Н. Грот. ПСИХОЛОГИЯ ЧУВСТВОВАНИЙ - Психология эмоций. Тексты - Вилюнас В.К.

Значение чувствований в ряду психических явлений

Термин чувствований, по нашему мнению, должен обнимать собою только, но зато и всю совокупность явлений удовольствия и стра­дания, т. е. все те пассивные психические состояния, которьг. можно рассматривать как продукт субъективной оценки действуй' щих на нервную систему раздражении, какой бы источник они ни имели — внешний или внутренний.

Грот Н. Психология чувствований в ее истории и главных основах. Сп" 1879—1880, с. 418—464, 481—497. Воспроизводимый здесь текст знакомит, причс со значительными сокращениями, лишь с программной частью фундаментально;

исследования Н. Грота и не охватывает разделов, в которых сформулировалиь в ней общие принципы и законы «осложнения» чувствований используются д.''" объяснения конкретных эмоциональных явлений.

Хотя многие из современных психологов, как мы видели, дают именно такой объем разбираемому термину, но мотивировать свое определение одними обычаями предшественников мы конечно не вправе, ибо мы могли также убедиться, что некоторые другие психологи и в настоящее время дают тому же термину иное значе­ние, — то более широкое, то более узкое. Стало быть, мы обяза­ны сами доказать, что данное нами определение наиболее пра­вильно. (...)

Главная особенность психологической терминологии сравнитель­но с терминологиями других наук заключается в том, что она должна предшествовать всякому описанию и анализу частных явлений. (...) Здесь нет средств применить наглядный или демон­стративный метод, ибо никакой фигурой нельзя изобразить тех процессов, которые совершаются в сознании, а тем менее возможно непосредственно демонстрировать эти последние. (...)

Но в таком случае неизбежно также признание, что единст­венным прямым источником для установления этой терминологии может быть только внутренний опыт, представляющий, однако, слишком шаткие основания для научного решения задачи. В этих двух положениях, очевидно, заключается противоречие, которое не представляет, по-видимому, никаких выходов для психолога:

«для научного описания и анализа психических явлений нужна прочно установленная психологическая терминология, но такая прочная терминология не может быть заимствована из единственно остающегося (сверх описания и анализа) прямого источника разли­чения психических явлений, т. е. из внутреннего наблюдения, само­сознания».- Остается, по-видимому, сложить оружие и признать себя побежденным. Но такой исход был бы слишком печален, да и невероятен — пришлось бы предположить, что область психи­ческих явлений должна быть навсегда исключена из сферы научного исследования, а с этим выводом ум человеческий едва ли может смириться. Поэтому постараемся найти какой-нибудь новый выход из указанного нами противоречия.

Наука учит нас, что если нельзя прямым путем решить какую-нибудь задачу, то надо употреблять пути косвенные. Кроме того, она же научает нас, что выводы одной науки часто добываются при содействии другой. (...) В общих различениях своих психология Должна опираться не на физиологию, а на биологию, т. е. на общую науку о жизни и ее развита, так как психическая жизнь несомненно составляет только частную область целой жизни орга­низма. (...) Для нас, впрочем, помощь биологии необходима лишь в весьма скромных размерах. Достаточно будет заимствовать из нее общее определение жизни, чтобы затем из этого определения вывести определение психической жизни и ее элементов. (...)

Однако, приступая к выполнению подобной задачи, мы прежде всего должны изменить постановку вопроса. Первоначальной целью Нашей было определить, какое значение всего правильнее давать ^рмину «чувствований». Прямо ответить на этот вопрос биология, •конечно, не в состоянии, ибо своим общим учением о жизни она

может выяснить характер составных элементов психической жизни только в отношении их к целому и в связи друг с другом, а цр порознь. Вследствие этого терминология вообще отступает на вто­рой план и на первый план выступает классификация — наимено вание должно подчиниться распределению. (...) Следовательно если мы, пользу^ь обобщениями биологии, сделаем естественное распределение элементов психической деятельности и основания для установления смысла важнейших терминов заимствуем из этсщ, естественного распределения, то мы выполним по отношению ^ психологии таку10 задачу, решение которой составляет главнпн залог успешного развития каждой науки. (...)

Теперь остается решить еще один вопрос: можно ли рассм.п ривать психические явления как ряд отдельных и самостоятельны процессов в организме или нет? Без сомнения, психические явления в отдельных орг^нзмах, хотя бы одного и того же вида, пр( ^ ставляют ряд самостоятельных процессов. (...) Если сравнить .ivsci психических явления в одном и том же организме и в один и тот же период деятельности, но все-таки значительно отдален­ные по времени, то можно, если не всегда, то часто рассматри­вать их тоже к^ самостоятельные друг от друга процессы. Но если речь идет о смежных во времени явлениях, то тут уже трудно один процесс отделить от другого: два психических процесса не могут происходить одновременно или последовательно, не вхочя в непосредственное соприкосновение друг с другом и не связываясь в один, более или менее цельный процесс. (...) Но в таком случае приходится рассматривать элементы психической деятельности толь­ко как фазисы одного непрерывного психического процесса, и имен­но эти фазисы »<ли моменты и необходимо определить прежде всего для выясне^м" механизма психической деятельности. Однако несомненно все-та™. чт0 психический процесс имеет начало и конец, помимо тех, которые определяются утренним пробуждением opia-низма от сна и вечерним погружением его в сон. Обыкновенно такое начало усматривают в ощущениях органов чувств, конец -в отдельных действиях или движениях организма по поводу ои-ь щений. Правильно ли или нет такое воззрение, мы увидим впос­ледствии; но так 1<ли иначе общий оборот психической деятельное; и в течение дня слагается из целого ряда переходящих друг в дрма частных оборотов с самостоятельными началами и концами. Э.и.'-менты этих частнь^ оборотов и совпадают, очевидно, с упомянутыми выше элементарными фазисами или моментами психического про цесса. Стало бытг вопрос, поставленный нами выше, окончательно решен. Нам надо определить, сколько отдельных моментов и какие именно имеет каждый правильный оборот психической деятельное! и входящий в состав общего психического процесса, непрерывно рсИ-вивающегося в течение известного периода сознания? Определение этих моментов и ^удет решением главного вопроса об «элемента ^ психической деятельности.

Определения ясизни, даваемые биологами, не всегда совпадай между собою. Этот факт естественно объясняется возможностью я

этом деле весьма разнообразных точек зрения. Для нас, очевидно, наилучшую службу может сослужить такое определение, которое бы выходило из самой широкой точки зрения и совмещало бы в себе до некоторой степени все другие определения. Такую широ­кую точку зрения мы находим в гипотезе современных «эволю­ционистов», выходящих из принципа постепенного развития жизни цз самых простейших форм в наиболее сложные. С этой точки зрения жизнь, как ее определяет Герберт Спенсер, есть «беспре­рывное приспособление внутренних отношений к внешним». (...) Однако мы полагаем, что определение Спенсера сделается еще более точным, если к нему прибавить несколько слов. Дело в том, что в приведенном определении вполне ясно выражены, так сказать, результаты жизни и тем самым задачи ее, но не обо­значен путь достижения этих результатов. Если мы скажем, что жизнь есть «взаимодействие организма с окружающей средой, име­ющее результатом приспособление внутренних отношений к внеш­ним», то общий смысл определения Спенсера, очевидно, не изменит­ся — оно только выиграет в точности и полноте. Теперь предстоит из этого общего определения жизни извлечь специальное опре­деление психической жизни. Психическая жизнь есть, без сомне­ния, один из видов взаимодействия организма с окружающей средой с целью приспособления внутренних отношений к внеш­ним. Таких видов вообще, как тоже учит нас'биология, два: од­но взаимодействие имеет задачей приспособление отношений материи или вещества организма к материи или веществу окру­жающей среды, другое — имеет в виду приспособление отноше­ний сил и движений организма к силам и движениям вокруг него.

Во всяком взаимодействии одного предмета с другим, даже если оба принадлежат к неорганической природе, надо различать момент действия на предмет, т. е. претерпевания им на себе действия Другого предмета, от момента собственного действия его, т. е. противодействия или ответного действия. Затем надо различать внешний и внутренний момент каждого взаимодействия одного предмета с другим. Внешний момент есть, иначе сказать, момент непосредственного взаимодействия предмета с другим предметом, внутренний момент есть момент посредственного взаимодействия между частями данного предмета, имеющий задачей переработать сообщенный предмету внешний импульс сообразно с внутренними условиями, ему присущими. (...) Несомненно, что прежде всего «приспособление внутренних отношений к внешним» состоит в пе­реработке впечатлений извне в такое внутреннее впечатление же, которое бы соответствовало наличным внутренним условиям су­ществования организма. Без этого превращения впечатление не может сделаться мотивом для одного ответа организма предпочти-^ьно перед каким-нибудь другим. Затем, точно так же несомненно и то, что внутреннее впечатление, прежде чем превратиться в "эружное движение или действие, должно вызвать ряд внутренних •^ижений, которые бы послужили импульсом для внешних. Таким

образом, каждый полный оборот психического процесса должен заключать в себе четыре момента или фазиса:

1) Внешнее впечатление на психический организм.

2) Переработка этого внешнего впечатления во внутреннее.

3) Вызванное этим внутренним впечатлением такое же внут реннее движение.

