|
|
11. ПРИЗРАК ЗАБРОШЕННОГО САДА: ОЧЕРК О ХРОНИЧЕСКОЙ ШИЗОФРЕНИЧКЕ - Расколотое Я - Р.Д.Лэнг...ибо Истина выше любого сочувствия. МАКСИМ ГОРЬКИЙ Джулия, когда я ее узнал, находилась в отделении психиатрической лечебницы с семнадцати лет, то есть уже девятый год. За это время она стала типичной "недоступной и ушедшей в себя" хронической шизофреничкой. Она галлюцинировала и предавалась позированию и стереотипным, причудливым и непостижимым действиям. В основном она молчала, а когда говорила, это был главным образом "разложившийся, шизофренский" язык. По небрежности ей был поставлен диагноз "гебефрения" и проведен инсулиновый курс, но улучшений не наблюдалось. И не было предпринято каких-то особых попыток вернуть ей душевное здоровье. Можно было не сомневаться, что, будучи предоставленной самой себе, она быстро придет в полный физический "упадок", но о ее внешнем облике заботилась мать, а также медсестры. Из-за всевозможных странностей и в чем-то тревожащих вещей, которые она говорила и делала в то время, родители привели ее на прием к психиатру, когда ей было семнадцать. Беседуя с ней, психиатр отметил, что в ее невербальном поведении самом по себе нет ничего особенно необычного, но того, что она говорит, достаточно, чтобы поставить диагноз "шизофрения". Если пользоваться клиническо-исихиатрической терминологией, она страдала от деперсонализации, дереализации, аутизма, нигилистических маний и маний преследования и всесилия; у нее были идеи и фантазии о конце света, слуховые галлюцинации; наблюдалось обеднение аффектов и т. п. Она сказала, что беда в том, что она не является реальной личностью. Она пыталась стать личностью. В ее жизни не было счастья, и она пыталась найти счастье. Она чувствовала себя нереальной, и существовал незримый барьер между нею и остальными. Она была пустой и никчемной. Она беспокоилась из-за того, что она слишком разрушительна, и начала думать, что лучше ни до чего не дотрагиваться, чтобы не нанести никакого ущерба. Она очень много говорила о матери. Мать ее душила, не давала ей жить, и она матери никогда не была нужна. Если учесть тот факт, что мать советовала ей иметь больше подруг. ходить на танцы, носить красивые платья и т. п., эти обвинения казались явно абсурдными. Однако основное психотическое заявление, которое она сделала, состояло в том, что "ребенок был убит". Она была весьма неопределенна в подробностях, но сказала, что слышала, как об этом говорил голос ее брата (у нес не было брата). Впрочем, она гадала, не мог ли это быть ее собственный голос. Когда ребенка убивали, на нем была ее одежда. Ребенок мог быть ею самой. Она была убита либо своими руками, либо матерью -в этом она не была уверена. Она предлагала сообщить об этом в полицию. Многое из того, что говорила Джулия в семнадцать лет, знакомо нам по предыдущим главам. Мы можем понять экзистенциальную истинность ее заявлений, что она не является личностью, и как так может получиться, что она одновременно чувствует себя пустой и разрушительно могущественной. Но за этой чертой ее сообщения становятся "параболическими". Мы подозреваем, что ее обвинения против матери должны быть связаны с ее неудачей при становлении личностью, но на поверхности они кажутся необузданными и притянутыми за уши (см. ниже). Однако, именно когда она говорит, что "ребенок был убит", требуется зайти дальше здравого смысла, и она остается одна в некоем мире, который с ней никто не разделяет. Теперь я хочу исследовать природу психоза, по-видимому начавшегося в возрасте семнадцати лет, и, по-моему, лучше всего этим заняться, сперва рассмотрев ее жизнь до этого. Клиническая биография шизофренички Никогда нельзя с легкостью получить адекватное описание раннего детства шизофреника. Каждое исследование жизни любого пациента-шизофреника -это трудоемкая и творческая работа. Можно не делать чересчур сильного акцента на том, что "рутина" или даже так называемая динамически ориентированная история, составленная по итогам нескольких бесед, дают очень мало существенной информации, необходимой для экзистенциального анализа. В данном конкретном случае я виделся с матерью пациентки раз в неделю в течение нескольких месяцев и беседовал (по нескольку раз) с ее отцом, сестрой, которая была старше на три года и являлась единственной, и теткой (сестрой отца). Впрочем, ни один отчет о собирании фактов не является доказательством непредубежденности. Например, Серлз [43], по-моему, абсолютно правильно делает упор на существовании позитивных чувств между шизофреником и его матерью -находка, которая была проигнорирована большинством ученых. Я не питаю иллюзий насчет того, что настоящее исследование свободно от предубеждений, которых я не вижу. Отец, мать, сестра и тетка представляли собой действующий личностный мир, в котором росла пациентка. Именно жизнь пациентки в ее собственном межличностном микрокосме является ядром любой психиатрической клинической биографии. Поэтому подобная клиническая биография сознательно ограничена в охвате. Социально-экономические факторы более крупного сообщества, неотъемлемой частью которого являлась семья пациентки, прямо не связаны с интересующей нас темой. Это не значит, что подобные факторы не оказывают глубокого влияния на природу семьи и, следовательно, на пациентку. Но, точно так же, как цитолог заключает свои знания макроанатомии в скобки при описании клеточных феноменов, хотя и обладает такими знаниями, мы заключаем более крупные социологические вопросы в скобки как не имеющие прямого и непосредственного отношения к пониманию хода заболевания. Таким образом, я думаю, что клиническая биография, которую я излагаю, могла бы быть биографией девушки-работницы из Цюриха, представительницы среднего класса из Линкольна или дочки миллионера из Техаса. Очень сходные человеческие возможности возникают при межличностных взаимоотношениях людей, занимающих такое разное положение в обществе, как эти. Однако я описываю нечто, происходящее в двадцатом столетии на Западе, а не где-то еще, совершенно с одной и той же точки зрения. Я не знаю, каковы черты, составляющие сущность этого мира, которые порождают подобные возможности. Но мы, как врачи, не должны забывать, что происходящее за наложенными на нас самими собой барьерами может очень сильно изменять модели, выработанные внутри пределов нашего клинического межличностного микрокосма. Я почувствовал, что здесь необходимо это кратко констатировать, поскольку ощущаю, что клиническая психиатрия на Западе склонна к тому, что один мой друг-шизофреник назвал "социальной неуклюжестью", тогда как советская психиатрия, по-видимому, является "неуклюжей" скорее в межличностной сфере. Хотя я считаю, что клиническая биография обязана сосредотачиваться на межличностной сфере, это должно происходить так, чтобы не возникало закрытой системы, в принципе исключающей отношение к тому, что временно может для удобства помещаться в скобки. Итак, каждый из людей, с которыми я беседовал, имел свою собственную точку зрения на жизнь Джулии, но все они сошлись в том, что ее жизнь разбивается на три основных состояния, или фазы. А именно, было время, когда 1) пациентка была хорошей, нормальной и здоровой девочкой, пока она постепенно не начала 2) быть плохой, делать и говорить вещи, вызывавшие страдание и в целом "приписываемые" непослушанию и испорченности, пока 3) это не вышло за все терпимые границы, так что ее можно было считать лишь совершенно сумасшедшей. Раз родители "знали", что она сумасшедшая, они винили себя за то, что не поняли этого раньше. Ее мать сказала: "Я начала ненавидеть те ужасные вещи, которые она мне говорила, но потом увидела, что она ничего не может поделать... она была такой хорошей девочкой. Потом она стала говорить такие жуткие вещи... если бы мы только знали. Разве мы были не правы, считая, что она ответственна за то, что говорит? Я знала, что в действительности она не могла иметь в виду те жуткие вещи, о которых она мне говорила. В