ПСИХОЛОГИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО НАСИЛИЯ - Психология господства и подчинения Хрестоматии- А.Г. Чернска

   Жизнь человека в обществе регламентируется множеством законов  и  правил.

Нельзя брать то, что тебе не принадлежит, даже если и очень хочется,  нельзя

проезжать  на  красный  свет,  даже  если  спешишь,  следует  здороваться  с

коллегами, даже если они  тебе  не  симпатичны.  Нормы  эти  различаются  по

степени жесткости. Часть из них носит характер пожеланий, их нарушение может

привести к ухудшению отношения к нарушителю, к косым взглядам или насмешкам,

но не повлечет за  собой  формализованных  санкций.  К  такого  рода  нормам

относится,  например,  требование  придерживаться  в  официальных  ситуациях

определенного стандарта  одежды.  Нарушение  других  норм  влечет  за  собой

санкции,  штрафы,  но  люди  склонны  терпимо  относиться   к   нарушителям,

оправдывая или даже одобряя  их  поведение.  Примером  могут  служить  столь

разные акты, как дуэль в прошлом веке или самогоноварение в наших деревнях в

самое недавнее время. В обоих этих случаях власть наказывала нарушителей, но

сограждане их не осуждали, а часто и  помогали  избежать  санкций.  Есть  же

нормы абсолютно императивные, такие, как запрет на убийство. Здесь власть  и

общество  почти  всегда  едины  в  своем  осуждении  преступника,  наказания

максимально  жестки,  круг  ситуаций,  оправдывающих   действия   убийцы   в

юридическом или моральном плане, предельно сужен.

   Нормы должны быть понятны  большинству  членов  общества.  Даже  те,  кто

игнорируют данную норму, знают, обычно, в чем  она  состоит.  Противоречащие

друг другу требования  не  могут  действовать  одновременно,  как  не  могут

существовать правила дорожного  движения,  предписывающие  легковым  машинам

придерживаться правой стороны улицы, а  грузовикам  -  левой.  В  нормальной

ситуации вы можете, конечно, проехать по  левой  стороне,  но  при  этом  вы

знаете, что совершаете нарушение.

   Для существования любого общества необходимо, чтобы большая часть людей в

большинстве ситуаций выполняла основную часть значимых  для  общества  норм.

Если на  красный  свет  будут  проезжать  не  отдельные  нарушители,  а  все

водители, движение в городах остановится. Если человеческая  жизнь  потеряет

ценность не только для отдельных бандитов, а для большинства граждан, мы  не

сможем выходить из дома без оружия.  Необходимость  следования  определенным

правилам  очевидна.  Вопрос  состоит  в  том,  как   добиться   от   граждан

определенного поведения, соответствующего нормам и ценностям общества, и  не

допустить определенных, наиболее деструктивных действий.

   Для этого  есть  несколько  путей.  Человек  может  быть  воспитан  таким

образом, что следование некоторым  нормам  будет  для  него  естественной  и

единственно  возможной  формой  поведения.  Религиозному  человеку  не  надо

напоминать о необходимости соблюдать тишину во время богослужения - уважение

к обряду представляет собой часть его  веры.  Другой  вариант  -  соблюдение

нормы не столько в силу уважения к этой норме,  сколько  в  силу  стремления

сохранить хорошее отношение окружающих или избежать их осуждения. Так, члены

израильских кибуцев - сельскохозяйственных общин, организованных по принципу

коммуны - не могут быть подвергнуты никаким официальным санкциям. Как бы  ни

работал человек, как бы ни относился он  к  своим  обязанностям  (вплоть  до

полного их игнорирования), он получит  ту  же  самую  зарплату,  что  и  все

остальные, ему гарантированы те же права, и он  ни  при  каких  условиях  не

может быть из общины исключен. Однако  неформальный  социальный  контроль  -

уважение к тем, кто трудится честно и эффективно и психологическая  изоляция

лодырей - оказывается достаточным  для  того,  чтобы  большая  часть  членов

кибуца работала с полной отдачей.

   Это, в общем, идеальные варианты. Но в истории человечества не  было  еще

системы, которой не приходилось бы использовать меры принуждения  -  штрафы,

тюрьмы, до недавнего времени, а кое-где и сейчас - пытки и казни. Люди могут

сами желать следовать каким-то нормам, их можно убедить, но можно, а  иногда

и  нужно,  заставить,  применив  силу  или  угрозу.  Насилие,   как   способ

принуждения, в той или иной степени присуще любому обществу. По  всей  земле

есть полиция и суды, государство использует насилие  по  отношению  к  части

граждан своей страны или по отношению к другим странам и их жителям.

   Насилие в политике использовалось всегда и вряд ли когда-нибудь  от  него

удастся отказаться полностью. Правда, в двадцатом веке приемлемость  насилия

как  универсального  способа   регуляции   общественной   жизни   все   чаще

подвергается сомнению, и зоны использования насилия все больше сужаются.

   Есть несколько причин такой  динамики  отношения  к  насилию.  Во-первых,

четко просматривается тенденция  сужения  зоны  императивного  регулирования

человеческого поведения. Большинство государств  и  обществ  становятся  все

более  терпимыми  к  тем   действиям   граждан,   которые   не   затрагивают

непосредственно интересы других людей. Нигде в Европе,  например,  людей  не

принуждают к соблюдению обрядов какойлибо  одной  господствующей  религии  -

вера человека стала его личным делом. Уходят  в  прошлое  многие  запреты  и

регламентации - кому какую одежду носить, сколько  и  когда  работать  -  на

поддержание которых нацелен был аппарат насилия в средние века. В результате

этой  общей  либерализации  сокращается  число  тех   случаев,   в   которых

государство  стремится  добиться  от  граждан  определенных  ограничений,  а

соответственно,  сокращается  и  необходимость  в  насилии  как  в  средстве

принуждения.

   Во-вторых, все большему числу людей становится ясно, что  волну  насилия,

будь  то  война  или  репрессии  против  внутренних  врагов,  крайне  трудно

остановить.  Насилие,  запланированное  как  временное  и  локальное,  легко

перехлестывает через любые заранее определенные барьеры. А это  значит,  что

акты насилия в современном мире, оснащенном  ядерными  ракетами  и  атомными

станциями, могут привести к катастрофическим последствиям.

   В-третьих, за последние десятилетия изменилась моральная  атмосфера.  Для

граждан развитых стран насилие стало неприемлемым по моральным соображениям.

Ценность человеческой жизни и суверенность каждой из утопических  деклараций

превращаются если и не в  императивы,  то,  по  крайней  мере,  в  нормы,  с

которыми уже не могут не считаться политики.

