Эпилепсия. - Психиатрия и проблема духовной жизни - Мелихов Д. М.

Из большого и весьма многообразного по своим проявлениям круга эпилептических заболеваний мы рассматриваем в этой главе только основную группу генуинной. врожденной эпилепсии. В этой группе главной причиной болезни является передающаяся по законам наследственности готовность к судорожным припадкам (падучая болезнь по старой терминологии) и их психическим эквивалентам, нередко в сочетании с особым складом характера у больных и типичными особенностями их невросоматической организации, которые могут проявляться с детства (леворукость, заикание, мигрени, ночные снохождения и страхи, с полным отсутствием воспоминаний о них и т. д.)

Различают простую, судорожную форму эпилепсии и сложную психическую эпилепсию, с различными приступами психических расстройств, заменяющих или сопровождающих су дорожные пароксизмы.

ПРОСТАЯ ФОРМА ЭПИЛЕПСИИ проявляется в однотипных и сравнительно редких судорожных приступах, имеет относительно благоприятное течение и не сопровождается грубыми изменениями личности и явлениями слабоумия, большею частью лечится не у психиатров, а у невропатологов, т. к. больные не считаются психическими больными. Они нередко свои припадки скрывают — диссимулируют их, или сами о них ничего не помнят. Для духовной личности человека это заболевание ставит по существу те же проблемы, как и всякая телесная, соматическая болезнь. Такая форма эпилепсии была у Цезаря, Магомета, видимо и у св. Тихона Задонского, который из за припадков должен был оставить епископскую кафедру и ограничить свою деятельность литературными трудами и заботой о человеческих душах.

Его высокий моральный уровень и очень теплое отношение к страданиям людей особо отмечал А. М. Горький, вообще не склонный к положительным оценкам священнослужителей, встречавшихся на его жизненном пути Эта форма эпилепсии может развиваться у людей различного склада личности, но есть некоторые особенности, которые чаше других сочетаются с припадками падучей болезни, входят в структуру типичного наследственного предрасположения к этой болезни, а нередко углубляются, заостряются в ходе болезни и достигают степени бросающейся в глаза патологии, особенно при учащении припадков, которые являются одним из симптомов обострения болезни Обязанность духовника в отношении этих больных — двоякая:

помочь больному правильно отнестись к своей болезни, освободить его от страха пред припадком, побудить к активному лечению современными и достаточно эффективными антисудорожными и другими необходимыми лекарственными средствами, а также содействовать квалифицированному обследованию больного, чтобы выяснить, не является ли причиной эпилепсии, менингоэнцефалит, опухоль, травма мозга, которые требуют специального лечения,

помочь больному в борьбе с патологическими проявлениями в его характере и поведении, критическом осознании своих аномалий характера и мышления (о чем речь — ниже). В психиатрии эти патологические черты личности больных эпилепсией определяются как "эпилептоидные", а в более тяжелых случаях как "эпилептический характер". Известны несколько его вариантов:

возбудимые, агрессивные люди сильных, непреодолимых влечений, безудержных вспышек гнева и страсти, приступов злобного агрессивного поведения. После таких вспышек больной может раскаиваться, просить прощения, сознавать безнравственность и греховность своего поведения, давать обещание исправиться, верующий человек может искать помощи в этой трудной борьбе в молитве, что создает такому человеку репутацию неискренности и ханжества, т. к. приступы гнева и агрессивного поведения повторяются. Отсюда определение старых учебников эпилептика, как человека с камнем за пазухой и молитвенником в кармане.

Астенизированные, утомляемые или тугоподвижные, медлительные, с преобладанием не агрессивных, а защитных реакции (дефензивный тип вязких аффектов, инертности мыслей). У одних доминирует чувство долга и сочувствия к людям гиперсоциального поведения. У других преобладает практичность, бережливость, скупость, хозяйственность, что в условиях старого общества также расценивалось как "гиперсоциальность", типы крепкого эгоистического хозяина-кулака или скупого рыцаря.