известной степени я виню себя, но в известной степени я рада, что, в конце концов, это болезнь, но если бы я только не ждала так долго, прежде чем привести ее к врачу". Что точно подразумевается под "хорошей", "плохой" и "сумасшедшей", мы еще не знаем. Но мы уже узнали очень много. Сначала, как вспоминают теперь родители, Джулия, конечно же, действовала таким образом, что родителям казалось, будто все в порядке. Она была хорошей, здоровой и нормальной. Затем ее поведение изменилось так, что она действовала в контексте того, что все значимые другие в ее мире единодушно признали как "плохое", пока через короткое время она не стала "сумасшедшей". Это не говорит нам ничего о том, что делал ребенок, чтобы быть в глазах родителей хорошим, плохим или сумасшедшим, но снабжает нас важной информацией о том, что изначальная модель ее действий находилась в полном соответствии с тем, что родители считали хорошим и похвальным. Затем она какое-то время была "плохой", то есть "выдала" те самые вещи, которые родители больше всего не хотели видеть и слышать с ее стороны или полагать, что они в ней существуют. В данный момент мы не можем сказать, почему получилось именно так. Но то, что она была способна говорить и делать подобные вещи, казалось родителям почти невероятным. Все это произошло совершенно неожиданно. Сперва они пытались не обращал, на это внимания, но но мере тою как натиск усиливался. они начали неистово бороться, чтобы его отразить. Поэтому все испыпали обложение, когда, вместо того чтобы, как обычно, сказать, что мать не дает ей жить, она заявила, что мать убила ребенка. Теперь все могло быть прощено. "Бедняжка Джулия была больна. Она не отвечала за свои слова. Как я могла хоть на секунду поверить, что она имеет в виду то, что мне говорит? Я всегда пыталась делать все, что в моих силах, чтобы быть ей хорошей матерью". У нас будет случай вспомнить эту последнюю фразу. Три эти стадии в эволюции идеи психоза члены семьи охарактеризовали очень буднично: хорошая -плохая - сумасшедшая. Так же важно обнаружить манеру, в которой люди из мира пациентки рассматривали ее поведение, как и получить историю ее поведения самого по себе. Я попробую убедительно продемонстрировать это ниже, а сейчас хотел бы пронаблюдать одну существенную деталь в ее истории - такой, какой она была рассказана родителями. Они не замалчивали факты и не вводили в заблуждение. И отец, и мать стремились помочь и в целом преднамеренно не утаивали информацию о действительных фактах. Существенно здесь то, как факты не принимались в расчет или, скорее, как очевидный подтекст фактов не принимался в расчет или отрицался. Нам, вероятно, лучше всего представить краткую историю жизни девушки, сперва сгруппировав события в соответствии с моделью родителей. Описание дается преимущественно со слов матери. Фаза I: Нормальный и хороший ребенок Джулия не была требовательным ребенком. От груди ее отучили без труда. Мать не знала никаких беспокойств с того дня, когда прекратила подкладывать подгузники,- Джулии тогда был год и три месяца. С ней никогда не было "хлопот". Она всегда делала то, что ей велели. Вот основные материнские обобщения, подкрепляющие заявление, что Джулия всегда была "хорошей" девочкой. В общем, это описание ребенка, который некоторым образом никогда не жил, ибо действительно живой ребенок требователен, вызывает хлопоты и никоим образом никогда не делает то, что ему велят. Вполне возможно, что ребенок никогда не был таким "совершенным", каким хотела мне его представить мать, но крайне существенно то, что именно такая "хорошесть" является у г-жи X. идеалом совершенства ребенка. Возможно, этот ребенок не был так "совершенен", как описанный; возможно, мать заставляли утверждать это какие-то дурные предчувствия, в чем я ее никоим образом не виню. Решающим же мне кажется то, что г-жа X., очевидно, воспринимает только то, что я воспринимаю как выражение внутренней мертвенности в ребенке, а она - как предельную хорошесть, здоровье и нормальность. Поэтому существенный момент заключается не в том,-если мы думаем не просто о пациентке, абстрагированной от своей семьи, а скорее о всей системе взаимоотношений в семье, частью которых являлась Джулия,-что ее мать, отец и тетка описывают экзистенциально мертвого ребенка, а в том, что ни один из взрослых в ее мире не понимает разницы между экзистенциальной жизнью и смертью. И наоборот, состояние экзистенциальной смерти заслуживает их наивысшую похвалу. Давайте по очереди рассмотрим каждое из утверждений матери. 1. Джулия не была требовательным ребенком. Она действительно никогда не плакала, когда была голодна. Она никогда не сосала слишком энергично. Она никогда не допивала рожок до конца. Она вечно "хныкала и вякала". Она не очень быстро набирала в весе. "Она никогда ни в чем не нуждалась, но я чувствовала, что она никогда не была удовлетворена". Здесь мы имеем описание ребенка, чьи оральные жадность и голод никогда не находили выхода. Вместо здорового, энергичного выражения инстинкта в сильном, возбужденном плаче, энергичном сосании, опустошении рожка с последующим сном от насыщения и довольства она постоянно беспокоилась, казалась голодной, однако, когда eй давали рожок, сосала несистематично и никогда не удовлетворялась. Есть искушение попытаться восстановить эти ранние переживания с точки зрения младенца, но здесь я хочу ограничить себя лишь наблюдаемыми фактами, которые вспомнила мать через двадцать с лишним лет, и делан, наши построения только на их основании. Как утверждалось выше -и это, по-моему, важный момент, когда размышляешь об этиологических факторах,- один из важнейших аспектов этого отчета состоит не просто в том, что мы получили портрет ребенка, который, будучи физически живым, экзистенционально не становится живым, а в том, что мать настолько неверно понимает ситуацию, что продолжает наслаждаться в воспоминаниях лишь теми аспектами поведения ребенка, которые являются самыми мертвыми. Мать не тревожит, что ребенок не кричал "требовательно" и не осушал рожок. То, что Джулия этого не делала, ощущается ею не как угрожающий провал основополагающих оральных инстинктивных побуждений найти выражение и осуществление, но единственно как признак "хорошести". Г-жа X. неоднократно делала акцент на том, что Джулия никогда не была "требовательным" ребенком. Это не означало, что она сама не была щедрой личностью. В сущности, она "отдала свою жизнь" Джулии, как она это выразила. Мать никогда не питала в ее отношении больших надежд: "Я просто позволяла ей идти своим собственным путем". Однако именно тот факт, что Джулия с самого начала никогда ничего не требовала, по-видимому, главным образом и поощрял мать давать ей так много, что она и делала. Поэтому для нее стало ужасным переживанием, когда подросток Джулия вместо проявления какой-то благодарности за все, сделанное для нее и отданное ей, стала обвинять мать в том, что та "никогда не давала ей быть". Таким образом, хотя мне кажется вполне возможным, что благодаря некоему генетическому фактору этот ребенок родился с организмом, сформированным так, что инстинктивная потребность и удовлетворение потребности, выражая это наиболее общо, не проявлялись у него свободно, к этому добавлялся тот факт, что все остальные в его мире воспринимали эту самую черту как признак "хорошести" и отмечали одобрением отсутствие самопроизвольных действий. Можно указать на сочетание почти полного отсутствия у ребенка достижения инстинктивного удовлетворения и полного отсутствия у матери осознания этого как одной из повторяющихся тем в самом начале отношений матери с ребенком-шизофреником. Нужно дополнительное исследование, чтобы установить, насколько специфическим является данное сочетание. 