь, не со мной. Я могла чувствовать и слышать, но не могла понять смысл того, что чувствую и слышу.

Мариано Аурелиано бросил на меня взгляд и сказал отчетливым голосом, разогнавшим туман у меня в соз­нании:

— Тебя не надули. Я тебе с самого начала говорил, что отправлю тебя к нему.

— Так вы... — я встряхнула головой, не в силах за­кончить предложение — до меня наконец стало доходить, что Мариано Аурелиано и был тем человеком, о котором мне столько рассказывал Джо Кортез: Хуаном Матусом, магом, изменившим течение его жизни.

Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но закрыла его вновь. У меня было такое ощущение, что меня высвободили из собственного тела. В моем сознании не осталось больше места для удивления. И тут я увидела м-ра Флореса, вы­шедшего из тени. Сообразив, что он и был тем человеком, который провел нас внутрь, я просто потеряла сознание.

Придя в себя, я увидела, что лежу на диване. Я чувст­вовала себя превосходно отдохнувшей и не ощущала ника­кой тревоги. Желая узнать, как долго я была без сознания, я села и подняла руку, чтобы взглянуть на часы.

— Ты была без сознания ровно две минуты двадцать секунд, — объявил м-р Флорес, уставившись на свое запя­стье без часов. Он сидел на кожаном пуфике рядом с дива­ном. В сидячем положении он казался гораздо выше, чем был на самом деле, поскольку ноги у него были короткие, а торс длинный.

— Так скоропостижно упасть в обморок, — сказал он поднимаясь и усаживаясь рядом со мной на диване. — Я искренне сожалею, что мы тебя напугали. — Его желтые янтарные глаза, искрящиеся смехом, опровергали непод­дельное беспокойство в тоне его голоса. — Я приношу свои извинения, что не поздоровался с тобой у двери. — На его лице отразилась задумчивость, граничащая с зачарованно­стью, он потянул меня за косу. — Благодаря тому, что твои волосы были спрятаны под шляпой и этой тяжелой кожа­ной курткой, я решил, что ты — мальчик.

Я встала на ноги, но мне пришлось ухватиться за диван. Меня все еще немного качало. Я неуверенно огляну­лась по сторонам. Женщин в комнате не было, не было и Джо Кортеза. Мариано Аурелиано сидел в одном из кресел, неподвижно глядя прямо перед собой. Возможно, он спал с открытыми глазами.

— Когда я в первый раз увидел, как вы держитесь за руки, — продолжал м-р Флорес, — я уже стал опасаться, что Чарли Спайдер сделался голубым. — Он сказал все это предложение по-английски. Слова он произносил очарова­тельно, четко и с нескрываемым наслаждением.

— Чарли Спайдер? — я засмеялась над этим именем и над его строгим английским произношением. — Кто он та­кой?

— Ты не знаешь? — спросил он, в его широко раскры­тых глазах было искреннее удивление.

— Нет, не знаю. А я должна знать?

Он почесал затылок, озадаченный моим отрицанием, потом спросил:

— С кем вы держались за руки?

— Карлос держал меня за руку, когда мы переступили порог этой комнаты.

— Ну вот, — сказал м-р Флорес, взирая на меня так, словно я разгадала особенно трудную загадку. Затем, видя, что с моего лица все еще не сходит вопросительное выра­жение, добавил: — Карлос Кастанеда — он не только Джо Кортез, он еще и Чарли Спайдер.

— Чарли Спайдер (spider (англ.) — паук), — пробормотала я тихо и за­думчиво. — Имя, весьма привлекающее внимание. — Из всех трех имен это, вне всякого сомнения, нравилось мне больше всего. Дело в том, что я питала к паукам исключительно теплые чувства. Они ни капли не пугали меня, даже громадные тропические пауки. В углах моей квартиры всегда были паучьи сети. Каждый раз, убирая, я не могла себя заставить разрушить эти тонкие хитроспле­тения.

