2. Психоанализ как наука о внутренней сущности - Неизведанное Я - Д. Франкл

Хорошо известно, что Фрейд получил прекрасное образование в области физиологии и анатомии нервной системы и считался блестящим неврологом. Вероятно, не столь хорошо известно, какое глубокое влияние оказало на него классическое образование, как восхищался он трудами великих писателей и гуманистов, отождествляя себя с ними. В его кабинете висели портреты его научных кумиров и учителей – Брюкке и Шарко, и рядом – портрет Монтеня, великого гуманиста. Его любовь к научным исследованиям никогда не подавляла в нем интереса к субъективному опыту, переживаниям людей. В самом деле, его всегда интересовала проблема взаимоотношений между субъективным опытом и объективными явлениями, между психикой и физиологией нервной системы как двумя аспектами одного и того же феномена; он никогда не утверждал, что предметом исключительного внимания психолога должен быть лишь один из них.

В своей последней работе, написанной в Лондоне незадолго до кончины, он отмечал: "Мы знаем две стороны того, что мы называем душой (или психикой): во-первых, ее телесный орган и место действия – мозг (или нервную систему) и, во- вторых, наши сознательные действия, являющиеся непосредственными характеристиками, которые нельзя объяснить описательным способом".*

* Зигмунд Фрейд. Введение в психоанализ.

Фрейд не только объединил два аспекта разума – его физические и психические проявления – в своих собственных исследованиях, но свел воедино два основных направления европейской научной мысли, создав на их основе единую концепцию. Ему удалось преодолеть видимые противоречия, которые разводили теоретические исследования по двум противоборствующим лагерям: интроспективной традиции гуманистов, берущей начало из Ренессанса – от Пико делла Мирандолы к Монтеню и великим поэтам – Шекспиру, Гёте и Шиллеру, и чисто научной традиции, которую представляли среди других Гальтон и Вундт, Гельмгольц, Павлов и Брюкке.

Разумеется, в процессе развития то одна, то другая сторона имела тенденцию доминировать. Однако и в выборе медицины как профессии, и в решении целиком посвятить себя естественным наукам Фрейд явно испытал влияние гётевского "Очерка о природе".

В школьные годы Фрейд зачитывался "Метаморфозами" Овидия, с их поэтическим изложением греческих мифов. Саллюстом, "Речами" Цицерона, "Эклогами" и "Энеидой" Вергилия, поэмами Горация и "Историей" Тацита. Греческая литература – "Анабасис" и "Киропедия" Ксенофонта – познакомила Фрейда с историей борьбы греков против Персии, дала возможность поразмышлять о характере Кира, об образовании, которое тот получил. У Геродота он прочел о смерти Дария, о вторжении Ксеркса в Грецию, о битве при Фермопилах; кроме того, он изучал "Речи" Демосфена, "Аякса" и "Антигону" Софокла, "Илиаду" и "Одиссею" Гомера, "Апологию" и "Критона" Платонаю.*

* См.: Джон И. Гидо и Г.Х. Поллок. Фрейд: слияние науки и гуманизма.

Библиотека Фрейда в Лондоне свидетельствует о его глубоком увлечении историей, археологией, классическим древним искусством и литературой. Он обладал обширной коллекцией археологических древностей, подписывался на журналы по археологии и даже гордился, что прочел больше книг по археологии, нежели по психологии. Нет ничего удивительного в том, что основатель учения о психоанализе пытается заглянуть в глубь исчезнувшей цивилизации: археология и психоанализ имеют много общего между собой, и там и тут – попытки заглянуть в прошлое и понять его посредством изучения сохранившихся остатков (С.С. Бернфельд, 1951). Его любовь к литературе ушедших времен, так же как и наследию различных древних культур, давала возможность подтвердить универсальную природу психоаналитических находок. В течение всей жизни его поддерживала уверенность, что открытия, сделанные в специфических условиях клинических наблюдений, имеют общий характер, а предвестников этих открытий можно найти и в древних культурах, и в трудах великих писателей западной цивилизации. Частые ссылки Фрейда на классические мифы, употребление греческих имен и названий – Эдип, Электра, Танатос, Нарцисс – при обозначении психологических понятий говорят не только о прекрасном знании древней литературы, но и о его стремлении придать более широкое значение своим клиническим находкам.

