ВКУС И МОДА - Дело вкуса - Лев Кассиль

   Если в искусстве смену стилей, борьбу их и становление порождают

большие идейные, общественные сдвиги, то вкусы в быту часто меняются в

зависимости от той или иной моды, воцаряющейся в данном обществе. Стиль

обычно характеризует целую эпоху. Мода - это, если можно так сказать,

"микростиль", типичный для короткого времени.

   Мода - явление чрезвычайно капризное, изменчивое, преходящее. То, что

казалось вчера необыкновенно красивым, завтра покажется несколько

устаревшим, а послезавтра будет совсем уже резать глаз... Я подчеркиваю,

что речь в данном случае идет не о смене художественных течений, хотя и они

в известной степени подвержены - разумеется, не столь прямо, как быт,-

капризам моды.

   Еряд ли тут уместно подробно развивать теорию смены мод. Вопрос этот

вообще еще мало разработан. Он, несомненно, в какой-то мере тоже связан с

вопросом общсСытовоп эстетики и отражает некоторые стороны смены

общественных вкусов. Все это требует большого специального разговора на

материалах длительного исследования, которыми я не располагаю.

   Однако все же несколько слов о связи моды со вкусами сказать необходимо.

   Когда-то фасон, покрой костюма были условными и строго оберегаемыми

знаками сословного отличия. Мода, царившая в привилегированном классе,

сразу позволяла определить его представителей в обществе. А громоздкая

роскошь таких одеяний подчеркивала, что люди, имеющие право облачаться в

эти костюмы, ведут образ жизни, на обремененный трудом, и что одним своим

происхождением они созданы для занятий усладительных. Пышные турнюры,

кружевные вороха жабо, топорщащиеся фижмы, накрахмаленные, тугие брыжжи,

исполинские напудренные парики размером с добрый стог - могли ли трудовые

люди, ремесленники, крестьяне носить на себе все это?! Да, кроме того, им

это и запрещалось.

   Постепенное убыстрение темпов жизни, изменение условий быта, появление

новых, общедоступных способов передвижения - омнибусов, поездов -

волей-неволей сближали в быту разные слои населения, которые должны были

подчиниться неким, примерно схожим "техническим условиям", укоренявшимся в

жизни. Конечно, богач мог ехать в отдельной карете или в первом классе

поезда, а бедняк довольствовался уголком жесткой скамьи в вагоне третьего

класса. Однако вообразите-ка себе сегодня даму, вокруг бедер которой

качается громадный кринолин или колышутся холмы турнюра, а она усаживается

в автомобиль!.. Не легче представить себе римского патриция, утопающего в

складках тоги и прыгающего на подножку автобуса...

   Так новые условия жизни диктовали и новые формы костюмов.

   История мод знает также и много полуанекдотических примеров, которые

показывают, как часто установление определенной моды или каких-то модных

деталей быта зависит от случайных явлений, связанных с некоторыми

условностями буржуазной жизни. Так, например, рассказывают, что отвороты

внизу мужских брюк обязаны своим происхождением одному из самых знаменитых

"прожигателей жизни" и законодателей светского стиля, бывшему наследнику

английского престола принцу Уэльскому. Это ему, когда он женился на

женщине некоролевского происхождения, пришлось отказаться от короны.

Однажды принц со своей свитой совершал где-то прогулку. Пошел дождь.

   Чтобы не запачкать в грязи светлые брюки, принц допустил всех

ошеломившую вольность - подвернул низ брюк.

   Так как это был "шокинг", грубое нарушение светских приличий, все

сопровождавшие принца, чтобы исправить положение и сделать "законным"

"незаконное", немедленно также подвернули штаны. С этого дня, говорят, и

вошли в моду отвороты - обшлага на брюках.

   Долгое время европейские модники не застегивали нижнюю пуговицу на

жилетке, это считалось особым шиком.

   Привычку эту сохраняют и сейчас многие франты на Западе. Эта манера

отстегивать пуговицу на жилетке тоже связана с одной из вольностей,

допущенных принцем Уэльским. Как-то на званом обеде принц "перекушал" и,

почувствовав стеснение в желудке, решил отстегнуть одну пуговицу жилета.

