Глава 5. ДО ВСТРЕЧИ В СЛЕДУЮЩЕЙ ЖИЗНИ... - НЛП. Техники россыпью - С. А. Горин

Живу, любуясь белым светом, К нему больших претензий нет. Но что мне делать с интеллектом? Кому мой нужен интеллект? Он на хер никому не нужен! И этим фактом поражён, Я то в депрессию погружен, То в детективы погружён.

Виталий Шлёнский Человек рожден для радости, Но так как радости на свете нет, Он, творя другому гадости, Чувством радости согрет.

Константин Якунин

С. Горин:... И теперь у нас осталось совсем немного времени, чтобы закончить семинар.

Если бы то напутствие, которое я хочу вам дать, было застольным тостом, я призвал бы вас поднять бокалы за раз­луку. За расставание! За то, что завтра мы все разъедемся по разным городам и больше друг друга не увидим... И я бы это сказал не потому, что мне нужен отдых от вас, а вам - от меня. Вовсе нет. Просто разлука-единственная возможность ощу­тить когда-то радость встречи. Мир тесен, и мы все равно

I

встретимся: не завтра, так через месяц или через год. А с кем-то - только в следующей жизни... Хотя я вас понимаю: не ви­деть меня целый год - это очень тяжело. Психосоматика вся­кая начинается, беременности какие-то внематочные...

Не знаю, как вас, а меня после недели занятий, насы­щенных материализмом и атеизмом, тянет порассуждать о чем-нибудь потустороннем. О чем-нибудь мистическом, запредель­ном. .. Нет, только порассуждать - у меня хватало пациентов, которые слишком серьезно восприняли в свое время «тайные знания магии». До того как стать пациентами, имеется в виду. Они не учли простой вещи - первое, чему учат настоящие шаманы, это умению защищаться от мистики своих же соб­ственных занятий (на что, кстати, может уйти не один год). Но я, собственно, не о том хотел сказать.

Давно, еще будучи подростком, я познакомился с по­эмой «Шах-Наме» и удивился тогда тому, что самым умным персонажем поэмы явно был Дьявол - он очень красиво рас­суждал, убеждал, даже шутил. Правда, он там переживал эк­зистенциальный кризис и как-то перманентно мучился вопро­сом: а нужны ли кому-то его козни, имеют ли они смысл в прин­ципе! И бедняга всю поэму ставил контрольные эксперименты, в ходе которых раз за разом понимал, что стоит ему в решаю­щий момент отойти в сторону, не вмешаться в ситуацию - и все идет гораздо злее, чем он сам бы мог придумать. В конце у него даже какое-то милосердие проснулось, сострадание к людям какое-то...

Конечно, я тогда не знал, что с аналогичной характери­стикой Сатаны встречусь еще неоднократно: и в «Фаусте» Гете, и в набросках пушкинского «Фауста», и в «Мастере и Марга­рите» Булгакова, и у Марка Твена, и у Анатоля Франса - всю­ду Дьявол не самый привлекательный персонаж, но обяза­тельно самый умный. Сравнительно недавно я заметил, что эта помесь качеств весьма притягательна сама по себе, а в сочетании с приписываемой Дьяволу идеей немедленного рас­чета за деяние притягательность его образа еще усиливается.

В самом деле, Добро оперирует идеей посмертного (то есть отсроченного) воздаяния за хорошие дела. Естественно, что эта идея проигрывает мысли о немедленном вознаграж­дении за грех, которой оперирует Зло. Ты мне - душу, я тебе -плату. Здесь и сейчас, а то и авансом. Разве плохо? Нет, конечно,

поскольку для человеческого мышления последовательность «стимул - немедленная реакция» гораздо более привычна (а значит, приятна), нежели последовательность «стимул - отсут­ствие реакции», то есть «неподкрепляемый стимул».