Через свой интерес к литературе и драме, и в особенности к произведениям Гёте, Фрейд познакомился с романтизмом с его особой тягой к иррациональному и бессознательному. Однако его стремлению к тому, чтобы ограничить рассуждения и сосредоточиться на строгом наблюдении, помогло то высокое внимание к науке, которое было характерно для второй половины XIX века и которое показало ему путь, наиболее приближавший его к осуществлению своих замыслов и стремлений. Фрейд пишет: "Меня очень заинтересовали теории Дарвина, в то время весьма знаменитые, заинтересовали тем, что они давали надежду чрезвычайного прогресса в нашем понимании мира; а решение изучать медицину пришло ко мне после лекции профессора Карла Брюля, на которой я впервые услышал изумительный "Очерк о Природе" Гёте. «Природа! – воскликнул Гёте. – Она окружает нас, обнимает нас. Невозможно отделиться от нее так же, как углубиться в нее. Не спрашивая и не предупреждая нас, она вовлекает нас в хоровод своего танца и влечет за собой до тех пор, пока мы не выпадаем в изнеможении из ее объятий... У нее своя цель, она постоянно продолжает свой род... Она скрывает в себе всеохватное стремление, не ведомое никому... Она вобрала меня в себя. Она так же и отбросит меня от себя, я отдаю себя в ее власть. Пусть она командует мной. Ей никогда не надоест ее труд. И не мне судить о ней. Нет, что правда, что ложь – она определит сама. Все добро и все зло – в ней одной»" (1780).

Можно рассматривать гётевский очерк как романтическую картину, где природа нарисована как прекрасная, щедрая мать, дающая своим любимым детям привилегию узнать ее секреты. Интересно заметить, что многих ученых побудила к исследованию Природы именно эта "святая искра любопытства", по определению Эйнштейна, несмотря на то что первый романтический импульс они трансформировали в строгое научное исследование. Так, Брюкке и Дюбуа-Реймон, выдающиеся представители механистической школы в биологии, в юности принесли "торжественную клятву", обещая изучать природу и материю как нечто способное вызвать чувства, как притягательные, так и отталкивающие, отразив таким образом романтическую природу своих последующих научных теорий.

В XIX веке вера в научное знание как главный источник понимания мира и разрешения всех невзгод мира – вера, которую Фрейд сохранил до конца своей жизни, – стала вытеснять надежды, возлагавшиеся прежде попеременно то на религию, то на политические акции или философию. "В юности я испытывал непреодолимое стремление понять хотя бы часть мировых загадок, окружавших нас, а может быть, и внести свой вклад в их решение. Вышло так, что самым реальным путем достижения этих целей оказалась медицина".

Изучая медицину, он обнаружил, что его стремление решить некоторые загадки мироздания вплотную связано с загадкой живых существ. Его потянуло к биологии, через нее – к зоологии и изучению нервной системы и, наконец, к тому, что стало его судьбой, главной целью его исследований, – изучению разума. Интерес к биологии обнаружился у него на третьем году студенчества; десять часов в неделю он посвящал чистой зоологии, помимо обычного курса анатомии и физиологии, но продолжал также слушать лекции по философии профессора Брентано. В конце семестра он впервые занялся собственным научным исследованием. Ему была поручена курсовая работа по изучению строения половой системы угря. Проблема эта занимала ученых со времен Аристотеля, ибо до тех пор никому не удавалось наблюдать личинку угря по причине удивительной миграции взрослых особей во время брачного периода. Хотя работа удовлетворила его профессора, сам Фрейд не был доволен результатом своих исследований. Но несмотря на собственное недовольство первым научным трудом, он был принят в члены Института физиологии, имевшего к тому времени серьезный научный авторитет среди зарубежных ученых. Директор института профессор Брюкке поручил Фрейду заниматься гистологией нервных клеток. Ему удалось доказать, что клетки нервной системы низших животных имеют нечто общее с клетками нервной системы высших животных и что бытовавшее в то время резкое их разделение не имеет под собой основания. По словам Эрнеста Джонса, работа, написанная Фрейдом по этому вопросу, была значительно выше уровнем, нежели работа начинающего ученого. Любой зоолог мог бы гордиться таким открытием.

В своем следующем исследовании он занялся микроскопическим изучением ткани нервных клеток и вновь сделал важное открытие по поводу соотношения между структурой и функцией нервных клеток, предвосхитив будущее открытие нейронной теории. Многие из биографов Фрейда отмечали, что, не будь он столь осторожен в подаче своих открытий в области неврологических исследований, мировая слава пришла бы к нему уже в молодости.

Он проработал в институте Брюкке с 1876 по 1882 год и все ожидал своего назначения ассистентом, как только этот пост освободится. Но, помимо психиатрии, непосредственно медицина его мало интересовала. Он сам говорит, что был очень нерадив в изучении собственно медицинских предметов и получил медицинский диплом лишь в 1881 году, в возрасте 25 лет. Он постоянно упоминал в своих мемуарах, что гораздо сильнее его интересовала научная работа, нежели медицинская практика. По- видимому, самым сильным стремлением его было найти что-то новое и продвинуть таким образом наше общее знание. Однако в 1882 году, когда ему было 26 лет, его педагог посоветовал оставить теоретические занятия в связи с тяжелым финансовым положением Фрейда. Покинув лабораторию физиологии, Фрейд занял место младшего ординатора в клинике, работая сразу в нескольких отделениях. "И все-таки я остался верен тому направлению работы, с которого начинал. Брюкке предложил мне заняться изучением спинного мозга представителей одного из низших классов рыб; теперь же я переключился на центральную нервную систему человека. И тот факт, что для начала я выбрал исследование продолговатого мозга, лишний раз доказывает преемственность моих исследований".