— Почему он зовет себя Чарли Спайдер? — спросила я из любопытства.

— Разные имена для разных ситуаций, — процитировал м-р Флорес, словно это была поговорка. — Все это должен будет объяснить тебе Мариано Аурелиано.

— А Мариано Аурелиано имеет еще и имя Хуан Матус?

М-р Флорес утвердительно кивнул.

— Совершенно верно, имеет, — сказал он, широко и весело улыбаясь. — У него тоже есть разные имена для раз­ных ситуаций.

— А вы сами, м-р Флорес? У вас тоже есть разные име­на?

— У меня единственное имя — Флорес. Хенаро Флорес. — В его голосе была игривость. Он наклонился ко мне и вкрадчиво прошептал: — Ты можешь звать меня Хенарито.

Я невольно дернула головой. В нем было что-то такое, отчего он испугал меня даже больше, чем Мариано Аурелиано. На рациональном уровне я не могла решить, что вынуждает меня так чувствовать себя. Внешне м-р Фло­рес выглядел гораздо более доступным, чем все остальные. Он вел себя по-детски, игриво, беззаботно. И все же я не чувствовала себя с ним легко.

— Причина того, что у меня всего лишь одно имя, — прервал мои раздумья м-р Флорес, — состоит в том, что я не нагваль.

— А кто такой нагваль?

— О, это неимоверно трудно объяснить. — Он обезо­руживающе улыбнулся. — Объяснить это могут только лишь Мариано Аурелиано или Исидоро Балтасар.

— А кто такой Исидоро Балтасар?

— Исидоро Балтасар — это новый нагваль.

— Не говорите мне больше ничего, пожалуйста, — ска­зала я раздраженно. Приложив ко лбу руку, я опять уселась на диван. — Вы меня путаете, мистер Флорес, а я все ещё чувствую слабость. — Я посмотрела на него умоляюще и спросила: — А где Карлос?

— Чарли Спайдер плетет какой-то паучий сон.

М-р Флорес выдал свое предложение на экстравагант­ном по произношению английском, затем довольно расхо­хотался, словно смакуя особо умную шутку. Он весело пос­мотрел на Мариано Аурелиано — все еще неподвижно глядящего в стену — затем снова на меня, потом опять на своего друга. Он, должно быть, почувствовал, как во мне растет опасение, поскольку беспомощно пожал плечами, покорно поднял руки вверх и сказал:

— Карлос, известный также как Исидоро Балтасар, отправился навестить...

— Он уехал? — Мой вопль заставил Мариано Аурелиано повернуться и посмотреть на меня. От того, что я осталась одна с двумя стариками, я пришла в большее смятение, чем когда узнала, что у Карлоса Кастанеды есть еще одно имя и что он — новый нагваль, что бы это ни значило.

Мариано Аурелиано поднялся со своего места, глубоко прогнулся и, протягивая свою руку, чтобы помочь мне встать, сказал:

— Что может быть более очаровательным и приятным для двух стариков, чем защищать тебя, пока ты не очнешь­ся от своих снов?

Его располагающая улыбка и учтивость былых времен были непреодолимы. Я тут же расслабилась.

— Мне тоже не приходит на ум ничего более очарова­тельного, — охотно согласилась я и позволила ему отвести меня по коридору в ярко освещенную столовую.

Он подвел меня к овальному столику из красного дере­ва в дальнем конце комнаты, галантно подал мне стул и подождал, пока я удобно усядусь. Затем заявил, что еще не поздно поужинать и что он сам сходит на кухню, принесет мне что-нибудь вкусненькое. Мое предложение помочь ему было любезно отвергнуто.

М-р Флорес вместо того, чтобы подойти к столу, куба­рем прокатился по комнате, рассчитав расстояние с такой точностью, что остановился в нескольких дюймах от стола. Широко улыбаясь, он устроился рядом со мной. На его лице не было никакого следа усилий; он даже не запыхался.