Больные склонные к тяжелым расстройствам настроения, дисфориям, наступающим без внешних причин приступам мрачной, злобной тоскливости, ворчливости, недовольства, продолжающимся от нескольких часов (встал с левой ноги) до нескольких дней. Такие приступы могут сопровождаться неудержимым влечением к алкоголю или к движению, что создает картину запойного пьянства и периодического бродяжничества (эпилептическая фуга, бегство). В других случаях такие приступы проходят под знаком подъема настроения и активности, со стремлением к поучениям, морализированию, с повышенной самооценкой и склонностью к сутяжному поведению О тактике врача и духовника в отношении этих вариантов эпилептических характеров речь будет идти подробнее при описании всех вариантов патологических характеров (психопатии).

Конечно, если до болезни пациент отличался сильным характером, высоким интеллектом и уравновешенным типом высшей нервной деятельности, его сопротивляемость болезни сохраняется дольше, и борьба с патологическими чертами характера ведется более успешно, чем при врожденной неуравновешенности и патологических чертах характера. Наоборот, в тяжелых и далеко зашедших случаях эпилепсии, в особенности начавшейся в детстве или осложненной другими заболеваниями головного мозга, может развиться картина эпилептического слабоумия со снижением памяти, способности к суждениям, с медлительностью, вязкостью, тугоподвижностью мыслительных процессов, узостью и эгоистической направленностью интересов, способностью к односторонним, необъективным суждениям продиктованным аффектом и достигающим степени бредовой убежденности в правильности своих патологических идеи (например, ревности, преследования, сутяжничества и т. п.). Эти тяжелые случаи чаше развиваются при второй форме (смешанной или психоэпилепсии), но даже и при редких припадках они крайне затрудняют приспособление этих больных к жизни в коллективе и полезную трудовою деятельность. Такие больные эпилепсией с слабоумием и бредовыми идеями, недоступными критике и коррекции, подолгу находятся в лечебных учреждениях и могут продуктивно работать при постоянном лечении и коррекции их поведения со стороны медперсонала или родных в семье.

ДРУГАЯ ФОРМА ЭПИЛЕПСИИ кроме судорожных припадков проявляется в психических эквивалентах (заменителях припадков). приступах помрачнения или полного выключения сознания с галлюцинациями, бредом, злобными аффектами, безудержной агрессией и опасностью для окружающих или наоборот в состояниях экстаза, озарения также с галлюцинаторными переживаниями Такие состояния помрачения сознания могут быть краткими и протекать в виде выключения, отключения от окружающей обстановки, отсутствия (французское absence) с неясным бормотанием, причмокиванием или другими бессмысленными автоматизированными движениями бегства, фуги, вращения и т. п. Эти психические эквиваленты могут наступать в качестве больших предвестников больших судорожных припадков или наоборот, не посредственно следовать за припадком Такие сложные смешанные формы эпилепсии с судорожными припадками и психическими эквивалентами быстрее приводят к более грубым изменениям личности со снижением интеллекта и нарушением правильного поведения в семье и обществе Описанные выше типичные варианты характерологических нарушении выступают здесь в более грубой форме, в сложных сочетаниях полярных противоположных качеств черты грубости, агрессивности, гневливости сочетаются с чертами угодливости, слащавости, льстивости и другими защитными формами поведения (полярность агрессивности и дефензивности) Или черты вязкости, медлительности. ту неподвижности, гиперсоциальности. с вспышками гнева безудержных влечении жестокости и т. д. (полярность связанности, замедленности и безудержных влечении = gebunden-getrieben немецких авторов) Или, наконец, полярность просветления, экстаза, подъема настроения и мрачной, злобной тоскливости и упадка.

Такие сочетания одновременно проявляющихся или сменяющих друг друга противоположных полярных признаков производят тяжелое впечатление двойственности, двойничества, противоречивости. (Иван Грозный, как пример такого эпилептического характера). При частых припадках и эквивалентах, при отсутствии светлых промежутков и восстановления критического отношения к своему поведению у больных утрачивается способность к правильной оценке (социальной и моральной) своего поведения, наступает торможение умственных способностей, снижение уровня личности или эпилептическое слабоумие. В таких случаях могут возникать не только судорожные пароксизмы и кратковременные эквиваленты, но и затяжные на несколько дней и недель психозы, когда больные неправильно воспринимают окружающее, становятся агрессивными и при изменении сознания могут быть опасными для окружающих. Однако при условии лечения, даже и после тяжелых припадков и психозов, возможны просветления, ремиссии, послабления в ходе болезни, с возвращением интеллектуальной активности, критического отношения правильной моральной оценки, раскаяния и сожаления о тяжелых или антисоциальных поступках, имевших место во время психоза. Неожиданное наступление тяжелых припадков, сотрясающих больного, повергающих его в судорогах и корчах на землю, вызывающих впечатление какого-то постороннего чуждого для личности воздействия в прежние времена давало основание расценивать эти приступы, как результат вмешательства злой силы, одержимости бесами, или, в других случаях, как результат божественных влияний, откуда пошло старое название эпилепсии священная болезнь (morbus sacer).