4) Внешнее движение организма на встречу предмета. Необходимо теперь придумать более точные наименования или «технические термины» для обозначения этих моментов. Наименова­ний таких можно придумать много, и мы только укажем на самые под­ходящие: контраст моментов действия и противодействия, по нашему мнению, всего удобнее выразить' терминами восприимчивости и дея­тельности. ибо вся пассивная жизнь организма подходит к типу того, что принято называть «восприятием», вся активная жизнь обратно подходит к типу так называемых «действий». Контраст внешних и внутренних моментов развития психического процесса удобнее все о выразить обычными терминами: объективный и субъективный, ибо в моментах внешнего взаимодействия главная роль принадлежи г «объектам», в моментах внутреннего взаимодействия выражается, напротив, самобытная природа «субъекта». (...)

Эти наименования, однако, еще слишком отвлеченного характер.! Они выражают общий характер явлений, относящихся к тому и. in другому моменту в том или другом обороте психической деятель­ности, но они не удобны для обозначения самих этих явлений. (. ) Поэтому, параллельно приведенным обозначениям моментов псих'1-ческого процесса мы предложим другие названия для самь «явлений», им соответствующих, и для этого обратимся к обычной психологической терминологии. В'"виду контраста первоначальных и осложненных явлений, необходимо будет создать два ряда наимг-нований, соответствующих двум типам психических оборотов. Мы полагаем, что следующие две группы терминов будут в состоянии всего лучше удовлетворить этой цели:

Психическая деятельность

...Заметим еще, что не дурно было бы иметь и ряд таких терминов, которые бы объединяли собою первоначальные и ослож­ненные явления, соответствующие каждому моменту психического оборота, в одну область. Этой цели могли бы удовлетворять, по-видимому, обычные термины:

1) Ума или познания.

2) Чувствительности.

3) Воли.

4) Деятельности (в тесном значении слова).

(...) Особенности нашей классификации сравнительно с наиболее распространенным в наше время делением душевной деятельности на три области (мышления, чувства и воли, см. Бэна) суть сле­дующие:

1) В классификации своей мы руководимся не субъективными данными самонаблюдения, а объективными критериями: на­правления взаимодействия и большей или меньшей непосред­ственности его;

2) В основу различения явлений на классы мы прежде всего ставим противоположность простых и сложных психических образований и вследствие этого изменяем отчасти термины при распределении первоначальных классов духовных явле­ний;

3) Мы вводим в число основных психологических понятий но­вое понятие «деятельности» в тесном значении слова, т. е. проводим еще не признанное в наше время противополо­жение воли (стремлений, желаний) и деятельности (дви­жений, действий) и тем самым на место обычной трихо­томии предлагаем тетрахотомию психических явлений, деле­ние их на четыре раздельные класса. ...Насколько теория четырех моментов каждого психического оборота, т. е. закон указанного нами преемства психических явле­ний, может допускать отклонения на практике? (...)

Бывают... такие отклонения от правильной схемы развития про­цесса, которые могут быть истолкованы только действительным или кажущимся выпадением отдельных моментов из данных психи­ческих преемств. Это выпадение моментов может быть сведено к следующим шести главным случаям:

1) Выпадают оба средних звена процесса.

2) Выпадает одно из средних звеньев.

3) Отсутствует первое звено процесса.

4) Отсутствуют два первых звена.

5) Отсутствует последнее звено оборота.

6) Отсутствуют оба последних звена.

Все эти случаи, как мы сейчас увидим, возможны и объяс­няются различными феноменами в развитии психического организма.

Оба средних звена чаще всего выпадают, так как многочис­ленные рефлекторные движения и действия человека именно пред­ставляют большею частью прямое следование движения за ощу­щением, действия или поступка за идеей. Объясняется такое нару­шение в преемстве психических явлений или большою интенсив­ностью развития процесса, когда между ощущением и действием не успевает наступить оценка, или же частым повторением, тех ^ке преемств и превращением движения, служащего ответом на ощущение, в атоматическое. Очевидно, однако, что в обоих случаях

выпадение только кажущееся: в первом случае оценка обыкновенно происходит лишь так быстро, что субъект не успевает себе отдать отчета в ней, не успевает, так сказать, сознать ее, ибо в следующую затем минуту обыкновенно обнаруживаются все-таки все явления такую оценку сопровождающие. Так, например, если, видя падают щую нам на голову штукатурку дома, мы быстро отскакиваем в сторону, то по миновании опасности являются все последствия страха, которого мы, по-видимому, не ощущали в себе как мотива для сделанного нами скачка, т. е. сильное биение сердца, бледного лица, иногда даже трясение членов и т. д. (...) Во втором случ,^ выпадение потому только кажущееся, что первоначальною связью между ощущениями и движениями в рефлексах все-таки служила какая-нибудь субъективная оценка. (...)

Выпадение одного из средних звеньев объясняется тоже при­вычкою, а именно ассоциацией, т. е. слиянием двух средних моментов в один: поглощением одного другим. Отсюда понятие инстинктов, т. е. таких психических преемств, в которых момент чувства, т. е. субъективного восприятия, вполне поглощается моментом стремле­ния — субъективного движения. Отсюда также, обратно, возмож ность прямой последовательности между чувствованием и движе­нием. Чувствование боли, например, часто прямо вызывает дви-жение с целью удалить ее причину: такой факт объясняется тем, что последовательность боли, стремления прекратить ее и движения в виду этой цели так часто повторялась, что наконец чувствование совершенно поглотило стремление и прямо связалось с движением. (...)

Третий случай — отсутствие первого момента — чаще всего объ­ясняется подобным же поглощением ощущения чувствованием, Впрочем, некоторые сочетания ощущений и чувствований с несом ненным преобладанием последних по-видимому неизбежно вытекают уже из первоначальной организации субъекта. Так, например, в тех оборотах, импульсом для которых служат не внешняя среда, а ткани самого организма, играющие тоже роль особого рода «внешней» среды в отношении к сознанию, — ощущение часто по­глощается чувством и притом, по-видимому, в силу самой орга­низации. Например, так называемые чувствования голода и жажды, несомненно, содержат в себе объективный элемент ощущения, т. е. смутного знания о том, что происходит в заинтересованных тканях, но этот объективный элемент почти совершенно поглощен субъек­тивным (...) Бывает, однако, и так, что ощущение, по-видимому, отсутствует потому, что внимание наше в данный момент бы ю поглощено другими ощущениями. Тогда новый оборот тоже часто начинается прямо с чувства; например, если мы сильно увлечены разговором, то можем и не заметить, как на нашу щеку села муха, и замечаем прямо лишь ту боль, которую вызвало ее уку шение. (...)

Отсутствие двух первых звеньев цепи встречается очень редко. ибо редко бывает, чтобы стремление не имело источником либо сознательного ощущения, либо чувствования. Но, однако, некоторые инстинктивные стремления вызываются «бессознательными» ощущениями и чувствованиями, как, например, стремление любить при наступлении зрелости человека. (...) Впрочем, и в этом четвер­том случае бессознательность первых двух моментов может зави­сеть не от условий организации, а от отвлечения внимания в другую сторону: иногда, не отдавая себе отчета в наших ощущениях ц чувствованиях, ибо наше сознание занято другим делом, мы вдруг замечаем в себе желание переменить положение тела или перейти в другую комнату и тут только уже начинаем сознавать, что мы неловко сидели или что в означенной комнате был спертый воздух. Однако стремление, как мы видели, всегда имеет, если не сознательный, то бессознательный источник в каких-нибудь ощуще­ниях или чувствах.

Пятый и шестой из отмеченных случаев основаны на возмож­ности перерыва в развитии психического процесса. Бывает иногда, что новые впечатления с силою врываются в сферу сознания, когда развитие старого оборота еще не пришло к концу. Если эти новые впечатления очень сильны, то внимание отвлекается от прежних впечатлений, и таким образом последний или два последних момента оборота остаются недовершенными (...)

Из всех этих фактов мы можем заключить, что если в пра­вильном преемстве психических явлений и бывают отклонения, то последние имеют более видимый, чем действительный, характер:

одни моменты могут быть слабее других и могут поглощаться этими последними; иные моменты надо искать в области бессоз­нательных психических отправлений, между тем как другие принад­лежат сознанию; наконец, дополнительных звеньев преемства надо иногда искать, в прошедших или будущих психических оборотах. Все это дает нам право признать общею основою смены психических явлений закон, что ни одно чувствование не может возникнуть без участия ощущения, как ни одно стремление без участия чув­ствования, ни одно движение без участия стремления. Тот же закон применим и к смене сложных психических явлений, и поэтому его можно формулировать так: ни одно психическое явление, простое или сложное, не может возникнуть без настоящего или хоть про­шедшего участия явления, соответствующего предыдущему моменту в правильном типе психического оборота.

...Приведенный закон можно дополнить обратным положением, что ни одно психическое явление, простое или сложное, не может не вызвать за собою в настоящем или хоть в будущем того явления, которое соответствует последующему моменту в правильном типе психического преемства.

Условия образования первоначальных чувствований

Мы пришли к заключению, что чувствованиями всего правиль­нее называть те состояния сознания, которые вытекают из субъ­ективной оценки ощущений. Такая оценка выражается в противоположных состояниях удовольствия и страдания, которые служат! первоначально единственными источниками для образования стрем­лений и движений, т. е. для ответной реакции организма в направ. лении к внешнему миру. (...)

Мы сделали в свое время замечание, что явления удовольствия и страдания по тем признакам, которые лежат уже в самих поня. тиях, могут быть определяемы как явления сознания, вытекающие из субъективной оценки гармонии или дисгармонии каких-то отношений... Но далее поднимаются вопросы:, какого харак­тера эта оценка, сознательная или бессознательная? Каков t.-e критерий, абсолютный или релятивный? Наконец, какого рода те отношения, гармония или дисгармония которых служит материа­лом для означенной оценки? Длинный анализ мнений множе­ства психологов по этим вопросам привел к выводу, что реше­ния их были самые разносторонние и противоречивые. Но в то же время анализ показал, чт<з большинство современных психологов склоняется к объяснению всех чувствований из бессознательной и релятивной оценки степени гармонии внутренних отношений. Прежде всего мы должны убедиться, что этот вывод действительно единственно правильный, и затем уже надо постараться на осно­вании его точнее формулировать условия образования удовольствия и страдания.