— Невзирая на то, что вы станете отрицать, что вы — акробат, мне кажется, что вы и ваши друзья составляете часть какого-то магического представления, — сказала я.

М-р Флорес вскочил со своего стула, на его лице появилось озорное выражение.

— Ты абсолютно права. Мы составляем часть какого-то магического представления! — воскликнул он и схватил один из двух глиняных кувшинов, стоявших на длинном буфете. Он налил мне чашку горячего шоколада. — Я прев­ращаю его в блюдо, добавив в него кусочек сыра. — Он отрезал мне ломтик сыра манчего.

Вместе они были превосходны.

Мне захотелось добавки, но он мне ничего не предла­гал. Я подумала, что чашки —да и то лишь наполовину полной — недостаточно. Я всегда питала пристрастие к шо­коладу и могла съедать огромные его количества безо всяких болезненных последствий. Я была уверена, что если сосредоточусь на своем желании получить еще шоколада, то он будет вынужден налить мне еще одну чашку даже без моей просьбы. В детстве мне удавалось это проделывать, когда мне чего-то до ужаса хотелось.

Я с жадностью взирала, как он вынул еще две чашки и два блюдца из высокого посудного шкафа. Я обратила внимание, что наряду с фарфором, хрусталем и серебром на полках стояли древние глиняные статуэтки доиспанских времен и пластиковые доисторические монстры.

— Это дом ведьм, — сказал м-р Флорес заго­ворщическим тоном, словно бы объясняя неуместные укра­шения в посудном шкафу.

— Жен Мариано Аурелиано? — спросила я отважно.

Он не ответил, а жестами предложил обернуться. Пря­мо за моей спиной стоял Мариано Аурелиано.

— Их самых, — весело сказал он, ставя на стол фарфо­ровую супницу. — Тех самых ведьм, что сотворили этот восхитительный суп из бычьего хвоста.

Серебряным черпаком он налил мне полную тарелку и порекомендовал добавить в него дольку лайма и ломтик авокадо.

Я так и сделала, истребив все это несколькими глот­ками. Я съела еще несколько полных тарелок, пока не утолила свой голод, — если не наелась до отвала. Мы долго сидели за столом. Суп из бычьего хвоста подействовал на меня очень успокаивающе. Мне стало легко. Во мне вы­ключилось нечто, обычно раздраженное. Все мое существо, тело и дух, заполнила благодарность, что нет нужды тратить энергию на самозащиту.

Кивая головой, словно молча подтверждая каждую из моих мыслей, Мариано Аурелиано наблюдал за мной до­вольным проницательным взглядом.

Я было собиралась обратиться к нему как к Хуану Ма­тусу, но он предвосхитил мое намерение, сказав:

— Хуан Матус я для Исидоро Балтасара. Для тебя я нагваль Мариано Аурелиано.

Улыбаясь, он наклонился ко мне и заговорщическим тоном прошептал:

— Человек, который привез тебя сюда, — новый на­гваль, нагваль Исидоро Балтасар. Этим именем ты должна пользоваться в разговоре с ним или о нем.

— Ты не вполне спишь, но и не вполне бодрствуешь, — продолжил объяснять Мариано Аурелиано, — поэтому ты будешь в состоянии понимать и запоминать все, что мы тебе говорим. — Заметив, что я уже готова перебить его, он до­бавил сурово: — И сегодня ночью тебе не следует задавать глупых вопросов.

Не столько тон его голоса, сколько сила, ему присущая, заставили меня поежиться. Она парализовала мой язык, голова моя, однако, по своей собственной инициативе кивнула, выражая согласие.

— Ты должен испытать ее, — напомнил м-р Флорес своему другу. Ясно различимый зловещий огонек вспыхнул в его глазах, и он добавил: — Или еще лучше, позволь мне самому ее испытать.

