Глава 16. Ричард Хеклер. ВОЙТИ В МЕСТО КОНФЛИКТА - Пробуждение сердца. Западный и восточный подход к психотерапии и терапевтическим отношениям - Джон Уэлвуд

Ричард Хеклер – один из основателей школы ломи, директор Тамалапас айкидо дозде; вел большую преподавательскую работу в области психотерапии, читал лекции, вел консультации телесного ориентирования. В настоящее время работает над книгой по этому предмету.

М хочу здесь рассмотреть свою тему на основе материала наших взаимоотношений с молодым человеком, с которым мне пришлось работать. Как-то меня попросили вести консультации по айкидо в доме заключения для подростков. Я работал там около трех месяцев со многими мальчиками. И вот как-то один из них в первый же день ворвался в мою комнату из-за большой металлической двери. Ростом около шести футов и трех дюймов, он знал, что мы будем заниматься воинским искусством, а потому попытался нанести мне удар, и мне пришлось уклониться.

Он сказал: "Я так зол, что мог бы кого-нибудь убить". Взглянув на него, я поверил его словам. Он и раньше попадал в отделения для нарушителей порядка и в тюрьму для подростков. И я сказал ему следующее: "Ладно, покажу тебе, как это делается, покажу, как убить человека". На мгновенье это остановило его, глаза раскрылись, и я понял, что он слышал множество разных ответов на эту свою фразу. Всякий раз, когда его агрессивность выступала наружу, ему говорили: "Держи руки в карманах" или "Подставь другую щеку", или "Выпей содовой воды". История его жизни содержала разбитую семью, изоляцию, положение отверженного. Поэтому когда я сказал: "Я научу тебя, как убить кого-то", – он бросил на меня недоверчивый взгляд. Я продолжал: "Мне от тебя нужно только одно: постарайся приходить на каждое занятие; а мы будем заниматься три раза в неделю". На это он согласился. В этот момент мы установили контакт, и я понял, что, по всей вероятности, он действительно будет приходить на каждое занятие.

На первом занятии я показывал ему некоторые приемы давления или удары; мне стало ясно, что он настолько охвачен желанием и возбужден, что не обладает никаким чувством центра, никаким чувством опоры; он просто шарил руками по сторонам. Поэтому я сказал: "Минутку! Так ты не сможешь никого убить. Сначала нам надо выработать кое-что другое". Эти другие способности, которые мы начали развивать в течение некоторого времени, были особыми телесными принципами центрированности, чувством опоры, чувством протяженности, уменьем организовать возбуждение и смешивать его с поступающей энергией. Здесь я могу описать все это лишь вкратце; но для того, чтобы обучить его этим принципам по-настоящему, потребовалось около трех месяцев. Всякий раз, когда я показывал ему точку давления или удара, он начинал шарить руками, и мы снова возвращались к принципам опоры, центра и т.п.

Во время этого процесса начала происходить перемена. Я смогу описать эту перемену наилучшим образом, если скажу, что его внимание стало возвращаться к самому себе, вместо того чтобы заставлять его пялить глаза на того, кого ему хотелось убить. Его интерес начал перемещаться с чувства мщения на то, что происходит внутри него самого; и вот он стал ощущать себя по-новому. Однажды, к концу нашей работы, когда мы кружились около мата и бросали на него друг друга, возникло подлинное чувство совместной игры. Не знаю, понравилось ли ему это слово, но он повернулся ко мне и сказал: "Знаете, убить кого-то легко; но интереснее узнавать самого себя. Это не так легко, но более интересно". В нем произошла некоторая фундаментальная перемена; в какой-то мере она была связана с тем, что у него стал проявляться новый интерес к своим психо-телесным процессам.

Пройденный нами в течение трех месяцев процесс иллюстрирует множество принципов, имеющих значение во время работы с людьми. Я усвоил эти принципы не только благодаря своей подготовке в айкидо, но также и благодаря практике буддийской медитации; оба вида практики оказали влияние на мое отношение к самому себе, к своим клиентам, к семье, к работе. Практика медитации показала мне, как важно видеть людей и работать с ними там, где они находятся, не трансформируя ситуацию техническими приемами, которым я мог научиться во время своей практики.