В это время Фрейд начал активно работать в Институте анатомии мозга, и профессор Мейнерт был настолько восхищен его результатами, что предложил ему полностью посвятить себя исследованиям и взял на себя его педагогическую нагрузку. Несмотря на то что Фрейд все больше углублялся в изучение нервных болезней, он нашел, что анатомия мозга не дает ответов на многие вопросы в этой области и мало помогает в практической работе с пациентами. В то время в Вене было мало специалистов в этой области медицины и, следовательно, недостаточно возможностей для изучения ее. Мейнерт был блестящим специалистом в области анатомии мозга, но плохо ориентировался в психиатрии. Он считал все психозы результатом заболевания передних отделов мозга (хотя анатомическая патология их была еще неизвестна), а кататонию – последствием менингита основания мозга. Психиатрия в то время была, по выражению Зильбоорга, "анатомо- физиологической церебральной мифологией".* Вдалеке, правда, уже сверкало имя Шарко, великого французского невролога, и Фрейд решил найти возможность поехать в Париж, чтобы учиться у него. Он задумал вначале получить место лектора по нервным болезням в Венском университете, поскольку это дало бы ему возможность поехать в Париж. Пока же он продолжал трудиться младшим ординатором и изучать неврологию, а также опубликовал несколько работ с клиническими наблюдениями по органическим расстройствам нервной системы. Эти работы принесли ему известность как неврологу, и в 1885 году он был назначен приват-доцентом невропатологии – весьма престижный пост, давший ему возможность читать лекции по нервным болезням. Вскоре после этого ему предоставили стипендию для учебы за границей – в основном благодаря "горячему" ходатайству Брюкке, – и осенью того же года он уже смог уехать в Париж. В тот период его интерес был все еще направлен в сторону анатомии мозга, и одной из главных целей поездки к Шарко было побольше узнать о неврологии. Но в глубине души таилось что-то еще, что он надеялся постичь с помощью знаменитого французского профессора.

* Г. Зильбоорг. Фундаментальная психиатрическая ориентация Фрейда.

Несмотря на то что Фрейд высоко ценил клинический опыт и любил заниматься клиническими наблюдениями в области неврологии и физиологии и уже достиг серьезного признания как исследователь, с теоретической точки зрения эти исследования его не вполне удовлетворяли. Нейрофизиологические изыскания не давали ответов на то, что интересовало его больше всего, – психологические мотивации человеческого поведения и его нарушений. И хотя он часто и подолгу занимался исключительно клиническими наблюдениями, как гуманист он не переставал задаваться вопросами о взаимоотношениях между психическими процессами и физиологическими проявлениями. Этот его интерес получил особенно сильный толчок в связи с одним событием, происшедшим в 1882 году, когда он еще работал в лаборатории Брюкке: это было в тот день, когда Брейер рассказал ему историю болезни Анны О., которую он лечил почти два года. Подробности этого случая поразили воображение Фрейда, в особенности та деталь, что истерические симптомы, наблюдавшиеся у Анны О., исчезли навсегда после того, как под гипнозом раскрылись обстоятельства, послужившие их источником, и напряжение было снято.

Метод Брейера, в то время считавшийся весьма необычным, дал ему возможность проникнуть в этиологию истерических симптомов и понять их значение: они раскрывали душевные процессы, забытые идеи и воспоминания, которые оказались напрямую связаны с физиологическими нарушениями у пациентки. Несомненно, рассказ Брейера о своем опыте в случае с Анной О. стал решающим фактором в том, что Фрейд хотя и не сразу, а через несколько лет обратился к проблеме психоневрозов.

Так случилось, что его поездка к Шарко вновь вынесла эти проблемы на первый план и стала главным толчком к переходу от нейрофизиологических исследований к психопатологии. Как заметил Эрнест Джонс: "Определенно, интерес Фрейда к истерии, а затем к психопатологии вообще подогрело его общение с Шарко, проторившее путь к возобновлению наблюдений, начатых Брейером, и в конечном итоге к развитию психоанализа". Но самое сильное влияние на Фрейда оказало знакомство с гипнозом в клинике Шарко. Спустя много лет он писал, что тем, кто не верил в существование бессознательного, он всегда советовал приглядеться к поразительным процессам, происходящим под воздействием гипноза. Нет сомнений, что именно феномен гипнотического внушения заставил его признать власть бессознательных мыслей над органическими и психологическими функциями организма.