Мариано Аурелиано выдержал длинную паузу, взвешивая различные зловещие варианты, и критически осмотрел меня, словно моя внешность могла дать ему ключ к разгадке важного секрета.

Загипнотизированная острым, сверлящим взглядом его глаз, я только и смогла, что моргнуть.

Он задумчиво кивнул, и м-р Флорес спросил меня низким замогильным голосом:

— Ты влюблена в Исидоро Балтасара?

Пропади я пропадом, если я механическим неживым голосом не сказала «да».

М-р Флорес придвинулся ближе, пока наши головы едва не соприкоснулись и шепотом, который дрожал от сдерживаемого смеха, спросил:

— Ты и вправду безумно-безумно влюблена в него?

Я снова сказала «да», и оба они взорвались громким ликующим гоготом. Отзвуки их смеха, скачущие по ком­нате, как теннисные мячики, в конце концов прервали мое трансоподобное состояние. Я уцепилась за них и осво­бодилась от чар.

— Что это, черт возьми, такое, — крикнула я что есть мочи.

Пораженные, они оба вскочили со своих стульев. Они посмотрели на меня, потом друг на друга и снова раз­разились смехом, в исступлении забыв обо всем на свете. Чем несдержаннее были мои выпады, тем сильнее ста­новилось их веселье. В их смехе было что-то столь за­разительное, что я не смогла удержаться, чтобы не расхохо­таться самой.

Как только мы все утихомирились, Мариано Аурелиано и м-р Флорес забросали меня вопросами. Их осо­бенно интересовало, когда и при каких обстоятельствах я встретилась с Исидоро Балтасаром. Каждая ничтожно ма­лая деталь приводила их в полный восторг. К тому вре­мени, как я прошлась по событиям в четвертый-пятый раз, мой рассказ с каждым разом становился все подробнее и обширнее, стал изобиловать такими деталями, о которых мне и не снилось, что я смогу их вспомнить.

— Исидоро Балтасар видел тебя и вещи в целом, — подвел итог Мариано Аурелиано, когда я в конце концов закончила свои разнообразные отчеты. — Но он видит еще недостаточно хорошо. Он даже не смог понять, что это я послал тебя к нему. — Он посмотрел на меня недобро и тут же поправил себя. — На самом деле не я послал к нему тебя. Это сделал дух. Тем не менее, дух избрал меня в качестве исполнителя его приказания, и я направил тебя к нему, когда ты была наиболее сильна, посреди твоего сновидения-наяву. — Он говорил с легкостью, почти с безразличием, и только глаза его отражали всю важность знания. — Воз­можно, что сила твоего сновидения-наяву явилась причиной того, что Исидоро Балтасар не понял, кто ты такая, хоть он и видел. Несмотря на то, что дух дал ему об этом знать сразу, при первой встрече с тобой. Появление огней в тума­не было окончательным разоблачением тайны. Как глупо, что Исидоро Балтасар не видит очевидного.

Он ухмыльнулся, и я кивнула в знак согласия, сама не зная, с чем соглашаюсь.

— Это тебе демонстрация того, что нет ничего особен­ного в том, чтобы быть магом, — продолжал он. — Исидоро Балтасар — маг. Быть человеком знания значит нечто дру­гое. На это магам порой приходится тратить целую жизнь.

— А в чем разница? — спросила я.

— Человек знания — лидер, — объяснил он низким, слегка таинственным голосом. — Магам нужны лидеры, чтобы вести нас в и сквозь неизведанное. Лидера можно узнать по его действиям. У лидеров нет этикетки с ценой, прикрепленной к голове, и это значит, что их не купишь за деньги, не подкупишь взяткой, не выманишь у них ничего лестью и не введешь их в заблуждение.

Он устроился на стуле поудобнее и продолжал говорить о том, что все люди в его группе годами предпринимают усилия, чтобы выискивать и обучать лидеров, с тем, чтобы поглядеть, удовлетворит ли хоть кто-нибудь требованиям.

