Глава 7. Карл Шпербер. ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ - Пробуждение сердца. Западный и восточный подход к психотерапии и терапевтическим отношениям

Карл Шпербер – психолог, работает в департаменте психического здоровья округа Онеид, штат Нью-Йорк; возглавляет клинику воспитания детей. Проявляет долговременный интерес к восточной культуре; изучал даосизм и дзэн, а также айкидо.

В моей жизни был период, когда я, в качестве клиента психотерапии, только что закончившего работу в групповой сессии, выражал упорный и сильный гнев, который просто бил через край, и лишь слегка ощущал свою малость, оскорбленность и беспомощность, скрытые за этим гневом. Я закончил работу, пожалуй, еще раньше, чем она фактически закончилась, и после этого почувствовал себя расколотым. Одна часть меня самого смотрела перед собой с большим одобрением, с гордостью. Я качался взад и вперед, согнувшись, я цеплялся послушными пальцами за то, что произошло, и кричал, что вот это я сделал такую вещь; я прибавлял сделанное к коллекции собственных доказательств, свидетельствующих, что я оказался тем, чем считал себя, тем, чем мне нужно было быть. Я оказался достаточно сильным, чтобы прямо взглянуть на свою боль, достаточно сильным, чтобы рискнуть, чтобы "расти". Я смог снова увидеть себя целостной личностью с открытым умом. Мой образ самого себя как бы получил подтверждение.

Но, конечно, бывали и другие времена. Неясное и неприятное чувство более не рассеивается, несмотря на все производимое мной давление, несмотря на сосредоточенность и глубокое дыхание. Вопреки всем моим стараниям, всем сознательным усилиям, я чувствовал себя замкнутым, неуверенным в себе; я сомневался во всех предыдущих приобретениях и переживаниях роста. Все они оказывались под угрозой сделаться неполноценными в свете нынешней неспособности превратить данный момент в еще одно подтверждение того "я", каким я желаю быть. Я становлюсь самокритичным до такой степени, что у меня повисают плечи, голос утрачивает всю энергию, а тщательно подобранные слова оказываются бессодержательными. Я стараюсь; я толкаюсь; я осознаю, что на меня устремлены все взоры; я воображаю, что все эти взоры осуждают меня. Но, конечно, самое строгое осуждение выношу я сам: "Боится собственных чувств; скрытен; недостает осознания самого себя; никакого движения; подражателен; утомителен; малоподвижен". Я украдкой пробираюсь в собрание группы, мрачный и подавленный; и это продолжается до тех пор, пока снова не придет время, когда я, опять-таки в силу все еще неизвестных мне причин, перестаю толкаться, перестаю стараться, перестаю что-то делать, и тогда что-то такое, что сидит внутри меня, получает возможность выйти на поверхность.

Именно в оценке личности на основании подобных переживаний, в их коллекционировании, в попытках утвердить свой подобранный образ самого себя – в этом и заключается психотерапевтический материализм. Чогьям Трунгпа описывает то же самое явление в психике искателя духовного просветления. "Проблема состоит в том, что "я" способно обратить в свою пользу все, что угодно, даже и духовность", т.е. переживания роста. "Наши обширные коллекции знаний и опыта – только часть тщеславия "я", часть его грандиозного хвастовства. Мы выставляем все это напоказ перед целым миром; поступая таким образом, мы уверяем себя в том, что существуем в безопасности и неприкосновенности как "духовные" люди".

По отношению к себе я могу все это в точности перефразировать следующим образом: мы демонстрируем миру накопленные нами переживания роста и понимания себя; поступая таким образом, мы успокаиваем самих себя, доказываем себе, что мы существуем в безопасности и неприкосновенности как "проявляющие себя" люди.

Разумеется, такое самоутверждение продолжается недолго. В него всегда включено сомнение; оно порождается не только другими людьми, с которыми мы сталкиваемся и которые как будто ушли дальше нас; дело также и в том, что такая достоверность постоянно требует нового подтверждения. Поскольку рост – это Процесс, а не конечное состояние, для того чтобы добиться удостоверения растущей, целостной личности, без переживания этого своего роста нельзя уйти слишком далеко, пока мы не начнем чувствовать его отсутствие, не начнем желать его, нуждаться в нем. Существование без подкрепления того образа самих себя, который мы избрали как свою уникальную личность, угрожает этой личности неполноценностью, угрожает смертью. И точно так же, как в стремлении к духовности, такая потребность в переживаниях роста становится просто помехой, возникающей на пути к собственному удовлетворению. Все подобные устремления это функция "я", неудовлетворенного тем, что существует в действительности, испытывающего потребность чем-то становиться, подтверждать свое существование как реального явления.

Психотерапевтический материализм – это парадокс "я", стремящегося перейти границы самого себя; он подобен сознательному стремлению заснуть или, что еще более нелепо, старанию прыгнуть, не пользуясь при этом собственными ногами.