Еще в начале XX века возникновение эпилепсии, в особенности первых припадков, связывали с психической травмой, испугом. что позволяло описывать эту болезнь в учебниках в главе "неврозов", т. е. заболеваний без органической основы. Современными исследованиями в медицине установлены определенные особенности динамики нервных процессов, вызывающие припадки, что позволяет врачам с успехом лечить этих больных противосудорожными и другими средствами с определенными режимом жизни и питания. При наличии очаговых изменений в коре головного мозга, в особенности после травм, менингитов и при опухолях мозга. Успех достигается оперативным вмешательством в нейрохирургических учреждениях. Очень поучительным для священника примером врожденной наследственной эпилепсии является болезнь Ф. М. Достоевского: гениальный писатель страдал с 15 лет эпилепсией. Это была относительно благоприятная по течению форма смешанной эпилепсии с редкими припадками и эквивалентами, благодаря чему он до конца жизни сохранил творческие способности, хотя и страдал значительными дефектами памяти. Заболевание дало обострение в студенческие годы, а затем в период суда, смертного приговора, лет каторги и солдатской службы.

Грубой ошибкой являются наивные попытки объяснить болезнью, выводить из болезни мировоззрение и творчество писателей или общественных деятелей. Ф. М. Достоевский был гениальным писателем "не благодаря, а вопреки" болезни. Будучи писателем автобиографическим, он в своем творчестве показал в частности и все многообразие и противоречивость проявлений и переживаний неуравновешенных типов человеческой личности. В то же время, как верующий человек, вера которого прошла "сквозь все горнила сомнений", он в ряде своих героев отразил и свои попытки осмыслить свою болезнь и опыт борьбы с болезнью.

Наиболее полное отражение эта сторона переживаний писателя нашла в образе князя Мышкина (роман "Идиот"). В сопоставлении с самоописаниями автора в его письмах, в письмах и дневниках жены, мы имеем возможность по этому роману детально познакомиться с раздумьями гениального художника и мыслителя о болезни в свете религиозного опыта.

Из записных книжек Достоевского мы знаем, что к созданию образа князя Мышкина он подходил с четко осознанной задачей "показать положительного героя в условиях нашей русской действительности". "Восстановить и воскресить человека". Обсуждая при этом бывшие до него попытки дать образ положительного героя в литературе, автор упоминает Дон Кихота, Пикквика, Жана Вальжана и считает их неудачными. А для выполнения поставленной задачи выбирает образ и судьбу человека больного эпилепсией?!

Перед нами — человек больной с детства. Мы встречаемся с ним после его многолетнего лечения, проведенного в условиях специального лечебного учреждения. Болезнь замедлила его развитие, оставила в его психике черты детскости, незрелости, наивности. Психофизическая его организация надломлена болезнью, но тем не менее по своим духовно-моральным качествам он стоит неизмеримо выше всех окружающих. Клинически состояние его описывается в начале романа как состояние терапевтической ремиссии "послабления болезни", в периоде без припадков и эквивалентов, что позволяет ему вернуться на родину. Он полон любовью к людям, особенно к детям. В его планах -работа по воспитанию детей, организация клуба для них. Но при встрече его с обществом того времени начинают выявляться парадоксы: это — нездоровый человек, с эпилептическими чертами характера и поведения, с преобладанием защитных дефензивных черт и гиперсоциальности. Его за необычные поступки и суждения не стесняясь в лицо называют "идиотом". Но в то же время он производит на окружающих неизгладимое впечатление: он покоряет самых разных людей своей человечностью, добротой и мудростью. Конечно, с точки зрения врачебной он — и в это время ремиссии не полностью здоров: его организация надломлена болезнью (как и сам автор был, конечно, надломлен болезнью, хотя и не сломлен), его ранимость, сверхчувствительность к чужому горю и несправедливости окружающей жизни обрекает его на страдания.