Тогда мы приходим к любопытному промежуточному выводу: образ Дьявола в мировой литературе внутренне про­тиворечив. Поскольку притягательный образ не может быть полностью отрицательным, то почти никому из пишущих на эту тему не удалось абсолютизировать Зло в образе Дьявола. Некоторые даже и не пытались это делать. Вот Гете, напри­мер, в переводе Б. Пастернака (выделено мной):

Фауст

...Ты кто?

Мефистофель

Часть силы той, что без числа

Творит добро, всему желая зла.

Фауст

Нельзя ли это проще передать?

Мефистофель

Я дух, всегда привыкший отрицать.

И с основаньем: ничего не надо.

Нет в мире вещи, стоящей пощады,

Творенье не годится никуда.

Итак, я то, что ваша мысль связала

С понятьем разрушенья, зла, вреда,

Вот прирожденное мое начало,

Моя среда.

Но дело здесь не в изысках литераторов - противоре­чивость, диалектичность образа Дьявола была не вполне по­нятна и отцам церкви. Одна очень серьезная книга по этому поводу утверждает следующее:

«.. .Ни в какой другой религии отрицательное, злое не сосредоточено в таком концентрированном виде, как в фигуре дьявола в христианском учении. У него ноги козла, как у греческого бога Пана, он с кры­льями и с рогами, от него несет запахом смолы и серы, он - хитрая змея или страшный дракон, с которым постоянно борется архангел Михаил. Но он может и

маленькой темной фигуркой усесться на плече чело­века, непрестанно внушая ему злые мысли. Таким представляется вездесущий черт в христианской ми­фологии.

Некогда он был ангелом, самым прекрасным из всех ангелов, созданных Господом. Его имя Люци­фер - «тот, кто несет свет». Он отпал от Бога и был изгнан (из библейских текстов не ясно, на землю или в ад). Отцы церкви не вполне единодушны в том, в чем же, собственно, было его прегрешение. (...)

Сам Бог сотворил дьявола: во-первых, потому, что нет ничего, что сотворил бы не Бог, ведь Бог со­вершенен и ничто не происходит помимо его воли; во-вторых, потому что Бог - это чистая любовь и добро, и, следовательно, зло не может быть присуще ему.

Нетрудно увидеть, что оба эти понятия - еди­ного всеобъемлющего и единого доброго бога - не­совместимы. Если Бог - это все, то он должен вклю­чать в себя и зло, если же Бог - чистая любовь, то в нем не может быть ненависти. Это и есть одна из цен­тральных проблем средневековой схоластики, которая пыталась отделить бога от негативных элементов. (...) Если зло все же существует в мире и оно - не от бога, то зло должно иметь иное происхождение, а именно - от дьявола».

Цитированный источник не упоминает, правда, что сред­невековая схоластика в итоге разобралась с предметом, решив, что события могут развиваться либо с ведома Господа, либо с попущения Господнего. Если вы меня слушаете, может, и с ведома, то я всю эту ересь излагаю - точно, с попущения. Мне это популярно объяснили баптисты-пятидесятники, которые года полтора назад в Канске ритуально сожгли мои книги. Я это с гордостью рассказываю, ибо для себя с того момента я встал в один ряд с Гете, Марксом, Гейне и другими умными людьми.

Вопрос из зала: Сергей, я уже дня три гадаю - во что вы верите!

С. Горин: В то, что ускорение свободного падения у поверхности Земли составляет 9,81 см/сек2. Продолжать? Так вот, учитывая внутреннюю противоречивость образа Дьявола,

.писатели, как правило, делают этот образ близким и понят­ным, максимально очеловечивая его: они приписывают нечи­стому вполне человеческие стремления, мотивы поношения и т. д., при этом неизбежно к образу добавляются элементы доб­ра, милосердия, сострадания - образ очеловечивается, а сре­да людей невозможно найти чисто отрицательный персонаж. И с помощью этого очеловечивания Зла достигается интерес­ный эффект: люди сплошь и рядом требуют доказать суще­ствование Бога, но никто не требует доказывать существова­ние Дьявола. Помните, у Булгакова:

«- Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? - спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.