Шарко, будучи специалистом по органическим заболеваниям нервной системы, чрезвычайно заинтересовался пациентами, страдающими истерией. До того как он начал исследовать эти симптомы, медики считали, что истерия не заслуживает их внимания, и пациенты с таким диагнозом зачастую рассматривались как симулянты, если не хуже.* Шарко был самым блестящим наблюдателем и классификатором во всей истории психиатрии и неврологии. Его потрясающая способность связывать внешне совершенно разрозненные симптомы в общий синдром позволила ему объединить различные компоненты истерик в единый синдром. Фрейд заметил: "Мне кажется, что мышление его устроено таким образом, что он не может успокоиться до тех пор, пока не определит до конца и не классифицирует то или иное явление". Но, добавляет Фрейд: "И при этом он будет спать спокойно, не найдя приемлемого объяснения данного явления". Шарко признавал, что истерия – это психическое заболевание, но – осознавая, что болезнь связана с рядом душевных и эмоциональных факторов, – тем не менее упорно придерживался концепции врожденной невропатии. Это колебание, шатание между душевными и физическими определениями сочеталось у него с подобным же колебанием между признанием сексуального фактора и попытками доказать, что невроз не обязательно связан с половой системой, как предполагалось раньше. Несмотря на то что в большинстве случаев он признавал связь между истерическим неврозом и сексуальностью, ему не удалось сделать следующий шаг, а именно теоретически обосновать связь болезни с сексуальными влечениями, хотя в своих клинических наблюдениях и описании историй болезни он принимал это как данность.

* См.: У А. Стюарт. Психоанализ: первое десятилетие.

Основной вклад Шарко в изучение истерии помимо детального описания проявлений этой болезни состоит в том, что он продемонстрировал возможность вызывать истерические симптомы при помощи гипнотического внушения и, более того, возможность – также при помощи гипноза – снимать как истинные, так и искусственно внушенные симптомы.

Фрейд вспоминает, что его особенно поразил тот факт, что Шарко при помощи гипнотического внушения мог вызывать паралич и контрактуры и что все проявления этих внушенных заболеваний в малейших деталях совпадали с непроизвольными приступами.

Несмотря на то что Шарко в исследовании истерии придерживался физико-неврологического подхода, как клиницист он выступал в роли психотерапевта. Он пользовался методом гипноза, внушения, побуждения, методом перенесения, то есть часто использовал влияние собственной харизматической личности на пациента. То есть, как мы отметили, он прекрасно осознавал психологические факторы, описывал их в историях болезни, и Фрейд опирался на его опыт, когда начал развивать собственные теории. Таким образом, визит в Париж существенно помог Фрейду в том, чтобы разорвать смирительную рубашку нейрофизиологического подхода к психиатрии – те путы, которые в его время отождествлялись с серьезной наукой и которые уже в наше время вновь претендуют на главенство в "практической психиатрии". Шарко не столько как невролог, но скорее как психотерапевт помог Фрейду разобраться в факторах, вызывающих невротические заболевания. Фрейд писал: "Господин Шарко первым научил нас обращаться к психологии, для того чтобы объяснять явления истерических неврозов".

Независимо от теоретических взглядов Шарко на нейрофизиологическую предрасположенность в случаях истерик и несмотря на то, что он не мог систематизировать или осмыслить и объяснить фактор эмоциональных травм, тем не менее он с поразительной проницательностью понял их важность для истерии. К 1885 году он был, похоже, уверен в том, что истерия требует психотерапевтического лечения: "Мы имеем здесь случай физического недуга; но только путем психиатрического лечения мы можем надеяться избавиться от него".

Множество сходных моментов между гипнотическим внушением Шарко и методами лечения Брейером Анны О. побудило Фрейда к тому, чтобы рассказать об этом случае Шарко, но, к его большому разочарованию, на Шарко открытие Брейера впечатления не произвело.