2. От груди ее отучили без труда. Именно при кормлении ребенок впервые активно живет с другим. Ожидается, что ко времени отнятия от труди у обыкновенного ребенка развивается некоторое ощущение самого себя как бытия в своем праве. У нею есть "свой собственный путь" и какое-то ощущение матери как прототипического другого. На основе этих достижений отнятие происходит без особого труда. Ребенку на данной стадии дают играть в "игры с отнятием", при которых он роняет, скажем, погремушку для того, чтобы ее возвратили ему; роняет ее снова, чтобы ее вернули, и т. д. до бесконечности. По-видимому, ребенок здесь играет с объектом, который исчезает и возвращается, исчезает и возвращается,-в сущности, центральный вопрос отнятия от груди. Более того, в эту игру обычно играют по его сценарию, так что мы находим "естественным" быть с ним в сговоре, создавая впечатление, что он всем заправляет. В случае, описанном Фрейдом, маленький мальчик удерживал свою катушку за конец привязанной к ней нитки, когда ее выбрасывал, в противоположность тому факту, что не мог таким же образом удержать под контролем мать, ухватившись за завязки фартука. Итак, если, как мы заключили, эта девочка в первые месяцы жизни не достигла автономии, являющейся необходимым условием развития способности идти своим собственным путем и обладать своим умом, то неудивительно, что ее, как должно было казаться, отучили от груди без труда, хотя едва ли можно назвать это отнятием, поскольку младенец бросил то, чего никогда не имел. По сути, в случае Джулии едва ли вообще можно говорить об отнятии от груди. В то время все шло настолько гладко, что ее мать смогла воскресить в памяти лишь пару настоящих инцидентов. Впрочем, она вспомнила, что играла с пациенткой в "выбрасывание". Старшая сестра Джулии играла в обычный вариант этой игры и доводила этим г-жу X. до белого каления. "Я удостоверилась, что она (Джулия) не собирается играть сомной в эту игру. Я выбросила что-то, а она принесла мне это обратно", как только научилась ползать. Едва ли необходимо комментировать подтекст такой инверсии ролей при неумении Джулии отыскать хоть какие-то собственные реальные пути. Говорят, она рано пошла (ей было чуть больше года) и кричала, если ей не удавалось достаточно быстро дойти через комнату до матери. Мебель была переставлена, поскольку "Джулия боялась стульев, стоявших между ней и матерью". Мать истолковывает это как знак того, насколько сильно дочь всегда ее любила. До трех или четырех лет она "чуть не сходила с ума", если мать хоть на мгновение скрывалась из виду. Скорей всего, это подтверждает предположение, что в действительности ее никогда не отнимали от груди, поскольку она так и не достигла стадии, когда отнятие, в более чем физическом смысле, могло иметь место. Так как она никогда не устанавливала автономного самобытия, она не могла прорабатывать вопросы присутствия и отсутствия для овладения способностью быть одной, самой по себе, ради открытия того, что физическое присутствие другой личности не обязательно для ее собственного существования, как бы сильно ни были сорваны выполнения потребностей и желаний. Если индивидуум нуждается в другом для того, чтобы быть самим собой, это предполагает полный провал в достижении автономии, то есть личность вступает в жизнь с основополагающе неуверенной онтологической позиции. Джулия не могла быть самой собой ни в присутствии матери, ни в ее отсутствии. Насколько помнит мать, она физически всегда находилась в пределах слышимости Джулии, пока той не исполнилось три года. 3. Она была сухой с того момента, когда в год и три месяца ей перестали подкладывать подгузники. В этом месте можно заметить, что далеко не необычно обнаружить у шизофреников раннее развитие контроля за телом, хотя неизвестно, как они выглядят в этом отношении по сравнению с другими. Очень часто родители шизофреников говорят, как гордились они своими детьми из-за их раннего развития - ползания, хождения, функционирования кишечника и мочевого пузыря, речи, прекращения плача и т. п. Однако приходится спросить, рассматривая связь между тем, о чем родители с гордостью рассказывают, и тем, чего ребенок достиг, какая часть поведения ребенка является выражением его собственной воли. Вопрос не в том, насколько хорош или насколько испорчен ребенок, а в том, развивает ли ребенок ощущение того, что он есть начало собственных действий, что он -источник, из которого возникают его действия; или чувствует ли ребенок, что его собственные действия порождаются не внутри него, а внутри его матери, несмотря на возможное впечатление, что он - деятель своих действий (ср. с человеком под гипнозом, который вследствие приказов притворяется автономным). Может случиться, что тело будет совершенствовать свои умения и, таким образом, делать все, что от него ожидается. Однако подлинное самопроизвольное действие, по-видимому, никогда не было установлено ни в какой степени, но вместо этого любое действие является почти полным угождением и приспособлением к указаниям извне. В случае Джулии ее действия, похоже, были поставлены матерью, но ее "в" них не было. Должно быть, именно это она имела в виду, говоря, что так и не стала личностью, а в ее постоянных повторах типичной хронической шизофренички она "послу снится" (или "послушница"). Другими словами, она была лишь послушной девочкой, делавшей то, что ей велели. 4. Она всегда делала то, что ей велели. Как мы отмечали раньше насчет высказывания правды и лжи, существует множество причин быть послушным, но неспособность быть непослушным - не самая лучшая из них. Пока в описании г-жи X. нельзя увидеть, что мать признавала в Джулии какие-то другие возможности, кроме становления тем, что сама Джулия назвала "послушницей". Она "отдала свою жизнь" ей -снящейся какому-то послу,-но полностью oтрицала (и по-прежнему отрицает двадцать пять лет спустя) возможность того, что эта хорошая, послушная, чистенькая девочка, которая так любила ее, что чуть не сходила с ума. когда ту отделял от матери стул, окаменела и превратилась в "вещь", чересчур охваченную ужасом, чтобы стать личностью. 5. С ней никогда не было "хлопот". Теперь стало ясно, что с первых месяцев жизни эта пациентка была лишена автономии. Она так и не нашла, насколько я могу судить по воспоминаниям ее матери, своих собственных путей. Инстинктивные потребности и их удовлетворение никогда не находили никакого выражения через каналы телесной деятельности. В первую очередь не было реального удовлетворения, возникающего из реального желания реальной груди. Мать рассматривает последствия этою с тем же самым одобрением, с каким рассматривала первые проявления этого. "Она никогда не брала чересчур много торта. Нужно было просто сказать: "Достаточно, Джулия", и она не возражала". Мы ранее отметили, как так может произойти, что ненависть выражается только через угодливость системы ложного "я". Мать хвалила ее за послушание, но Джулия начала доводить свое послушание до такой степени, что то стало "невозможным". Таким образом, у нее был промежуток времени, в возрасте около десяти лет, когда ей нужно было говорить все, что произойдет в течение дня и что она должна делать. Каждый день должен был начинаться с зачитывания такой программы. Если мать отказывалась исполнять это ритуал, Джулия начинала хныкать. По словам матери, ничто не могло остановить ее хныканья, кроме хорошей взбучки. Когда она стала старше, то сама не тратила деньги, которые ей давали. Даже когда ее подбадривали сказать, чего она хочет, или купить самой платье, или познакомиться с юношами, как другие девушки, она не выражала своих собственных желаний; она заставляла мать покупать ей одежду и не проявляла инициативы при знакомствах. Она никогда в жизни не приняла ни единого решения. Кроме упомянутого выше хныканья, было еще несколько эпизодов в детстве Джулии, когда та сердила мать. В промежутке с пяти до семи лет она кусала и грызла ногти; как только она начала говорить, у нее появилась склонность перевертывать слова задом наперед. Внезапно в восемь лет она стала переедать, и это продолжалось несколько' месяцев, пока она не вернулась к своей обычной вялой манере есть. Впрочем, ее мать не принимала