   Насилие, тем не  менее,  существует.  В  этой  главе  мы  рассмотрим  ряд

проблем, связанных с  феноменом  политического  насилия.  Прежде  всего,  мы

постараемся ответить на вопрос о том, при каких условиях насилие  становится

системообразующим фактором политической идеологии. Затем мы дадим  типологию

политического  насилия  и  рассмотрим  отдельные  его  виды,  уделив  особое

внимание  двум  проявлениям  политического  насилия,   во-первых,   массовым

убийствам и геноциду, во-вторых, политическому терроризму.

   1. Идеология насилия

   Отношение общества и государства к насилию определяется тысячами причин -

историей и культурными традициями данного народа, конкретной политической  и

экономической  ситуацией,  личными  качествами  носителей  власти,  степенью

развитости  или  неразвитости   структур   гражданского   общества.   Но   и

абстрагируясь от этих конкретных особенностей той  или  иной  страны,  можно

выделить несколько факторов, способствующих тому, что насилие становится  не

экстраординарным и  вынужденным  действием,  а  нормой,  частью  официальной

политической идеологии государства.

   Первый  из  этих  факторов  носит  не   столько   политический,   сколько

мировоззренческий характер.  Речь  идет  об  определенных  представлениях  о

человеческой  природе.  Демократические   режимы   исходят   из   презумпции

изначальной  разумности   и   конструктивности   человека:   люди   способны

договариваться между собой, им не свойственны разрушительные тенденции,  они

склонны подчиняться правилам, существующим в обществе, поскольку понимают их

разумность и необходимость. С таким взглядом на человека связано и отношение

демократических систем к насилию - оно допускается лишь  как  исключительная

мера по отношению к меньшинству населения. Массовое же политическое  насилие

демократическая идеология отвергает в принципе.  Обратная  точка  зрения  на

человека,  т.е.  неверие  в  то,  что  люди  будут   добровольно   следовать

общепринятым нормам поведения, что по природе своей они тупы  и  агрессивны,

закономерно приводит к  выводу  о  необходимости  сдерживать  разрушительные

тенденции,  свойственные  людям,  силой   или   угрозой   применения   силы.

Политическим следствием такой точки зрения является оправдание политического

насилия и, в целом, ориентация на диктатуру.

   Вторым  фактором,  способствующим   тому,   чтобы   насилие   становилось

системообразующим  фактором,  стержнем  политической   идеологии,   является

определенное представление  об  историческом  процессе.  Если  этот  процесс

видится хаотичным, случайным, в ходе которого постоянно возрастает энтропия,

то для регулирования этого процесса, для  введения  его  в  какие-то  рамки,

нужен великий человек, который сможет этот процесс структурировать.

   Этот великий человек,  таким  образом,  противостоит,  с  одной  стороны,

тупости и агрессивности каждого из своих подданных, а с  другой  -  хаосу  и

разрушительности, свойственным историческому процессу вообще. При этом, если

согласиться, что исторический  процесс  хаотичен  и  ведет  к  разрушению  и

гибели, то насильственные меры, применяемые для  того,  чтобы  противостоять

этому  хаосу  и  разрушению,  будут  восприниматься  не  только  как  вполне

приемлемые, но и как гуманные и необходимые, а сопровождающие насилие жертвы

- как неизбежные.

   Следующий фактор - это представление политика или  политической  элиты  о

миссии - своей, своего народа, своей  партии  или  любой  другой  группы,  с

которой идентифицируют себя  субъекты  политического  процесса.  Если  "мы",

допустим, белые люди, или "мы", коммунисты,  или  "мы",  патриоты,  призваны

осуществлять  некую  миссию,  некие  принципиальные  изменения  в  обществе,

привести его к правде, к истине, осуществить Божественное предназначение, то

тогда вопрос о допустимости насилия не вызывает никаких сомнений. Его вполне

можно использовать, хотя бы для того, чтобы  быстрее  достичь  высшей  цели,

которая, безусловно, оправдывает средства.

   И, наконец, еще один фактор - ориентация в политике не столько на решение

повседневных проблем, сколько  на  некий  идеальный  мир.  Такая  ориентация

приводит к представлению о малой ценности настоящего момента.  Не  случайно,

более жестокое воспитание свойственно тем педагогическим  системам,  которые

считают ценностью не сегодняшний день, а лишь день завтрашний. Важно не  то,

интересно или приятно ребенку учиться сегодня, а насколько то, чему его учат

сейчас, подготовит его к взрослой жизни. То же самое происходит и на  уровне

идеологии. Если сегодняшний день не самоценен, а  является  лишь  переходным

периодом на пути к дню завтрашнему (или к возвращению в день вчерашний, если

именно там, в прошлом, остался утерянный рай), то нет моральных преград  для

того, чтобы ради скорейшего  достижения  цели  использовать  в  политической

практике любые формы насилия.

   2. Виды политического насилия

   Различные виды политического насилия  можно  классифицировать  по  разным

основаниям - по степени жестокости, по способу обоснования, по  отношению  к

этим актам общества и т.д. Все эти классификации, безусловно, имеют право на

существование. Мы,  однако,  будем  использовать  типологию,  основанную  на

использовании двух координат. Первая координата - это тип субъекта насилия -

коллективный или  индивидуальный.  В  одном  случае  насилие  осуществляется

некоей группой или институтом, в другой - одним человеком. Вторая координата

-  степень  структурированности  акта  насилия.  Структурированное   насилие

осуществляется по более  или  менее  строгим  правилам.  Неструктурированное

насилие  не  имеет  четко  установленных  правил,  оно  более  спонтанно   и

непредсказуемо. В этом случае, конечно, существуют неписаные правила, но они

могут по-разному интерпретироваться разными членами общества и  вовлеченными

в акт политического насилия индивидуальными или коллективными субъектами.

   Использование  этих  двух  координат  позволяет  выделить   четыре   типа

политического насилия: коллективное структурированное насилие,  коллективное

неструктурированное    насилие,    индивидуальное    структурированное     и

индивидуальное неструктурированное насилие. Рассмотрим  примеры  этих  типов

политического насилия и  примеры  институтов,  созданных  для  осуществления

насилия в каждом из этих четырех вариантах.

   2.1. Коллективное структурированное насилие

   Примерами    институтов,     призванных     осуществлять     коллективное

структурированное насилие, могут служить армия и полиция.  Они  представляют

собой социальные институты, осуществляющие насилие во имя интересов  страны.

Насилие,   в   данном    случае,    легитимизируется    государством,    что

символизируется,  в  частности,  униформой  с  использованием   национальных

символов. Национальная символика присутствует на униформе  солдат,  ставится

на военную технику и т.д. Существует и обратная тенденция - военная тематика

включается в национальные символы в виде,  например,  скрещенных  мечей  или

хищных птиц и животных на гербе страны. Львы, орлы или сабли, в этом случае,

символизируют и силу, и готовность ее использовать.

