4. Раннее слабоумие и истерия. - Работы по психиатрии. Психогенез умственных расстройств - Карл Густав Юнг

Исчерпывающее сравнение раннего слабоумия и истерии можно было бы произвести только в том случае, если бы нам были полностью известны расстройства ассоциативной деятельности при обоих указанных заболеваниях, а также при аффективных расстройствах у нормальных людей. В настоящее время до этого еще далеко. Здесь я лишь намерен напомнить о психологическом сходстве, базируясь на приведенных выше разъяснениях. Как покажет дальнейшее описание ассоциативных экспериментов в случаях раннего слабоумия, предварительное сравнение раннего слабоумия с истерией необходимо для понимания кататонических ассоциаций.

I. Эмоциональные расстройства.

Новейшие исследователи раннего слабоумия (Крепелин, Странский и другие) считают расстройство эмоций почти центральным явлением картины болезни. С одной стороны, они говорят об эмоциональном отупении, с другой — о несоответствии между идеационным содержанием и аффектом.

Не буду тут рассматривать тупость сознания на конечных этапах болезни, ибо сопоставление с истерией тогда едва ли уместно (это, несомненно, два различных заболевания). Здесь мы ограничимся рассмотрением апатичного состояния в течение острого периода болезни. Эмоциональное состояние, поражающее нас во многих случаях раннего слабоумия, имеет известное сходство с «великолепным равнодушием» многих истеричных людей, которые безмятежно улыбаясь излагают свои жалобы, производя тем самым странное впечатление, или же могут равнодушно говорить о вещах, которые должны были бы их глубоко затрагивать. В приложениях VI и VIII моих «Диагностических исследований ассоциаций» я старался показать при каждом возможном случае, как больные без всяких проявлений эмоций говорят о предметах, имеющих для них глубокое интимное значение. Это особенно удивляет при анализе, где всегда можно обнаружить причину подобного неадекватного поведения. До тех пор, пока комплекс, находящийся под влиянием особого сдерживания, не будет осознан, больные могут спокойно говорить о нем, они могут даже с кажущейся легкостью «заговаривать» его. Больные как бы «перескакивают через неприятное настроение», смещают его посредством контрастирующего настроения.

Я довольно долго наблюдал пациентку-истеричку, которая каждый раз, как ее мучили мрачные мысли, искусственно приводила себя в задорно-веселое настроение, вытесняя таким образом комплекс. Когда ей приходилось рассказывать о чем-либо печальном, что должно было бы ее глубоко затрагивать, она делала это с громким смехом. Или же она вполне равнодушно говорила о своих комплексах, как будто они ее совершенно не трогали. (Причем именно это равнодушие выдавало ее своей преднамеренностью). Представляется, что психологическая причина этой несовместимости содержания представлений и аффекта заключается в том, что комплекс автономен и поэтому может быть воспроизведен только при условии, что «он» сам этого хочет. «Великолепное равнодушие» истеричных людей никогда не бывает продолжительным, оно внезапно прерывается диким взрывом аффекта, плачем, спазмами или чем-либо подобным. Сходное с этим явление мы наблюдаем при «эйфорической апатии» в случаях раннего слабоумия. Здесь тоже время от времени, как кажется совершенно беспричинно, на пациента находит злое настроение, или же больной совершает какое-либо насильственное действие или поражающий поступок, не имеющий ничего общего с прежним равнодушием. При совместных исследованиях с профессором Блейлером мы часто наблюдали, как маска апатии или эйфории мгновенно спадала, когда путем анализа удавалось отыскать комплекс. Тогда соответствующий аффект прорывался, часто весьма бурно, совершенно так же, как при истерии, когда удавалось отыскать больное место. Однако бывают случаи, когда нет никакой возможности пробить защищающее комплекс ограждение. Больные в подобных случаях упорно отделываются пустыми, часто резкими ответами; они просто отказываются отвечать, и чем более прямое отношение к комплексу имеет вопрос, тем менее охотно они на него отвечают.