в расчет такие вещи, как временные фазы. Тем не менее мы имеем, в них внезапные проблески разрушительно неистового внутреннего мира с мимолетными отчаянными приступами явной жадности, которая, однако, вскоре вновь стала обузданной и приглушенной. Фаза II: "Плохая" Примерно с пятнадцати лет ее поведение изменилось и вместо "хорошей" девочки она стала "плохой". К тому же в это время начала меняться позиция матери по отношению к ней. Тогда как прежде та считала правильным, что Джулия должна быть с ней как можно больше, теперь она начала побуждать ее чаще выходить из дома, иметь больше подруг, посещать кинотеатры и даже танцы, заводить кавалеров. Все это пациентка "упрямо" отказывалась делать. Вместо этого она сидела и ничего не делала или бродила по улицам, никогда не говоря матери, когда вернется. В комнате у нее царил экстравагантный беспорядок. Она продолжала играть с куклой, из которой, как ощущала мать, она должна была уже "вырасти". У нас будет позднее повод вернуться к этой кукле. Обличения Джулией матери были нескончаемыми, и всегда в них присутствовала одна и та же тема: она обвиняла мать в том, что она той не нужна, что та не дает ей быть личностью, что та никогда не давала ЕЙ дышать, что та ее душила. Она ругалась как извозчик. Однако для других людей она могла, когда хотела, быть весьма очаровательной. До сих пор мы рассматривали только взаимоотношения Джулии с матерью. Но теперь, прежде чем пойти дальше, мы должны сказать пару слов о всей семье. В последние годы было введено понятие "щизофрено-генной" матери. К счастью, оттенок в этом понятии, связанный с "охотой на ведьм", потускнел. Это термин можно раскрыть различными способами, но его можно изложить следующим образом: вероятно, существуют некоторые варианты материнства, которые скорее препятствуют, чем содействуют любой генетически определенной, врожденной склонности, имеющейся в ребенке (или "усиливают" ее), к достижению первичных эволюционных стадий онтологической уверенности. Не только мать, но также и вся ситуация в семье может скорее препятствовать, чем содействовать способности ребенка принимать участие в разделяемом с другими мире в качестве "я"-с-другим. Тезис данного исследования состоит в том, что шизофрения есть результат более чем обычного затруднения при бытии всей личности с другим без разделения с ним здравого (то есть здорового) смысла при переживании себя в мире. Мир ребенка, как и взрослого, есть "единство данного и построенного" (Гегель), единство для ребенка того, что опосредуется родителями, в первую очередь матерью, и тою, что он из этого создает. Мать и отец в большой степени упрощают мир для маленького ребенка, и когда крут его способностей расширяется настолько, чтобы осмыслить, одушевить хаос структурой, ухватить различия и связи все большей и большей сложности, тогда, как выражает это Бубер, он выведен в "подходящий мир". Но что может произойти, если мироустройство согласно матери или семье не соответствует тому миру, в котором ребенок может жить и дышать? Тогда ребенок должен развить собственное пронзающее видение и стать способным жить им -как Вильям Блейк преуспел в деяниях, как Рембо преуспел в изложении, но не в жизни -или, иначе, стать сумасшедшим. Именно из самых ранних уз любви, связывающих его с матерью, младенец развивает начала бытия-для-себя. Именно через эти узы мать в первую очередь "опосредует" мир для младенца. Мир, который ему дается, может быть миром, в котором ему удастся быть; и наоборот, вполне вероятно, что данное ему непригодно для него в это время. Однако, несмотря на важность первого года жизни, природа среды, в которой ребенок должен существовать в течение своего младенчества, детства и отрочества, может все еще так или иначе оказать большое воздействие. Именно на этих последовательных стадиях отец или другие значимые взрослые могут сыграть решающую роль в жизни ребенка -либо в прямой связи с ребенком, либо непрямо, через воздействие на мать. Все это приводит к мысли, что, может быть, лучше говорить о шизофрепогенных семьях, а не исключительно о шизофреногенных матерях. По крайней мере, это может поощрить дальнейшие работы по динамике семьи как целого вместо изучения матерей, или отцов, или братьев и сестер без достаточных ссылок на всю динамику семьи*. Сестра Джулии, на три года старше ее, была самоуверенной и напористой замужней женщиной, не лишенной, однако, женственности и шарма. Со слов ее матери, она была "трудной" с самого рождения -требовательной и вечно вызывающей "хлопоты". Короче, она, по-видимому, была относительно "нормальным" ребенком, которого мать никогда особо не одобряла. Но они, похоже, довольно хорошо ладили друг с другом. Сестра считала, что мать являлась господствующей личностью, если ей позволяли властвовать. Но "она делала для Джулии все, и Джулия всегда была ее любимицей". Совершенно ясно, что сестра раньше достигла неотъемлемого автономного статуса. Если поближе присмотреться к ее личности, то в ней можно найти множество невротических элементов, но кажется несомненным, что она, по крайней мере, достигла первичного онтологического статуса, до которого Джулия так и не добралась. Когда она была ребенком, у нее были подруги ее возраста, слишком большие для Джулии, и последняя, *См., в частности, [29]. похоже, с ней не сблизилась. Однако младшая сестра встроила в свою схему фантомов старшую, которая была одной из немногих преимущественно добрых фигур в се '<мире", "Сестру Милосердия". Очевидно, отец должен был играть более значительную роль. В глазах матери он был "сексуальным зверем". В ею же глазах ее мать была черствой и неприветливой. Они говорили друг с другом только тогда, когда возникала безусловная необходимость. Он находил сексуальное удовлетворение повсюду. Однако, хотя они во многом обвиняли друг друга, в этих обвинениях не содержалось никаких заявлений насчет неправильного обращения с дочерью. На самом деле отец, как он сказал, мало что мог мне сообщить, поскольку "эмоционально ушел" из семьи еще до рождения Джулии. Сестра пациентки рассказала мне о двух инцидентах, которые должны были иметь большое значение для Джулии. О первом ее мать, вероятно, не знала; о втором она не могла себя заставить рассказать. Мы вернемся ко второму инциденту чуть позднее. Первый же произошел, когда Джулии было четырнадцать или пятнадцать лет. Несмотря на отстраненность от нее отца и его относительную неприступность, Джулия, по-видимому, его обожала. Он иногда ходил с пей гулять. Однажды Джулия вернулась с такой прогулки в слезах. Она никогда не рассказывала матери, что случилось. Та упоминала мне про это, сказав, что была уверена, что между Джулией и ее супругом имело место нечто ужасное, но она так и не выяснила что. После этого между Джулией и ее отцом не осталось ничего общего. Однако сестре она сообщила по секрету, что отец завел ее в телефонную будку и она подслушала "жуткий" разговор между ним и его любовницей. Г-жа X., не колеблясь, обзывала мужа при дочерях бранными словами и, нагромождая бесчисленные примеры несправедливости, пыталась перетянуть их на свою сторону. Однако старшая сестра заняла серединную позицию, а Джулия, очевидно, никогда бы не стала входить открыто в сговор против отца: после того случая в телефонной будке она просто отрезала себя от него, но не сообщала никакой информации и не лила воду на мельницу матери. Впрочем отец, как он сказал, сам ушел от реальности. Он не обвинял жену при дочерях, поскольку не нуждался в их поддержке. Хотя он и считал ее бесполезной женой, "надо отдать ей должное, говорил он, она была хорошей матерью, обязан это признать". Старшая сестра видела грехи с обеих сторон, но старалась, насколько возможно, быть благоразумной и уравновешенной, не принимая ни ту ни другую сторону. Но если бы ей пришлось выбирать, она приняла бы сторону матери против отца и сторону матери против Джулии. Что касается последнего выбора, то такой поступок не был бы неблагоразумным. Обвинения