- Нет, вы не ослышались, - учтиво ответил Бер­лиоз. - именно это я и говорил.

- Ах, как интересно! - воскликнул иностранец. (...)- А вы соглашались с вашим собеседником? -осведомился неизвестный, повернувшись вправо к Бездомному.

- На все сто! - подтвердил тот, любя выражать­ся вычурно и фигурально.

- Изумительно! - воскликнул непрошеный со­беседник и, почему-то воровски оглянувшись и при­глушив свой низкий голос, сказал: - Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в Бога? - Он сделал испуган­ные глаза и прибавил: - Клянусь, я никому не скажу.

- Да, мы не верим в Бога, - чуть улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз, - но об этом мож­но говорить совершенно свободно.

Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув от любопытства:

- Вы - атеисты?!

- Да, мы - атеисты, - улыбаясь, ответил Берли­оз (...)

- Ох, какая прелесть! - вскричал удивительный иностранец и завертел головой, глядя то на одного, то на другого литератора.

- В нашей стране атеизм никого не удивляет, -дипломатически вежливо сказал Берлиоз. - Больший-

ство нашего населения сознательно и давно переста­ло верить сказкам о Боге. (...)

- Но, позвольте вас спросить, - после тревож­ного раздумья заговорил заграничный гость, - как же быть с доказательствами бытия Божия, коих, как изве­стно, существует ровно пять?

- Увы! - с сожалением ответил Берлиоз. - Ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и челове­чество давно сдало их в архив. Ведь согласитесь, что в области разума никакого доказательства существо­вания Бога быть не может.

- Браво! - вскричал иностранец. - Браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начис­то разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!

- Доказательство Канта, - тонко улыбнувшись, возразил образованный редактор, -также неубедитель­но. И недаром Шиллер говорил, что кантовские рас­суждения по этому вопросу могут удовлетворить толь­ко рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказа­тельством^ ..)

- Взять бы этого Канта, да за такие доказатель­ства года на три на Соловки! - совершенно неожидан­но бухнул Иван Николаевич. (...)

Но предложение отправить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, но даже привело в восторг.

- Именно, именно, - закричал он, и левый зе­леный глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал. -Ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за зав­траком: «Вы, профессор, воля ваша, что-то несклад­ное придумали! Оно, может, и умно, но больно непо­нятно Над вами потешаться будут». (...)- Но вот ка­кой вопрос меня беспокоит; ежели Бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человечес­кой и всем вообще распорядком на земле?

- Сам человек и управляет, - поспешил серди­то ответить Бездомный на этот, признаться, не очень ясный вопрос».

Однако не все писатели терпимы к Дьяволу - есть и совершенно непримиримые. Если взять только наших совре­менников, то среди абсолютно серьезных «борцов с дьяволом» придется назвать имя Григория Климова.

Правда, будучи безусловно талантливым софистом (спе­циалистом по доказательству на основе логических ошибок), Климов отождествляет козни Дьявола с кознями сионистов, чем вносит в привычный русский антисемитизм то ли цыган­ский надрыв, то ли вполне интернациональную паранойяль-ность. Трудно сосчитать, например, сколько раз Климов упо­минает в своих книгах о том, что Гитлер был на четверть евре­ем - при этом он почему-то делает ударение на слове «еврей», а не на слове «четверть». Мне еще в первом классе объяснили, что три четверти больше одной и никак не наоборот, но Г. Кли­мов ухитряется сделать эту «четверть» воистину огромной. Повторюсь: софист, конечно, но талантливый.

Так вот, если убрать у Климова привязку Дьявола к од­ной нации, то сами рассуждения о Дьяволе интересны. Так, цитируя Дени де Ружмона («Доля дьявола: обзор сатанизма в современном обществе». - Нью-Йорк, 1956), Климов дает Дьяволу совершенно убийственные характеристики:

Первый трюк дьявола - это доказать, что он не существует. (...)

У дьявола масса алиби и инкогнито. (...) Дьявол - это князь мира сего, бог века сего и князь тьмы. (...)