Нередко мы видим, что после намеренно или непреднамеренно вызванного комплексного раздражения у апатичных на вид пациентов появляется несомненно относящееся к этому раздражению возбуждение. По-видимому, раздражение действовало лишь после известного инкубационного периода. Я часто видел истеричных больных с намеренным равнодушием и лишь поверхностно упоминавших в разговоре о затронувших их событиях, так что мне приходилось удивляться их кажущемуся самообладанию. Но несколькими часами позднее меня вызывали в мое отделение больницы в связи с припадком, случившимся с моей пациенткой. Оказывалось, что содержание разговора, хотя и с опозданием, но вызывало соответствующий аффект. То же самое мы видим и при возникновении безумных идей параноиков (Блейлер). Жане наблюдал у своих больных, что они во время события, которое, собственно говоря, должно было бы взволновать их, оставались спокойными. Лишь после латентного периода, продолжавшегося от нескольких часов до нескольких дней, появлялся соответствующий аффект. Я могу подтвердить это наблюдение Жане. При землетрясении Бельц (Baelz) наблюдал это явление над самим собой и назвал его «эмоциональным параличом».

Состояния аффектов, лишенных соответствующего содержания представлений, столь частые в случаях раннего слабоумия, тоже имеют аналогии при истерии. Вспомним, например, состояние страха при навязчивом неврозе! Содержание представлений в подобных случаях обычно в такой степени неадекватно, что сами больные понимают его логическую нелепость и называют его бессмысленным; тем не менее оно представляется им источником беспокойства. Фрейд доказал, что в действительности это не так, причем его доказательство до сих пор не опровергнуто; с нашей стороны мы можем лишь подтвердить его. Напомню о пациентке, о которой я говорил в VI приложении к «Диагностическим исследованиям ассоциаций»; эту пациентку преследовала неотступная идея, что она заразила своими навязчивыми идеями врача и пастора. Несмотря на то, что она сама себе постоянно доказывала, что идея эта необоснованна и бессмысленна, все же она ее мучила и очень сильно беспокоила. При истерии больные часто объясняют подавленное настроение такими причинами, которые можно лишь признать «причинами прикрывающими». В действительности же настроение это вызвано нормальными рассуждениями и мыслями, подвергшимися вытеснению. Одна молодая истеричка страдала такой сильной депрессией, что при каждом ответе она заливалась слезами. Она упорно объясняла свою депрессию исключительно болью в руке, иногда ощущаемой ею при работе. Однако в конце концов выяснилось, что она поддерживала интимную связь с человеком, который не хотел на ней жениться, что и являлось причиной ее печали. Поэтому прежде, чем утверждать, что пациент подавлен по неосновательной причине, следует обратить внимание на те свойственные каждому человеку механизмы, которые стремятся возможно дальше вытеснить все неприятное и возможно глубже его скрыть.

Взрывы возбуждения в случаях раннего слабоумия могут возникать таким же образом, как аффективные приступы при истерии. Каждому врачу, который лечит истеричного больного, известны внезапные взрывы чувств и острое усиление симптомов (acute exacerbation); часто создается впечатление, что перед нами психологическая загадка, и тогда ограничиваются заметкой: «пациент снова взволнован». Но тщательный анализ всегда найдет вполне определенную причину: необдуманное замечание окружающих, больно затронувшее письмо, годовщину памятного события и т. д. Достаточно всего лишь намека, может быть даже символа, чтобы вызвать проявление комплекса. [Риклин приводит следующий поучительный пример. У пациентки (истерички) периодически наблюдалась рвота после выпитого молока. Проведенный под гипнозом анализ показал, что пациентка, жившая у родственника, была им однажды изнасилована в хлеву, куда она пошла за молоком. В течение недели после гипноза, при полном его забвении, пациентку постоянно рвало после молока. /58/] Так и в случаях раннего слабоумия часто удается, благодаря тщательному анализу, найти ту психологическую нить, которая приводит к причине волнения. Это, конечно, не всегда возможно, так как болезнь для этого слишком мало прозрачна. Но нет оснований предполагать, что этой нити не существует.