— И вы нашли кого-нибудь?

— Нескольких, — ответил он. — Те, кого мы нашли, могли стать нагвалями. — Он прижал свой палец к моим губам и прибавил: — Так что нагвали — это естественные лидеры, они — люди потрясающей энергии, которые стано­вятся магами, добавив к своему репертуару еще одну вещь: неведомое. Если эти маги преуспеют в том, чтобы стать людьми знания, то практически нет пределов тому, что они могут делать.

— Может ли женщина...

Он не дал мне закончить.

— Женщина, как ты однажды поймешь, способна на бесконечно более сложные вещи, чем это, — заявил он.

— Напомнил ли тебе Исидоро Балтасар кого-либо, с кем ты встречалась ранее? — вмешался м-р Флорес.

— Ну, — начала я экспансивно, — я чувствовала себя с ним вполне свободно. Так, словно знала его всю жизнь. Он напомнил мне, возможно, кого-то из моего детства, забыто­го друга детства, может быть.

— Итак, ты действительно не помнишь, что встреча­лась с ним раньше? — не унимался м-р Флорес.

— Вы имеете в виду в доме Эсперансы? — спросила я, сгорая от любопытства узнать, не видела ли я его там, а теперь просто забыла.

Он разочарованно покачал головой. Затем, очевидно, уже не заинтересованный в моем ответе, он продолжил, спрашивая, не видела ли я кого-то, кто бы махал нам рукой по пути сюда.

— Нет, — ответила я.—Я не видела никого, кто бы нам махал.

— Подумай лучше, — настаивал он.

Я рассказала им двоим, что после Юмы, вместо того, что­бы отправиться на восток, к Ногалесу, на автостраду номер 8 — наиболее логичный маршрут — Исидоро Балтасар на­правился на юг, в Мексику, затем на восток через Эль Гранд Дезьерто, затем на север, снова в Соединенные Штаты через Сонойту к Айо в штате Аризона, и вернулся в Мексику, в Каборку, где у нас был совершенно восхитительный ланч из говяжьего языка с соусом из зеленого перца.

— Усевшись в автомобиль с набитым животом, я едва ли смотрела в дороге по сторонам, — продолжала я. — Я знаю, что мы проезжали через Санта Ана, а затем на­правились на север к Кананса, а потом снова на юг. Если спросите, что это было, — я отвечу, что сущая кутерьма.

— Не сможешь ли ты вспомнить, видела ли кого-либо на дороге, — настаивал м-р Флорес. — Кого-нибудь, кто махал бы вам рукой.

Я плотно сомкнула веки, пытаясь представить себе то­го, кто махал нам. Но впечатления от поездки состояли из рассказов, песен, физической усталости. Но затем, когда я уже было собиралась открыть глаза, передо мной мелькнул облик человека. Я рассказала им, что туманно припоминаю, что это был юноша, стоявший на окраине одного из лежавших на нашем пути городов, который, как мне показалось, пытался поймать машину.

— Он, возможно, махал нам, — сказала я. — Но я не уверена в этом.

Оба они хихикнули, словно дети, которые с трудом удерживаются, чтобы не выдать тайну.

— Исидоро Балтасар не слишком-то был уверен в том, что найдет нас, — с весельем в голосе признался Мариано Аурелиано. — Вот почему он следовал по такому странному маршруту. Он двигался по пути магов, по следу койота.

— Почему он не был уверен, что найдет вас?

— Я не знаю, нашел бы он нас, когда б не молодой человек, помахавший ему, — объяснил Мариано Аурелиано. — Тот молодой человек был связным из другого мира. То, что он помахал рукой, означало, что все идет как надо и можно продолжать в том же духе. Исидоро Балтасар мог достоверно узнать тогда, кто ты есть на самом деле, но он слишком похож на тебя в том, что крайне предус­мотрителен, а когда не предусмотрителен, то крайне опро­метчив, — он на минуту умолк, дав возможность воспринять сказанное им, и многозначительно добавил:

— Болтаться между двумя этими крайностями — вер­ный способ что-то упустить. Предусмотрительность ослепляет так же, как и опрометчивость.