Его душевный мир нарушается благодаря крайней ранимости, сензитивности. что приводит в конце романа к рецидиву припадков, но в этой чужой среде петербургского мещанства того времени он оказывается единственным человеком, кто "сохраняет духовною независимость, поэтическую гармонию естественно проявляемых чувств" (как стремился показать его артист Смоктуновский на сцене).

И, наконец, что самое удивительное, наиболее высокие состояния духовного подъема, озарения, самые глубокие, почти пророческие высказывания непосредственно связаны у этого больного человека с предприпадочными состояниями, входят как бы в общую структуру предвестников припадка. Отношение самого больного, как верующего человека к этим состояниям представляет большой интерес для врача и для священника. Поэтому здесь приводится описание случая на вечере у Епанченых целиком, так. как оно сделано автором, конечно, на основе своего опыта и дано с точностью и полнотой медицинского документа. ("Идиот" Изд. 1905. г. , стр. 26). "Князь был "вне себя", много смеялся коротким, восторженным смехом, говоря короткими фразами, между которыми не всегда удавливалась связь: "Неужели в самом деле можно быть несчастным? Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его? О. я только не умею высказать, а сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите на ребенка, посмотрите на Божью зарю, на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые вас любят... он давно уже говорил стоя... (пропуск). Аглая быстро подбежала к нему, успела принять его в свои руки и с ужасом услышала дикий крик "духа сотрясшего и повергшего" несчастного. Больной лежал на ковре. Напомним, что в другой раз перед припадком (стр. 266) при встрече с Рогожиным на лестнице "князь помнил только первый звук своего страшного вопля, который он никакой силой не мог остановить". И еще одна страница (255-256), где Федор Михайлович в словах князя Мышкина излагает, конечно, свои размышления над проблемой болезни и ее значения в общем духовном опыте больного. Он думал о том, что в эпилептическом состоянии его была одна ступень, когда (если только припадок проходил наяву), вдруг среди грусти, душевного мрака, давления -мгновениями как бы воспламенялся мозг и с необыкновенным порывом разом напрягались все силы жизни. Ум, сердце озарялись необыкновенным светом, все волнения, все сомнения, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины (но и это было только предчувствие той окончательной секунды, с которой начинался самый припадок. Эта секунда была, конечно невыносима).

"Раздумывая об этом мгновении уже в здоровом состоянии — продолжает далее Достоевский — он часто говорил себе, что все эти мгновения и проблески высшего бытия не что иное, как болезнь, как нарушения нормального состояния, а если так, то это вовсе не высшее бытие, а наоборот, должно быть причислено к самому низшему. И, однако он дошел, наконец, до чрезвычайно парадоксального вывода: что же в том, что это болезнь? Какое до этого дело, что это напряжение ненормально, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией, красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженного молитвенного слияния с самим высшим синтезом жизни. "В этот момент, говорил он Рогожину, — становится понятным необычайное слово, что "времени больше не будет". Эти туманные выражения казались ему самому очень понятными, хотя еще слишком слабыми. В то же, что это — действительно "красота и молитва", что это действительно "высший синтез жизни", в этом он сомневаться не мог, да и сомнений не мог допустить".