То, что аффекты в случаях раннего слабоумия, по всей видимости, не угасают, а лишь своеобразно блокируются, мы видим везде, где полностью возможно катамнестически разобрать болезнь, что, впрочем, случается довольно редко. /59; 60/ Кажущиеся бессмысленными аффекты и настроения субъективно объясняются галлюцинациями и патологическими идеями, которые, относясь к комплексу, при полном развитии болезни с трудом поддаются воспроизведению или же вообще совершенно ему не поддаются. Когда кататоник постоянно занят галлюцинаторными сценами, врывающимися в сознание со значительно более могучей силой чувства, нежели окружающая действительность, то мы без труда понимаем, что он не в состоянии адекватно реагировать на вопросы врача. Или когда больной, например, Шребер, смотрит на окружающих как на «свежеиспеченных людей», то опять-таки понятно, что он не реагирует адекватным образом на явления действительности или, правильнее, что он по-своему разумно на них реагирует.

Типичным для раннего слабоумия является недостаток самообладания или невозможность владеть своими аффектами. Во всех случаях, когда речь идет о патологически усиленной эмотивности, мы встречаем этот недостаток, то есть, прежде всего, при истерии и эпилепсии. Таким образом этот симптом указывает лишь на тяжелое расстройство нашего «я», то есть на существование могущественных автономных комплексов, не подчиняющихся более первенствующей власти комплекса нашего эго.

Характерный для раннего слабоумия недостаток эмоционального отклика мы нередко находим у истеричных пациентов, когда нам не удается привлечь к себе их интерес и проникнуть в комплекс. Правда, при истерии это явление бывает лишь временным, ибо интенсивность комплекса колеблется. При раннем слабоумии, где комплекс очень устойчив, нам лишь на некоторое время удается установить связь между больным и врачом, когда появляется возможность проникнуть в комплекс. При истерии мы достигаем известных результатов, проникнув в комплекс, при раннем слабоумии мы не достигаем ничего, поскольку личность пациента оказывается столь же холодной и отчужденной от нас, как и раньше. При известных обстоятельствах анализ может вызвать даже ухудшение симптомов. При истерии же, наоборот, после анализа наступает известное облегчение. Тот, кто когда-либо проникал, благодаря анализу, в душу истеричных людей, знает, что этим он достигал известной власти над пациентом. (Впрочем, то же самое происходит и при обычной исповеди.) Напротив, в случаях раннего слабоумия, даже после весьма подробного анализа все остается без изменений. Больные не вникают в душу врача, они остаются при своих безумных фантазиях, приписывая анализу враждебные намерения — одним словом, не поддаются никакому влиянию.

II. Аномалии характера.

Характерологические расстройства занимают важное место в симптоматологии раннего слабоумия, но, в сущности, нельзя говорить об особом характере таких больных. С таким же успехом можно говорить об «истерическом характере», к которому тоже относятся со значительным предубеждением, приписывая, например, истеричным людям нравственную распущенность и т.п. Но истерия не обуславливается характером, а лишь усиливает уже имеющиеся качества. Среди истеричных людей встречаются всевозможные темпераменты, эгоистические и альтруистические личности, преступники и святые, люди сексуально легко возбудимые и сексуально холодные и т. д. Для истерии характерно лишь существование преобладающего по своей силе комплекса, несовместимого с комплексом нашего «я».

К характерологическим расстройствам в случае раннего слабоумия можно, например, причислить аффектацию (манерничание, эксцентричность, стремление оригинальничать и т. п.) больных. Этот симптом часто встречается и при истерии, особенно в тех случаях, когда пациенты считают себя лишенными принадлежащего им по праву общественного положения. Чрезвычайно часто мы встречаем аффектацию в виде жеманности и претенциозного поведения у женщин низших сословий, часто соприкасающихся с представителями элиты, как, например, у портных, горничных и т. д., а также у мужчин, недовольных своим общественным положением и пытающихся придать себе некую видимость престижного образования или более высокого положения. Эти комплексы часто сочетаются с аристократическими замашками, литературными или философскими увлечениями, экстравагантными «оригинальными» взглядами и высказываниями. Они выражаются в преувеличенно-вежливых манерах, особенно в изысканной речи, блистающей высокопарными выражениями, техническими терминами и аффектированными оборотами речи. Мы встречаемся с подобными характерными особенностями в случаях раннего слабоумия, в частности, с «бредом о высоком общественном положении» в той или иной форме.