Хозяин дома, исповедуя доброе светское правило, которое учит, что

воспитание человека сказывается не в том, что он не нарушает правил

поведения, а в том, что он не замечает, если эти правила кем-то нарушены,

тотчас же отстегнул пуговицу на своей жилетке. Это сделали и другие гости.

Так возникла новая мода.

   Если даже в этих анекдотах кое-что и не совсем достоверно, то, во

всяком случае, они типичны для особого рода условностей, образующих моду.

   А есть и другие, куда более практические объяснения некоторых смен

фасонов в истории моды. В капиталистических странах смену моды диктуют

порой соображения, не имеющие связи с вкусовыми устремлениями общества. Бы

вали случаи, когда переворот в женских модах производили заинтересованные в

нем владельцы крупных конфекционов и мануфактурных предприятий. Однажды,

например, когда на европейском рынке скопились залежи дамски?: чулок,

владельцы трикотажных фабрик за изрядные суммы подкупили кого надо и где

надо, и в момент, когда по традиции устанавливалась новая мода, дамские

платья былгт внезапно сильно укорочены. Это вызвало немедленный и затем все

возраставший спрос на чулки.

   Как показывает история мод, формы покроя платья иной раз выражают

определенные симпатии и устремления общества. Так, например, во времена

Директории, после Великой французской буржуазной революции, когда в

верхушке общества намечалось стремление к возврату прежних форм

государственного строя, женские платья приобрели линии классические,

древние, как бы напоминавшие о незыблемости старых основ государства.

Стиль и мода ампир вбирали в себя мотивы египетского искусства, воспевая

победы французского оружия на бывшей земле фараонов. Во времена же так

называемых "суфражисток", шумливых воительниц за уравнение в буржуазном

обществе женских прав с мужскими, в дамскую моду вошли короткие стриженые

волосы и костюм подчеркнуто мужского покроя. И, наоборот, отрешенность от

жизни, подчеркнутая бледность, томность сильно подведенных глаз с

загадочным "астральным" взором, темный тюль, газ, струящиеся складки

материи на платье, делающие фигуру будто бы бесплотной,- все это было

очень модно у декаденток.

   Вспоминаю не без уважения известную романтическую "моду", опиравшуюся

на революционные настроения пролетарской молодежи в первые годы Советской

власти. Она родилась невольно и практически из условий сурового, полного

лишений и в то же время озаренного подлинной романтикой быта того времени.

В вузы, на рабфаки пришла учиться молодежь с фронтов гражданской войны.

Она носила тяжелые фронтовые сапоги или ботинки с обмотками, шинели,

буденовские шлемы или папахи. В ходу были считавшиеся уже известной

комиссарской "роскошью", но тоже озаренные революционной славой кожанки.

Их носили и юноши и девушки. Один из замечательных представителей того

поколения, Аркадий Гайдар - писатель и зоин, всю свою жизнь любил костюм

солдатского покроя, ходил в шинели, папахе и даже папиросы держал в

патронташе на поясе. Ему был дорог такой костюм, как напоминание о грозных,

но прекрасных годах, когда формировалась и закалялась душа его поколения.

   Страна наша, разгромив врага на фронтах .гражданской войны, справившись

с жесточайшей разрухой, отстраивалась, обшивалась. Можно было бы уже

кое-кому и сменить шинели и гимнастерки на платья и пиджаки, но молодежь

не спешила расстаться с прежним одеянием, так много напоминавшим. Да и

хотелось даже внешностью не быть схожей с расфрантившейся нэпманской

молодежью. Это были те годы, когда в комсомольских ячейках на заводах и в

вузах проводились шумные диспуты на тему: "Можно ли комсомольцу носить

галстук?" И с трибуны еще раздавались молодые голоса, утверждавшие, что

галстук на шее комсомольца - это аркан, в петлю которого буржуазия

затягивает молодого сына революции. Так уже в те годы вопросы вкуса, даже

в самых частных проявлениях его, связывались с общими вопросами поведения

человека в обществе и его отношения к жизни.