Джулии, выдвигаемые против матери, с банальной точки зрения здравого смысла изначально были дикими и фантастическими. Они и сперва должны были звучать как весьма безумные. "Громкие слова и пустая болтовня" о том, что тебя душат и не позволяют жить и быть личностью, для обычной семьи со здравым смыслом, по-видимому, вообще не имеют никакого смысла. Она говорила, что никогда не была нужна матери, однако являлась ее любимицей: мать делала для нее все и давала ей все. Она говорила, что мать душит ее, однако мать побуждала ее взрослеть. Она говорила, что мать не хочет, чтобы она становилась личностью, однако мать побуждала ее иметь больше подруг, ходить на танцы и т. п. Примечательно, что, несмотря на разрыв взаимоотношений между мужем и женой, в одном плане они были заодно. И он и она воспринимали ложное "я" пациентки как хорошее и отвергали все остальные ее аспекты как плохие. Но в "плохую" фазу следствие из этого было, вероятно, даже еще важнее. Они не только отвергали как плохую всю ту Джулию, которая отдалилась от угодливой безжизненной тени, заменявшей в их глазах реальную личность, но и полностью отказывались "принять близко к сердцу" любой из упреков, которые бросала им Джулия. В это время и Джулия, и мать отчаялись. Джулия в период своего психоза называла ее г-жа Портниха. Что это означает? Это означает, что "она сшита по заказу". "Я - дева напоказ; я сделана, накормлена и одета, как по заказу". Подобные утверждения являются психотическими не потому, что они не могут быть "правдивыми", а потому, что они загадочны: зачастую их совершенно невозможно понять без пациентки, расшифровывающей их для нас. Однако даже в качестве психотического утверждения эта точка зрения кажется весьма убедительной и представляет в сжатом виде суть тех упреков, которые она выдвигала против матери в возрасте пятнадцати и шестнадцати лет. Вот такие "громкие слова и пустая болтовня" и были ее "плохостью". По моим ощущениям, самым шизофреногениым фактором в это время должно было быть не просто нападение Джулии на мать и даже не контратака матери, а полное отсутствие в ее мире кого-то, кто смог бы или захотел бы увидеть хоть какой-то смысл в ее точке зрения - неважно, верна она или нет. По разным причинам ни отец, ни сестра не смогли увидеть, что в доводах Джулии присутствует вескость. Как и наш пациент из группы (см. с. 38), она боролась не для того, чтобы выиграть спор, а для сохранения своего существования: до некоторой степени Джулия ire просто стремилась сохранить существование, но пыталась достичь существования. По-моему, видно, что к пятнадцати-шестнадцати годам Джулия едва ли смогла развить то, что можно назвать "даром здравого смысла". Здравый семейный смысл не обеспечивал ей никакого существования. Мать наверняка была права, абсолютно права. Когда мать говорила, что она -плохая, Джулия ощущала это как убийство. Это являлось отрицанием любой автономной точки зрения дочери. Мать была готова воспринимать угодливое, ложное "я", любить тень и давать той все. Она даже пыталась приказывать этой тени действовать, как будто она -личность. Но она никогда не признавала реального беспокоящего присутствия в этом мире дочери, обладающей своими собственными возможностями. Экзистенциальная истина в маниях Джулии состоит в том, что ее собственные истинные возможности были задушены, заглушены и убиты. Для того чтобы она могла существовать и дышать, ее мать, как чувствовала Джулия, должна была признать, что кое в чем была не права, что она совершала ошибки, что есть смысл в словах ее дочери, что они верны и имеют вес. С одной стороны, можно сказать, что Джулии было нужно позволение спроецировать какую-то часть своего плохого "я" на мать и разрешение взять у матери что-то хорошее самой: все время ей это только давали. Но на взгляд всех членов семьи. Джулия пыталась доказать, что белое - это черное. Реальность не уступала. Она начала обращать экзистенциальную истину в физические факты. У нее появились мании. Если она начала с обвинений матери в том, что та никогда не давала ей жить, в экзистенциальном смысле, закончила она такими речами и поступками, будто ее мать, в правовом смысле, действительно убила действительного ребенка. Понятно, каким облегчением для семьи оказалось то положение, когда они могли жалеть ее и уже не должны были оправдываться, осуждая ее. Любопытно, что только отец относился к ней как разумный человек. Он никогда не допускал, что она - сумасшедшая. Для него она была испорченным ребенком. Он не был "включен" в ее игру. Это являлось выражением злобы и неблагодарности. Он рассматривал то, что мы назвали ее кататоническим негативизмом, как ярко выраженную "поперечность", а ее гебефренические симптомы как глупую месть. Он единственный из всей семьи ее не жалел. Известно, что во время своих редких посещений больницы он тряс и щипал ее, выкручивал ей руку, чтобы заставить ее "прекратить это". Фаза III: Безумная Основное обвинение Джулии заключалось в том, что мать пыталась ее убить. Когда ей было семнадцать, произошел инцидент, который, вероятно, являлся действенной причиной перехода от "плохой" фазы к безумию. Об этом втором обстоятельстве рассказала мне ее сестра. До семнадцати лет у Джулии была кукла. С младенчества Джулия одевала и наряжала ее, играла с ней у себя в комнате -никто точно не знал как. В ее жизни это был секретный анклав. Она звала ее Кукла Джулия. Мать все больше и больше настаивала на том, чтобы она оставила эту куклу, поскольку она теперь уже большая девочка. Однажды кукла исчезла. Неизвестно, то ли ее выбросила Джулия, то ли убрала мать. Джулия обвиняла мать. Мать отрицала, что прикасалась к кукле, и говорила, что Джулия наверняка потеряла ее сама. Вскоре после этого некий голос сказал Джулии, что ребенок в ее одежде был избит до неузнаваемости ее матерью, и она предложила сообщить об этом преступлении в полицию. Я сказал, что от куклы избавилась либо Джулия, либо ее мать, поскольку кажется весьма вероятным, что на этой стадии для Джулии "мать" уже стала скорее архетипической разрушительницей, чем реальной матерью во внешнем мире. Когда Джулия говорила, что ее "мать" убила куклу, вполне вероятно, что это сделала "она", то есть что это сделала ее "внутренняя" мать. Как бы то ни было, в сущности, этот поступок явился катастрофой, ибо Джулия, очевидно, близко отождествлялась с этой куклой. В ее игре с куклой кукла была ею самой, а она -ее матерью. Вполне возможно, что в игре она становилась все более и более плохой матерью, которая в конечном итоге убивает куклу. Мы увидим позднее, что при психозе "плохая" мать очень часто действовала и говорила посредством нее. Если бы куклу уничтожила ее настоящая мать и призналась в этом, событие могло бы не носить такой катастрофической окраски. На этой стадии обрывки душевного здоровья у Джулии поддерживались с помощью шанса поместить что-то плохое в ее действительную мать. Невозможность сделать это реально была одним из факторов, внесших свой вклад в развитие шизофренического психоза. Призрак заброшенного сада ...