   Институты  структурированного  политического  насилия   организованы   по

иерархическому принципу. Младшие по званию подчиняются приказам  вышестоящих

начальников,  которые  и  несут  всю   полноту   ответственности   за   свои

распоряжения. Феномен снижения чувства индивидуальной ответственности, в той

или иной мере, присущ всем социальным институтам такого типа. В максимальной

степени  чувство  индивидуальной  ответственности  снижается  в  армиях  или

органах правопорядка диктаторских режимов, где это чувство  вообще  всячески

подавляется. Взамен гражданам предлагается полное спокойствие и  возможность

не думать  о  последствиях  своих  поступков.  Гитлер  сказал:  "Я  избавляю

немецкую молодежь от химеры совести", аятолла Хомейни обещал всем  солдатам,

воюющим с Ираком, прощение всех грехов и  вечное  блаженство.  Однако  и  во

вполне  цивилизованных  странах  признается,  что,  например,  за  действия,

совершенные солдатом, ответственность несет не только и не столько  он  сам,

сколько его командир.

   Сам  факт  подчинения  другому  и  связанное  с  этим  снижение   чувства

ответственности  за  свои  поступки  меняет  поведение  человека.  Люди,  не

чувствующие ответственности за то,  что  они  делают,  способны  на  крайнюю

жестокость, неожиданную и для них самих, и для тех, кто, казалось бы,  давно

и хорошо их знает.

   Американский психолог Стэнли Милгрэм продемонстрировал, что самые обычные

люди, подчиняясь приказам того, кто выступает как начальник,  как  "власть",

могут совершать страшные поступки. Милгрэм приглашал испытуемых для  участия

в эксперименте по исследованию памяти. Выразившим  желание  прийти  на  этот

эксперимент говорилось, что они будут выступать в роли учителя  для  другого

такого же испытуемого (на самом деле - подставного лица). Их задача  состоит

в том, чтобы прочитать второму "испытуемому" список, состоящий из некоторого

количества пар слов. Дальше  они  будут  называть  одно  слово  из  пары,  а

"испытуемый"  должен  вспомнить  второе.  В  тех  случаях,  когда  он  будет

ошибаться, надо нажимать на кнопку, и "испытуемый" будет получать удар тока.

   Силу этого удара, по условиям эксперимента, необходимо было  увеличивать,

если "испытуемый" делал много ошибок. Начав с 15 вольт, можно было дойти  до

450, причем на пульте с кнопками, перед которым сидел настоящий  испытуемый,

были поставлены не только цифровые обозначения, но и написано, что  из  себя

представляет тот или иной удар тока ("слабый удар", "сильный удар", "опасно:

очень сильный удар").

   Дальше подставного "испытуемого" сажали в другую  комнату  и  эксперимент

начинался. В действительности, никаких ударов тока "испытуемый" не  получал,

но  ему  поступали  сигналы  о  том,  на  какие  кнопки  нажимает  настоящий

испытуемый. По мере увеличения  интенсивности  ударов  "испытуемый"  начинал

протестовать, кричать, при 300 вольтах он начинал бить в стену,  а  при  еще

большей интенсивности - замолкал и не отвечал на вопросы.

   Естественно, многие испытуемые хотели прекратить  эксперимент  сразу  же,

услышав протесты своего "ученика", но экспериментатор, находящийся в этой же

комнате, требовал от них продолжения работы, и, как ни странно,  большинство

этому требованию подчинялось. Никто из испытуемых не  прекратил  эксперимент

до того, как "ученик" начинал бить в стену (т.е. все дошли до  интенсивности

ударов тока в 300 вольт), а 65% испытуемых дошли до максимальной величины  -

до 450 вольт. Более того, когда испытуемый  не  сам  нажимал  на  кнопку,  а

отдавал приказ сделать это другому человеку,  то  до  максимальной  величины

дошли 93% испытуемых. В тех же случаях, когда  экспериментатора  не  было  в

комнате, только 21% испытуемых доходил до максимальной интенсивности удара.

   Интересно, что когда Милгрэм обращался к  профессиональным  психологам  и

психиатрам с просьбой  предсказать  результат  подобного  эксперимента,  они

сходились на том, что не больше 4% населения может  превысить  величину  150

вольт, а 300 вольт превысит, максимум, один процент испытуемых, причем,  это

будет свидетельством серьезной психической патологии.

   В институтах коллективного  структурированного  насилия  наблюдается  еще

один важный социально-психологический феномен - деиндивидуализация. У солдат

и полицейских снижается ощущение собственной уникальности, отличия  себя  от

других людей. Это закономерно ведет к большей личной жестокости и к  большей

готовности выполнять жестокие приказы.

   2.2. Неструктурированное коллективное насилие

   Если  структурированное  коллективное   насилие   призвано   поддерживать

стабильность государственных институтов, то коллективное неструктурированное

насилие, наоборот, направлено  против  них.  Примерами  неструктурированного

коллективного насилия могут быть восстания, бунты и тому  подобные  массовые

действия. Если солдаты или полицейские представляют государство и, в той или

иной степени, идентифицируются с ним, то для участников бунтов или восстаний

характерна идентификация не с государством,  а  с  народом  или  с  какой-то

частью народа. Чувство индивидуальной  ответственности  у  участников  актов

коллективного неструктурированного насилия значительно выше, чем у тех,  кто

вовлечен в насилие структурированное. Поэтому большую роль  для  них  играет

идеология. Если в армии солдат, в принципе,  может  сказать,  что  его  дело

подчиняться, а не выяснять, за правое ли дело идет война, то участник  бунта

или восстания знает, за что он сражается. У него общие с другими восставшими

враги, общие цели и общие надежды.

   Акты коллективного неструктурированного насилия  лежат  в  основе  многих

политических систем, возникших в ходе революций  и  народных  восстаний  или

других  массовых   неструктурированных   насильственных   действий.   Однако

спонтанными и хаотичными массовые выступления бывают  лишь  в  самом  начале

движения. Если революция продолжается сколько-нибудь длительное время  и  уж

во всяком  случае  -  после  победы,  происходит  структуризация,  возникают

специальные  институты  со  строгой  внутренней  иерархией,   осуществляющие

политическое насилие уже от имени не только народа, но и нового государства.

В  названиях  новых  институтов  еще  долго  присутствуют  указания  на   их

революционное  происхождение  (не  просто  полиция,  например,  а   народная

полиция),  что,  разумеется,  не  мешает  превращению  народного,   некогда,

движения, в  институт  подавления,  направленный,  зачастую,  именно  против

народа.