Сама по себе аффектация не является приметой раннего слабоумия. В этом случае болезнь пользуется нормальным механизмом или, лучше сказать, карикатурой на нормальный механизм, взятый у истерии. Подобные пациенты обладают особой склонностью к неологизмам, которые ими применяются как научные или причудливые технические термины. Одна из моих пациенток, например, называла их «могущественными словами» и выказывала особое предпочтение выражениям, по возможности причудливым, но представляющимися ей, очевидно, особенно меткими. «Могущественные слова» должны придать личности особо импонирующий характер и украсить ее. «Могущественные слова» тщательно подчеркивают ценность личности в противовес сомнениям и враждебности, поэтому пациенты часто пользуются ими в виде защищающих формул и заклинаний. Один из находившихся под моим наблюдением больных каждый раз, когда врачи что-либо запрещали ему, угрожал им следующими словами: «я, великий князь, Мефистофель, подвергну вас кровной мести как представителей орангутанга». Другие больные пользуются «могущественными словами» для заклинания голосов.

Аффектация выражается также в жестах и в почерке, причем последний украшается всевозможными завитушками и росчерками. Нормальные аналогии этому мы находим, например, у молодых девушек, которые вырабатывают себе особенно характерный или оригинальный почерк. Часто больные с диагнозом раннего слабоумия обладают характерным почерком: противоречивые стремления их психики до известной степени выражаются в нем, причем буквы то наклонены и соединены, то вертикальны, то крупны, то мелки. То же самое наблюдается у истеричных больных, обладающих сильным темпераментом; у них часто легко доказать, что перемена почерка происходит в комплексной точке. Даже у нормальных людей при комплексах часто наблюдается изменение почерка.

Конечно, аффектация является не единственным источником неологизмов. Весьма многие из них коренятся в сновидениях, а более всего — в галлюцинациях. Нередко это слияния в речи и ассоциации по созвучию, поддающиеся анализу; их образование объясняется изложенными в предыдущих главах принципами. (Прекрасные примеры мы находим в случае Шребера). «Понижением умственного уровня» (Жане) объясняется также возникновение «салата слов». Многие отрицательно настроенные и не желающие отвечать на вопросы шизофреники проявляют «этимологические» склонности: вместо ответа они разлагают вопрос, иногда снабжая его ассоциациями по созвучию, что является лишь смещением и скрытием комплекса. Они не хотят вникнуть в вопрос и поэтому стараются перевести его в звуковые явления. (Аналогично невниманию к слову-раздражителю). Кроме этого существует много признаков, указывающих на то, что шизофреники обращают больше внимания на звуковые явления речи, нежели другие больные: часто они прямо занимаются разложением слов на части и их толкованием. [Пациентка Фореля испытывала потребность заниматься подобными толкованиями. Один из находившихся под моим наблюдением пациентов жаловался на намеки, которые делались ему посредством пищи. Так, он обнаружил однажды в своей еде волокно льна (Leinenfaser). Это заставило его предположить, что ему намекают на некую барышню по фамилии Feuerlein, с которой он ранее был знаком, но не находился в близких отношениях. Этот же больной однажды осведомился у меня, что общего у него с «зеленой формой». Эта идея появилась у него, когда ему «добавили хлороформ» в пищу (chloros, forma).] Бессознательное вообще высказывает подобную склонность к словесным новообразованиям. [В опытах с автоматическим письмом («психография») особенно хорошо заметна игра бессознательного различными представлениями. Слова нередко пишутся с перестановкой букв или вполне ясные предложения внезапно прерываются странными словосочетаниями. В спиритических кругах порой делаются попытки изобретения новых языков. Наиболее известным медиумом-изобретателем новых слов является Элен Смит. (Flournoy, «From India to Planet Mars»). Подобные факты описаны в моей работе /16/.]