"Ведь не видения же ему снились в этот момент, как от гашиша, опиума или вина. Мгновения эти были именно одним только усилением самосознания. Эта секунда по беспредельному своему счастью может стоить всей жизни. " "Впрочем за диалектическую часть своею вывода он не стоял: отупение, душевный мрак, идиотизм стояли пред ним ярким последствием этих высочайших минут... Но действительность ощущения была вне сомнения и смущала его. "Что же в самом деле делать с действительностью?" Отсутствие лечения, бытовая неустроенность, сверхсильное напряжение переживаний в чужой среде приводят к новому обострению. Будущее князя Мышкина остается неизвестным. Но этим не умаляется значение попытки князя Мышкина (alter ego — второе я — Достоевского эпилептика) осмыслить значение болезни в обшей сумме религиозного опыта личности. Князь Мышкин (он же и Достоевский) "не стоит за диалектическую часть своего вывода", но явно допускает, что переживания болезненного происхождения, непосредственно связанные с динамикой болезни, при определенных условиях могут стать источником положительного духовного опыта, имеющего большое значение для личности: "что же в том, что это болезнь?... если самый результат оказывается в высшей степени гармонией... дает неслыханное чувство полноты... красоты и молитвы... высшего синтеза жизни... беспредельного счастья...?" Такой вывод предполагает моральную ответственность человека и за противоположные, обусловленные болезнью состояния злобы, агрессии, жестокости , но об этом ниже. Здесь в порядке отступления, необходимо хотя бы коротко суммировать поучительное, для врачевателей тела и души больных отношение Достоевского к болезни и борьбу с ней. Больной гений, всю сознательную жизнь боровшийся с болезнью и преодолевавший ее. Это находит отражение в дневниках Достоевского и его жены, в изданных ею воспоминаниях и письмах, и в творчестве. Гениальность, конечно, не болезнь. Но болезнь гения является фактом большой художественной и духовной значимости, в особенности у Достоевского. Все его герои в их противоречивости и двойственности отражают его личный опыт, его "удивительную, прекрасную и жестокую судьбу" (Б Бурцев). Отличительная черта патологических характеров — выраженная полярность, противоречивость проявлении отражается в его жизни и творчестве необычайно ярко. Амплитуда колебании необычайная. Дисгармония, по видимости, сплошная. Периоды безудержного влечения к азартной игре в рулетку вплоть до зрелых лет, приступы дикого гнева, когда он по его словам "способен убить человека" и периоды горького раскаяния и самоуничижения. Периоды творческого подъема, когда он за 26 дней пишет к сроку роман "Игрок", который он сам сравнивает с увлечением рулеткой, и периоды упадка, наступающие после припадков, которые его "добивают окончательно и после каждого он суток 4 становится беспамятным, не может сообразиться с рассудком". Состояние высокого подъема, счастья, озарения, проникновения в "иные миры" в периоды, когда он (в особенности в утренние часы и в дни после припадков) становится, по свидетельству Белинского уже в студенческие года "в общении с людьми трудным до невозможности, с ним нельзя быть в нормальных отношениях, он считает, что весь мир завидует ему и преследует его". Или, по свидетельству его жены Анны Григорьевны, уже при первой встрече с ним в 1866 г производит на нее "такое тяжелое, по истине удручающее впечатление, какого не производил ни один человек в мире".

Сам он пишет о себе: "Я дитя века, дитя неверия и сомнения, до сих пор (1854 г), даже и до гробовой крышки" а к концу жизни ссылаясь на Великого Инквизитора и главу о детях в братьях Карамазовых говорил, что "нет и не было до него такой силы атеистических выражений, стало быть не как мальчик я верую во Христа и Его исповедую, а через большие сомнения моя осанна прошла как говорит у меня в том же роле черт". Такую же полярность мы видим и в героях романов, которые ведут начало от Достоевского, как человека Раскольников и Порфирии Петрович в романе "Преступление и наказание", князь Мышкин и Рогожин в "Идиоте" ясность, смирение и вера старца Зосимы и бунт Ивана Карамазова, ясность и чистота Алеши Карамазова и глубокое, моральное уродство ("инфернальность") Федора Карамазова и Смердякова, безудержная власть влечений и аффектов у Димитрия, сменяющаяся глубоким покаянием, жаждой избавления путем страданий и т. д. И, наконец, в жизни самого Федора Михаиловича соединение надлома, надрыва, самоказнь, сознание себя неисправимым грешником и пророческий характер выступлений, вершиной которого была речь о Пушкине. Он сознавал себя пленником своей судьбы и болезни и вел с ней борьбу. Двойственность, двойничество — судьба не только его героев, многие из которых гибнут в борьбе со своими двойниками. Двойничество он сознавал и в себе, и к концу жизни подводит итоги своего опыта борьбы с ним. Еще до каторги, как видно из письма к брату Михаилу, знает, что он болен, что хотя глубокая депрессия преодолена, но "болезнь осталась при мне". А в 1867 г пишет Майкову, характер мой больной и я предвидел, что она (Анна Григорьевна) со мной намучается "