на некоторой стадии машина, до этого собранная целиком и полностью, может обнаружить себя разъединенной на отдельные узлы с более высокой или более низкой степенью независимости, НОРБЕРТ ВИНЕР. "Человеческое использование человеческих существ" Последующие замечания приложимы как к Джулии, так и к другим хроническим шизофреникам гебефренокататонического типа. Они не намерены охватить все формы состояния хронического психоза, где весьма очевиден раскол в той или иной форме. В частности, они приложимы к параноидальным психозам, где наблюдается в некотором роде большее объединение личности, чем обнаруженное у Джулии и подобных ей. Самобытие Джулии стало столь фрагментарным, что ее лучше всего описать как влачащую существование типа смерти-в-жизни в положении, приближающемся к хаотичному небытию. В случае Джулии хаос и недостаток бытия и индивидуальности не были полными. Но у человека, находящегося вместе с ней в течение долгого времени, возникало жуткое "ощущение прекокса"*, описанное германскими клиницистами, то есть восприятие еще одного человеческого существа как несуществующего. Даже когда ощущалось, что произнесенные слова являлись выражением кого-то, фрагмент "я", стоящий за этими словами, не был Джулией. Возможно, был кто-то, обращающийся к нам, но, слушая шизофреника, очень трудно понять, "кто" говорит, и точно так же трудно понять, к "кому" обращаются. Во время бесед с Джулией у меня часто возникало ощущение, будто я занимаюсь групповой психотерапией с одним пациентом. Таким образом, я столкнулся с беспорядочным выбалтыванием совершенно несопоставимых установок, чувств и выражением каких-то побуждений. От одного момента к другому интонации, жесты и манеры изменяли свой характер. Можно начать распознавать обрывки речи или фрагменты поведения, неожиданно возникающие в разные моменты, которые, по-видимому, подходят друг к другу по причине сходства интонации, лексикона, синтаксиса, погруженности в высказывание или согласуются поведенчески по причине определенных стереотипных жес- *0т термина "dementia ргаесох", прежде используемого для обозначения того, что сейчас мы в основном называем некоей формой шизофрении у молодых людей, которая, как думается, доходит до хронического психоза. По-моему, такое "ощущение прекокса" должно являться реакцией публики на Офелию, когда у нее возник психоз. С клинической точки зрения она, без сомнения, шизофреничка. При ее безумии тут никого кет. Ома - не личность. Нет неотъемлемой самости, выраженной посредством действий или высказываний. Непостижимые заявления делаются ничем. Она уже мертва. Сейчас только вакуум там, где некогда была личность. тов или манер. Поэтому создавалось впечатление, что находишься в присутствии различных фрагментов или незавершенных элементов разных "личностей", действующих одновременно. Ее "словесная окрошка", по-видимому, являлась следствием большого количества "квазиавтономных систем", стремящихся выразить себя одновременно через одни и те же уста. Такое впечатление усиливалось, хотя едва ли становилось менее смущающим, благодаря тому факту, что Джулия, похоже, говорила о себе в первом, втором и третьем лице. Необходимо близко узнать конкретного пациента, прежде чем сможешь сказать что-либо о значении таких высказываний (это справедливо и для всех остальных аспектов шизофренической деятельности). Жане различал диссоциацию, или расщепление, молярное и молекулярное. Истерическое расщепление личности - молярное. Шизофрения состоит из молекулярных расщеплений. В- случае Джулии, по-видимому, имели места оба. Общее единство ее бытия разбилось на несколько "отдельных узлов" или "отдельных систем" (квазиавтономных "комплексов", "внутренних объектов"), каждая из которых обладала своей собственной небольшой стереотипной "личностью" (молярное расщепление). Вдобавок любая действительная последовательность поведенческих актов дробилась более мелким образом (молекулярное расщепление). Например, была разрушена даже целостность слов. Поэтому неудивительно, что мы говорим в таких случаях о "недоступности" и "ощущении прекокса". С Джулией было нетрудно проводить вербальный обмен определенного рода, но, поскольку у нее, по-видимому, не было какого-то общего единства, а скорее была констелляция квазиавтономных частных систем, говорить с "ней" было трудно. Впрочем, не следует мыслить в первую очередь с точки зрения какой-то механической аналогии, так как даже это состояние, близкое к хаотичному небытию, никоим образом не является необратимым и зафиксированным в своей разъединенности. Джулия порой чудесным образом вновь собиралась вместе и демонстрировала очень трогательное выполнение своих обязанностей. Но по различным причинам ее пугали такие моменты объединения: из-за нахождения среди других, потому что она должна была поддерживать в них сильную тревогу, и потому, что процесс разъединения, видимо, по воспоминаниям, ужасал как переживание столь жуткое, что для нее убежищем была необъединенность, нереальность и мертвенность. Бытие Джулии в виде хронической шизофренички, таким образом, характеризовалось недостатком единства и раздроблением на то, что можно по-разному назвать отдельными "узлами", комплексами, отдельными системами или "внутренними объектами". Каждая из этих отдельных систем обладала распознаваемыми чертами и своими собственными отличительными признаками. Исходя из этих постулатов, можно понять многие из черт ее поведения. Тот факт, что ее самобытие было не собрано целиком и полностью, а расщеплено на отдельные узлы или системы, позволяет нам понять то, что различные функции, предполагающие достижение единства личности или по крайней мере высокую степень единства личности, не могли быть в ней представлены и действительно представлены не были. Единство личности есть необходимое условие рефлективного осознания, то есть способности осознавать свое собственное "я", действующее относительно неосознанно или с простым первичным нерефлективным осознанием. У Джулии каждая отдельная система могла осознавать объекты, но одна система не могла осознавать процессы, происходящие в другой системе, отколотой от этой. Например, если во время беседы со мной одна система "говорила", то, по-видимому, не существовало общего единства внутри пациентки, благодаря которому "она" как объединенная личность могла осознавать то, что эта система говорит или делает. Поскольку рефлективное осознание отсутствовало, "память", предпосылкой которой, по-видимому, является рефлективное осознание, была весьма обрывочной. Вся ее жизнь, казалось, проходила одновременно. Отсутствие полного переживания бытия как целого означало, что ей не хватало объединенного переживания, на котором основывается отчетливое представление о "границах" ее бытия. Впрочем, подобные общие "границы" не всецело отсутствовали. Таким образом, термин Федерна "граница эго" является неудовлетворительным. Нужен другой термин для той полноты, частью которой является это. Скорее, каждая система, по-видимому, обладала своими собственными границами. Так сказать, осознанию, характеризующему одну систему, другая система, вероятно, казалась находящейся вне нее. Внутри общего единства отдельный аспект ее бытия, даже достаточно "дистонический" для остальных, вызывал бы мучительный конфликт. Однако в ней конфликты такого рода возникнуть не могли. Только "снаружи" можно было увидеть, что различные конфликтующие системы ее бытия действовали в одно и то же время. Каждая отдельная система, по-видимому, имела внутри себя собственный очаг, или центр, осознания: она имела собственные, весьма ограниченные схему памяти и способы структурирования объектов восприятия; собственные квазиавтономные побуждения или составляющие побуждений; собственную склонность к сохранению автономии и особые опасности, угрожавшие этой автономии. Джулия ссыпалась на эти разнообразные аспекты как на "него" или "ее" или обращалась к ним как к "тебе". То есть вместо обладания рефлективным осознанием этих аспектов самой себя "она" воспринимала действие отдельных систем так, будто они принадлежали не "ей", а чему-то внешнему. У нее появились галлюцинации. Наряду со склонностью воспринимать аспекты собственного бытия как "не-ее", имел место провал в распознавании того, что "объективно" было не-ею, и того, что было ею. Это всего-навсего другой аспект недостатка общей онтологической границы. Она, к примеру, могла ощущать дождь у себя на щеках как свои слезы. Вильям Блейк в своем описании расщепленных состояний бытия в "Пророческих книгах" описывает склонность стать тем, что воспринимаешь. У Джулии любое восприятие, по-видимому, грозило смешением с объектом. Она проводила большую часть времени, занимаясь этим затруднением: "Это дождь. Я могла бы быть дождем", "Этот стул... эта стена. Я могла бы быть этой стеной. Для девушки ужасно быть стеной". По-видимому, любое восприятие угрожало