Осенью 1886 года Фрейд вернулся в Вену и начал работать как специалист по нервным болезням. Он вновь обратился к наблюдениям Брейера и расспросил его подробнее об истории болезни Анны О. Пациентка – молодая девушка, одаренная и весьма образованная, – заболела в период, когда ей пришлось ухаживать за больным отцом, к которому она относилась с особой нежностью и любовью. К тому времени, когда Брейер стал лечить ее, картина болезни представляла собой пеструю смесь симптомов, от паралича и контрактур до различной степени торможения и потери ориентации. Случайное наблюдение подсказало ему, что пациентке можно облегчить состояние помутнения сознания, если побудить ее выразить словами те маниакальные фантазии, которыми она в тот момент была поглощена. Поняв это, Брейер выработал новую методику лечения. Он погружал больную в состояние глубокого гипноза и заставлял ее рассказывать, что ее угнетает. Сняв таким образом приступы депрессии, он вновь использовал этот метод уже для того, чтобы снять симптомы торможения и физических расстройств. В состоянии бодрствования девушка, как и другие пациенты, не могла рассказать, каким образом возникли симптомы ее болезни, ибо не находила никакой связи с реальными событиями своей жизни. В состоянии же гипноза она немедленно восстанавливала недостающую связь. Когда пациентка вспоминала некоторые ситуации, высоко заряженные в эмоциональном смысле, то, выражая свободно эти эмоции, она освобождалась от напряжения и симптом исчезал безвозвратно. Таким способом ценой долгих и упорных усилий Брейеру удалось снять все симптомы болезни. Фрейду тут же пришло на ум, нельзя ли перенести метод, использованный однократно, на все подобные случаи. Открытие Брейера показалось Фрейду столь фундаментальным, что он был уверен, методика должна сработать в любом случае истерии. Но, как он заметил, "ответ на этот вопрос может дать только практика". Он начал пользоваться методом Брейера, общаясь со своими пациентами. После многолетних наблюдений, показавших, что метод неизбежно работает в любом случае истерии, поддающемся гипнотическому лечению, набрав достаточно материала в виде конкретных историй болезни, аналогичных первому случаю, Фрейд предложил Брейеру опубликовать совместную работу по данной теме. В 1893 году они опубликовали статью "О психическом механизме истерических явлений", за которой в 1895 году последовала книга "Исследования истерии". Брейер назвал свой метод методом "катарсиса"" терапевтическую цель данного метода он видел в том, чтобы направить закрепленный аффект, выражающийся в одном из симптомов, в нормальное русло, дав таким образом возможность пациенту избавиться от него. Эта совместная книга подчеркивала важность эмоциональной сферы и необходимость отличать психические процессы бессознательного характера от процессов сознательных; в книге впервые вводилось понятие динамического фактора, который предполагает, что симптом возникает в результате сдерживания аффекта, и экономического фактора, рассматривающего тот же самый симптом как продукт или эквивалент некоего количества энергии, которая должна была высвободиться иным способом.

Брейер признавал присутствие сексуального фактора в истерии, однако был чрезвычайно нерешителен в том, чтобы обосновать это теоретически. И тем не менее Брейер, видимо, был уверен в сексуальной этиологии нервных расстройств; в некоторых своих работах он как бы между прочим признает это как нечто само собой разумеющееся. Так, в своей части "Исследований истерии" он пишет: "Сексуальный инстинкт есть, без сомнения, наиболее мощный источник постоянных взрывов возбуждения и, как следствие, неврозов". И все-таки он все более неохотно следовал за Фрейдом в его исследованиях сексуальной жизни пациентов и тех далеко идущих выводах, которые Фрейд начал делать на основании своих наблюдений. Многие пытались найти причину, почему Брейер был столь нерешителен в том, чтобы признать наличие сексуального фактора в случаях истерии, но, каковы бы ни были причины, нерешительность эту разделяли в то время многие неврологи и психологи, будучи не в силах преодолеть глубоко укоренившиеся табу, наложенные на сексуальную сферу цивилизацией.

Набирая опыт, Фрейд убедился, что в основе явления невроза лежит не просто любое эмоциональное возбуждение, но, как правило, связанное с сексуальной сферой – будь это текущий конфликт сексуального характера или результат более ранних сексуальных переживаний. Он вспоминал "Я не был подготовлен к такому выводу, вовсе не предвосхищал его, ибо начал свои наблюдения над невротиками совершенно беспристрастно".

Под влиянием этих неожиданных открытий Фрейд сделал весьма решительный шаг. Он вышел за пределы одного заболевания – истерии – и начал изучать сексуальную жизнь так называемых неврастеников, многочисленных пациентов, приходивших к нему на прием.

Убедившись в том, что сексуальный фактор значительно ускоряет развитие симптомов истерии и неврастении, он попытался разобраться в том, что за механизм управляет подавлением сексуальных воспоминаний, их трансформацией и в конечном счете превращением в болезненный симптом. Хотя в процессе лечения весьма существенно помогал гипноз, расширяя рамки сознания пациента и помогая вспомнить то, что было скрыто от него в состоянии бодрствования, тем не менее Фрейд нашел, что эта методика ограничена тем, что различные пациенты поддаются ей очень неодинаково. Фрейд поехал в Нанси к Бернхейму с тем, чтобы узнать больше об этой методике и усовершенствовать ее, и там он стал свидетелем эксперимента, сыгравшего очень важную роль в объяснении проблемы забывания, прояснении того, как и почему удается пациентам забыть некоторые из самых сильных эмоциональных переживаний. Когда один из пациентов Бернхейма проснулся после состояния сомнамбулизма, он как будто потерял всякое понятие о том, что с ним происходило в то время, когда он спал. Бернхейм утверждал, что на самом деле память об этом присутствовала у пациента все время; если он, положив свою ладонь на лоб пациента, настаивал на том, чтобы пациент вспомнил, говоря, что ему следует выразить это словами, то забытое действительно возвращалось, сначала нерешительно и слабо, а затем лавинообразно и совершенно четко.