   Помнится, в свое время в университете нам уже начал несколько надоедать

один из ревнителей уходившей моды гражданской войны, "ненавистник всего

лишнего во внешности человека", как сам он определял свою позицию. Он

замучил наших девушек принципиальным отрицанием каждого мало-мальски

красивого платьица, которое им удавалось купить вскладчину - одно на

четверых обитательниц комнаты общежития, и уверял, что красиво только то,

что необходимо и полезно. Нам этот революционный Сократ до того надоел,

что мы однажды решили его проучить. Вопрос был поставлен так: мы клятвенно

отказываемся от ношения галстуков, если не сможем найти во внешнем, так

сказать, оформлении нашего ревнителя суровой, утилитарной моды ничего, что

было бы лишним, не совсем необходимым. А если таковое у него будет

обнаружено, оно подлежит немедленному уничтожению. И тут мы торжественно

схватили его за кудри. Дело в том, что наш университетский Сократ, вопреки

всем представлениям об античном философе, который, как известно, был

лысым, обладал необыкновенно пышной шевелюрой, за которой он ревниво

ухаживал...

   Словом, ему пришлось, чтобы остаться верным своим принципам и не быть

припертым к стенке, обриться наголо.

   Пока у него подрастали волосы, он влюбился, а на свадьбе гулял уже с

отросшими волосами, в пиджаке, хотя все же без галстука.

   Я привел этот пример для того, чтобы некоторые наши чрезмерно сурово

настроенные молодые люди не отмахивались бездумно от трезвого зова моды, а

слишком сговорчивые не следили бы за ее капризами с готовностью, которая

порой выглядит чрезмерной.

   Обычно смена мод вызывается тем, что долго носимые покрои платья

начинают приедаться, вызывают известное "зрительное утомление". Тогда

люди, стоящие во главе швейного дела, заказывают художникам новые фасоны,

Сначала, быть может, эти новые формы кажутся непривычными, встречают даже

некоторое сопротивление, но со временем и довольно скоро - такова уж сила

массового воздействия моды - взоры людей свыкаются с этими новыми покроями

и уже находят в них известное удовлетворение.

   Проходит месяц-другой - и вчерашняя мода уже начинает казаться

безнадежно устаревшей и некрасивой.

   Для женщины, для девушки, живущих в буржуазных странах, эта смена моды

часто бывает подлинным бедствием. Ведь приходится тратить последние гроши,

чтобы какнибудь поспеть за прихотями моды, а иначе считается неприличным

появляться в одежде "устаревшего фасона"

   в обществе, в конторе, где работает девушка, на улице.

   Только что с великим трудом сшитое на отложенные трудовые копейки

платье оказывается уже совершенно негодным, устаревшим, надо заказывать

или покупать новое, а иначе получишь замечание от хозяина, будешь иметь

неприятный разговор с директрисой заведения, со старшим приказчиком -

словом, с любым начальством. Тут уже мода превращается в некую

обязательную униформу.

   Но должны ли мы тоже так слепо и послушно следовать за каждым

изменением международной моды? Конечно, однообразие в покроях и формах

костюмов утомляет наше зрение в такой же мере, как и глаза людей за

рубежом.

   И нам тоже следует время от времени менять формы, линии, покрой,

присматриваясь здесь в определенной степени к тому, что в этом отношении

делается в других странах.

   Ведь мы живем не на другой планете, общаемся с людьми, представляющими

народы всего мира, и, хотя мы очень далеки от того, чтобы подделываться

под чуждый нам вкус, вряд ли нам нужно выглядеть нарочито старомодными или

вообще не следящими за своей внешностью, как это, увы, еще часто бывает по

вине обшивающих нас предприятий.

   Но, трезво понимая, кем и как частенько устанавливается мода, и но

воспринимая ее как некий непреложный закон внешнего оформления жизни, мы

можем следовать моде с умом, с присущим нам вкусом, перенимая то, что нам

по душе, удобно и что может пригодиться при нашем укладе жизни, отвергая

все, что кажется чрезмерным, вызванным явными извращениями, капризами

заграничной моды.

   А главное, каждый должен все-таки прежде всего выбирать фасон и тон

костюма сообразно своей внешности, применительно к своим природным внешним

данным. Может быть, кому-то при маленьком росте и подойдут высокие

каблучки, по уж если тебе от природы отпущено росту вдосталь, вряд ли еще

нужно вздыбливаться на высокие каблуки. Словом, следуя за модой, не стоит

только ради того, чтобы поспеть за ней, пускаться за любым новым фасоном

без оглядки... на зеркало.