слиянием, а ощущение восприятие ее другим угрожало ей сходным образом. Это означало, что она жила в мире постоянного преследования и ощущала, что делает для других то, что, по ее опасениям, могло случится с ней. Почти каждый акт восприятия, по-видимому, включал в себя путаницу "я" и "не-я". Почва для такой путаницы была подготовлена тем фактом, что, поскольку более крупные аспекты ее личности частично находились вне ее "я", легко было спутать эти отколотые аспекты своего бытия с другими людьми, например спутать свою "совесть" со своей матерью, а мать - с "совестью". Любовь поэтому была очень опасна. Вспоминать любимого человека = напоминать его = быть тем же самым. Если она меня любит и вспоминает, она напоминает меня, она -это я. Таким образом, она начала с того, что говорила, что она - моя сестра, моя жена, она была некоей Нэвест. Я был жизнью. Она была Невестой Жизни. У нее обнаруживались мои манеры. У нее внутри было Древо Жизни. Она была Древом Жизни. Или опять-таки: Она обдумывает мысли а, Ь, с. Я высказываю сходные мысли а[1], Ь[1], с[1]. Поэтому я украл ее мысли. Полное психотическое выражение этого состояло в обвинении меня в том, что я держу у себя в голове ее мозг. И наоборот, когда она копировала или имитировала меня, она, вероятно, ожидала от меня возмездия за "обнаружение" себя с маленькой толикой меня, которую, по ее ощущениям, она украла. Конечно же, степень слияния все время менялась. Например, кража предполагает некоторую границу между "я" и "не-я". Теперь мы проиллюстрируем и разработаем в деталях упомянутые выше вопросы с помощью примеров. Одна из простейших иллюстраций воздействия расщепления ее бытия на два отдельных "узла": она выдает-себе приказ и его выполняет. Она делала это постоянно -либо еле слышно, либо в полный голос, либо посредством галлюцинаций. Вот так "она" говорила: "Сядь, встань" - и "она" садилась и вставала; или некий вызванный галлюцинацией голос - голос отдельной системы - отдавал приказ, и "она" -действие другой отдельной системы - повиновалась. Еще один заурядный пример: "она" говорила нечто, что "она" приветствовала ироническим смехом (несовпадение мысли и аффекта). Давайте предположим, что заявление исходит из системы А, а смех -из системы В. Тогда А говорит мне: "Она - царствующая королева", тогда как В иронически смеется. Большая часть происходящего была сродни продолжительному "заеданию". А говорит что-то относительно связно, а потом запутывается, и начинает говорить В. А вновь вмешивается, говоря: "Она (В) украла у меня язык". Эти разнообразные отдельные системы можно было идентифицировать, по крайней мере до некоторой степени, после близкого знакомства с Джулией по причине постоянства той роли, которую каждая играла в том, что можно назвать межличностной "группой", которую они образовывали. Например, существовала властная забияка, вечно ею помыкавшая. Тот же самый властный голос не переставая жаловался мне насчет "ребенка": "Это испорченный ребенок. Этот ребенок зря тратит время. Этот ребенок - просто дешевая шлюха. У тебя никогда не будет ничего общего с этим ребенком..." Здесь "ты" могло относиться прямо ко мне, или к одной из ее систем, или я мог воплощать эту систему. Очевидно, что эта забияка внутри нее большую часть времени являлась "начальницей". "Она" не высоко оценивала Джулию. "Она" не думала, что Джулии станет лучше или что та этого заслуживает. Она не находилась ни на ее стороне, ни на моей. Было бы удобно назвать такую квазиавтономную отдельную систему "плохой внутренней матерью". В сущности, она являлась внутренней преследовательницей, содержавшей в сжатом виде все плохое, что Джулия приписывала матери. Две другие системы идентифицировать было очень легко. Одна выполняла роль ее адвоката в отношениях со мной "я защитника или "буфера" в отношении преследования. "Она" часто ссылалась на Джулию как на младшую сестру. Доэтому феноменологически мы можем квалифицировать эту систему как "ее хорошую сестру". Третья система, которую я представляю, была всецело хорошей, угодливой и умилостивляющей всех маленькой девочкой. Она, по-видимому, происходила из того, что несколько лет назад, вероятно, являлось системой, сходной js с системой ложного "я", которую я описал в шизоидных случаях. Когда эта система обретала дар речи, она говорила: "Я -хорошая девочка. Я регулярно хожу в туалет". Существовали также источники того, что, видимо, было внутренним "я", которое почти полностью улетучилось, превратившись в чистую возможность. И наконец, как я отмечал раньше, были периоды непрочного душевного здоровья, когда она говорила испуганным, едва слышным голосом, но говорила "от своего собственного имени" больше, чем обычно. Давайте теперь рассмотрим эти различные системы, действующие вместе. Я привожу примеры ее наиболее связных высказываний. "Я родилась под черным солнцем. Я не родилась. Меня выдавили. Это не из тех вещей, к которым привыкаешь. Мне не дали жизнь, мне не давали жить. Она не была матерью. Я весьма привередлива в вопросе, кто у меня будет вместо матери. Прекрати это. Прекрати это. Она меня убивает. Она вырезает мне язык. Я -испорченная и | прогнившая. Я - безнравственная. Я зря теряю время..." Теперь в свете предыдущего обсуждения я предложил К бы следующее истолкование происшедшего. Она начинает говорить со мной от своего собственного лица, чтобы направить против матери те же самые обвинения, которые она выдвигала в течение нескольких лет. Но особенно ясно и отчетливо. "Черное солнце" (sol niger), по-видимому, является символом ее разрушительной матери. Этот образ очень часто повторяется. Первые четыре фразы звучат вполне здраво. Внезапно она оказывается подверженной какому-то ужасному нападению -предположительно со стороны этой самой плохой матери. Она осекается, переживая внутриличностный кризис: "Прекрати это. Прекрати это". Она едва успевает обратиться ко мне, воскликнув: "Она меня убивает". Затем следует защитная клеве! я на саму себя, сформулированную в тех же самых терминах. которыми ее плохая мать клеймила ее: "Я -испорченная и прогнившая. Я -безнравственная. Я зря теряю время..." Обвинения против матери, вероятно, всегда ускоряли подобную катастрофическую реакцию. Позднее она высказывала свои обычные обвинения против матери, и плохая мать прервала ее как обычно, выдвинув обвинения в отношении "того ребенка": "Тот ребенок -плохой, тот ребенок -испорчен... Тот ребенок зря теряет время". Я остановил ее, сказав: "Джулия боится, что убьет себя за то, что говорит такие вещи". Обличительная речь больше не продолжалась, но "она" очень тихо сказала: "Да, это моя совесть убивает меня. Я всю свою жизнь боялась матери и вечно буду боятся. Вы думаете, я смогу жить?" Это сравнительно цельное утверждение проясняет остающееся смешение ее "совести" и ее реальной матери. Ее плохая совесть была плохой, преследующей ее матерью. Как говорилось выше, возможно, одним из шизофреногенных элементов в ее жизни было то, что она не смогла реально заставить реальную мать воспринять ее потребность спроецировать часть ее "плохой" совести на нее. То есть заставить мать реально признать обоснованность обвинений Джулии и, таким образом, позволив себе увидеть в матери некоторое несовершенство, удалить часть внутреннего преследования из своей "совести". "Этот ребенок не хочет сюда приходить, вы это осознаете? Она -моя младшая сестра. Этот ребенок ничего не знает о том, о чем не следует знать". Тут начинает говорить ее "старшая сестра", делая для меня очевидным, что Джулия -невинная и несведущая, а потому не несет ни за что ответственности. Система "старшей сестры", в противоположность системе невинной и несведущей "младшей сестры", являлась весьма знающей и ответственной "личностью", доброй, опекающей и защищающей. Однако "она" не стоит на стороне Джулии, подрастающей младшей сестры, а всегда говорит "за" младшую сестру. Она хочет установить status quo. "Разум у этого ребенка дал трещину. Разум у этого ребенка