— Я не вижу во всем этом логики, — устало про­мямлила я.

Мариано Аурелиано попытался внести ясность:

— Всякий раз, когда Исидоро Балтасар приводит гос­тя, он должен быть внимателен к сигналу связного перед тем, как станет продолжать свой путь.

— Однажды он привел девушку, в которую был влюб­лен, — съехидничал м-р Флорес, закрывая глаза, как бы перенося девушку из собственной памяти. — Высокая, тем­новолосая девушка. Сильная девушка. Длинноногая. Миловидная. Он изъездил весь Калифорнийский залив, но связной так его дальше и не пропустил.

— Вы хотите сказать, что он приводит своих девушек? — спросила я с болезненным любопытством. — И скольких он уже привел?

— Совсем немного, — чистосердечно признался м-р Флорес. — Он поступал так, конечно же, по собственной воле. Но твой случай — совсем другое, — подчеркнул он. — Ты — не его девушка; ты просто вернулась назад. Исидоро Балтасар едва не рехнулся, когда обнаружил, что так по-глупому не заметил знаков духа. Он всего лишь твой шофер. Мы ждали тебя.

— А что бы произошло, если бы связного (sentry) там не было?

— То же, что случается всегда, когда Исидоро Балтасар появляется в чьем-то сопровождении, — ответил Мариано Аурелиано. — Он не смог бы нас найти, поскольку ему не приходится выбирать — кого приводить в мир магов. — Его голос был удивительно мягким, когда он добавил: — Только те, на кого указал дух, смогут постучаться в наши двери, после чего они идут к нему с помощью одного из нас.

Я собиралась прервать его, но тут, вспомнив о его пре­достережении — не задавать дурацких вопросов, быстро за­жала рукой рот.

Оценив это и усмехнувшись, Мариано Аурелиано про­должил рассказывать о том, что в моем случае в их мир меня привела Делия.

— Она, так сказать, одна из двух колонн, предваря­ющих наши двери. Второй является Клара. Ты скоро увидишься с ней.

Его глаза и голос были полны искреннего восторга, ког­да он снова заговорил:

— Делия пересекла границу затем, чтобы привести те­бя домой. Граница — реально существующий факт, но маги используют его как символ. Тебя, находящуюся по другую сторону, должны были привести сюда, на эту сторону. По ту сторону находится повседневный мир, здесь, по эту сто­рону, — мир магов.

— Делия незаметно вовлекла тебя, — по-настоящему профессионально. Это было безупречным маневром, кото­рый ты с течением времени будешь осознавать все лучше и лучше.

Мариано Аурелиано приподнялся из своего кресла и потянулся к буфету за фарфоровой чашей, в которой был компот. Он поставил ее передо мной.

— Давай ешь. Они бесподобны.

Восторженным взглядом я посмотрела на мягкие суше­ные абрикосы, находившиеся в чаше с ручной росписью, и попробовала одну из них. Они были более чем прелестны. Я положила в рот еще три.

Мистер Флорес подмигнул мне.

— Вперед, — призвал он меня. — Уложи в рот их все, прежде чем мы унесем посуду.

Я покраснела и попыталась попросить прощения со ртом, набитым абрикосами.

— Не извиняйся! — воскликнул Мариано Аурелиано. — Будь сама собой, но сама собой с головой. Если ты жела­ешь прикончить абрикосы, то прикончи их, и все. Чего тебе никогда не следует делать — это расправиться с абрико­сами, а потом об этом сожалеть.

— Хорошо, я их прикончу, — сказала я.

И это вызвало у них смех.