   Процесс структуризации коллективного  насилия  хорошо  виден  на  примере

превращения революционной армии в армию регулярную. Например,  революционные

армии не имеют униформы и не слишком обременяют себя уставами  и  формальной

дисциплиной. Вскоре после победы все это появляется Но люди в униформе - это

специальные  люди,  это  не  весь  народ.  Солдаты,  занимающиеся   строевой

подготовкой и обязанные отдавать честь старшим по званию, не могут, как  это

делали бойцы революции, свободно выбирать,  на  чьей  стороне  сражаться.  В

результате  революционная  армия  перестает  быть   таковой   и   становится

государственной.

   Процесс   структуризации   затрагивает   и   использование   национальной

символики. Многие революционные армии ее отвергают  -  национальные  символы

находятся в монопольном владении старого режима. Революционеры создают  свою

символику, либо совсем новую, либо апеллирующую к неиспользуемым официальной

властью аспектам национальной истории и культуры. После победы революционные

символы становятся общенациональными, старая символика отвергается  и  даже,

как будто, забывается. Однако со  временем  она  возрождается  и  постепенно

входит в символический код новой власти. Так,  например,  произошло  у  нас,

когда во время Великой Отечественной войны были учреждены ордена Суворова  и

других великих полководцев Российской империи, а форма офицеров стала  почти

такой же, какой она была в царской армии.

   Легитимность многих режимов  связана  с  представлениями  о  легитимности

революции  и  с  убеждением,  что  революционеры  действовали  и  продолжают

действовать  от  имени  всего  народа.  Процесс  структуризации   институтов

насилия, отделяя солдат и работников органов правопорядка от остальной массы

народа, подрывает это ощущение легитимности и порождает серьезные проблемы в

отношениях между народом и  новой  властью.  Осознавая  это,  многие  режимы

стремятся  каким-то  образом  сгладить  процесс  структуризации   институтов

насилия. Например, лидеры сохраняют форму или стиль одежды времен революции,

т.е. того периода, когда они были представителями не  государства,  а  всего

народа.  Наиболее  известным  примером  такого  решения  являются  борода  и

экстравагантная одежда Фиделя Кастро.

   Структуризация  обычно  направлена  вовнутрь,  т.е.  она   начинается   с

обеспечения  внутренней  безопасности,  и  целью  ее   является   достижение

внутреннего  единства.  Сначала   структуризируются   службы   безопасности,

направленные против внутренних врагов, а уже после  этого  структуризируется

армия,  которая  направлена  на  отражение  внешней  агрессии.  В  принципе,

возможно  и   обратное   движение   -   от   институтов   структурированного

коллективного насилия к институтам  неструктурированного  насилия.  Примером

могут служить попытки создания  нацистского  сопротивления  после  оккупации

Германии в 1945 г., когда на базе подразделений  СС  и,  частично,  на  базе

юношеских организаций нацисты пытались создать на оккупированной  территории

партизанские отряды. Собственно, деструктуризация  происходит  всегда  после

гибели  режима  или  временного  отступления  режима.   Остатки   институтов

политического насилия  пытаются  продолжать  действовать,  но  уже  в  менее

структурированном варианте.

   2.3. Структурированное индивидуальное насилие

   Примером  структурированного  индивидуального   насилия   могут   служить

феодальные отношения между вассалом и сюзереном. Эти отношения  предполагают

личную лояльность и право сюзерена на насилие по отношению к своему вассалу.

   По всей вероятности, механизмы структурированного индивидуального насилия

являются     необходимой     составляющей      реализации      коллективного

структурированного насилия, т.е. личная лояльность, допустим, телохранителей

по отношению к  охраняемому  ими  лицу,  по-видимому,  является  необходимой

составляющей  для  того,  чтобы   создавались   соответствующие   социальные

институты, например, армия. Не случайно в любой армии мира считается  особым

подвигом, когда солдат жертвует жизнью, спасая  командира.  Фактически,  при

этом, он защищает не Родину в целом - он защищает другого человека, но  этот

другой человек важнее, ценнее, чем он сам.

   Участие в структурированном индивидуальном насилии, так же, как и участие

в  коллективном  структурированном   насилии,   позволяет   не   чувствовать

ответственности за последствия своих действий, отделять себя  от  той  роли,

которую ты в данный момент исполняешь.

   Общество, регулируя структурированное индивидуальное насилие, максимально

четко определяет, что, по отношению к кому и в каких  условиях  возможно,  а

что - нет. Архаические общества открыто признавали  разные  права  и  разную

ценность  людей.  Это  фиксировалось  как  право  первой  ночи,  как  разные

наказания за одни и те же насильственные действия в зависимости от того, кто

является субъектом и объектом насилия и т.д. Например, убийство князя,  если

оно совершено князем же, наказывалось иначе, чем убийство князя смердом.

   В современных обществах, декларирующих полное равенство  людей  и  равную

ценность любой человеческой жизни, тем не менее, существуют разные права  на

индивидуальное насилие, и эти права  подробно  регламентированы.  Работникам

службы  охраны  порядка  позволено  использовать  насилие  по  отношению   к

преступникам.  Сопротивление  полиции  и   нанесение   вреда   полицейскому,

находящемуся при исполнении служебных обязанностей, является более серьезным

преступлением, чем, например, насилие по отношению к этому же  полицейскому,

но когда он не в форме, или к другому гражданину, не  имеющему  отношения  к

полиции.

   2.4. Неструктурированное индивидуальное насилие

   Неструктурированное индивидуальное насилие охватывает очень широкий  круг

явлений  -  от  бытового  хулиганства  до  издевательства   начальника   над

подчиненным. Оно существует и в виде спонтанных  актов,  таких,  как  пьяная

драка,  и  в  виде  продуманных  преступных  действий,  например,  разбойных

нападений, и, наконец, в виде сверхнормативной  жестокости  в  рамках  актов

структурированного  насилия,  коллективного  или  индивидуального.  Примером

могут служить жестокость сержанта по отношению к солдату или  издевательства

солдат оккупационной армии над мирными жителями.

   Хотя акты индивидуального  неструктурированного  насилия  не  имеют,  как

правило, никаких идеологических  оправданий  и,  в  той  или  иной  степени,

осуждаются обществом, участие в них совсем не обязательно порождает  чувство

вины. Во-первых, человек может атрибутировать всю  ответственность  за  свое

поведение внешним условиям, например, обществу. Так, в письмах преступников,

отбывающих наказание за тяжкие  преступления  против  личности,  практически

никогда не присутствует ощущение вины и  индивидуальной  ответственности.  В

том, что они совершили, виновато несправедливое общество, которое  поставило

их в столь ужасные условия, что они вынуждены были пойти на преступления.

   Во-вторых, он может создавать для себя свой  собственный  моральный  код,

считая, что ему в  силу  определенных  обстоятельств  -  выдающихся  заслуг,

необыкновенных способностей или особого предназначения - позволено  то,  что

не позволено никому другому. Собственно, так погибла старуха-процентщица.