Потребность быть психотерапевтом

Точно так же понятие психотерапевтического материализма применимо и к самому психотерапевту. Как я думаю, истинная психотерапия имеет место тогда, когда психотерапевт пуст, когда все его присутствие и осознание находятся вместе с пациентом, так что при этом оказывается налицо та интимная связь подлинного понимания, которая бывает столь редкой и столь питательной. Только тогда психотерапевт на мгновенье становится опустошенным от своих потребностей, в особенности от потребности быть хорошим психотерапевтом или человеком высшего порядка, – только тогда он или она способны на полное соприкосновение с пациентом, с данными психотерапии – с чувствами, мыслями и образами, пробужденными у психотерапевта его клиентом.

Во время такого тотального контакта я только ретроспективно узнаю, что находился вместе с клиентом, вижу это лишь косвенно. Иначе говоря, мне приходится заново создавать и переделывать свое переживание, чтобы привести его в соответствие с дуалистической необходимостью субъективно-предикативной вербализации. В такие моменты нет сознавания "я", отличного от другого человека. Человек и мгновенье – вот все, что существует для меня в этот редкий момент полного контакта. Я ничего не делаю. Кажется, появляются какие-то слова; они как будто текут сквозь меня. Клиент тронут; он может заплакать; вспышка прозрения, значительное облегчение, интеграция. Или же клиенту вообще нет нужды отвечать как-то по-особому; все же я знаю, что "это" произошло. Я радостно хватаюсь за этот случай: я достиг того, чего постоянно добивался. Я "почувствовал" то единство со своим клиентом, которое, как я убежден, представляет собой сущность хорошей психотерапии.

В то же мгновенье, когда я более не нахожусь в состоянии единения, когда я более не пребываю в полной связи с клиентом, когда я выношу суждение о том, что произошло, терапевтические взаимоотношения закончились. Они пришли к концу в силу моей потребности видеть в себе "хорошего психотерапевта", в силу потребности прибавить этот случай к моему собранию доказательств того, что я – такая достойная, целостная личность, а другие люди растут благодаря контакту со мной.

И вот как раз этот внутренний, противоречивый процесс, в котором "я" приписывает себе то, что является результатом только полного присутствия в данном моменте – и потому оказывается на мгновенье лишенным "я", – я называю "психотерапевтическим материализмом". Это тонкая форма невроза.

Стремление к росту

Здесь на пути к цели, которую я наметил для себя, возникает кажущееся непреодолимым препятствие. Как смогу я когда-нибудь стать просветленным, или вполне целостным человеком, или пустым, если все мои усилия представляют собой всего лишь другой, более тонкий способ утверждения существования и подлинности моего "я" т.е. как раз того аспекта, который я стараюсь преодолеть?

Гуманисты долго твердили нам, что природная склонность человека направлена к росту. Однако психотерапевтический материализм – это одно из подтверждений "я", которое стоит прямо на пути роста. Все такие суждения и стремления имеют двойственный характер: пока я сужу о своих чувствах или о состояниях своего сознания, я нахожусь вне роста, я не могу быть целиком захваченным ростом. Отсюда видно, что такие суждения и стремления суть антитезис достижения его цели антитезис единства.

Мне приходит на ум образ. Передо мной берег океана; цепь скал выступает над водой и скрывается под ней; этот подводный утес, узкий и мощный, как бы рассекает воду на два отдельных видимых тела. На каждой стороне плещут волны; их движения представляются двумя потоками, устремленными друг к другу; с каждым порывом они стремятся преодолеть этот утес, который мешает им соединиться в едином порыве. И вот когда я в достаточной мере суживаю свое поле зрения, оно напоминает мне этот подводный утес. Но вот, просто отступив назад и расширив поле зрения до всеохватывающей перспективы, расширив сознание, я вижу, что это разделение волн утесом есть всего лишь иллюзия; ибо обе волны – часть одного океана и всегда были едины, хотя кажутся раздельными только вследствие моего отбора восприятий и представления о стараниях, направленных на то, чтобы стать единым.

Мне ясно, что это – подходящая метафора. Теперь для меня этот утес – то, что я диагностировал как свой "психотерапевтический материализм", непреодолимое препятствие на пути к психологической интеграции. Однако, когда я по-настоящему "вижу", я вижу себя уже целостным, вижу, что мне нечего преодолевать.

В такие мгновенья пустоты, освобожденности, полного контакта с другим человеком, я знаю, что я – все, чем могу быть. Ценность этих мгновений "неделанья" заключается не в том, как далеко они уводят меня по направлению к моему идеалу совершенного психотерапевта (или совершенного человека); такие мгновенья суть не более и не менее, чем полное бытие. И они не имеют цены.