А незадолго до смерти он в письме так анализирует двойственность: "Эта черта свойственна человеческой природе вообще. Человек может конечно, вечно двоиться и конечно, будет при этом страдать; надо найти себе исход в какой-либо деятельности, способной дать пишу духу, утолить жажду его. Я имею у себя всегда готовую писательскую деятельность, которой предаюсь с увлечением, в которую влагаю все мои старания, все радости и надежды мои и даю этой деятельностью исход". И так, пред нами пример больной личности гения, который был человеком исключительной силы. Каторга "переломила его жизнь надвое, но не сломила его". Он жил на 15 лет дольше Гоголя, но до конца своих дней сохранил творческие силы, критическое отношение к болезни, к своему характеру и живое сочувствие к людям. Двойничество было трагедией больного гения и его героев. Но он сохранил, как писал о нем Страхов, "глубокий душевный центр, определяющий все содержание ума и творчества'', из которого исходила энергия, оживляющая и преобразующая всю деятельность (II). Поражала всегда неистощимая подвижность его ума, не иссякающая плодотворность его души. Он не оказывался от СОЧУВСТВИЯ к самым разнородным и даже противоположным явлениям, как скоро сочувствие к ним успевало в нем возникнуть.

Психиатры скажут, что мы в Достоевском имеем пример серьезного и длительного заболевания, которое благодаря большой сопротивляемости гениального художника и мыслителя позволило ему до конца жизни сохранить "ядро личности", творческие способности, сознание болезни и критическое отношение к себе, несмотря на выраженные черты патологического эпилептического характера, наложившего печать болезни на всю его жизнь и творчество. На этом примере можно кратко суммировать отношение самого верующего больного к проявлениям болезни и наметить основные линии поведения священника-душепопечителя с больными эпилепсией. О двух основных обязанностях священника в отношении этих больных было сказано раньше:

побудить больного к врачебному обследованию и в случае необходимости — систематическому лечению и

помочь больному в борьбе с болезнью, в критическом осознании и преодолении своих аномалий характера и поведения.

Врач-психиатр может лечить больного в периоды острых психозов, помочь сделать приступы болезни и припадки боле редкими и по возможности предупредить их рецидивы. Роль духовника особенно важна для этих больных в периоды между припадками, когда они осознают мучительные противоречия полярных состояний подъема и упадка, озарения и дикого гнева, просветления и помрачения сознания, полярных состояний благостного доброжелательства к миру и людям, и мрачного озлобления, раздражения, подозрительности и морализующих поучений. Острее чем при других психических заболеваниях. верующий больной воспринимает мир. вместе с героями Достоевского, как арену борьбы Бога с дьяволом, а сердца людей как "поле битвы" добра и зла. Поведение священника определяется обшей задачей пастырства, помочь человеку найти глубину покаяния, восстановить правильное духовное ощущение жизни в душе человека, правильное отношение к своему греху и к своему бессмертному человеческому достоинству, которое подвергается таким драматическим испытаниям у больных, когда двойничество выражено максимально. Неудивительно, что в этом плане имеет такое большое значение судьба Достоевского и его героя князя Мышкина, образ которого создан с специальной целью: "восстановить и воскресить человека". В книге "Философия православного пастырства" диффернцируются 2 формы (степени) одержимости по их духовно-душевной структуре:

Бесноватость (посессия) — как полная связанность души демоном, когда человек теряет всякое самосознание, личность его совершенно пленена и

Одержимость (обсессия) — как частичная плененность злой силой души человеческой, или тела: человек сохраняет полное самосознание, возможность нравственной оценки своих поступков, но не имеет силы справиться с влекущей его силой.

"Уговорить одержимого, а тем более бесноватого — нельзя, ему надо помочь". С точки зрения врачебной также разграничиваются 2 формы эпилептических припадков и нарушений психической деятельности.

С полной потерей самосознания во время приступа и полным последующим забвением (амнезией) всего происходившего с больным и совершенного им.

С частичным помрачением или селением сознания, с сохранением сознания своей личности и воспоминаний о происшедшем, с невозможностью справиться со своими аффектами, влечениями и побуждениями.