   Индивидуальное неструктурированное насилие  является  наиболее  личностно

детерминированным из  всех  рассмотренных  нами  видов  насилия.  Жестокость

субъекта, уровень его морали и  юридической  грамотности,  самоконтроль  или

психопатия, все это будет определять, совершит  ли  он  акт  насилия.  Есть,

однако,  и  внешние  по  отношению  к  субъекту  факторы,   способные   либо

спровоцировать насильственный акт, либо  предотвратить  его.  Отметим  здесь

лишь один из таких факторов - представление  субъекта  о  возможной  реакции

свидетелей и о возможном наказании за совершенное. Большинство тех, кто идет

на совершение насилия по отношению к другим людям, будь то хулиганы на улице

или "деды" в  армии,  верят  в  собственную  безнаказанность  и  в  то,  что

окружающие, по крайней мере, значимые для них люди, их за  эти  действия  не

осудят. Изменение этого представления может оказаться весьма эффективным для

предотвращения насилия. Так в августе 1991 года мэру Петербурга  (тогда  еще

Ленинграда)  Анатолию  Собчаку  удалось  убедить  генералов   Ленинградского

военного округа в том, что  их  участие  в  путче  может  повлечь  за  собой

уголовную ответственность и что большинство граждан, в  том  числе  военных,

путч осуждает. Генералы, в результате, предпочли в путче не участвовать, и в

Ленинграде обошлось без жертв.

   3. Психология геноцида и политического терроризма

   Современная мораль, осуждая насилие, тем не менее, мирится с ним,  как  с

неизбежным злом, в тех случаях, когда речь идет об обеспечении  безопасности

людей или о принуждении по отношению к тем, кто  представляет  собой  угрозу

для общества. Политическое насилие, однако, довольно часто осуществляется по

отношению к людям,  абсолютно  ни  в  чем  не  виновным,  к  людям,  которые

становятся жертвами насильственных действий в силу принадлежности к той  или

иной национальной или религиозной группе или просто случайно. Мы  рассмотрим

здесь два вида политического насилия такого типа -  геноцид  и  политический

терроризм.

   3.1. Психология геноцида и массовых убийств

   Геноцид  не  является  принадлежностью  только  варварских   времен.   На

протяжении  XX  в.  массовые  убийства,  в  которых  жертвы  выбирались   по

этническому и религиозному признаку, проходили в разных  частях  планеты,  в

том числе -  в  странах  с  сильными  традициями  законности  и  уважения  к

индивидуальности. Убивали армян, курдов, евреев, католиков...

   Массовые убийства и геноцид - особый вид политического насилия. От других

видов террора и репрессий геноцид отличается не только масштабами  (массовые

репрессии против политических противников могут унести не меньше жизней), но

и  степенью  вовлеченности  в  акты  насилия  не  только  властной  элиты  и

сотрудников карательных органов, но и  практически  всего  населения  данной

территории. В отличие от всех других видов насилия, геноцид  осуществляется,

кажется, самим народом. Геноцид  выглядит  восстанием  народа,  возмущенного

притеснениями и обидами  со  стороны  инонационального  или  инорелигиозного

меньшинства.  Геноцид  -  это  преступление,  характеризующееся  не   только

огромным количеством жертв, но и еще большим числом  преступников.  Поэтому,

хотя акты геноцида столь ужасны и бессмысленны,  столь  сильно  противоречат

нормам  человеческой  морали,  что  существует  соблазн  объявить   массовые

убийства  делом  больных  людей,  свести  все  к  массовому  помешательству,

помутнению сознания, это было бы  в  корне  неверно.  Большинство  тех,  кто

участвует в актах геноцида, психически здоровые люди.

   Геноцид может быть объяснен экономическими или политическими причинами  -

столкновением  интересов  крупных  экономических  субъектов,  борьбой  элит,

стремлением  нарушить  сложившееся  равновесие  и  т.д.  Но  нас  интересуют

психологические аспекты геноцида. Что  толкает  людей  на  убийства?  Многие

склонны считать, что  преступная  власть  или  экстремисты-демагоги  как  бы

"совращают" общество, "заражая"  людей  безумными  и  жестокими  идеями.  Но

геноцид никогда не  возникает  на  пустом  месте.  Для  того,  чтобы  вполне

нормальные добропорядочные люди вдруг  стали  убивать  своих,  говорящих  на

другом языке или молящихся другому Богу соседей, с которыми  они  до  этого,

пусть и без особой любви, много лет прожили вместе,  недостаточно  появления

преступника или маньяка в президентском дворце.

   Преступники и авантюристы на политической арене есть всегда, и призывы  к

убийству и насилию в той или иной форме  существуют,  практически,  в  любой

стране, везде есть экстремистские организации. Важно понять, в каком  случае

средний человек становится сензитивен к безумным кровавым призывам.

   Стремясь объяснить явление геноцида, американский  психолог  Ирвин  Стауб

ввел понятие "тяжелых времен", которые, по его мнению,  всегда  предшествуют

геноциду. Тяжелые времена - это  не  обязательно  самый  трудный  или  очень

трудный период социальноэкономического развития страны. Это  психологическое

понятие.  Тяжелые  времена  -   это   ощущение   депрессии,   безнадежности,

окруженности врагами, ощущение несправедливости, совершаемой по отношению  к

"моему народу", "моей религии", "моему городу". Именно этот комплекс чувств,

по Стаубу, является необходимой предпосылкой массовых убийств и геноцида. За

годы "тяжелых времен"  в  обществе  накапливаются  раздражение  и  агрессия,

которые потом находят выход в варварских актах геноцида.

   Вторым, совершенно необходимым условием геноцида является наличие  врага,

который, во-первых, ответственен за неприятности и несчастья, и,  во-вторых,

с устранением которого станет лучше. Иначе говоря, геноцид осуществляется не

только  как  мщение.  Опыт  осуществлявшихся   геноцидов   показывает,   что

большинство людей, в геноцидах участвовавших, не только мстят этому врагу за

те проблемы, которые по его, как они считают, вине возникли, но и  надеются,

что устранение врага поможет в решении этих проблем. Не в том (не  только  в

том) дело,  что  "они"  (арабы,  евреи,  армяне,  негры)  виноваты  в  наших

несчастьях, а в том, что, если "их" не станет, то жизнь станет лучше.