   Не стоит, например, всем без разбора перенимать очень распространенные

сейчас, особенно у американских модниц, коротенькие штанишки-шортики, в

которых чаще всего щеголяют по Европе туристки из Соединенных Штатов

Америки. Не очень-то изящны такие кургузые штанишки на женщинах полных;

выглядит это, кстати, не слишком женственно, не очень эстетично. А вопрос

о женственности в поведении и в костюме далеко не маловажный. Женское

платье должно соответствовать формам и линиям женской фигуры, подчеркивать

ее грацию, мягкость очертаний и движений. Не все, что впору добру молодцу,

к лицу красной девице. Не очень-то привлекательными выглядят позы

некоторых девиц, когда они, мужеподобно развалясь на стуле, располагают

колени по линии, как говорится, одно на нас, другое в Арзамас... Полагая,

что это модно, "стильно", как они выражаются, эти девушки бравируют

усиленной, резко подчеркнутой подвижностью всего своего тела при ходьбе.

   Они развязны в разговоре да и допускают многое другое малоприятное,

что, конечно, не придает им ни изящества, ни женственности, которые всегда

так привлекательны в девушке. Может быть, для тех зарубежных модниц, что

сейчас так неистово, до конвульсий, часами отплясывают бесстыдно

рок-эн-ролл или кабацкий твист, подобного рода повадки и манеры являются

неплохой подготовительной школой к безобразному топтанию и вихлянию, по

недоразумению называющимся танцем. Но нашим девушкам, трудолюбивым,

толковым и милым, достойным всяческого уважения, такая мода не к лицу.

   Зато как радует нас проявление отточенной силы, пленительной

грациозности в гармоничных движениях наших гимнасток или фигуристок. С

каким восхищением следишь за их выступлениями, полными наглядной красоты.

   Верно развитый, чуткий вкус поможет выбрать тот фасон платья, который

более всего тебе к лицу, и такой, что будет тактично подчеркивать

достоинства твоей фигуры и умно скрывать ее недостатки; верный вкус

подскажет и какой именно материал следует взять для данного костюма, для

каких нужд он предназначен.

   А то я как-то во время командировки в один из наших больших городов

видел вечером в партере оперного театра двух местных модниц, которые

явились в вечерних платьях длиной до полу, сшитых из тисненого мебельного

обивочного бархата. В первую минуту мне показалось, что навстречу мне

движется гарнитур гостиной из двух вставших на дыбы диванов...

   Приходилось мне не раз видеть также и дам, платья которых были из

толстенной материи, явно предназначенной для портьер.

   Меня, пожалуй, упрекнут - нельзя, мол, смеяться над этим... У нас еще

иногда не сразу найдешь подходящую, нужную материю для платья, не всегда

располагаешь нужными средствами.

   Нет, можно смеяться!.. Я никогда не позволил бы себе хотя бы малейшую

иронию по отношению к женщине, одеTofi в платье из какой-нибудь скромной

материи и не во всем отвечающее сегодняшним требованиям моды. Мало ли по

каким причинам человек своей одеждой не поспел за модой. Может быть, счел,

что новый фасон не к лицу. Или с деньгами туговато. Но "дамы-диваны" как

раз-то и решили блеснуть своим достатком и шиком. Скромный материал их не

устраивал. Лишенные элементарного вкуса и такта, они захотели щегольнуть

тем, что ценой подороже и на вид "пошикарнее", а оказалось просто

безобразным,- вот этого они не почувствовали.

   А не напоминает ли вам подобная монументальная безвкусица о той самой

девице, которую я представил вам на первых же страницах этой книги? Может

быть, теперь уже совсем ясно, почему из двух девушек, с которыми я вас

познакомил, всех нас СБОИМ внешним видом и поведением привлекла вторая, а

не первая?