Фрейд решил действовать точно так же со своими пациентами, побуждая их вспомнить все, что с ними было во время гипноза. Он заметил, что пациенты должны фактически "знать" все то, что до сих пор являлось им только в состоянии гипноза, и провел аналогию между событиями, забываемыми после пробуждения от гипноза, и забытыми событиями, играющими важную роль в истерии. Он предположил, что, подбадривая и побуждая пациента к воспоминанию, помогая ему касанием своей руки, он сможет вытащить на поверхность сознания забытые факты или связи. Благодаря тому озарению, которое помогает гению перешагнуть границы упорных, трудных экспериментов, доступных обычному таланту, он сравнил те события, которые кажутся забытыми после пробуждения от гипноза, с травматическими событиями невротиков, либо полностью забываемыми, либо вытесненными за пределы сознания. Итак, он отбросил гипноз как таковой, оставив от него только просьбу к пациенту лечь на кушетку. Доктор при этом стоял сзади так, что он видел пациента, но тот не видел его. Интересно отметить, как ликовал Фрейд, избавившись таким образом от ограниченности гипноза.

Ожидания Фрейда сбылись, однако вместе с новой методикой пришли и новые проблемы в процессе катарсиса. Его новая методика позволила значительно расширить поле наблюдения за функциями человеческой психики. И все-таки он не переставал задаваться вопросом, каким же образом пациенты, забыв такие важные факты из своей внутренней жизни или внешние события, тем не менее вспоминали их при применении определенной методики. Исчерпывающий ответ на этот вопрос дали дальнейшие наблюдения. Все, что забывалось, носило непременно болезненный характер: это были либо пугающие события, либо факты, очень неприятные или постыдные с точки зрения личности индивида. Для того чтобы вывести эти события на уровень сознания, врачу приходилось преодолевать сопротивление со стороны пациента. Обобщив свои наблюдения, Фрейд получил теорию вытеснения.

В случаях невроза инстинкт, побуждение или волнующая ситуация вытесняются из сознания путем двигательной разрядки, однако импульс сохраняет всю полноту энергии. Ученый назвал этот процесс вытеснением. Он заметил: "Это было нечто новое, до сих пор никто не знал ничего подобного о психике человека". Совершенно очевидно, что это был элементарный защитный механизм, подобный попытке убежать от чего-то. Подавленный и неосознаваемый импульс был в состоянии найти выход и удовлетворение окольными путями, сводя на нет саму цель вытеснения. В случае конвер-сивной истерии окольный путь приводил к нервным ресурсам организма, подавленный импульс пробивал себе выход в том или ином слабом месте и объявлял о себе симптомами. Симптомы, таким образом, являлись результатом некоего компромисса, ибо как суррогат удовлетворения импульса имели искаженную форму, делающую их неузнаваемыми и в этом виде приемлемыми для Эго.

Теория вытеснения стала краеугольным камнем для понимания невроза с точки зрения психоанализа. В связи с этим приходилось пересмотреть и задачи терапии. Целью терапии теперь была не "абреакция", то есть разрядка аффекта, сбившегося с пути, но раскрытие подавленных импульсов и замещение их сознательным суждением, которое могло привести либо к принятию, либо к отвержению того, что прежде психика была не в состоянии признать. Другими словами, некоторые воспоминания и импульсы, существование которых Эго отказывалось признать, нужно было принять и понять, таким образом освободившись от них. Этот новый метод Фрейд не стал называть катарсисом, решив использовать термин психоанализ.

Изучение фактора вытеснения и других явлений требовало от теории психоанализа твердого признания понятия бессознательного. Фрейд пришел к заключению, что все, относящееся к психике, в первую очередь неосознанно; дальнейшее – "сознательное" – качество может присутствовать, а может и отсутствовать. Разумеется, эта идея тут же подверглась яростным нападкам философов, для которых понятия "сознание" и "разум" (психика) были идентичны и которые не могли представить себе такое явление, как "бессознательный разум". Фрейд не позволил себе поддаться этим наскокам, которые он назвал философской идиосинкразией. Тщательное изучение материала различных патологий, о которых философы и не подозревали, не оставляло ему никакой альтернативы. Кто бы ни стал утверждать, что скрытые процессы, обнаруженные в ходе психоанализа, принадлежат некоему другому сознанию, неизбежно пришел бы к концепции о сознании, неизвестном самому индивиду, то есть "бессознательном сознании", что вряд ли можно предпочесть понятию "бессознательного разума".