   Геноцид невозможен без острого чувства ненависти к  народу  или  религии,

предназначенным на роль жертвы. Эта ненависть должна быть столь сильной, что

позволяет человеку нарушать даже заповедь "не  убий"  и  продолжать  считать

себя вполне достойным Царства Божия. Эта  ненависть  долго  воспитывается  и

развивается. Корни ее - в школьных  учебниках,  где  рассказывается  о  том,

какой замечательной была жизнь моих предков в прошлом,  когда  еще  не  было

"их", каким могущественным и справедливым было мое государство до того,  как

пришли или даже напали "они", о том, какие  ужасные  заговоры  "они"  всегда

строили против моей страны. Корни ненависти  -  в  привычной  и,  как  будто

естественной, бытовой дискриминации - в  скамейках  "только  для  белых",  в

анекдотах про хохлов или москалей, в оскорбительных кличках. Корни ненависти

- в  диких  представлениях,  связывающих  преступность  с  каким-либо  одним

этносом, в псевдонаучных публикациях, обосновывающих то, что иного отношения

"они" и не заслуживают. Все  это  подготавливает  людей  к  участию  в  акте

геноцида, убеждает потенциальных убийц в том, что  жертвы,  в  общем,  и  не

заслуживают другой участи.

   В конце шестидесятых годов канадский психолог  Мелвин  Лернер  разработал

т.н. теорию веры в справедливый мир. Согласно этой теории, люди предпочитают

верить, что мир, в котором они живут, имманентно  справедлив.  Добро  в  нем

вознаграждается, а зло наказывается, честный труд ведет к успеху, а жулик, в

конце концов, остается ни с чем. Следствием этой веры является, в частности,

жестокое отношение к жертвам различных несчастий - если человеку не повезло,

значит, он сам и виноват. Ведь если не повезло  хорошему  человеку,  значит,

мир  несправедлив.  К  сожалению,  дискриминация  тех,  кому   не   повезло,

распространяется и на жертв погромов и массовых убийств. После войны,  когда

мир  узнал  о   преступлениях   гитлеровцев   против   евреев,   в   странах

антигитлеровской коалиции был зафиксирован рост антисемитизма. После погрома

в Сумгаите в 1988 году -  первого  массового  кровопролития  по  этническому

признаку  на  территории  Советского  Союза  после  сталинских  репрессий  -

делались заявления о том, что, хотя погром  -  это,  конечно,  плохо,  но  в

армянах есть что-то  такое,  что  провоцирует  погромщиков.  Иными  словами,

армяне сами виноваты...

   Естественно, не все люди имеют одинаковую склонность участвовать в  актах

геноцида. Вероятность участия повышают авторитарность,  плохое  образование,

низкая самооценка, низкий уровень социальной адаптированности, ощущение себя

аутсайдером и неудачником. Участники погромов - люди, не умеющие работать на

отсроченной мотивации, они требуют результатов  немедленно.  Но  немедленные

изменения - это не реальная жизнь, в ней все меняется постепенно, а чудеса -

сказка, добрая или страшная. Погром и  является  воплощением  такой  сказки,

когда враги исчезнут и все твои проблемы решатся, как по мановению волшебной

палочки.

   Погромщики абсолютно не подготовлены к сопротивлению.  Они  считают,  что

сопротивления оказано не будет,  что  жертвы,  в  принципе,  не  способны  к

сопротивлению и согласны быть жертвами. (Эта ситуация была блестяще  описана

Набоковым  в  его  романе   "Приглашение   на   казнь".)   Представление   о

несопротивлении, с одной стороны, и  о  полной  безнаказанности,  с  другой,

входят и в идеологию геноцида, и в личные ощущения участников погромов.  Они

не думают о том, что могут быть наказаны. Они не верят, что их могут  убить,

защищаясь, те, на кого они  нападают.  Любой  вред,  нанесенный  им  в  ходе

погрома, они воспринимают как агрессию со  стороны  жертв  и  как  нарушение

некой неписаной конвенции. Они абсолютно убеждены  в  том,  что  никогда  не

предстанут перед судом (официальным или общественным). Из-за всего  этого  в

немногих случаях, когда жертвы, несмотря на многократно  превосходящие  силы

нападающих,  начинают  оказывать  сопротивление,  это  сопротивление  бывает

весьма  эффективным.   Это   касается   и   физического   сопротивления,   и

сопротивления морального.

   Примером такого исключительно  успешного  морального  сопротивления  была

демонстрация,  состоявшаяся  в  1942  г.  в  Берлине.  В   ней   участвовали

женщины-немки, чьими мужьями были евреи. В конце  30-х  годов,  несмотря  на

нацистские репрессии по отношению к евреям, те  евреи,  которые  состояли  в

браке с немцами, не арестовывались. Впоследствии репрессии коснулись и  этой

группы евреев, и в 1942 г. их жены вышли  на  улицы  Берлина  с  требованием

вернуть мужей домой. Казалось бы, эта демонстрация не имела шансов на успех,

и, тем не менее, власти, не ожидавшие протеста, настолько  растерялись,  что

требование было удовлетворено, и мужья этих 150 женщин были освобождены.

   Помимо жертвы и погромщика в актах геноцида  есть  и  третий  участник  -

свидетель. Геноцид всегда направлен против меньшинства, и,  если,  например,

поджигают  дом  одного  узбека,  армянина  или  представителя  любой  другой

национальности,  живущего  в  инонациональном  окружении,  то,  естественно,

поджигателей будет всего несколько человек. В то  же  время  толпа,  которая

стоит вокруг и вроде бы никакого насилия сама не  осуществляет,  насчитывает

десятки людей. Известно, что  ни  один  геноцид,  ни  один  случай  массовых

убийств не происходил без такой толпы и бурно выражаемого одобрения тех, кто

не участвует в актах насилия. Погром в Сумгаите был осуществлен примерно  50

бандитами, которые убивали, насиловали и поджигали, переходя от  квартиры  к

квартире. Но эту относительно небольшую группу сопровождала толпа,  примерно

человек 300, которая не принимала участия в  зверствах,  но  бурно  одобряла

все, что совершали погромщики. И все это происходило в городе с населением в

100 тысяч человек, в котором была создана та атмосфера одобрения насилия  по

отношению к армянам, без которой, по всей вероятности, не могбы произойти  и

сам погром.

   Роль  свидетелей  исключительно  важна.  Без  их  одобрения  и  поддержки

массовое насилие невозможно. Люди не делают того, что делать стыдно,  и  те,

кто участвует в актах насилия, нуждаются  в  том,  чтобы  их  действия  были

признаны акциями героическими и  правильными.  Свидетелями,  строго  говоря,

являются и соседи, и сограждане, и мировое  сообщество.  Осуждение  со  всех

этих уровней, психологическая изоляция (если  нет  возможности  юридического

преследования) могут заронить  в  погромщиках  сомнения  в  правильности  их

действий, а значит и снизить вероятность новых актов геноцида.