Во-первых, разберем вопрос, какие отношения, внутренние или другие какие-нибудь, служат предметом нашей субъективной оцен­ки? Признав, что чувствования соответствуют второму моменту психического оборота и находятся в прямой зависимости от ощу­щения, — иначе сказать, что они представляют собою как бы «вто­ричные» ощущения или «ощущения ощущений», мы этим самым уже определили общее направление, в котором надо исследовать данный вопрос; необходимо только решить, что именно, т. е. какая сторона в «объективных ощущениях» служит предметом той «субъ­ективной» оценки, которая дает начало чувствованиям удовольствия и страдания?

Для этого прежде всего надо точнее вникнуть в природу и значение самих ощущений. (...)

Ощущения сами по себе еще не способны регулировать отправ­лений организма, к какой бы области — обмена вещества или обмена впечатлений — они ни относились. Ощущения служат только пока­зателями того, что происходит в различных наших органах под влиянием разнообразнейших действий внешней среды. Они, следо­вательно, представляют только первый шаг к регулированию процес­сов организма, т. е. снабжают сознание основаниями для такого регулирования и дают ему первый толчок. Настоящим регулятором взаимодействия организма с окружающей средою является только весь психический оборот в совокупности, и каждый момент этого оборота есть новый шаг к окончательному регулированию такого взаимодействия. Какая же роль в этом акте регулирования принад­лежит чувствованиям? Чувствования как продукт субъективны оценки ощущений, очевидно, отвечают на вопрос: какое значена1' в экономии целого организма имеет это нечто, происходящее ';

каком-нибудь нашем органе и открытое нами при содействии ощущения? Ответом на этот вопрос служат чувствования удоволь­ствия и страдания. Отсюда мы можем уже с полною достовер­ностью утверждать, что чувствования служат продуктом оценки внутренних отношений. (...)

Внешние отношения оттого не могут служить предметом непо­средственной оценки нашей, что мы судим о достоинстве и недо­статках предметов только по тому действию, которое они произ­водят на нас. Отчего мы говорим, что пирамидальный тополь красивее обыкновенного, отчего какую-нибудь мазурку Шопена мы ставим выше, чем мотив танца каких-нибудь Зулуев, отчего «Кри­тику чистого разума» Канта мы считаем более совершенным произ­ведением ума, чем какую-нибудь «Историю души» Шуберта, отчего запах резеды ценим больше, чем запах липового цвета и т. д.? Очевидно оттого, что первые впечатления и сочетания впечатлений, сравнительно со вторыми, производят более гармонические возбуж­дения в различных органах нашей нервной системы. Если отвлечься от такого действия предметов на наши органы, то большая часть, если не вся совокупность параллелей, проводимых нами между предметами и явлениями внешнего мира, с точки зрения их отно­сительного достоинства потеряет всякий смысл. (...)

Теперь необходимо только точнее выяснить, гармония и дис­гармония каких внутренних отношений служит источником явлений удовольствия и страдания. После того что было сказано нами выше о значении отношений вещей к нам в образовании чувствований, ясно, что последние должны выражать собою степень гармонии между возбуждениями наших тканей предметами внешней среды и предшествующим состоянием этих возбуждаемых тканей. Но воз­буждение тканей, особенно внутренних, в сложном организме может быть и независимо от непосредственного воздействия внешних пред­метов. Поэтому вернее будет, если мы скажем, что чувствования могут иметь источником «всякое отношение между возбуждением наших органов и данным их состоянием», какую бы основу ни имело это возбуждение. Но такою фразою еще не все выражено. Всякое возбуждение наших тканей, с точки зрения тех последствий, какие оно за собою влечет, называется работою этих тканей; всякое состояние их, предшествующее этой работе, принято рассматривать, в отношении к последней, с точки зрения силы или энергии, какую эти ткани могут обнаружить во время работы; в этом смысле состояние тканей равносильно присущей им энергии. Поэтому основою для образования различных чувствований должно считать отношение работы какой-нибудь ткани организма к ее энергии. Нечего и говорить, что это отношение далеко не всегда доступно сознанию; но в тех случаях, где оно доступно, единственным выра­жением его служат чувствования удовольствия или страдания. Теперь остается еще определить, какое или какие отношения между Работою и энергией тканей служат, в частности, источником удо-^льствия, и какое или какие — источником страдания. Для этого ^ипомним прежде всего проводимое Вундтом и подробно определяемое Горвицем различие между положительною и отрицательно молекулярною работою тканей: положительная работа состоит в трате вещества и в переходе более сложных, но менее прочных соединений веществ в этих тканях в более простые, но твердые. отрицательная, обратно,— в накоплении вещества и образовании более сложных соединений, служащих новым запасом рабочей силы в органах. (...) Если же так, то и гармония, а равно и дисгармония, между работой в тканях и их энергией может быть двоякая, а именно:

1) гармония имеет место как в том случае, когда положитель­ная молекулярная работа тканей происходит в размерах той энер­гии, которая образовалась вследствие предшествующей отрицатель­ной работы в тех же тканях, так и тогда, когда отрицательная молекулярная работа происходит в пределах, предписанных пред­шествующею положительною работою в том же органе;

2) дисгармония точно так же ощущается, как в том случае, когда положительная молекулярная работа переходит'за черт, намеченную предшествующей отрицательной молекулярной рабо­той, так и тогда, когда отрицательная работа перешла за пределы, указанные предшествующею тратою-вещества.

В двух первых случаях, очевидно, продуктом указанных отно­шений является удовольствие, в двух последних — страдание или неудовольствие. Очевидно, наука должна отличать те удовольствия и страдания, которые сопровождают нормальную и ненормальною положительную молекулярную работу, от тех, которые сопровож­дают такую же отрицательную работу. Этой цели конечно всего лучше должны удовлетворять те самые понятия, которые опре деляют двоякий вид работы в тканях организма. Поэтому весьма удобно называть удовольствие и страдание в первом случае поло­жительными, во втором — отрицательными. Эти термины тем удоб­нее, что они, как мы могли убедиться, уже и ранее были приняты в психологии и даже имели приблизительно то же самое значение Гамильтон, отчасти Спенсер и Вундт, и в особенности Дюмон пользовались ими почти для тех же целей. Мы лично только дали новую мотивировку такому словоупотреблению. Определим же теперь в более точных и по возможности кратких формулах условия образования положительных и отрицательных удовольствий и страданий. (...)

1) Положительное удовольствие сопровождает всякое соответ­ствие траты вещества предшествующему его накоплению

2) Отрицательное удовольствие сопровождает всякое соответ­ствие накопления вещества предшествующей его трате.

3) Положительное страдание сопровождает всякий избыток траты вещества сравнительно с его накоплением.

4) Отрицательное страдание сопровождает всякий избыток на­копления вещества сравнительно с его тратою. (...)

Теперь постараемся точнее определить отношение упомянуты'-четырех продуктов субъективной оценки между собою. Так как трата и восстановление веществ следуют друг за другом в определенной преемственности, то представляется весьма вероятным, что и упомянутые чувствования относятся друг к другу не только как разнородные продукты субъективной оценки, но и как моменты одного непрерывного психического процесса. Это предположение вполне подтверждается внимательным сравнением условий образо­вания отдельных типов чувствований.

Положительное удовольствие, вытекая из умеренной траты ве­щества, естественно является большею частью прямым антецеден­том положительного страдания, связанного с избытком траты ве­щества сравнительно с его восстановлением. Даже не увеличива­ясь нисколько в своих размерах, каждая работа всегда в конце концов приводит к некоторой дисгармонии траты и восстановления, ибо вещество по мере продолжения работы постепенно истощается и необходимою потребностью является отдых. Но пока мы не принялись отдыхать, мы более или менее долго бываем жертвою чувства усталости, истощения, каковые состояния и являются пер­выми образчиками положительного страдания. Итак, положитель­ное страдание обыкновенно следует за положительным удовольст­вием. Когда дисгармоническая деятельность наконец прекратилась, то положительная молекулярная работа сейчас же заменяется отри­цательной, ведущей к новому восстановлению потраченного ве­щества, и этот процесс естественно сопровождается снова удоволь­ствием, но уже не положительным, а отрицательным. Последнее длится до тех пор, пока количество накопленной силы не слишком' превышает количество потраченной. Но если накопление вещества значительно превосходит предшествующую трату, а новая деятель­ность, т. е. трата, еще не наступила, то мы опять начинаем страдать, и это страдание имеет отрицательный характер. Когда работа, соот­ветствующая накоплению вещества, снова начинается, то отрица­тельное страдание опять заменяется положительным удовольствием и т. д.

Из этого анализа очевидно, что указанные первоначальные чувствования действительно составляют моменты одного процесса и даже одного цельного, постоянно повторяющегося по отношению к каждому органу круговорота деятельности. Строго говоря, в этом круговороте нет ни начала, ни конца, ибо каждое последующее состояние предполагает до известной степени предыдущее. Но все же начало этого круговорота, несомненно, удобнее вести с одного пункта, чем с другого: положительные звенья процесса, например, правильнее поместить в середине и считать началом его—отрица­тельное страдание, совпадающее с потребностью или стремлением к деятельности, концом — отрицательное удовольствие, связанное с отдохновением от деятельности. (...) Таким образом, смена мо­ментов в развитии чувствований при нормальном ходе процесса следующая:

1) Отрицательное страдание (потребность, лишение).