Исследования Фрейда в области скрытых причин неврозов все чаще приводили его к выявлению конфликтов между сексуальными импульсами индивида и его сопротивлением сексуальному инстинкту. В поисках патогенных ситуаций, в которых проявлялось подавление сексуальности, в результате рождались симптомы, замещавшие подавленные импульсы, Фрейд все дальше углублялся в юные годы жизни пациентов и в конце концов остановился на самых ранних стадиях детства. Впечатления этого периода жизни, хотя и были по большей части скрыты в глубинах памяти, оставляли неизгладимый след в психике пациента и, в частности, закладывали основу любого нервного расстройства, случавшегося в более позднем возрасте.

Много лет спустя Фенихель заметил: "Чем тщательнее изучаешь психогенезис системы, тем определеннее ассоциации пациента уводят в глубь прошлых лет его жизни и в конечном итоге к самому раннему детству". Однако, поскольку эти ранние переживания детства почти всегда связаны с сексуальными возбуждениями и противодействием им, Фрейд столкнулся с проблемой младенческой сексуальности, вновь абсолютно новым понятием, вступающим в противоречие с самым сильным из людских предрассудков. Не многие из открытий психоаналитической теории столкнулись с таким всеобщим противодействием и вызвали столь сильный взрыв негодования, как утверждение, что сексуальная функция рождается на самой ранней стадии жизни и обнаруживает свое присутствие весьма недвусмысленно даже в детстве. И тем не менее именно это открытие психоанализа легче всего продемонстрировать, и весьма ярко. Фрейд, однако, пришел к выводу, что невротические симптомы отнюдь не всегда связаны с реально происшедшими событиями, которые вспоминает пациент, но и с фантазиями, которые выражают желания и влечения, и что в том, что касается неврозов, психическая реальность и фантазии играют более значимую роль, нежели материальные события.

Во время лечения по его тогдашней методике большинство пациентов воспроизводили сцены из собственного детства, где они подвергались сексуальному насилию со стороны кого-либо из взрослых. У пациенток в роли насильника почти всегда выступал отец. "Я верил этим историям, – вспоминает Фрейд, – и заключил соответственно, что нашел корни последующего невроза именно в переживаниях сексуального насилия в детские годы. Когда же впоследствии я вынужден был признать, что эти акты насилия не имели места в реальности и были лишь фантазиями моих пациентов, я был совершенно ошарашен". Однако тот период, что последовал за первоначальным шоком от собственного легковерия и, соответственно, ложных теоретических посылок, оказался неожиданно самым плодотворным временем в развитии его науки, ибо он впервые фактически столкнулся с Эдиповым комплексом, который впоследствии сыграл столь существенную роль, но который Фрейд на первом этапе не распознал под личиной фантазий. Когда же ошибка прояснилась, перед ученым открылся путь к изучению детской сексуальности.

Анализ детских воспоминаний его пациентов показал, что сексуальность отнюдь не ограничивается рамками половой системы, что дети вовсе не лишены сексуальности, как предполагалось раньше; напротив, они обладают широким спектром сексуальных влечений и в разные периоды развития те или иные влечения преобладают над другими. Фрейд нашел, что сексуальная функция существует уже на ранней стадии развития индивида, однако она связана с множеством других жизненно важных функций и не проявляется самостоятельно до определенного, более позднего, возраста; ей приходится пройти долгий и сложный процесс развития прежде, чем стать тем, что мы знаем как нормальную половую сексуальную жизнь взрослого человека. Фрейд определил, что сексуальность – это не инстинкт, проявляющийся в какой-либо строго определенной форме, а скорее вид энергии, способный преобразовываться многократно в течение жизни индивида, и, более того, он сделал вывод, что подобные трансформации происходили с достаточной регулярностью у всех индивидов, с которыми ему приходилось сталкиваться в своей практике.

Именно эта регулярность эволюционных трансформаций побудила Фрейда сформулировать закон сексуального развития, который с того времени многократно подтверждался в процессе психоанализа детей и взрослых. Фрейд, однако, нашел, что процесс сексуального развития может быть и нарушен, заблокирован на каком-либо этапе и индивид будет страдать от фиксации на какой-то одной сексуальной идее.

Самой примечательной чертой сексуальной жизни человека является то, что она развивается двумя волнами с интервалом между ними. Первое осознание генитальной сексуальности приходит к ребенку на четвертом-пятом году жизни. Однако это раннее развитие пресекается в зародыше прежде, чем успевает достичь физиологического завершения: сексуальные влечения к родителю противоположного пола подавляются и наступает латентный период, длящийся до срока полового созревания, пубертата. Именно в этот период происходит формирование личности в области морали и совести. Из всех живых существ на земле лишь человек обнаруживает это двойное начало в сексуальном развитии, и, вероятно, оно и является определяющим фактором в предрасположенности человека к неврозам. В период полового созревания возрождаются влечения и взаимоотношения ранних лет ребенка, а вместе с ними и эмоциональные связи его Эдипова комплекса. Сексуальная жизнь индивида в этот период – это борьба между импульсами и влечениями ранних лет и их сдерживанием и подавлением в латентный период.