В случае же с этим юношей, когда я впервые увидел его, я понял, что он в некотором смысле и есть убийца; вглядываясь в него, я узнал убийцу и в самом себе. И вот, вместо того чтобы говорить ему: "Ты не должен убивать, не должен делать этого", – я обнаружил, что его агрессивность была главной входной дверью, через которую я мог общаться с ним. Все полученные им в жизни уроки гласили: "Ничего не делай, но чувствуй свою агрессивность. Старайся быть хорошим юношей". Когда он вошел и толкнул меня, я увидел, что он по существу говорит мне: "Вы должны общаться со мной именно таким образом". С этого-то пункта мы и начали.

Один из фактов, которым меня научила сидячая медитация, состоял в том, что, когда я сижу, я сижу не для того, чтобы стать лучше; я сижу, ибо занят рассматриванием того, что есть, и самого себя; поэтому я могу начать видеть и чувствовать свой психо-телесный процесс. Тем из нас, кто занят лечебным и воспитательным процессами, легко поддаться непроизвольному желанию, чтобы другие вели себя по нашему образцу, чтобы они изменились определенным образом; может быть, нам даже захочется произвести на них впечатление своими знаниями. Но мой опыт говорит, что, если я нахожусь с людьми, первая дверь, которую они открывают – будь то боль, агрессивность или все что угодно, – в основе своей обладает своим особым разумом. Нам не надо стараться как-то обходить их невроз или превращать его в нечто другое. Сам по себе их невроз представляет собой фактический энергетический опыт, с которым, каков он есть, можно работать. В случае моего молодого человека можно увидеть его невроз в этом беспредметном, неконтролируемом проявлении агрессивности. Однако в нем заключено и огромное количество энергии, а это сделало его вполне доступным. Какой бы я ни считал эту энергию, хорошей или плохой, – это не имеет отношения к факту: именно так он ведет себя в нашем мире.

В японском воинском искусстве есть движение, называемое "ирими". Это название означает "войти в место конфликта". Если кто-то нападает на вас, вместо того чтобы пытаться удержать его, убежать от него или отступить и притвориться, что ничего не произошло, вы фактически входите в это нападение. И в последнюю минуту вы поворачиваете дело так, что, не подвергаясь удару, оказываетесь в месте возникновения атаки, стоите около нападающего человека. Обычно, если кто-то хватает меня, я испытываю желание оттолкнуть его, я защищаюсь. Это не "ирими", не вхождение в конфликт. "Ирими" означает прямой подход к конфликту – и не столько с мыслью "вот я встану перед этим", сколько с чувством открытости по отношению к конфликту, как бы желая увидеть, что там происходит. Мне не надо испытывать удовольствие от нападения, однако я все еще двигаюсь навстречу ему, потому что оно идет на меня. Возможно, решение проблемы находится внутри нее; возможно, оно заключается в том, чтобы принять энергию нападения и направить ее в другую сторону, в сторону нейтрализации агрессивности. Поступать именно таким образом я и учил юношу. Работая с людьми, я часто советую им войти в свой невроз с большей полнотой – и не в духе исследования "выясним, что это такое" или "откуда это появилось?", а скорее в форме иного подхода: "Каково действительное чувство невроза, его энергия, его возбуждение? Что мы при этом чувствуем? Какова его температура? Каковы его пульсация и ритм, как с ним работать?" Конечно, кто-нибудь может возразить: "Ведь если я войду в это состояние, я стану более агрессивным, и кто знает, что может произойти!" Что ж, это правильно, может произойти все что угодно. Но я прошу людей входить в их конфликты таким образом, чтобы это позволило им пережить собственное возбуждение и энергию. Когда я употребляю термин "возбуждение", я имею в виду то, что другие культуры называют "ки", "ци", "жизненный порыв", "прана" – это наша самая глубинная энергия жизненности, почва, откуда появляется вся наша жизнь. Из своей практики сидячей медитации я усвоил, что, когда возникает нечто, мне не надо уходить от него, понимать его или создавать ему препятствия. Я чувствую себя более здоровым, просто пребывая с этим фактом, глядя ему в лицо, видя, как энергия невроза приобретает особую структуру.