Возможны (в особенности при длительных эквивалентных и сумеречных) колебания ясности сознания, смена периодов сохранности воспоминаний и отнесения переживании к "я", к личности больного и периодов кратковременного помрачения или сужения сознания, когда эти периоды проходят как облака на ясном небе ("обнубиляция" — колеблющееся, мерцающее сознание). Все события и поступки больных во время приступов первого типа, даже самые тяжелые преступления. судебной психиатрией определяются как поступки, совершенные в состоянии невменяемости; больные освобождаются от ответственности за совершенные деяния, выносится решение о необходимости их стационарного лечения. В случаях тяжелых правонарушений (убийств, насилий, лишенных цели многодневных путешествий с нарушением правил общежития и т. д.) назначается принудительное длительное лечение в условиях строгой изоляции и надзора. Если эти больные, узнавая от окружающих или от врачей о совершенных ими преступлениях против юридических законов и нравственных норм, приходят в недоумение, в ужас и сознают всю тяжесть своего антисоциального поведения, сожалеют о нем, то это служит признаком сохранности личности больного, способности критического отношения к болезни и гарантией того, что больной будет впредь выполнять все медицинские назначения и примет необходимость стационарного (и даже принудительного) лечения. Если же больной является верующим христианином, сознающим не только социальную, моральную, но и духовную ответственность за свои поступки, но он принесет покаяние за ПОСТУПКИ, совершенные даже и в бессознательном состоянии. Это будет выражением и доказательством правильной самокритической оценки своего поведения и сознания того, что "извнутрь, из сердца человеческого исходят злые помыслы" и "они оскверняют человека" даже и в состояниях сна и беспамятства. Когда поведение определяется биологическими, психофизическими, "природными процессами" (от естества по Иоанну Лествичнику), у такого человека, имеющего сознание ДУХОВНОЙ ответственности за свои поступки, совершенные даже и при помрачении сознания, священник не может отказаться принять покаяние. отпустить грехи (если нужно, то с наложением эпитимии), и это будет путем к правильной самооценке и восстановлению человеческого достоинства у больного, пришедшего в ужас или депрессию от сознания совершенного им.

Отсутствие такого сознания является свидетельством либо далеко зашедшего эпилептического слабоумия, либо врожденного морального уродства, преморбидной патологии нравственного сознания и совести, что должно учитываться и врачами, и духовником в процессе их психотерапевтической и воспитательной работы с больным. Так было в одном случае бессмысленного, безмолвного и крайне жестокого убийства, совершенного эпилептиком в сумеречном состоянии. равнодушное отношение к преступлению по выходе из сумеречного состояния у молодого человека без явлений слабоумия вызвала недоумение у врачей. Когда же они, собрав все данные о развитии и жизни больного, обнаружили у него старое органическое заболевание мозга с задержкой развития высших качеств личности господством низших биологических потребностей, без каких либо интересов и моральных ценностей, это отсутствие моральной оценки стало понятным. Больной был признан невменяемым и ему было рекомендовано принудительное лечение в условиях строгой изоляции, как представляющему социальную опасность, совершившему преступление в сумеречном состоянии.

Необходимость воспитания правильного критического отношения, социальной и моральной самооценки своего поведения, своих поступков и аномалии характера, в полной мере относится к приступам второго типа, протекающем без помрачения сознания, с сохранением воспоминаний о происшедшем. Эти приступы и аномалии характера имеют закономерную, определяемую внутренними, физиологическими процессами, смену фаз и динамику, которая покоряет волю больного, и во время приступа делает его неспособным справиться с "влекущей его силой аффектов и влечений". По критериям Иоанна Лествичника такие состояния и колебания настроения, неподвластные духовным воздействиям и непрекращающиеся от молитвы, происходят "от природы, от естества". И тем не менее, поскольку они проходят ясным самосознанием, с сохранением чувства "я", отнесенности этих переживаний к "я", и сохраняются в памяти больного, они входят в общую сумму отрицательного или положительного личностного опыта и, конечно, подлежат нравственной и духовной оценке. И борьба с ними должна вестись как врачебными и фармакологическими (лекарственными) средствами, так и, у верующего человека духовными методами, и прежде всего. выработкой правильного отношения к своему греху и своему человеческому достоинству.