   Модничать изо всех сил, стремясь как можно скорее напялить на себя

первую попавшуюся новинку, делать из моды некий культ вообще никому не

стоит. Это признак неразборчивого вкуса. Необходимо всякий раз, умеряя

нетерпеливое стремление догнать моду, дать себе сначала ясный отчет: будет

ли этот модный покрой, данный цвет ткани, такая форма шляпы, подобные

линии платья к лицу тебе, хороши ли они будут именно для тебя, как они

подойдут к твоей фигуре?..

   Бывает и так, что хорошая, работящая девушка идет на поводу у своих

подруг, которые, не обременяя себя общей культурой, все силы душевные

сосредоточили на тряпках и прослыли заядлыми модницами, так как первыми

успевают обкорнать свои платья, если того требует известная им больше

понаслышке мода, или, наоборот, пришить к подолу нелепые оборки, если

вдруг где-то "там, за границей", стали носить длиннее. И, перенимая эту

слепую погоню за модой, это бездумное стремление сделать все

"по-заграничному", иная скромная девушка, не желая отставать от своих

расторопных подруг, считая это хорошим вкусом, тоже зря тратит большие

деньги, отказывает себе во многом крайне необходимом, но рвется раздобыть

в комиссионном магазине нечто "ужас до чего модное" и... смерть как к ней

не идущее. "Как будто не очень красиво, но зато модно!" - утешает она себя

при этом...

   А иной оголтелый модник, во что бы то ни стало норовящий выглядеть на

заграничный манер, готов и честь свою и совесть продать за иноземный

галстук, за привозной джемпер. Так и льнут эти жадные до всего модного,

"заграничного" ферты к подъездам интуристских гостиниц, выменивая на что

попало всякие, как они выражаются, "шмотки" и позоря нас своим

поведением...

   Уже Маяковский жестоко высмеял проявление глупой, крикливой моды тогда,

когда она пыталась выдать себя за выражение близкой нам идеологии. Помните

его насмешливые строки в стихах "О дряни" :

   Без серпа и молота не покажешься в свете!

   В чем

   сегодня

   буду фнгурять я

   на балу в Реввоенсовете?!

   Волнующую, ставшую для каждого из нас священной эмблему, в которой

рабочий молот скрестился с крестьянским серпом,

обывательница-приспособленка пыталась пристегнуть к моде...

   Порой неумно, безотчетно воспринятая мода вступает в непримиримый

конфликт просто с требованиями гигиены.

   Вот, например, повелось у нас на курортах всюду я везде появляться в

пижамах или халатах. Сейчас стараются изживать эту нелепую моду.

   На самом деле!.. Пижама - это ночной, спальный, ну, скажем, утренний

костюм. Многие люди, особенно за границей, спят в тонких пижамах. Халат -

это тоже сугубо домашний утренний костюм. В пижаме, халате удобно пройти в

душевую, на площадку, где проводится физкультурная зарядр;а, на осмотр к

врачу. Но у нас еще некоторые малокультурные люди видят даже особый шик в

том, чтобы разгуливать в пижамах и халатах не только по всей территории

дома отдыха или санатория, но и появляться на улицах курортного города,

заходить в столовые, рестораны, учреждения. А тут уже слышится

протестующий голос самой элементарной гигиены. Человек спал или лежал,

отдыхая, в пижаме или халате и в этом же одеянии является в общественное

место, садится за стол. И не очень аппетитно это и уж никак не элегантно.

   Привычка к такого рода одеяниям порождает невольную разболтанность в

поведении, неряшливость, дурные манеры.

   Следует отметить, что в борьбе с такой пижамно-халатной модой у нас

кое-где допускаются уже и излишества.

   Мне, например, однажды пришлось у входа в сочинский дендрарий защищать

одну незнакомую женщину, которую милиционер ни за что не хотел пропустить

з парк, так как на ней было платье на застежке сверху донизу. У ворот

дендрария разгорелся жестокий диспут между милиционером и контролерами, с

одной стороны, и собравшейся публикой, с другой, на тему - можно ли любое

платье, хотя бы и короткое, на застежке сверху донизу уже по одному атому

считать халатом? Ну что тут скажешь? Всегда жаль, когда человек лишен

сообразительности и некоторой доли фантазии. Мода здесь совершенно ни при

чем.

   Возникла у нас, правда ненадолго, среди молодых работниц, пришедших на

производство из деревни, совсем уже дикая мода - надевать золотую коронку

на здоровый зуб.