В своих многочисленных дополнениях к книге "Три статьи по теории полового влечения" Фрейд все больше настаивал на том, что необходимо отделить понятие сексуальности от слишком тесной связи с половыми органами и рассматривать ее как более широкое понятие энергии, целью и результатом действия которой является чувство удовольствия и лишь второстепенной целью – задача воспроизводства. Одним из самых выдающихся достижений Фрейда было открытие, что сексуальная энергия, или либидо, присутствует во всех процессах организма и отнюдь не ограничивается гениталиями, что все важнейшие физические процессы имеют сексуальную подоплеку и что сексуальные расстройства могут стать причиной нарушения физических функций организма. Рассматривая эту проблему с точки зрения психоанализа, считал Фрейд, можно найти объяснение даже самым странным и экстравагантным извращениям, трактуя их как проявления младенческих форм сексуальности, к которым регрессировало либидо. Цель этих проявлений та же, что и в младенчестве, то есть в начале развития либидо, а именно получение удовольствия.

Неожиданные открытия Фрейда о детской сексуальности были сделаны первоначально через психоанализ взрослых пациентов. Однако позднее он смог получить достоверное и детальное подтверждение этому, наблюдая непосредственно за детьми. "Право, убедиться в регулярной сексуальной энергии детей настолько легко и просто, что поистине удивительно, как же человечеству удалось пройти мимо этого факта и так долго верить в отсутствие сексуальности у детей". Это удивительное обстоятельство, должно быть, связано с неким пробелом в памяти, куда большинство взрослых старается спрятать собственное младенчество.

Итак, основными составляющими теоретической структуры психоанализа стали теории сопротивления и регрессии, теория бессознательного, этиологической значимости сексуальной жизни и важности младенческих переживаний. Сама же техника психоанализа постепенно менялась и получила свое высшее развитие в методике свободных ассоциаций, став в конечном итоге основным методом психоаналитического лечения. Вместо того чтобы заставлять пациента отвечать на какие-либо конкретные вопросы или говорить на заданную тему, Фрейд предлагал теперь говорить все, что придет пациенту в голову, не давая его мыслям никакого конкретного направления. Важно было, чтобы пациент непременно буквально выражал любую мысль, приходившую в голову, не давая себе критически осмысливать сказанное, чтобы не отбросить какую-либо из мыслей как неважную или не имеющую смысла. Этот способ был назван основным правилом психоанализа. Он позволял изучать процессы сопротивления, или цензуры и перенесения, играющие важную роль в сновидениях.

С помощью метода свободных ассоциаций и связанного с ним искусства толкования психоанализ смог показать, что в сновидениях есть определенный смысл, который можно разгадать. Сновидения по структуре схожи с невротическим симптомом: они являются компромиссом между стремлением подавленного импульса к выходу и сопротивлением самоцензуры Эго. Поскольку симптомы и сновидения имеют общие корни, они одинаково непонятны и равным образом требуют толкования. Толкование сновидений стало, таким образом, важным аспектом психоаналитической терапии, поскольку было ясно, что сновидения открывают путь к забытым детским переживаниям и что этот путь позволяет по большей части избавиться от младенческой амнезии.

Психоанализ пользуется не только методом толкования сновидений, но исследует также многочисленные оговорки и ошибки, которые делают люди, – так называемые симптоматические действия. В своей книге "Психология обыденной жизни" Фрейд указал, что эти явления отнюдь не случайны, что они имеют смысл, поддающийся толкованию, поэтому вполне справедливо сделать на этой основе вывод о присутствии торможения или подавленных импульсов и влечений. Первоначально психоанализ был связан лишь с лечением патологических явлений, однако когда дело дошло до сновидений, то здесь приходилось говорить не о патологических симптомах, но о явлениях нормальной душевной жизни любого здорового человека. Если сновидения по структуре схожи с симптомами, если их толкование требует тех же исходных посылок – подавления импульсов, замещения, перенесения, компромиссов, разделения сознательного и бессознательного на разные психические системы, – то психоанализ перестает быть лишь вспомогательной наукой в области психопатологии; скорее он становится фундаментом для новой глубокой науки о душе и разуме, необходимой для понимания нормальных явлений. Постулаты и открытия этой науки могли быть отнесены и к другим явлениям душевной жизни: открывался широкий путь для универсальных исследований.