— Знаешь ли ты, что встречалась с Исидоро Балтаса­ром в прошлом году? — спросил мистер Флорес.

Наклонившись вместе с креслом, он держался в нем так непрочно, что я стала опасаться, как бы он не упал назад и не врезался в посудный шкаф. Вспышка озорства появилась в его глазах, когда он начал напевать себе под нос хорошо известную песню «Девушка на ранчо». Вместо слов, которые были в ней, он вставил куплет, рассказыва­ющий историю Исидоро Балтасара, известного повара из Тусона. Повара, который никогда не терял своего хладнок­ровия, даже тогда, когда его обвинили в том, что он кладет в свою стряпню дохлых тараканов.

— А! — воскликнула я. — Повар! Поваром в кофейне был Исидоро Балтасар! Но этого не может быть, — пробормотала я. — Не думаю, чтобы он... — я остановилась на полуслове.

Я продолжала смотреть на Мариано Аурелиано в на­дежде, что его лицо, этот орлиный нос, эти сверлящие глаза что-то мне откроют. Я непроизвольно поежилась, словно меня вдруг обдало холодом. В его холодных глазах было что-то яростное.

— Да? — подсказал он мне. — Ты не думаешь, чтобы он... — движением головы он показал, что ждет, чтобы я закончила фразу.

Я собиралась сказать, весьма бессвязно, что не думаю, чтобы Исидоро Балтасар стал так бессовестно мне лгать. Однако заставить себя сказать это я не смогла.

Взгляд Мариано Аурелиано стал еще жестче, но я была слишком выведена из равновесия, мне было чересчур обидно за себя, чтобы испугаться.

— Итак, меня все-таки обманули, — наконец вы­палила я, сердито на него глядя. — Исидоро Балтасар все время знал, кто я такая. Все это игра.

— Все это игра, — легко согласился Мариано Аурелиано. — Однако удивительная игра. Единственная игра, в которую стоит играть. — Он замолчал, словно хотел дать мне время еще повыражать свое недовольство. Но прежде чем я успела этим воспользоваться, он напомнил мне о парике, который он надел мне на голову. — Если ты не узнала Исидоро Балтасара, который не был переодет, то почему ты думаешь, что он узнал тебя, черноволосую, с короткой кудрявой стрижкой?

Мариано Аурелиано продолжал смотреть на меня. Его взгляд утратил свою жесткость, теперь в его глазах было грустное усталое выражение.

— Тебя не обманули. Тебя даже не соблазнили. Не то чтобы я на это не пошел, если бы счел необходимым, — заметил он светлым мягким тоном. — Я с самого начала говорил тебе, что есть что. Ты была свидетелем событий огромной важности, но все еще их не заметила. Как и большинство людей, ты связываешь магию с причудливым поведением, ритуалами, зельями, заклинаниями.

Он наклонился ближе и, понизив голос буквально до шепота, добавил, что настоящая магия состоит в тонком и умелом управлении восприятием.

— Настоящая магия, — вставил м-р Флорес, — не приемлет человеческого вмешательства.

— Но м-р Аурелиано утверждал, что он отправил меня к Исидоро Балтасару, — заметила я с ребяческой несдер­жанностью. — Разве это не вмешательство?

— Я — нагваль, — просто сказал Мариано Аурелиано. — Я — нагваль Мариано Аурелиано, и тот факт, что я — нагваль, позволяет мне управлять восприятием.

Я выслушала его слова с особым вниманием, но у меня не было ни малейшего понятия о том, что он имеет в виду под управлением восприятием. Чисто из нервозности, я потянулась за последним сушеным абрикосом, лежавшим на тарелке.

— Ты заболеешь, — сказал м-р Флорес. — Ты такая крошечная, и у тебя такая боль в... глазах.

Мариано Аурелиано подошел и встал позади меня, за­тем нажал на мою спину таким образом, что я закашлялась и выплюнула последний абрикос, который был у меня во рту.