Этот вывод требует некоторого пояснения в свете положений, приведенных в первых главах Разделяя в человеке 3 сферы, 3 пласта его бытия, мы никак не должны забывать, что личность человека должна рассматриваться в единстве ее телесной и духовно-душевной организации. Митрополит Антонии (врач — хирург и психиатр по своему образованию и профессии) говорит так о значении тела в ДУХОВНОЙ жизни: "тело, даже мертвое, лежащее в гробу, это не только КУСОК поношенной одежды, которая должна быть отброшена, чтобы душа могла быть свободной. Для христианина тело нечто гораздо большее: нет ничего из того, что происходит с душой, в чем тело не принимало бы участия. Мы получаем все впечатления в этом мире, но также и в духовном мире частично через тело: вода крещения, хлеб и вино евхаристии, и т. д. взяты из материального мира. Мы не можем быть добрыми или злыми иначе, чем в союзе с нашим телом. С первого до последнею дня жизни тело остается со работником души во всех делах и вместе с душой составляет целостного человека. Оно по праву соединено с миром ДУХОВНЫМ, божественным". Достоевский лучше многих других знал, что стремления к духовным идеалам стоят человеку больших усилий. Преклоняясь перед свободой человеческого духа, он уважал естественные законы развития:

"Что бы он не делал, на всякое дело он смотрел, как на выявление натуры". (Бурсов). Также он понимал и болезненные проявления в своих припадках и характере. Наверное, он не раз вместе с апостолом Павлом мог воскликнуть: "бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти". И, понимая болезненное происхождение, природную обусловленность ("от естества") как своих вспышек гнева и страсти, так и своих высоких минут озарения и счастья, он не освобождал себя от ответственности за состояние злобы, мрака и двойничества, не мог их отделить от "себя", раскаивался в них и вел с ними борьбу. Также он не мог отказаться от состояний счастья и высшего молитвенного раскрытия мира, природы и людей в минуты озарения: они обогащали его внутренний опыт и входили в общую иерархию ценностей, которыми он обладал. Не случайно, эти слова князя Мышкина о счастье, любви ко всем людям, ко всей природе, потом повторит старец Зосима.

Здесь мы подошли к глубоко интимным переживаниям верующего человека пред лицом болезни. И вывод этот имеет значение не только для больных эпилепсией, но и для других болезненных форм. Депрессия обрекает больного на сознание безнадежности, уныния, преувеличенного чувства (стыда?) за свои грехи, с мыслями о самоубийстве. Раскрывая больному болезненное, "природное" происхождение этих мыслей. духовник должен помогать врачу, вооружать больного на борьбу с этими мыслями и намерениями, раскрывать их греховный характер, напоминать, что верующий человек не может подчиняться унынию и, тем более, думать о самоубийстве. Принятие и терпеливое несение креста в недели и месяцы депрессии, если она не уступает лечению, — единственно верный путь. Также и больным в противоположном маниакальном состоянии, с переоценкой своих возможностей, с солнечным, безоблачным настроением, с наплывом горделивых идей и реформаторских, паранойяльных, бредовых планов надо помогать сохранять самокритику, призывать к смирению и раскаянию в своих безрассудных поступках во время болезни. Восстановление критики к болезни будет симптомом выздоровления — психического и духовного, как это было в последние годы жизни с Дон-Кихотом, который отбросил все свои бредовые планы о рыцарских подвигах, принес покаяние за свои безрассудные путешествия и закончил жизнь в душевном мире. Итак, на примере болезни Ф. М. Достоевского — князя Мышкина, — выявилось в полной мере значение борьбы за сохранение критическою отношения к болезни, духовного ядра личности и глубины покаяния.

Пока у больного это сохраняется, можно говорить о духовном здоровье даже при наличии душевной болезни, если она не мешает больному сохранять основные признаки "духа в человеке" (по Еп. Феофану):

жажду Бога, стремление к нему,

благоговение и страх Божий,

совесть. приводящую человека к покаянию.

При этих условиях болезнь душевная, даже и врываясь в область духовных переживаний, может сохранить больного от ложной нездоровой мистики, от бреда, от прелести (о чем речь в следующих главах).

Видимо этот вопрос о сохранении духовного ядра личности в болезни и критического к ней отношения Ф. М. Достоевскому представлялся столь важным, что он в поисках образа положительного героя, с целью "воскресить и восстановить человека", остановился на человеке больном. Именно потому творчество Достоевского и обладает такой силой психотерапевтического воздействия на больных и духовно возрождающего влияния на всех людей.

К этому вопросу мы еще ни один раз вернемся при описании других проявлений психических заболеваний, в частности навязчивых и хульных мыслей, бредовых идей воздействия и галлюцинаций (в главах о шизофрении, паранойе и истерии).