2) Положительное удовольствие (наслаждение, работа).

3) Положительное страдание (усталость, истощение).

4) Отрицательное удовольствие (отдых, восстановление).

Нечего и говорить, что и этот специальный круговорот явле­ний, вновь нами найденный, допускает такие же видимые отклоне­ния от правильной последовательности моментов, как прежде рас­смотренный общий круговорот психической, деятельности. Бывает часто, что деятельность начинается и прямо доставляет нам наслаж­дение без того, чтобы ей предшествовало отрицательное страда­ние неудовлетворенной потребности. Бывает также, что деятель­ность была окончена или прервана, прежде чем наступила дис­гармония между тратою и запасом накопленной энергии, — тогда положительное удовольствие не ведет за собой положительного страдания. Бывает и то, что отрицательное страдание не имело дополнением своим положительного удовольствия, — деятельность так и не началась, и потребность постепенно затихла: орган приспо­собился к новым условиям. Точно так же возможно, что отри­цательное удовольствие не последовало за положительным страда­нием, — отдых еще не успел наступить, как началась новая деятель­ность, и орган опять приспособился к новым условиям. (...) После­довательность тех моментов, которые уже участвуют в том или другом обороте, отнюдь никогда не нарушается, ибо она естест­венно связана с физиологическими законами самой работы ткани. Вообще же тесная связь означенных моментов подтверждается еще и тем соображением, что присутствие предыдущего момента всегда увеличивает интенсивность последующего: чем продолжительнее и интенсивнее явление, соответствующее предыдущему моменту, тем продолжительнее и интенсивнее в свою очередь и данное явление;

удовольствие всегда возрастает при некотором лишении его, уста­лость тем больше, чем интенсивнее была деятельность, а с нею вместе и наслаждения отдыха тем приятнее, чем сильнее была усталость. Итак, не подлежит сомнению, что оба типа удовольствия и оба типа страдания относятся к одному и тому же обороту чувствительности и что моменты последнего неразрывно связаны друг с другом и служат взаимным дополнением друг друга.

В связи с этим выводом возникает вопрос: какое же отношение имеют моменты специальных оборотов чувства к моментам выше разобранного общего оборота сознания? Мы уже убедились, что чувствование всегда является продуктом субъективной оценки ощущений. Стало быть, теперь необходимо решить прежде всего, какие четыре типа ощущений соответствуют указанным четырем проявлениям означенной субъективной оценки. Отрицательное стра­дание неудовлетворенной потребности, по-видимому, совпадает не с каким-либо определенным ощущением, а напротив — с отсутствием всякого ощущения: если нас мучит неудовлетворенный голод или жажда, то может казаться, что чувство в этом случае сопровож дает отсутствие известных необходимых нам в данную минуту ощущений, например ощущений вкусовых. Но это предположение противоречило бы выводу, что всякое чувствование вытекает из оценки ощущения, и действительно: если одни ощущения (по пре­имуществу внешние) в данном случае и отсутствуют, то они заменя­ются другими (внутренними) ощущениями, связанными с этим

отсутствием, которые и служат, очевидно, предметом субъективной оценки в данном случае. (...) Когда наступает удовлетворение потребности, вызвавшей ряд неприятных органических ощущений, то эти органические ощущения уступают место тем по преиму­ществу внешним ощущениям, которых недоставало организму, и с тем вместе наступает период положительного удовольствия. Когда трата вещества при работе дошла до своего максимума и период высшего наслаждения прошел, тогда то же самое ощущение, ко­торое сначала было приятно, делается тягостным — наступает поло­жительное страдание. Наконец, когда истощение дошло до крайних пределов, то работа, а вместе с тем и внешние ощущения, ее сопровождавшие, прекращаются, и наступает удовольствие, связан­ное с отдыхом, т. е. восстановлением тканей; предметом этого удовольствия уже опять являются иные ощущения и притом снова органические или внутренние, соответствующие тем самым органи­ческим ощущениям, которые вызвали отрицательное страдание. Стало быть, в каждом процессе развития чувствований участвуют две группы ощущений — группа внешних и группа соответствую­щих им, т. е. относящихся к той же самой системе органов, внутренних ощущений, и притом внешние ощущения служат источ­ником по преимуществу (хотя не исключительно) положительных, внутренние — отрицательных моментов развития чувствительности. (...) Из сказанного нами уже ясно, что каждый момент круговорота чувствительности характеризует лишь частное развитие одного из моментов общего психического оборота. Но так как каждый из них имеет источником особое ощущение, то он должен составлять принадлежность особого общего психического оборота; иначе ска­зать, упомянутым непрерывным развитием моментов чувства как бы сплачиваются воедино четыре отдельных общих оборота, сос­тавляющих вместе более крупную единицу в целом психическом процессе. Это подтверждается и тем, что каждому моменту чув­ствительности соответствует специфическое стремление и специ­фическое движение. Чтобы сделать мысль свою более понятной, приведем схемы упомянутых четырех связанных между собою эле­ментов психического процесса:

1) Органическое ощущение, происходящее, от бездеятельности какого-нибудь органа. — Отрицательное страдание. — Стрем­ление приблизить к себе объект, необходимый для взаимо­действия. — Движение, чтобы достать этот объект.

2) Внешнее ощущение, вытекающее из взаимодействия с добы­тым объектом.—Положительное удовольствие.—Стремле­ние еще более приблизить объект, удовлетворяющий потреб­ности взаимодействия. — Движение с целью удержать его в своем распоряжении, пока взаимодействие с ним приятно!

3) Внешнее ощущение, продолжающее сопровождать взаимо­действие с объектом и тогда, когда граница нормальной деятельности перейдена. — Положительное страдание. — Стремление удалить объект, уже излишний. — Движение с целью удалить его или удалиться самому от него.

4) Органическое ощущение, сопровождающее восстановление потраченной энергии по прекращении взаимодействия с объ­ектом. — Отрицательное удовольствие. — Стремление продол­жить состояние покоя и процесс восстановления. — Движе­ние с целью продолжить и даже увеличить покойное без­действие органа или всего организма. (...)

Законы осложнения чувствований

...Не подлежит сомнению, что развитие всех психических явлений должно быть подчинено одним и тем же неизменным законам. (...) Следовательно, приступая к рассмотрению законов развития чувствований, мы должны ознакомиться вообще с закона-ми раз­вития психических явлений и не упускать при этом из виду общих принципов развития явлений органической жизни. (...)

Законы психического развития, по нашему мнению, необходимо поставить в связь с двумя главными процессами — интеграции и дифференциации психических явлений. Эти термины мы намерены употреблять в том значении, какое им дает Спенсер в своих «На­чалах». Процессы интеграции и дифференциации он признает общи­ми чертами развития (прогресса) не только организмов, но и неорганических тел. (...)

Нашею задачею будет разобрать подробнее процессы интегра­ции и дифференциации психических явлений и определить точнее частные условия этих процессов. Так как интеграция всегда пред­шествует дифференциации, то ее условиями мы и займемся прежде всего.

Интеграция есть продукт известного рода соединения, сложения или сочетания веществ, сил или явлений. Общий характер сочетания психических явлений давно определен и выражен в особом понятии «ассоциации». Стало быть, интеграция психических явлений пред­полагает прежде всего ассоциацию их друг с другом по тем законам, которые были отчасти намечены уже Аристотелем, точно выражены Юмом и еще более полно разработаны современными английскими психологами. Но сама ассоциация предполагает еще один, пред­шествующий ей и обусловливающий ее процесс, а именно процесс «закрепления» психических явлений в сознании, без которого ни­какое связывание их невозможно. Стало быть, законы ассоциации в свою очередь подчинены законам «памятования» или сохранения следов психических явлений в сензориуме. Так как единственными условиями этого сбережения следов являются самые феномены восприятия и деятельности сознания, то можно по справедливости сказать, что законы памятования суть первые условия психического развития. Прежде чем подробнее остановиться на законах памяти, ассоциации и следующей затем интеграции психических явлений, рассмотрим теперь также кратко условия их дифференциации. Конечно, первыми условиями последней являются памятование, ассоциация и интеграция, но этих условий еще недостаточно. Для

того чтобы было возможно распадение целого психического агре­гата на несколько более специальных агрегатов, необходима вообще возможность отделения психических явлений друг от друга, после тогокак они однажды вошли в связь. Такой процесс отделения, разобщения психических явлений тоже давно признан английскою психологическою школою и выражен в общем термине «диссоциа­ции». И точно так же, как ассоциация предполагает память, так никакая диссоциация психических явлений не могла бы состояться, если бы не было возможно «забвение», т. е. уничтожение следов психических явлений в сензориуме. Таким образом, законы забве­ния, диссоциации и дифференциации составляют вторую серию условий, от которых зависит возможность психического развития вообще и в частности осложнение каждой отдельной группы пси­хических явлений — ощущений столько же, сколько чувствований, стремлений и движений, — идей в той же мере, как чувств, желаний и действий. (...)