Я работаю с людьми соматически; греческое слово "сома" относится к живому телу в его целостности. Наша соматическая реальность есть переживание жизни внутри и во всем теле, заключающее в себе чувства, мысли, эмоции, действия, символы, образы и ощущения. Соматическая работа с людьми не обязательно означает такую телесную работу, когда я накладываю на них руки и произвожу манипулирование соединительными тканями, хотя и это также может иметь место. Я могу работать и с мыслями людей, с их чувствами и действиями как выражениями живого тела. Я не обращаю особого внимания на то, что знают мои клиенты или что еще могут узнать. В большинстве своем те люди, с которыми я работаю, уже знают вполне достаточно. А то, что я прошу людей делать, – это начать соприкасаться со своим живым телом, дать возможность возникнуть из этого соприкосновения особого рода мудрости, недоступной познанию. Я побуждаю их увидеть, что за информация приходит к ним, когда они выгибают спину, чувствуют напряжение в диафрагме или дрожь в ногах. Я прошу людей обращать внимание на эту информацию, находиться внутри нее, обосноваться в собственных энергетических стереотипах. Обычно, приходя ко мне, люди спрашивают: "Что мне делать с этим?" А я задаю им вопросы: "Как вы это делаете? Как вы создаете себе препятствия? Как вы преждевременно расходуете свою энергию? Как разбрасываете свои эмоции? Как получается, что у нас не налаживается контакт? И как мы устанавливаем контакт? Как возрастает ваше возбуждение? Что чувствуется, когда мы стоим здесь и встречаемся друг с другом, разделяем подобную интимность?" Так я продолжаю возвращать внимание к тому, как мы существуем. И я нахожу, что если я ежедневно сижу и прошу клиентов и учеников выполнять их собственную своеобразную дисциплину и практику, эти вопросы "как?" начинают возникать и у них самих – и становятся источником информации о том, как продолжать практику.

Когда мы сидим в дзадзэн, мы сидим просто для того, чтобы видеть то, что есть; в то же время мы открываем нечто большее – то, что Трунгпа называет "глубинным добром", которое находится глубоко внутри нас всех (см. главу 11). Работая с людьми, я перевожу это состояние на язык того, что, на первый взгляд, происходит с ними: я прислушиваюсь к звуку их тел, вижу, как их опыт сформировал их тела, прислушиваюсь к их дыханию, смотрю на их жестикуляцию, на то, как они протягивают руки, как берут что-то, как говорят "нет", как требуют, как наносят удар. Вот это я и хочу увидеть прежде всего – то, что есть; а отсюда я пытаюсь разглядеть то, что желает таким образом проявиться. Я знаю, что должны появиться новые структуры, формы и очертания; и они появляются. У некоторых людей прорывается невероятная ярость, которую они сдерживают в глубине; другие испытывают огромную радость, которую никогда не выражали. Иногда это глубокая печаль о ком-то, кто умер много лет назад, и она тоже никогда не была выражена. Таким образом, увидев то, что есть, и его энергию, я стараюсь мягко способствовать этой энергии в принятии ею всех тех форм, которые ей нужно выявить.

Благодаря практике дзадзэн я усвоил и еще кое-что: я узнал, как я препятствую проявлению этих новых направлений, когда настраиваю себя на определенный способ бытия. Я вступаю в битву с самим собой, и напряжение борьбы замыкает меня в очень плотном неподвижном образовании. Однако в процессе этой борьбы я могу внезапно пробудиться и обнаружить, что происходит лишь одно – я нахожусь в центре комнаты и ничего не делаю, а просто сижу. Это научило меня, работая с людьми, помогать им отмечать те способы, благодаря которым они создают некоторую неподвижную сущность из борьбы с самими собою, из противодействия самим себе, из стараний сделать себя чем-то другим в сравнении с тем, что они такое. Если они смогут просто позволить себе увидеть, кто они такие, они смогут дать возможность проявиться новым формам и структурам, а когда придет время, дать им также возможность умереть, а новым структурам проявиться.

Я думаю, что упомянутому агрессивному молодому человеку помогает начать движение от состояния твердого парня "мачо", способного перерезать горло, в сторону ощущения некоторой мягкости и интимности с самим собой своеобразный проблеск того, что Уэлвуд называет "открытым грунтом" (см. главу 14); то, что он переживал, было мгновеньями, во время которых он не обладал личностью. В эти мгновенья он внезапно переставал быть жестким убийцей; он не ощущал также и собственной жизненности. Он как бы пребывал между этими двумя состояниями. И когда он оказывался на этом месте, я просто поощрял его оставаться там – не в смысле пребывания на определенном месте, но в перспективе виденья того, что значит чувствовать себя соматически. Таким образом он почувствовал, что такое не быть связанным. Он не был связан личностью "жесткого парня", но не был еще и новой личностью, немного более мягкой и сострадательной; в этом месте не было никаких границ, никакого чувства формы.