   3.2. Психология политического терроризма

   Политический терроризм в последние годы стал  одной  из  главных  проблем

мирового  сообщества.  Могущественные   государства,   способные   снарядить

экспедицию  на  Марс,  оснащенные  ядерными  арсеналами  и   баллистическими

ракетами, оказываются бессильными перед группой людей с автоматами,  которые

готовы убивать заложников, взрывать здания, а  потом,  получив  требуемое  -

деньги, свободу ранее осужденным сообщникам - начать все сначала.

   Мишенью политического терроризма являются символы  государства,  наиболее

значимые  общественные  нормы  и  государство,  как   таковое.   Чем   более

структурированным и развитым является общество, чем больше у него культурных

материальных и нравственных ценностей, тем более привлекательным оказывается

оно для террористов.

   Наиболее  "популярный"  в  последние  годы  вид   терроризма   -   захват

заложников, жизни которых предлагаются затем в  обмен  на  более  или  менее

серьезные уступки со стороны властей - имеет шанс  на  успех  только  в  тех

странах, в которых человеческая жизнь действительно является ценностью  и  в

которых общество  не  позволит  правительству  спокойно  взирать  на  гибель

попавших в руки террористов сограждан. Не случайно,  в  Советском  Союзе  до

перестройки такого рода актов, практически, не происходило. Причина здесь не

только в сложностях с оружием.

   Террористический акт вряд ли был бы  эффективным  -  власть  была  бы  не

слишком обеспокоена гибелью одного-двух десятков человек, а полный  контроль

за средствами массовой информации позволял либо  представить  происшедшее  в

благоприятном свете, либо вообще скрыть сам факт  случившегося.  По  той  же

причине мы ничего не слышим о захвате заложников  в  Ираке  или  в  Северной

Корее. И дело, конечно, не только и информационной  закрытости.  Просто  для

диктаторов жизнь человека не представляет особой ценности, и они никогда  не

будут менять ее ни на крупные суммы  денег,  ни,  тем  более,  на  отказ  от

каких-то своих  планов.  Захваты  заложников  -  своеобразное  свидетельство

гуманизации общества, ставшего объектом нападения террористов.

   Сегодня в мире существуют сотни  чисто  террористических  групп  и  масса

организаций, использующих террор как один из методов политической  борьбы  и

достижения своих целей. Они очень разные. Прежде всего, они  различаются  по

целям. Эти  цели  могут  быть  вполне  реалистичными.  Например,  Ирландская

республиканская армия и Организация  освобождения  Палестины  ставят  своими

целями  национальное  освобождение,   создание   независимого   государства.

Политический процесс на Ближнем Востоке показывает, что для ООП эта цель  не

выглядит чисто утопической.  На  другом  полюсе  организации,  цели  которых

недостижимы в принципе. Например,  печально  знаменитые  Красные  Бригады  в

Италии  и  группа  Баадер-Майнхопф  в   Германии   ставили   своей   задачей

переустройство жизни Западной Европы по коммунистическому образцу.

   У террористических групп встречается самая разная идеология  и  различная

социальная база. Так, основу  Ирландской  республиканской  армии  составляют

молодые рабочие. Красные  Бригады  и  группа  Баадер-Майнхопф  рекрутировали

своих сторонников среди студентов, выходцев из весьма обеспеченных семей.  В

боевые  отряды  ООП  шли  палестинские   студенты,   в   основном,   кстати,

нерелигиозные.   Есть   террористические   группы,   отличающиеся    крайним

религиозным фанатизмом, есть абсолютно атеистические.

   Однако, несмотря на это разнообразие, террористические группы, помимо тех

случаев, когда они непосредственно противостоят  друг  другу,  устанавливают

между собой весьма  эффективное  взаимодействие.  Они  помогают  друг  другу

оружием  и  информацией,  а  иногда,  проявляя  своеобразную   международную

солидарность,  осуществляют  друг  за  друга  террористические  акты.   Так,

несколько  лет  назад,  когда,  опасаясь  терактов   со   стороны   арабских

экстремистов,  власти  Израиля   ужесточили   контроль   за   потенциальными

террористами-арабами, стрельбу по пассажирам в Тельавивском аэропорту открыл

японец.

   Сам  факт  сотрудничества  между  различными  террористическими  группами

говорит о наличии между  ними  большого  сходства.  По-видимому,  классовые,

религиозные, целевые различия между террористами  не  столь  важны,  как  то

общее, что объединяет их сегодня  в  некий  террористический  интернационал.

Попробуем понять, в чем состоит эта общность.

   Прежде всего, это, конечно, общность ценностная, идеологическая. Для всех

террористов характерно презрение  к  человеческой  жизни,  все  они  считают

возможным ради достижения  высокой,  с  их  точки  зрения,  цели  жертвовать

жизнями ни в чем не повинных людей.  Но  есть  и  психологическое  сходство.

Террористы Палестины и Италии, Ирландии и Японии принадлежат к одному и тому

же человеческому типу, а их объединения функционируют  по  одним  и  тем  же

психологическим законам. Так что за люди идут в террористы?

   Изучение членов  террористических  групп  -  дело  крайне  трудное.  Пока

террористы на свободе, они, практически, недоступны  для  исследования.  Они

готовы встречаться, но не с исследователями, а с журналистами, и  используют

эти встречи, прежде всего, в целях саморекламы.  Информация,  которую  можно

получить от таких  встреч,  вряд  ли  может  считаться  валидной.  С  другой

стороны, террористы вполне доступны,  когда  их  группы  обезврежены  и  они

находятся в тюрьме. Но в этом случае они могут  не  менее  активно  искажать

информацию в расчете на снисхождение, амнистию,  снижение  сроков,  а  кроме

того, сам факт прекращения террористической деятельности может очень  сильно

повлиять на этих людей. Они  могут  пересматривать  свои  взгляды,  как  это

случилось, например, с лидерами группы Баадер-Майнхопф, которые,  отбывая  в

тюрьме пожизненное заключение, поняли полную бессмысленность своих действий.

Таким образом, при попытке изучения террористов, мы сталкиваемся с  теми  же

проблемами, которые возникают при  исследовании  самоубийц.  Нельзя  изучать

тех, кто действительно покончил с собой, а можно -  лишь  тех,  кто  пытался

покончить с собой, но сделал это неудачно. Мы никогда  не  знаем,  насколько

данные по этой, доступной для изучения группе, могут  быть  экстраполированы

на другую группу. Тем не менее, по результатам тех контактов, которые есть у

действующих террористов с журналистами, и по результатам  тех  исследований,

которые проводились на террористах, уже арестованных и обезвреженных,  можно

сделать некоторые выводы о том, что это за люди.

   Не вызывающий сомнений факт состоит в том, что в террористы рекрутируются

социально дезадаптированные, малоуспешные люди. Они плохо учились в школе  и

в вузе,  они  не  смогли  сделать  карьеру,  добиться  того  же,  что  и  их

сверстники. Они всегда  страдали  от  одиночества,  у  них  не  складывались

отношения с представителями противоположного пола. Словом,  везде  и  всегда

они были аутсайдерами, нигде - ни в семье, ни  на  работе,  ни  в  дружеской

кампании - они не чувствовали себя по-настоящему своими.