Психическую жизнь, согласно указанным выше соображениям, можно определить как... «взаимодействие с окружающей средою с целью приспособления отношений между психическими явлениями к отношениям между раздражениями, их вызывающими». Из этой формулы уже ясно вытекает, что принципом психического развития служит «.приспособление отношений между психическими явления­ми к отношениям между раздражениями», являющееся результатом психического взаимодействия организма с окружающим миром. Но термин «приспособление», однако, еще не довольно определен­ный. В чем состоит это приспособление? Мы видим на каждом шагу, что сильные раздражения ведут к развитию в нас сильных ощущений, чувствований и т. д., что смежные раздражения уста­навливают известную смежность и между психическими явлениями, что последовательные раздражения ведут к установлению соответст­венной последовательности между психическими явлениями, что сложные отношения раздражении вызывают такие же сложные комбинации психических явлений и т. д. Все это убеждает нас, что «приспособление отношений психических явлений к отношениям раздражении» есть, говоря точнее, «уподобление или ассимиляция отношений психических явлений отношениям раздражении». Этот принцип и есть общий принцип психического развития или прогрес­са, из которого можно легко определить общее условие каждого частного момента развития. Памятование есть процесс уподобления отношений психических явлений отношениям раздражении со сто­роны их силы или интенсивности, ассоциация — со стороны их смежности, интеграция — со стороны их сложности и т. д.

(...) Прежде чем перейти к определению специальных законов осложнения чувствований, мы, однако, должны отметить еще один факт, о котором мы уже кратко упомянули, но который мог ускольз­нуть от внимания читателей. При анализе развития каких бы то ни было психических явлений не надо забывать, что упомянутые нами процессы интеграции и дифференциации повторяются не раз и не два, а множество раз последовательно друг за другом. Вследствие этого и ступеней осложнения в каждой области явлений может быть несколько. Пример этому мы имеем в осложнении ощущений: ощущения интегрируются сначала в представления, потом при содействии представлений — в понятия, наконец, понятия могут выражать собою различные ступени отвлечения от первона­чальных ощущений и интегрироваться в новые единства различной высоты и всеобщности. Дифференциации точно так же могут быть более или менее частными, смотря по ступеням интеграции, за которыми они следуют: дифференциация представлений иной степени, чем дифференциация понятий и проч. Эту последова­тельность ступеней осложнения психических явлений надо будет иметь в виду и при анализе специальных законов развития чувство­ваний. Выразим сначала в общей форме законы указанных нами различных процессов, лежащих в основе этого развития, и про­следим затем различные направления, в которых эти законы при­лагаются:

I. Чувствования удерживаются в памяти, когда возбуждения, им соответствующие, обладают известною силою, — все равно, сла­гается ли последняя под влиянием внешних или внутренних условий раздражения и имеет ли она источником единовременное или разно­временное действие раздражении.

II. Чувствования входят в ассоциацию между собою и с други­ми психическими явлениями, когда возбуждения, соответствующие тем и другим, при известной силе представляют и известную смеж­ность в сознании — все равно, вытекает ли эта смежность из внешних или внутренних условий и касается ли она одновременных или разновременных раздражении.

III. Чувствования интегрируются друг с другом и с другими явлениями в сложные группы, когда соответственные возбуждения при известной силе и смежности представляют еще известное орга­ническое единство — все равно, слагается ли оно под влиянием внешних или внутренних условий раздражения и имеет ли оно источником совокупность одновременных или разновременных разд­ражении.

IV. Чувствования подвергаются забвению, когда возбуждения, им соответствующие, постепенно или внезапно ослабевают — под влиянием ли внешних, или же внутренних условий действия раздра­жении.

V. Чувствования диссоциируются друг от друга и от других явлений, когда соответственные возбуждения, ослабевая, сверх того разобщаются, причем это разобщение столько же может зависеть от внешних, сколько от внутренних условий психической деятель­ности и может относиться как к одновременным, так и к раз­новременным раздражениям.

VI. Сложные агрегаты как одних только чувствований, так и в связи их с другими явлениями дифференцируются, когда со­ответственные возбуждения вместе с ослаблением их взаимной связи распадаются на несколько меньших групп, причем это рас­падение может вытекать столько же и из внешних, сколько и из

внутренних условий действия раздражении и может касаться един­ства столько же одновременных, сколько и разновременных раздра­жении.

Очевидно, эти формулы, если бы заменить в них термин «чув­ствований» термином «психических явлений», вполне годились бы ц для выражения законов развития всех психических феноменов вообще. Но ради особых целей нашего анализа, мы предпочли дать им частный характер. Посмотрим теперь, в каких разно­образных направлениях прилагаются исследованные нами законы . развития к осложнению чувствований. (...)

В вышеприведенных формулах мы уже отметили, что чувство­вания могут входить в связь не только между собою, но и с психическими явлениями других категорий. Точно так же и разоб­щение происходит не только в тех агрегатах, которые состоят из одних только чувствовании, но и в тех, которые слагаются из совокупления чувствований с другими явлениями. Это различие состава агрегатов тотчас указывает на ряд различных направлений в развитии чувствований. Чувствования могут совокупляться:

1) друг с другом, 2) с ощущениями или идеями, 3) со стремлениями или желаниями, 4) с движениями или поступками... Однако не все продукты упомянутых способов сложения чувствований могут быть названы «сложными чувствованиями». (...) Очевидно, что названия «чувств и волнений», вообще говоря, применимы лишь к тем сос-тояниям, в которых момент чувствительности играет преобладаю­щую роль. Но весь вопрос именно в том, при каких условиях является подобное преобладание. Если мы имеем дело с двумя • явлениями, находящимися в причинной зависимости, то естест­венно склонны обращать главное внимание на действие, т. е. на последующее из двух явлений, и давать обоим явлениям название, более характеризующее действие, чем причину. Это совершается по тому же закону мысли, по которому на вопрос: «куда вы едете?», мы ответим «в Киев», хотя бы до Киева нам пришлось побывать и в Туле, и в Орле, и в Курске и во многих других менее важных городах. (...) Несомненно, что общим законом, выра­жающим относительное преобладание психических явлений в их агрегатах, является закон, что последующее явление всегда склонно поглощать предыдущее и в ущерб ему сосредоточивать на себе внимание. Этот закон служит критерием и для называния психичес­ких агрегатов. Мы не называем идеями агрегаты представлений или понятий с волнениями или чувствами, неправильно также назы­вать и ощущениями агрегаты ощущений и чувствований. (...) Стало быть, в результате мы приходим к выводу, что «сложными чувст­вованиями» следует признавать только два рода сочетаний, а именно:

1) чувствований между собою,

2) чувствований (или чувств и волнений) с ощущениями (или идеями)".

Таким образом, главных направлений ассоциации, интеграции, диссоциации и дифференциации чувствований два. Одно направле­ние, так сказать, внутреннее (интенсивное), другое—внешнее

(экстенсивное): в первом отношении развивается отчетливость и сознательность чувствований как внутренних состояний, во вто­ром — увеличивается их сознательность как продуктов известных внешних условий и отношений. Конечно, в обоих направлениях развитие идет параллельно и совместно. (...) Но так как главные и первые условия сочетания психических явлений лежат все-таки во внешней обстановке, их вызывающей, то естественно, что сочета­ние чувствований с ощущениями и идеями обыкновенно предшест­вует их совокуплению друг с другом: по мере того как возрас­тает сознательность их соотношений с известными внешними усло­виями, развивается постепенно и отчетливость их как внутренних состояний. Таким образом, осложнение чувствований в конце концов происходит все-таки в одной непрерывной линии, в которой два упомянутых направления так тесно переплетены, что разъеди­нить их почти нет никакой возможности. Проследить все част­ные фазисы осложнения каждой группы чувствований в этой непре­рывной линии развития — задача, которая едва ли может быть выполнена даже при помощи долговременного и отнюдь не едино­личного труда. Поэтому наШа задача может состоять лишь в определении тех главных ступеней развития чувствований, кото­рые бы могли служить основанием для различных видов син­теза элементарных чувствований в сложные. Таких главных ступе­ней три:

1) Первоначальные чувствования сочетаются с ощущениями в   чувствования, обнаруживающие сознание их объективных причин и источников, и в связи с этим те же чувствования ассоциируются и интегрируются друг с другом в первичные чувства и волнения.

2) Первичные чувства и волнения совокупляются с ощущениями и идеями в чувства и волнения, обладающие сознанием своих объектов, и в связи с этим они же ассоциируются и .интегрируются друг с другом в чувства и волнения вторич­ного образования.

3) Вторичные чувства и волнения совокупляются с идеями в сложные чувства-идеи, и в связи с этим они же ассоци­ируются и интегрируются друг с другом в чувства и волнения еще более сложного состава.

Параллельно этому возможно столько же ступеней диссоциации и дифференциации чувствований. Эти процессы происходят столько же в области первичных чувств и волнений, сколько и в области вторичных и еще более сложны» агрегатов чувствований друг с другом и чувствований с ощущениями и идеями.

...Первичные чувства и волнения по своему составу имеют аналогию с конкретными представлениями в области познания;

вторичные — с конкретными понятиями; чувства и волнения, еще более сложные и составные, — с отвлеченными понятиями. Эти сближения значительно освещают характер различных осложнений в области чувствительности, ибо область ума гораздо более известна и разработана наукою, чем область чувствований.

Джеме (James) Уильям (11 января 1842— 16 августа 1910) — американ­ский философ-идеалист и психолог, один из основателей прагматизма. Изу­чал медицину и естественные науки в Гарвардском университете США и в Германии. С 1872 г. — ассистент, с 1885 г. — профессор философии, а с 1889 по 1907 г. — профессор психоло­гии в Гарвардском университете, где в 1892 г. совместно с Мюнстербергом организовал первую в США лаборато­рию прикладной психологии. С 1878 по 1890 г. Джеме пишет свои «Принципы психологии», в которых отвергает ассоцианизм и атомизм пси­хологии XVIII—XIX вв. и выдвигает задачу изучения конкретных фактов и состояний сознания. С точки зрения Джемса, сознание является функцией, которая <по всей вероятности, как и другие биологические функции, разви­валась потому, что она полезна».