закрыт. Вы пытаетесь открыть разум этого ребенка. Я никогда не прощу вам попыток открыть разум этого ребенка. Этот ребенок мертв и не мертв". Подтекст последней фразы состоит в том, что, оставаясь в некотором смысле мертвой, она в некотором смысле может быть не мертвой, но, если она примет ответственность за "реальную" жизнь, она может быть "реально" убита. Впрочем, эта "сестра" к тому же могла говорить и так: "Вам должен быть нужен этот ребенок. Вы должны его радушно принять... вы должны позаботиться об этой девочке. Я - хорошая девочка. Она - моя младшая сестра. Вы должны водить ее в туалет. Она - моя младшая сестра. Она ничего не знает об этом. Она не является невыносимым ребенком". В этой старшей сестре содержатся опыт, знание, ответственность и благоразумие в противоположность невинности, неведению, безответственности и капризности младшей сестры. Мы здесь также видим, что шизофрения у Джулии состоит в общем недостатке объединенности, а не просто в отсутствии у нее некоего места "душевного здоровья". Эта составляющая ее бытия - "старшая сестра" - могла говорить разумно, здраво и уравновешенно, но это говорила не Джулия: ее душевное здоровье, если угодно, было расщеплено и заключено в оболочку. Ее реальное здоровье зависело не от возможности говорить здраво от имени "старшей сестры", а от возможности общего объединения всего ее бытия. Шизофрения выдает себя ее ссылками на саму себя как на третье лицо и при внезапных вторжениях младшей сестры тогда, когда говорит старшая сестра ("Я - хорошая девочка"). Когда же она демонстрировала мне слова или действия как свои собственные, представленное таким образом "я" оказывалось полностью психотическим. Большая часть действительно загадочных и сжатых утверждений, по-видимому, принадлежала остаткам системы ее "я". После расшифровки они открыли, что эта система, вероятно, являлась источником сфантазированного внутреннего "я", которое мы описали в случае здоровых шизоидных состояний. Мы уже пытались описать, как так происходит, что переживание этого "я" включает в себя такие предельные парадоксы, как "фантастическое всесилие/бессилие" и т. п. Феноменологические черты переживания такого "я" кажутся у Джулии в принципе сходными. Однако нужно быть готовым трансформировать ее шизофрению в здравую речь, прежде чем предпринимать попытки феноменологического реконструирован(tm) переживания этого "я". Мне приходится еще раз прояснить, что, используя в таком контексте термин "я", мы не подразумеваем под ним ее "истинное "я"". Однако эта система, по-видимому, являлась ядром, вокруг которого могло произойти объединение. Когда произошло разъединение, она, похоже, представляла собой центр, от которого вся разлеталась в стороны. Она, видимо, являлась центром для центробежных и центростремительных сил. Она казалась действительно безумной сердцевиной ее бытия, тем центральным аспектом, который, по-видимому, должен был стать хаотичным и мертвым, чтобы она не была убита. Мы попытаемся охарактеризовать природу этого "я" с помощью утверждений, сделанных не только прямо этим "я", но также и утверждений, по-видимому, проистекающих из других систем. Существует не так много подобных заявлений, по крайней мере, так сказать, лично от этого "я". За время ее пребывания в больнице многие из них, вероятно, слились вместе, и в итоге получились постоянно повторяемые, по-телеграфному краткие утверждения, имеющие колоссальный подтекст. Как мы видели выше, она говорила, что у нее внутри - Древо Жизни. Яблоками этого дерева были ее груди. У нее было десять сосков (ее пальцев). У нее были "все кости Шотландской бригады легкой пехоты". У нее было все, о чем она могла помыслить. Все, что она хотела, она немедленно, одновременно имела и не имела. Реальность не бросала свою тень или свой свет на ее желания или страхи. Каждое желание встречало мгновенное фантастическое выполнение, а каждый страх точно так же мгновенно фантастическим образом исчезал. Таким образом, она могла быть кем угодно, где угодно и когда угодно. "Я -Рита Хейворт, я -Джоан Блонделл. Я -царствующая королева. Мое королевское имя -Джулианна". "Она -самодостаточна,- говорила она мне.- Она имеет самообладание". Но это самообладание обоюдоостро. У него также есть и темная сторона. Она являлась девушкой, которой "овладел" фантом ее собственного бытия. У ее "я" не было ни свободы, ни автономии, ни власти в реальном мире. Поскольку она была кем угодно, кого ей хотелось вспомнить, она являлась никем. "Ее (о себе в третьем лице) тысячи. Она делит вас всех. Она послу снится (то есть мнимое существо, не личность, и в то же время "послушница", "монахиня")". Бытие монахини подразумевает очень много смыслов. Один из них противопоставляется положению невесты. Обычно она рассматривала меня как своего брата и называла себя моей невестой или невестой "прекрасной-распрекрасной живой Жизни". Конечно же, поскольку жизнь и я для нее порой были тождественны, она боялась Жизни -или меня. Жизнь (я) раздавила бы ее, сожгла ее сердце раскаленным докрасна железным прутом, отрезала ноги, руки, язык и груди. Жизнь понималась с самой неистовой и разрушительно свирепой из возможных точек зрения. Это не было каким-то моим свойством или чем-то, что я имел (например, фаллос = раскаленный докрасна железный прут). Это было то, чем я являлся. Я был жизнью. Несмотря на то, что внутри у нее было Древо Жизни, она ощущала себя главным образом Разрушительницей Жизни. Поэтому понятно, почему она боялась, что жизнь ее разрушит. Жизнь обычно описывалась с помощью мужских, или фаллических, символов, но кажется, она хотела не просто сама стать мужчиной, но иметь тяжелое сексуальное вооружение обоих полов -все кости Шотландской бригады легкой пехоты, десять сосков и т. д. Она родилась под черным солнцем. Она была черным сном Окцидента (Запада). Древний и весьма зловещий образ черного солнца возник совершенно независимо от какого-либо чтения. Джулия оставила школу в четырнадцать, читала очень мало и не была особо развитой. Маловероятно, что она встретила где-то какую-то ссылку на этот образ, но мы воздержимся от обсуждения происхождения данного символа и ограничимся рассмотрением ее языка как выражения того способа, которым она переживала бытие-в-своем-мире. Она всегда настаивала на том, что никогда не была нужна матери и та скорее выдавила ее каким-то чудовищным способом, чем родила нормальным образом. Мать "хотела и не хотела" сына. Она была "черным сном Окцидента", то есть сыном инцидента (несчастного случая), которого мать из ненависти превратила в девочку. Лучи черного солнца обжигали и иссушивали ее. Под черным солнцем она существовала как мертвая вещь. Таким образом, Я -прерия. Она -разрушенный город. Единственными живыми существами в прерии были дикие звери. Крысы наводняли разрушенный город. Ее существование описывалось в образах предельно бесплодной, сухой пус-тьшности. Такая экзистенциальная смерть, такая смерть-в-жизни являлась преобладающим образом бытия-в-мире. Она -призрак заброшенного сада. В этой смерти не было ни надежды, ни будущего, ни каких-либо возможностей. Все уже произошло. Не было ни удовольствия, ни источника возможного удовлетворения или возможного наслаждения, ибо мир был таким же пустым и мертвым, как и она. "Она просто одна из девушек, живущих в этом мире. Все притворяются, что она им нужна, а она им не нужна. Сейчас я просто веду жизнь дешевой шлюхи". Однако, как мы видели из более ранних заявлений, она оценивала себя только в виде фантома. Существовала вера (хотя это было психотическое верование, все же это была некая вера) в то, что есть нечто очень ценное, потерянное или спрятанное глубоко внутри нее и пока не найденное ни ею самой, ни кем-либо другим. Если проникнуть глубоко в черную землю, можно обнаружить "блестящее злато", если хорошенько вникнуть, можно найти "на дне морском жемчуг". Категория: Библиотека » Медицинская психология Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|