   Это, по-видимому, должно было говорить о том, что златозубая девица

располагает известными средствами и возможностями - вот, даже зуб золотой

себе завела! То, что люди, имеющие, к несчастью, нездоровые зубы,

вынуждены делать по необходимости, какие-то глупые девчонки готовы были

превратить чуть ли не в моду для вящего, показного шика или, как они

полагали, "для интеллигентности".

   А мне это напоминает столь же варварскую моду, которая была заведена

когда-то у немецких буршей, бравых студентов-драчунов, готовых, бывало,

чуть что, вызвать на поединок любого, кто как-то задел их самих или честь

их корпорации. Считалось, что, чем больше шрамов от шпаги на лице у бурша,

тем лучше. И находились такие, которые избрали более безопасный, чем

дуэль, способ украшения собственных физиономий шрамами: не жалея своей

кожи, они самолично исполосовывали собственные физиономии!

   Вот какие нелепые извращения (хорошо еще, что быстро проходящие) может

иметь мода, частенько выражающая определенные воззрения...

   Отмахиваться от удобной, приглянувшейся моды только потому, что она

явление временное, не стоит. Ведь она вносит какие-то новые черты времени,

жизни, делает поправки к нашим установившимся представлениям о вкусах. При

всем этом хочется еще раз повторить: не всякой моде нужно следовать, а уж

если следовать, то всегда с умом.

   Но и в борьбе с дурной модой надо действовать, конечно не запретом.

   Мне приходилось видеть, как в одном из городов Донбасса в добром

стремлении объявить борьбу "скверной иностранщине", проповедуемой

некоторыми местными франтами, комсомольский патруль устроил что-то вроде

облавы на стиляг... Комсомольцы останавливали на главной улице, где шло

гулянье, молодых людей, на которых были брюки, казавшиеся блюстителям

"здоровых вкусов" чересчур узкими. Тут же изловленных узкобрючников

волокли кудато, измеряли сантиметром "ужину" брюк, записывали в какой-то

кондуитный журнал и отправляли домой, чтобы нарушители общественного вкуса

переоделись.

   Нет, не так надо прививать правильное представление о красоте костюма,

о хороших манерах и добром поведении.

   И правильно писала газета "Известия", которая, приведя подобный же факт

гонения на костюмы и платочки, показавшиеся слишком ретивым дружинникам

чересчур "модными", заключила свое выступление такой фразой: "Что же

касается вкусов, то о них можно и нужно спорить, но лучше не в отделении

милиции".

   Приметы стиляги далеко не всегда в его ультрамодном костюме. За

последние годы и сам тип так называемого стиляги видоизменился. Теперь,

например, он может обрядиться с подчеркнутой и вызывающей небрежностью в

засаленный джемпер с обмохрившимися рукавами, вызывающе - руки в

оттопыренные карманы - шлепать и шаркать по нашим улицам растоптанными

сандалиями на одном ремешке и ошарашивать всех своей кудлатой, с челкой до

бровей, давно не стриженной головой, отвергающей вмешательство расчески. В

этом, по его мнению, заключается стиль так называемых битников. Слово это

возникло далеко на Западе. Битниками называют себя там представители

молодого поколения, обманувшиеся в идеалах, которые им пытались внушить

старшие. Это, так сказать, ушибленное, битое поколение, у нас бы сказали,

"чокнутое". О чем и напоминает гордо и сердито само наименование "битник",

происходящее от глагола "beat" (бить) и имеющее очень модное в Западной

Европе и Америке русское окончание, запомнившееся всем в прогремевшем на

всю планету слове "спутник ".

   Отвергающие все установившиеся в обществе правила приличия, бросающие

вызов общественному вкусу, изо всех сил старающиеся подчеркнуть свою

независимость, битники в Америке обращают на себя внимание особой,

разболтанной манерой держаться и своей неопрятностью. И хотя у

представителей молодого поколения Запада несомненно есть серьезные поводы

для того, чтобы обвинить общество, окружающее их, в обмане, однако протест

у битников направлен главным образом против правил санитарии, гигиены и

самых скромных норм быта.