У. Джеме

Исходя из такого приспособительного характера сознания, он отводил важ­ную роль инстинктам и эмоциям. Раз­витая в одной из глав «Психологии» теория личности оказала решающее влияние на формирование американ­ской персонологии. Сочинения: Научные основы пси­хологии. Спб., 1902; Беседы с учите­лями о психологии. М., 1902; Прагма­тизм. изд. 2. Спб., 1910; Многообра­зие религиозного опыта. М., 1910; Все­ленная с плюралистической точки зре­ния. М., 1911; Психология. Спб., 1911;

Существует ли сознание? — В кн.:

Новые идеи в философии, вып. 4. Спб., 1913.

Литература: Современная бур­жуазная философия. М., 1972, с. 246— 270; Perry R. В. The thought and character of William James, v. 1—2, Boston, 1935.

ЧТО ТАКОЕ ЭМОЦИЯ?

Физиологи, с таким усердием исследовавшие на протяжении пос­ледних лет функции мозга, ограничились объяснением его когни­тивных и волевых процессов. Выделяя в мозге сенсорные и моторные центры, они обнаружили, что их деление в точности соответствует выделенным в эмпирической психологии простейшим элементам .перцептивной и волевой сфер психики. Но сфера пристрастного в душе, ее желания, ее удовольствия и страдания, а также ее эмоции во всех этих исследованиях игнорировались... .

Но уже сейчас можно быть уверенным, что из двух положе­ний, характеризующих эмоции, одно должно быть верным: либо они локализуются в отдельных и специальных центрах, связанных только с ними, либо они соответствуют процессам, происходящим в моторных и сенсорных центрах... . Если верно первое, то следует отвергнуть распространенную точку зрения и считать кору не только

поверхностью для «проекции» каждой воспринимаемой точки и каждой мышцы тела. Если верно последнее, мы должны спросить, является ли эмоциональный «процесс» в сенсорном или моторном центре чем-то особенным, или же он сходен с обычными перцептив­ными процессами, совершающимися, как сейчас признается, в этих центрах. Задача этой работы — показать, что последняя альтерна­тива больше похожа на правду.

Прежде всего я должен оговориться, что буду рассматривать здесь только те эмоции, которые имеют отчетливое телесное выра­жение. Большинство читателей, по-видимому, согласится с тем, что существуют переживания удовольствия и неудовольствия, ин­тереса и взволнованности, тесно связанные с психическими про­цессами, но не имеющие явной телесной экспрессии. Определенные сочетания звуков, линий, цветов приятны, другие — неприятны, но сила этих переживаний может быть недостаточной, чтобы увели­чить частоту пульса или дыхания или вызвать движения тела или лица. Некоторые последовательности мыслей очаровывают нас в такой же мере, в какой другие утомляют. Настоящее интел­лектуальное наслаждение — решить задачу, и настоящее интеллек­туальное мучение отложить ее нерешенной. (...) Мы оставим в стороне все случаи такого рода переживаний и сосредоточим вни­мание на более сложных случаях, при которых волна определенных телесных изменений сопровождает восприятие интересных зритель­ных воздействий или звуков, или захватывающий ход мыслей. Удивление, любопытство, восторг, страх, гнев, вожделение, алчность и тому подобное являются названиями психических состояний, ко­торыми человек в таких случаях охватывается. Телесные изменения называют «проявлением» этих эмоций, их «выражением» или «естественным языком»; сами по себе эти эмоции, столь отчетливо обнаруживающиеся как внутренне, так и внешне, можно назвать стандартными эмоциями.

О такого рода стандартных эмоциях принято думать, что вос­приятие некоторого факта вызывает душевное волнение, называемое эмоцией, и что это психическое состояние приводит к изменениям в организме. Мой тезис, напротив, состоит в том, что телесные изменения следуют непосредственно за ВОСПРИЯТИЕМ волную­щего факта и что наше переживание этих изменений, по мере того как они происходят, и ЯВЛЯЕТСЯ эмоцией. Обычно принято гово­рить: нам не повезло — мы огорчены и плачем, нам повстречался мед­ведь — мы испугались и обращаемся в бегство, нас оскорбил со­перник — мы разгневаны и наносим удар. Защищаемая здесь гипотеза утверждает, что этот порядок событий является непра­вильным, что одно психическое состояние не сразу вызывается другим, что между ними необходимо вставить телесные проявления и что правильнее говорить: мы огорчены, потому что плачем; разгне­ваны, потому что наносим удар, испуганы, потому что дрожим, а не наоборот, — мы плачем, наносим удар и дрожим, потому что огорчены, разгневаны или испуганы. Если бы восприятие не сопровождалось телесными изменениями, оно было бы исключительно познавательным, бледным, лишенным колорита и эмоционального • теи.ча. В таком случае мы могли бы видеть медведя и приходить к выводу, что лучше будет обратиться к бегству, или, получив оскорбление, полагать, что мы имеем право ударить, но не могли бы при этом реально переживать страх или гнев.

Высказанная в столь грубой форме, эта гипотеза наверняка сразу вызовет недоверие. Между тем не требуется продолжитель­ных или углубленных рассуждении, чтобы смягчить ее парадоксаль­ный характер и, возможно, даже убедить в ее правильности.

Читателю нет необходимости напоминать, что нервная система каждого живого существа предрасположена реагировать опреде­ленным образом на определенные воздействия среды. (...) Когда курица видит на земле белый круглый предмет, она не может оставить его; она должна задержаться около него, возвращаться к нему, пока, наконец, его превращение в пушистый движущийся и издающий писк комочек не освободит в ее механизмах совер­шенно новый ряд действий. Любовь мужчины к женщине, женщины к ребенку, отвращение к змеям и страх перед пропастью тоже могут быть приведены в качестве примеров того, как определен­ным образом организованные частицы мира с неотвратимостью вызывают весьма специфические психические и телесные реакции до нашего разумного суждения о них и часто в противополож­ность ему. (.,.)

Всякое живое существо представляет собой что-то вроде замка, чьи рычаги и пружины предполагают специальную форму ключей, которые не прилагаются к замку с рождения, но которые наверняка найдутся где-то рядом в жизни. Причем к замкам подходят только их собственные ключи. Яйцо никогда не пленит собаку, птица не боится пропасти, змея не испытывает ненависти к себе подобным, олень не питает любви к женщине или ребенку.

Среди этих предрасположенностей, заложенных в нервной сис­теме, конечно же можно усмотреть эмоции, поскольку они могут быть вызваны непосредственно восприятием определенных событий. Еще до того как ребенок узнает что-либо о слонах, он не может не испугаться, увидев слона, издающего трубные звуки и быстро надвигающегося на него. Ни одна женщина не может без восхи­щения смотреть на хорошенького голенького младенца, а в пустыне никто не может без волнения и любопытства видеть вдалеке че­ловеческую фигуру. Я говорил, что буду рассматривать эти эмоции постольку, поскольку они сопровождаются определенными телес­ными движениями. Моя первая задача состоит в том, чтобы пока­зать, что эти телесные проявления намного более разнообразны и сложны, чем обычно принято считать.

В ранних книгах по экспрессии, написанных в основном с ху­дожественной точки зрения, рассматривались только внешне наблю­даемые проявления эмоций. (...) По мере развития физиологии мы |все отчетливее видим, сколь многочисленны и тонки должны быть эти проявления. Исследования Моссо с плетизмографом показали, что не только сердце, но и вся система кровообращения образует

нечто вроде резонатора, в котором получает отражение всякое, даже самое незначительное изменение в нашем душевном состоя­нии. Едва ли какое-либо ощущение возникает без волны попере­менного сужения и расширения артерий рук. Кровеносные сосуды живота и периферических частей тела действуют реципрокно. Известно, что некоторые сильные эмоции оказывают значительное влияние на мочевой пузырь и кишечник, железы рта, горла и кожи, а также печень и что некоторая степень этого влияния, несомненно, имеет место также и в случае более слабых эмоций.' То, что пульс и частота дыхания играют ведущую роль во всех эмоциях, известно слишком хорошо, чтобы приводить доказатель­ства. Столь же примечательна... непрерывная работа произвольных мышц в наших эмоциональных состояниях. Даже если в этих мышцах не происходит внешних изменений, соответственно с каждым настрое­нием меняется их внутреннее напряжение, ощущаемое в виде измене­ний тонуса. В состоянии депрессии обычно преобладают мышцы-сгибатели, в состоянии восторга или воинственного возбуждения — мышцы-разгибатели. Огромное множество различных сочетаний и комбинаций, в которые способны соединиться эти органические сдвиги, делают в принципе возможным, что каждому, даже слабо выраженному оттенку эмоции соответствует свой уникальный, если его рассматривать в целом, комплекс изменений в теле. (...)

Далее следует отметить, что в тот момент, когда некоторое телесное изменение возникает, — оно нами более или менее ясно переживается. Если читателю никогда не приходилось обращать на это внимания, ему будет интересно и удивительно узнать, как много разных локальных переживаний возникает у него в теле при различных эмоциональных состояниях. (...) На всем своем пространственном протяжении наше тело весьма чувствительно, и каждая его частица вносит вклад меняющихся переживаний --' смутных или ясных, приятных или болезненных — в то общее чувство самого себя, которое непременно есть у каждого. Удиви­тельно, какие незначительные детали способны влиять на этот чувствительный комплекс. Когда мы даже слегка чем-нибудь обес­покоены, можно заметить, что главную роль в чувстве тела играет напряжение, часто совсем незначительное, бровей/и взгляда. При неожиданном затруднении какая-то неловкость в горле вынуждает нас совершить прочищающее его глотательное движение или слегка откашляться; можно привести еще очень много других примеров. Однако мы занимаемся здесь скорее общими положениями, чем частностями, поэтому, не останавливаясь больше на этих примерах, я буду далее придерживаться высказанной точки зрения, что каж­дое происходящее изменение переживается2.