Дьявол любит маскироваться под ангела света. (...)

Дьявол говорит: «Легион имя мне, потому что наемного» (Марк, 5:9) (...)

Дьявол -лжец и отец лжи (Иоан. 8:44). (...) Дьявол не может любить и не любит тех, кто любит.

Дьявол обещает золотые горы, а платит раз­битыми черепками. (...)

Когда вы думаете, что наконец поймали дья­вола, оказывается, что он сидит в вашем собствен­ном кресле.

Трудно не согласиться с тем, что Зло - всегда Зло, в какие бы привлекательные одежды оно ни рядилось. А маски­ровка может быть очень успешной.

Опять-таки в подростковом еще возрасте изучал я био­графии знаменитых физиков, участников «Манхэттенского проекта» в США (создателей атомной бомбы), и обнаружил тогда следующее. Только один из ученых, Лео Сциллард, ра­ботал над бомбой из чувства мести - у него одного были лич­ные основания ненавидеть гитлеровцев. Все остальные рабо­тали из интереса - не из финансового интереса, а из мальчи­шеского («Давайте сделаем такую штуку, и она ка-а-ак бабахнет!»). Так что к работе на Зло не всегда привлекают зо­лотом, и подпись кровью на документе о передаче души - ат­рибут необязательный.

Вопрос из зала: Сергей, вы, похоже, хорошо знакомы с князем тьмы?

С. Горин: А вы хотели просьбу передать через меня? Вынужден вас огорчить - я, как и вы, знаком с ним понаслыш­ке, заочно. Нас даже никто друг другу не представлял.

Итак, из всего перечисленного можно сделать неутеши­тельные выводы. Зло - простое, близкое, понятное, доступ­ное, самоочевидное, притягательное. Добро-далекое, абст­рактное, сложное, часто трудное для понимания, нуждаю­щееся в доказательствах. Да и доказательства не всеми принимаются.

Возвращаясь к тому же Канту - взял и опроверг пять доказательств бытия Божия (которые, правда, не сам приду­мал, а заимствовал у Фомы Аквинского); а шестое, придуман­ное взамен пяти, сделал очень абстрактным. Кант его так сфор­мулировал: «Меня удивляют (в других переводах - «восхища­ют») две вещи - звездное небо надо мной и нравственный закон во мне». Есть чему удивляться: и то, и другое - вещи беспо­лезные.

Меня же удивляет другое. При всей простоте и притя­гательности Зла большинство людей в большинство случаев выбирают все-таки Добро. И делают они этот выбор не под нажимом, а в условиях свободы воли. Это условие для всех постоянно, на каждой развилке судьбы вас никто не тянет на­сильно в одну из сторон, вы делаете свой выбор свободно. И если люди выбирают все же далекое, невознаграждающееся в этой жизни Добро - факт обнадеживающий.

Вообще-то, я не хотел делать вывод. Изначально я пла­нировал прервать мысль на полуслове и медленно растаять в

воздухе, но то ли недомогаю сегодня, то ли материализм одолел...

Похоже, что я вышел из имиджа и сказал что-то искренне (а может, продемонстрировал построение очередной бредовой реальности, не знаю).

Ничего, скоро я обратно уйду, в имидж. Пока можете воспользоваться случаем и сказать что-нибудь лично мне, а не моей «рабочей версии».

Людмила: Мне трудно это передать словами, но сейчас у меня появилось какое-то чувство заполненной пустоты. Была какая-то пустота, и вот теперь она заполнилась.

С. Горин: Спасибо. Наверное, если бы я был женщи­ной, я бы тебя понял точно.

Хорошо. Теперь давайте в этом круге возьмемся за руки и минуту помолчим, думая о том, что больше мы не встретим­ся никогда. На самом деле это не так - мы ведь не расстаемся прямо сейчас - но мы притворимся, что это так... (Группа выполняет предложенное действие). Спасибо вам всем, и—до встречи в следующей жизни!