В нормальных условиях границы определяют то, кем мы являемся и кем не являемся. Так, например, ребенок, с которым я работаю, заболевает, когда болеет его мать; у него отсутствуют границы, и это создает путаницу в различении между его опытом и опытом его матери. Его чувство личности растворено в ней нездоровым образом. В этом смысле границы определяются тем, с чем мы отождествляем себя. Когда мы сильно отождествляем себя с чем-нибудь, мы связаны этим объектом; он создает границы, внутри которых мы действуем. Когда же мы перестаем быть связанными, мы становимся чем-то неопределенным; наша прежняя личность делается бесполезной или неприкосновенной. Когда разрушаются наши старые границы, все оказывается неоконченным, по крайней мере на мгновенье. Если, к примеру, я внезапно потеряю работу, с которой сильно отождествил себя, я более не уверен в том, кто я такой. Когда я становлюсь ничем не связанным, это всегда пугает. Но медитация научила меня оставаться в этом подвешенном состоянии без опоры и держать глаза открытыми. Когда я сижу в дзадзэн и это повторяется снова и снова, я начинаю понимать: "Да, конечно, мне здесь страшно; ну и что? Разумеется, здесь налицо смерть и мой страх смерти; ну и что?" Таким образом, практика медитации обеспечивает нас своеобразным окружением, в котором способы существования оказываются одновременно связанными и несвязанными; а отсюда я могу двигаться дальше. Если я освобождаюсь от связанности и начинаю успокаиваться в этом состоянии, в данном переживании оказывается налицо действительное богатство и творчество. И если я могу оставаться в таком состоянии, я могу способствовать тому, чтобы и другие также почувствовали это место. Когда личность молодого "мачо" начала распадаться, разваливаться на куски, я не пытался говорить ему: "Теперь ты можешь быть добрым и мягким". Это не дало бы ему возможности почувствовать то место, где нет связанности: "Так кто же я сейчас такой?" Если мы способны оставаться с этим переживанием, оказывается, что оно имеет в себе особый разум, из которого придет следующая структура или форма.

Иногда я пользуюсь метафорой чайной чашки и кружки. У нас есть чашка, наполненная какой-то жидкостью, а на другом конце стола мы видим кружку большего объема. Здесь есть возможность расширения. Первое, что мы понимаем, это то, что нам нужно отставить чашку в сторону, чтобы достать кружку; а когда мы отставляем чашку и тянемся за кружкой, наступает момент, когда мы остаемся и без чашки, и без кружки. Исчезли старые, известные границы; мы движемся сквозь пространство, чтобы дотянуться до кружки, и сомневаемся: "Стоит ли тянуться? Верно ли я поступаю? Достану ли я кружку? Не окажется ли она переполненной? Чашка была не так уж плоха". У вас сильное желание вернуться к чашке, к известному, к знакомому. Кружка казалась хорошей, пока вы держали чашку, а когда вы не держите ни чашки, ни кружки, вы думаете: "Может быть, моя рука даже недостаточно длин- ' на, чтобы дотянуться до кружки..."

Многие из приходящих ко мне людей переживают такое жизненное перемещение, двигаясь от знакомой обстановки на некоторую неизвестную, новую территорию. Для них это может оказаться освобождением от чего-то старого или началом нового, или чувством задержки на некотором плато, где как будто ничего не происходит. Существует путь, чтобы вступить в это безграничное пространство; но немногие из нас обладают подготовкой, для того чтобы освободиться и просто пережить этот переход. Что-то внутри нас, кажется, хочет освободиться; но как нам сделать это?

Когда я сижу и наблюдаю за своим дыханием, существует особое пространство как раз перед началом нового вдоха. У меня может возникнуть переживание: в этом пункте новый вдох не наступает, и я как бы всасываю его, не дав ему возможности произойти самопроизвольно. Но если я сумею позволить себе сохранить чувство этого момента, когда, как раз в конце выдоха, не существует ничего, я начинаю учиться тому, как освобождаться. В течение краткого мгновенья я никто, я живу без туго связанной личности. Уменье позволить каждому мгновенью принять таким образом новую форму в огромной степени помогло мне в работе с людьми, приходящими ко мне с главными вопросами и переходами своей жизни.