2 Разумеется, возникает вопрос, касающийся физиологии: как. переживаются такие изменения? После того ли, как они совершились, когда сенсорные нервы соот­ветствующих органов приносят обратно в мозг сообщение о происшедших переменах, или до того, как они совершились, благодаря осознанию нисходящих нервных импуль­сов, отправляющихся к органам, которые они возбуждают? Я полагаю, что все имеющиеся данные свидетельствуют в пользу первой альтернативы. (...)

Я продолжаю настаивать на основной мысли своей теории, кото­рая состоит в следующем. Если мы представим себе некоторую сильную эмоцию и затем постараемся удалить из сознания пережи­вания всех тех телесных симптомов, которые ей свойственны, окажется, что ничего не осталось, нет никакого «психического материала», из которого эта эмоция могла бы образоваться, и что сохраняется лишь холодное и безразличное состояние интеллекту­ального восприятия. (...) Можно ли вообразить состояние ярости и вместе с тем не представить себе волнения, возникающего в груди, прилива крови к лицу, раздувания ноздрей,' сжимания зубов и желания энергичных действий, а вместо всего этого — рас­слабленные мышцы, ровное дыхание, спокойное лицо? Автор по крайней мере определенно не может. С исчезновением так назы­ваемых проявлений ярости полностью исчезает и сама ярость;

единственное, что может занять ее место — это некоторое хладно­кровное и бесстрастное .суждение, относящееся исключительно к области интеллекта и полагающее, что известное лицо или лица за свои грехи заслуживают наказания. То же можно сказать и о печали: чем бы она была без слез, рыданий, боли в сердце и стеснения в груди? Бесчувственным заключением о том, что некие обстоятельства достойны сожаления — ничего больше. То же самое обнаруживает и любая другая страсть. Полностью лишенная телес­ного выражения эмоция — ничто. (...) Чем тщательнее я изучаю свои состояния, тем сильнее я убеждаюсь в том, что каковы бы ни были мои настроения, привязанности и страсти, все они создают­ся и вызываются теми телесными изменениями, которые мы обычно

• называем их выражением или следствием. И мне все больше кажется, что если бы мое тело перестало быть чувствительным, я оказался бы лишен всех эмоциональных переживаний, и грубых, и нежных, и влачил бы существование, способное лишь на познание и интеллектуальную деятельность. (.'..)

Но если 'эмоция представляет собой лишь переживание рефлек­торных процессов, вызываемых тем, что мы называем ее «объектом», процессов, возникающих в результате врожденной приспособлен­ности нервной системы к этому объекту, мы немедленно наталкива­емся на такое возражение: у цивилизованного человека большая часть объектов эмоций суть вещи, врожденную адаптацию к кото­рым предполагать было бы нелепо. Большая часть ситуаций, вы­зывающих стыд, или многие оскорбления чисто условны и изменяются в зависимости от социального окружения. То же относится ко многим случаям страха и желания, меланхолии и сожаления. В отношении по крайней мере этих случаев может показаться, что идеи стыда, желания, сожаления и т. д. должны сначала связаться с этими условными объектами воспитанием и ассоциациями и только

.затем могут последовать телесные изменения, а не наоборот; почему же этого не может быть во всех случаях?

Тщательное обсуждение этого возражения завело бы нас далеко в изучение чисто интеллектуальных представлений. (...) Напомним лишь хорошо известный эволюционный принцип: когда некоторая

способность оказалась закрепленной у животного благодаря ее полезности при наличии определенных факторов среды, она может оказаться полезной и при наличии других факторов, которые пер­воначально не имели никакого отношения ни к ее появлению, ни к ее закреплению. И раз уже в нервной системе появилась способность разряжаться, самые разные и непредвиденные воз­действия могут спускать курок и вызывать соответствующие из­менения. И то, что среди этих вещей есть условности, созданные человеком, не имеет никакого психологического значения. (...)

Вслед за тем, как мы отвели это возражение, возникает сом­нение более общего порядка. Можно задать вопрос: имеются ли доказательства тому, что восприятие действительно способно выз­вать многочисленные телесные изменения путем непосредственного физического влияния на организм, предшествующего возникнове­нию эмоции или эмоционального образа?

Единственное, что здесь можно ответить, что эти доказатель­ства весьма убедительны. Слушая стихотворение, драму или герои­ческую повесть, мы часто бываем удивлены неожиданной дрожи, как бы волной пробегающей по телу, учащенному сердцебиению, появлению слез. Еще в большей степени это проявляется при слушание музыки. Когда мы в темном лесу внезапно видим дви­жущийся силуэт, у нас замирает сердце и мгновенно задерживается дыхание еще до того как появляется представление об опасности. Если друг подходит близко к краю пропасти, нам «делается нехо­рошо», и мы отступаем шаг назад, хотя хорошо понимаем, что он в безопасности и у нас нет отчетливой мысли о его падении. Автор хорошо помнит свое удивление, когда семи-восьмилетним мальчиком он упал в обморок, присутствуя при кровопускании, которое производилось лошади. -Кровь была в ведре, оттуда торчала палка и, если ему не изменяет память, он мешал ее и смотрел, как она капает с палки, не испытывая ничего, кроме детского любопытства. Вдруг в глазах у него потемнело, в ушах послышался шум, больше он ничего не помнит. Раньше он никогда не слышал о том, что вид крови может вызвать обморок или тошноту. Отвра­щения или ожидания какой-либо другой опасности он также прак­тически не испытывал и даже в том нежном возрасте, как он хорошо помнит, не мог не удивиться тому, как простое физическое присутствие ведра темно-красной жидкости смогло оказать такое потрясающее действие на организм.

Представьте себе два острых стальных ножа под прямым углом режущих друг друга лезвиями. При этой мысли вся наша нервная организация находится «на пределе»; и может ли здесь, кроме этого неприятного нервного переживания и страха, что оно может повториться, возникнуть еще какая бы то ни было эмоция? Основа­ние и содержание эмоции здесь полностью исчерпывается бессмыс­ленной телесной реакцией, которую непосредственно вызывают лезвия. (...)

В такого рода случаях мы ясно видим, как эмоция и появля­ется, и исчезает одновременно с тем, что называют ее последствиями

или проявлениями. Она не имеет другого психического статуса, как в форме переживания этих проявлений или в форме их пред­ставления. Поэтому телесные проявления составляют все ее осно­вание, весь ее субстрат и инвентарь. (...)

Если наша теория верна, из нее с необходимостью следует, что любое произвольное возбуждение так назывемых проявлений некоторой эмоции вызовет и саму эмоцию. Разумеется, к большин­ству эмоций этот тест неприложим, поскольку многие проявления осуществляются органами, которыми мы не можем управлять. Одна­ко в тех пределах, в которых проверка может быть произведена, она полностью подтверждает сказанное. Все знают," что бегство усиливает паническое чувство страха и как можно усилить в себе печаль или ярость, дав волю их внешним проявлениям. Каждый спазм при плаче обостряет печаль и вызывает следующий, еще более сильный спазм, пока, наконец, вместе с усталостью и полным истощением не приходит передышка. В ярости мы, как известно, доводим себя до высшей точки возбуждения благодаря ряду вспы­шек ее выражения. Подавите внешние проявления страсти, и она умрет. Сосчитайте до десяти, прежде чем дать волю своему гневу, и он покажется вам нелепым. Свист для поддержания бодрости — не просто метафора. С другой стороны, просидите целый день с унылым видом, вздыхая и отвечая на вопросы мрачным голосом, и вас охватит меланхолия. (...) Расправьте морщины на лбу, зажгите взор огнем, выпрямите корпус, заговорите в мажорном тоне, скажите что-нибудь сердечное, и ваше сердце должно быть поистине ледя­ным, если оно постепенно не оттает! (...)

Я убежден, что из этого закона нет настоящих исключений. Можно упомянуть тяжелые последствия сдержанных слез, а также успокоение, которое наступает у разозленного человека, который выговорился. Но это только лишь особые проявления правила. Каждый акт восприятия должен вести к некоторому нервному возбуждению. Если им будет нормальное выражение эмоции, оно скоро пройдет, и наступит естественное успокоение. Но если нормаль­ный выход почему-то заблокирован, нервные сигналы могут при определенных обстоятельствах пойти по другим путям, вызывая другие и худшие следствия. Так, мстительные планы могут заместить взрыв негодования; внутреннее пламя может испепелить тело того, кто удерживается от слез, или он может, по словам Данте, окаме­неть изнутри; в таких случаях слезы или бурное проявление чувств могут принести благодатное облегчение. (...)