   Наши же стиляги - и те, которые стараются во всем следовать за самой

экстравагантной модой, и те, которые, наоборот, делают вид, будто они

бросают вызов приличиям.

   законно ставшим обязательными для всех,- на самом деле пытаются

занести, вольно или невольно, в среду нашей молодежи настроения,

совершенно ей несвойственные, не имеющие решительно никакой почвы под

собой.

   Сначала такие стиляги из типа доморощенных "битников", наслышавшись

определенных интонаций от персонажей западных фильмов или некоторых героев

переводной литературы, придают себе вид разочарованный, ушибленный. Они

даже сами иной раз не замечают, как эта с чужого голоса перенятая, с

жалкой магнитофонной покорностью подхваченная манера поведения

превращается уже в привычное отношение ко многим очень важным явлениям

жизни. И дело тут совсем не во внешности уже, а в том, что эти молодые

люди начинают наплевательски относиться и к нашему искусству и к нашей

литературе, презрительно отмахиваясь от них. С какой наплевательской

бравадой заявляют они, что и Фадеев, и Гайдар, и Фурманов, и А. Толстой, и

Маяковский, и Эйзенштейн - все это уже "старо", все "уже не волнует", с

кислой миной отмахиваются они и от "Броненосца "Потемкин" и от "Баллады о

солдате". Куда более модными выглядят для них персонажи Ремарка и

Хемингуэя.

   Кто посмеет сказать, что Эрнест Хемингуэй не может быть назван одним из

величайших писателей нашего века!

   И вряд ли кто-нибудь из людей, серьезно любящих литературу, станет

отрицать талант и яркое своеобразие Эриха Марии Ремарка. Но оба этих

замечательных писателя посвятили свое творчество главным образом

представителям так называемого потерянного поколения, то есть поколения

обманутого ложными пропагандистскими тирадами, кото рыми хозяева

капиталистического мира пытались приглушить во время первой мировой войны

голос человеческой совести, не мирившейся с ужасами чудовищной бойни.

   Поколение это пережило болезненно острые разочарования, лишилось

привычной почвы, на которой строились его шаткие представления о

справедливости. Оно столкнулось затем с коричневым кошмаром фашизма в

Европе, с потерей реальных жизненных перспектив в Америг^е... Все это и

определило особую манеру и повадку, внешнее поведение, язык и внутреннее

настроение персонажей Хемингуэя, которых писатель сумел показать нам с

предельной выразительностью и лаконизмом. Есть и у персонажей Ремарка

достаточно оснований для того, чтобы искать утешения в пресловутом

кальвадосе. И стиль обоих этих отличных писателей сложился под влиянием

совершенно определенного мироощущения и того материала, который они

положили в основу своих произведений.

   Стиль истинного художника - это не готовый костюм в магазине случайных

вещей. Всеми своими мыслями и ощущениями, всем своим миропониманием,

сочувствием и ненавистью определяет, вырабатывает художник собственный

стиль. У нас же находятся молодые люди, которые и в жизни, а иной раз и в

искусстве пытаются перехватить стиль с чужого плеча. И видно, как

болтается человек в чужой фразе, в кажущейся ему модной манере речи и

поведения. Пытается приладить к разумным требованиям нашей советской жизни

суждения и повадки разболтанного неврастеника. Позволяет себе брать под

сомнение многие нравственные непреложные правила, укоренившиеся в нашем

обществе. Смотришь, сегодня он только еще изрекает вычитанные им звонкие

тирады о том, что "хорошо бы хватить рюмочку кальвадоса", а там, глядишь,

и на самом деле, чуть что, начинает прикладываться к бутылке и уже обо

всем яа свете разрешает себе говорить свысока, сквозь зубы, с брезгливой

миной и высокомерным отмахиванием от всего, что дорого нам. И так вот

вчерашний бездумный модник постепенно превращается уже в подлинного

отщепенца. Рабское следование чужому вкусу становится его определенной

идеологией, тлетворной идеологией. И как обидно бывает наблюдать, что

подобные "ферты" сперва даже нравятся некоторым их сверстникам п

сверстницам, которые, не разобравшись толком, готовы следовать за этими, с

позволения сказать, "западниками", не умея сразу рассмотреть в них мелких,

модничающих пошляков.