   Члены террористических групп характеризуются высоким невротизмом и  очень

высоким уровнем агрессии. Им также свойственно стремление  к  поиску  острых

ощущений  -  обычная  жизнь  кажется  им  пресной,   скучной   и,   главное,

бессмысленной. Им хочется риска  и  опасности.  Это  люди  с  очень  высоким

уровнем   агрессии   и   высокой   невротичностью.   Они,    как    правило,

дезадаптированы,   не   приняты   обществом   и   склонны   создавать   свои

контркультуры. Их социальная дезадаптированность проявляется в разнообразных

формах. Обычно это люди, которые плохо учились и которые  не  могут  сделать

карьеру в нормальном  обществе.  Они  чувствуют  себя  аутсайдерами:  будучи

студентами, например, они не могли наладить нормальных отношений в группе, у

них не  складываются  отношения  с  представителями  противоположного  пола.

Другими словами, это люди, которых преследуют неудачи.

   Надо сказать, что террористические группы дают очень много с точки зрения

компенсации  именно  этих  неудач.  Они   помогают   удовлетворить   чувства

идентичности и принадлежности. В этих группах люди чувствуют высокую степень

принятия другими людьми.

   Эти группы замкнуты, и вхождение в них означает  признание  права  других

людей на тотальный контроль за своей жизнью, в том числе за личной,  включая

интимные отношения. Для обычного человека такой тотальный  контроль  был  бы

жертвой, на которую невозможно  пойти,  но  для  аутсайдера,  для  человека,

который нигде не чувствовал себя своим,  которого  никто  нигде  никогда  не

принимал, все это оказывается скорее плюсом, чем минусом.

   Участие в террористических группах  позволяет  компенсировать  многие  их

неудачи. У них появляется  смысл  жизни.  Цель  -  освобождение  Родины  или

торжество своей религии или идеологии К ним приковано внимание всего мира, у

них уже не возникает сомнений в собственной значительности. Скука  и  рутина

повседневности  заменяется  балансированием  на  грани   жизни   и   смерти.

Появляется чувство избранности, причастности к судьбе.

   Внутренняя организация и законы функционирования террористических групп в

максимальной степени способствуют адаптации  в  них  вчерашних  аутсайдеров.

Крайний  авторитаризм,  беспрекословное  подчинение   руководителю,   полный

контроль  всех  аспектов  жизни  членов  групп  сочетается  с   подчеркнутой

гуманностью в отношениях друг к другу, с  готовностью  помочь,  с  полным  и

безусловным  принятием  каждого.  Стратегия  действия   обсуждается   всегда

коллективно, каждый имеет возможность ощущать себя соавтором великих планов.

Группы предельно идеологизированы. Например, Шамиль Басаев, самый знаменитый

террорист на территории бывшего СССР, говорил, что при наборе в  свой  отряд

он проводит своеобразное идеологическое собеседование и  берет  только  тех,

кто знает, за что воюет и готов  за  это  умереть.  В  результате  возникает

ощущение монолитной группы соратников,  что  особенно  ценно  для  человека,

которого никто и никогда не принимал как равного. В террористических группах

существует культ погибших товарищей. Каждый террорист знает,  что,  если  он

погибнет, к его памяти, к его имени будут относиться так же бережно.

   Конечно, все эти моменты были бы недостаточными для того, чтобы  привлечь

сбалансированного и достаточного  успешного  человека,  а  уж  тем  более  -

заставить его отказаться от усвоенных с детства норм  уважения  человеческой

жизни.   Для   человека   же   глубоко   одинокого    и    неадаптированного

террористическая группа может оказаться идеальным местом.

   Личностные особенности и особенности  организации  сообществ  террористов

накладывают отпечаток и на их деятельность. В частности, для  их  обсуждения

характерен широко известный в социальной психологии  феномен  сдвига  риска,

состоящего в большей рискованности группового решения в сравнении  с  суммой

решений индивидуальных. Группа принимает все более рискованные планы, ставит

все более дерзкие задачи. Объектом террора  становятся  все  более  значимые

фигуры  или  символы  и,  в  конечном   счете,   группа   заканчивает   свое

существование, столкнувшись с профессионально организованным  сопротивлением

государства.

   Террористы  способны  самым  серьезным  образом   изменить   общественную

атмосферу, посеять страх, неуверенность, недоверие к институтам  власти.  Их

действия могут быть особенно разрушительны для  демократических  государств,

где раздражение и возмущение граждан вполне может выразиться в поддержке  на

выборах того, чьим единственным обещанием будет покончить с терроризмом.

   Объектом нападения террористов может стать любой человек, любой  автобус,

любой самолет. Для защиты от террористов  государство  должно  усилить  роль

спецслужб,  пойти  на  ограничение  ряда  гражданских  прав.  Это  неизбежно

приводит к изменению политической атмосферы самого общества, к его тренду от

демократии к авторитаризму. Правда,  после  обезвреживания  террористических

групп  гражданские  права  восстанавливаются,  а   чрезвычайные   полномочия

спецслужб отменяются. И тогда появляются новые террористические группы. Круг

замыкается.

   Другим   результатом   террористических    акций    является    недоверие

правительству, причем  вне  зависимости  от  того,  какую  идеологию  данное

правительство  исповедует,  а  также  недоверие   к   властным   структурам,

стремление к их изменению и, соответственно, дестабилизация общества.

   Но терроризм - явление не  только  политическое,  но  и  психологическое.

Террористы - это актеры, которые все время, а особенно - в момент совершения

террористического акта - чувствуют себя на сцене. Они искренне верят, что их

действиями восхищаются, что  в  памяти  потомков  они  останутся  героями  и

мучениками за правое дело. В  их  сознании  постоянно  звучат  аплодисменты,

которыми  их,  якобы,  награждают  восхищенные  зрители.   Именно   в   этой

зависимости от публики ахиллесова пята терроризма. Террористов можно и нужно

обезвреживать и наказывать, однако  победить  терроризм  как  явление  можно

будет только тогда, когда в обществе создастся такая атмосфера, что  все,  в

том числе и сами террористы, поймут, что даже  для  тех,  кто  разделяет  их

политические  или  религиозные  взгляды,  они,  в  лучшем  случае,  являются

опасными сумасшедшими. Именно такое понимание заставило отказаться от борьбы

террористов Германии и Италии. Бороться с террористами  должно  государство,

но победить их может только общество.

   (Гозман Л. Я., Шестопал Е. Б. Политическая психология. -  Ростов-на-Дону,

1996, стр. 62-64, 232-249, 269-315)