Последним веским доводом в пользу тезиса о первичности телес­ных проявлений по отношению к переживаемой эмоции является та легкость, с которой мы благодаря ему можем объединить в единую схему нормальные и патологические случаи. В каждом сумасшедшем доме мы находим примеры как совершенно немотиви­рованного страха, ярости, меланхолии, тщеславия, так и столь же немотивированной апатии, сохраняющейся, несмотря на самые вес­кие объяснения ее необоснованности. В первом случае мы должны предположить, что нервные механизмы становятся настолько

«подвижны» в направлении какой-нибудь одной эмоции, что почти каждый раздражитель, даже самый неподходящий, вызывает их смещение в этом направлении, и как следствие — комплекс пережи­ваний, составляющих данную эмоцию. Так, например, если человек не способен глубоко вдохнуть, если его сердце трепещет, если он чувствует в области желудка то, что ощущается как «пре-кордиальное беспокойство», если он испытывает непреодолимую тенденцию сидеть съежившись, как бы прячась и не двигаясь, и возможно, если это сопровождается другими висцеральными про­цессами, ныне неизвестными, — если все это неожиданно происхо­дит с человеком, он будет переживать это сочетание как эмоцию ужаса, он станет жертвой того, что известно под названием «смер­тельного страха». Мой друг, с которым время от времени слу­чались приступы этой ужаснейшей болезни, рассказывал мне, что у него все это происходит в области сердца и дыхательного ап­парата, что его главные усилия во время приступов направлены на то, чтобы установить контроль над дыханием и замедлить сердце­биение и что в момент, когда ему удается глубоко вздохнуть и выпрямиться, ужас, ipso facto исчезает3.

Одна из пациенток Браше так описывала противоположное сос­тояние эмоциональной нечувствительности...:

«Я продолжаю постоянно страдать; я не переживаю ни одного приятного момента, никаких человеческих чувств. Я окружена всем, что может сделать жизнь счастливой и привлекательной, но я не способна ни радоваться, ни чувствовать — то и другое стало физически невозможным. Во всем, даже в самых нежных ласках моих детей, я нахожу лишь горечь. Я целую их, но что-то лежит между нашими губами. И это ужасное что-то стоит между мной и всеми радостями жизни. ... Все мои ощущения, всякую часть моей личности, я воспринимаю так, как если бы. они отделены от меня и уже не могут доставить мне никакого чувства; кажется эта неспособность является результатом ощущения пустоты в передней части головы, а также следствием понижения чувствительности всего тела.... Все функции и'дейст­вия в моей жизни сохранились, но они лишены соответствующего чувства и удов­летворения от них. Когда у меня мерзнут ноги, я их согреваю, но не чувствую удовольствия от тепла. Я узнаю вкус пищи, но ем без всякого удовольствия.... Мои дети растут красивыми и здоровыми — так говорят мне все, я и сама это вижу — но восторга и внутреннего удовлетворения, которые я должна испытывать, у меня нет. Музыка потеряла для меня всю прелесть, а я. любила ее так нежно. Моя дочь играет очень хорошо, но для меня это просто шум. ...»4.

Другие жертвы этого заболевания описывают свое состояние как наличие ледяных стен вокруг них или оболочки из каучука, через которые в замкнутое пространство их чувств не может про­никнуть ни одно впечатление.

Если наша гипотеза верна, мы должны осознать, как тесно наша душевная жизнь связана с телесной оболочкой в самом стро­гом "смысле слова. Восторг, любовь, честолюбие, возмущение и -гордость, рассматриваемые как переживания, растут на той же почве, что и самые примитивные телесные ощущения удовольствия

боли. Но еще в начале статьи было сказано, что это верно лишь в отношении того, что мы договорились называть «стандарт­ными» эмоциями и что те внутренние переживания, которые с пер­вого взгляда кажутся лишенными телесных проявлений, выпадают цз нашего рассмотрения; о них поэтому в заключение следует сказать несколько слов.

Как помнит читатель, к ним относятся моральные, интеллекту­альные и эстетические переживания. Сочетания звуков, цветов, диний, логических выводов, телеологических построений доставляют нам удовольствие, которое кажется нам заключенным в самой форме этих явлений и не имеющим ничего общего с какой-либо де­ятельностью органов вне мозга. Гербартианцы пытались классифи­цировать переживания по форме, которую составляют идеи. Геомет­рическое построение может быть таким же «прелестным», а акт правосудия таким же «аккуратным», как мелодия или рисунок, хотя красота и .аккуратность кажутся во втором случае связанными исключительно с ощущением, а в первом — не имеющим к ощущению никакого отношения. Значит у нас, или по крайней мере у некото­рых из нас, есть чисто церебральные формы удовольствия или неудовольствия, явно отличающиеся своим происхождением от так называемых «стандартных» эмоций, которые мы анализировали. Разумеется, читатели, которых мы до сих пор не смогли убедить, ухватятся за это допущение и скажут, что с его принятием мы отказываемся от всего, что утверждали. Поскольку музыкальные образы или логические выводы могут непосредственно возбуждать некоторый вид эмоциональных переживаний, они скажут: «Разве не более естественно предположить, что и в случае так называемых «стандартных» эмоций, вызванных действием объектов или наблю­дением событий, переживание эмоции тоже возникает непосредст­венно, а телесное выражение представляет собой нечто, что насту­пает позже и добавляется к этому переживанию».

Но трезвое исследование случаев чисто церебральных эмоций не подтверждает этого. Если в них интеллектуальное чувство дейст­вительно не связано с какими-то телесными действиями, если мы не смеемся из-за изящества некоторого технического приспособления, если мы не дрожим, понимая справедливость акта правосудия, не чувствуем зуда, слыша совершенную музыку, — наше психическое состояние приближается к суждению о правильности более чем к чему-либо еще. Такое суждение следует относить скорее к соз­нанию истины: оно является когнитивным актом. Однако в дей­ствительности интеллектуальное чувство едва ли когда-либо су­ществует само по себе. Тело, как показывает тщательная интроспек­ция, резонирует на воздействия значительно тоньше, чем обычно предполагают. Однако в тех случаях, когда большой опыт в отно­шении определенного класса явлений притупляет к ним эмоциональ­ную чувствительность и в то же время обостряет вкус и способ­ность к суждению, мы имеем чистую интеллектуальную эмоцию, если только ее можно так назвать. Ее сухость, бледность, отсутст­вие всякого жара, как это бывает у очень опытных критиков, не

только показывает нам, как существенно она отличается от «стан­дартных» эмоций, которые мы рассматривали раньше, но и застав­ляет нас заподозрить, что различие между ними почти целиком определяется тем, что телесный резонатор, вибрирующий в первом случае, остается безголосым во втором. «Не так уж плохо» — высшая степень одобрения в устах человека с совершенным вкусом. «Rien ne me cheque»5 — была высшая похвала Шопена новой музыке. Сентиментальный дилетант, если бы проник в мысли подоб­ного критика, он бы почувствовал и должен был бы почувствовать ужас при виде того, как холодны, как эфемерны, насколько лишены человечности его мотивы одобрения или неодобрения. То, что кар­тина образует приятное для глаз пятно на стене, важнее ее содер­жания; глупейшая игра слов придает значение стихотворению;

совершенно бессмысленное чередование фраз одного музыкального произведения затмевает всякую выразительность другого.

(...) Во всяком искусстве, во всякой науке есть обостренное восприятие того, верно или не верно некоторое отношение, и есть эмоциональная вспышка и возбуждение, следующие за ним. Это две вещи, а не одна. Именно в первом сильны специалисты и мастера, второе сопровождается телесными проявлениями, которые едва ли их беспокоят. (...)

Возвратимся к началу — к физиологии мозга. Если мы будем представлять, что кора состоит из центров для восприятия изме­нений, происходящих в каждом отдельном органе чувств, на каждом участке кожи, в каждой мышце, в каждом суставе, в каждом сосуде, и что больше в ней ничего нет — мы все-таки будем иметь вполне удобную модель для помещения в ней эмоционального про­цесса. Объект воздействует на орган чувств и воспринимается соот­ветствующим корковым центром или этот центр возбуждается ка­ким-либо иным путем; в результате возникает идея этого объекта. Нервные импульсы, мгновенно распространяясь по соответствующим каналам, меняют состояние мышц, кожи, сосудов. Эти изменения, воспринимаемые, как и сам объект, многочисленными специфичес­кими участками коры, соединяются с ними в сознании и превращают его из просто воспринимаемого объекта в эмоционально пережива­емый объект. Не приходится вводить никаких новых принципов, постулировать что-либо, кроме существования обыкновенного реф­лекторного кольца и корковых центров, что в той или иной форме признается всеми. (...)

Клапаред (Claparede) Эдуард (24 мар­та 1873—29 сентября 1940) — швей­царский психолог. Профессор Женевс­кого университета (с 1908), один из основателей Педагогического института им. Ж-Ж. Руссо в Женеве (1912), став­шего впоследствии крупным междуна­родным центром экспериментальных ис­следований в области детской психо­логии. Продолжая традиции француз­ской эмпирической психологии (Т. Рибо, П. Жане, А. Вине и др.), Э. Клапаред в противовес атомизму и ассоцианизму немецкой психологии начала века пы­тался проводить функциональный под­ход к сознанию и психике в целом, рассматривая их прежде всего с точки зрения их значения в решении реальных жизненных задач, встающих перед ин­дивидом; однако последовательную реа­лизацию этих идей затруднял разделя­емый им принцип психофизиологичес­кого параллелизма. Э. Клапаред из­вестен своими исследованиями психи­ческого развития ребенка, в частности своей теорией детской игры, а также работами по клинической и педагоги­ческой психологии, психологическим проблемам профориентации  и др. Э. Клапаред оказал значительное влия­ние на формирование современной за­рубежной  генетической  психологии (Ж. Пиаже и др.). Сочинения: Психология ребенка и экспериментальная педагогика. Спб., 1911; Профессиональная ориентация, ее проблемы и методы. М., 1925; Как определять умственные способности школьников. Л., 1927; L'association des idees. P., 1903; La psychologie de I'intelligence. P., 1917; L'education fouc-tionelle. P., 1931; Psychologie de 1'en-fant et pedagogic experimentale.T. 1 — Le developpment mental. P., 1946. Литература: PiagetJ. La psy­chologie d'Edouard Claparede — Arch. Psycho!.. 1941, t. 28.