Бесцеремонность, узость ума и неподатливость каким-либо увещеваниям или убеждениям (невозможность убедить в чем-либо) мы встречаем как в области нормальной, так и патологической психики, в особенности при аффективных явлениях. Нередко, например, достаточно твердого религиозного или иного убеждения, чтобы, при известных обстоятельствах, вызвать в человеке бесцеремонность, жестокость и ограниченность. При этом нет необходимости предполагать наличия в человеке эмоционального отупения. На основании своей чрезмерной чувствительности истеричные люди становятся эгоистичными и бесцеремонными и мучают этим самих себя и окружающих. Тут не обязательно наличие отупения, возможно лишь ослепление аффектом. Все же я и здесь должен напомнить об ограничении, о котором уже не раз говорил: между истерией и ранним слабоумием существует только сходство психологического механизма, но не тождественность. При раннем слабоумии механизмы эти проникают гораздо глубже, может быть потому, что они осложнены действиями токсинов.

Нелепое поведение гебефреников аналогично так называемому состоянию «moria» [Моriа — мория, патологическое стремление к шутке — ред.] истеричных людей. Долгое время я наблюдал интеллектуально высокоразвитую истеричку, часто приходившую в состояние возбуждения, во время которого она вела себя по-ребячески глупо. Это регулярно повторялось, когда ей приходилось вытеснять связанные с комплексом печальные мысли. Жане также известно подобное поведение, встречающееся на различных стадиях болезни. Подобные лица до известной степени разыгрывают комедию; они притворяются юными, наивными, ласковыми, ничего не понимающими; им удается заставить считать их глуповатыми.

III. Интеллектуальные расстройства.

При раннем слабоумии в сознании развиваются аномалии, которые уже не раз сравнивались с аномалиями истерии и гипноза. Часто встречаются признаки сужения сознания, то есть ослабления отчетливости любых представлений, кроме одной ведущей идеи, при этом патологически усиливается нечеткость и невнятность всех побочных ассоциаций. Этим, по мнению многих авторов, объясняется слепое принятие тех или иных идей, без всякого осмысления или коррекции, — явление, аналогичное внушению. К этому же многие хотят свести и своеобразную способность кататоников к воспроизведению внушения (эхосимптомы). Против этого можно возразить только то, что существует значительное различие между внушаемостью нормальных людей и кататоников. У нормальных людей мы видим, что субъект, по возможности точно, придерживается внушения, пытаясь следовать ему. У истериков же, в зависимости от степени и вида заболевания, являются причудливые добавления к внушению, вызванный внушением сон легко превращается в истерический гипноз, в истерическое состояние сумеречного сознания, или же внушения выполняются только частично, наряду с непреднамеренными поступками. [В течение некоторого времени под моим наблюдением находилась пациентка, страдавшая глубокой депрессией, головными болями и полной неспособностью работать. Когда я внушал ей желание работать и улучшение настроения, она на следующий день нередко бывала непомерно весела, постоянно смеялась и так старательно трудилась, что на третий день после внушения чувствовала себя совершенно обессиленной. Казавшееся ей беспричинным веселое настроение было ей даже неприятно, поскольку ей в голову приходили глупые остроты при совершенно насильственном смехе. Пример гипноза при истерии можно найти в моем труде /61/] Поэтому при тяжелых истериях нередко труднее контролировать гипноз, чем у нормальных людей. При кататонии случайность явлений внушения еще сильнее. Внушаемость нередко ограничивается исключительно моторной областью, так что происходит лишь эхокинезия, а нередко наблюдается лишь эхолалия. Словесное внушение редко возможно при раннем слабоумии, если же оно удается, то действие его с трудом поддается контролю и происходит как бы случайно. Несмотря на это, нет оснований отклонить предположение, что кататоническая суггестивность, по крайней мере в нормальных аспектах, не сводится к тем же психологическим механизмам, какие наблюдаются при истерической суггестивности. Мы знаем, что при истерии невозможность контролировать влияние внушения зависит от автономного комплекса. Нет основания не допустить той же причины и при раннем слабоумии. Столь же капризно, как к внушению, шизофреник относится и к другим психотерапевтическим мерам, например, к переводу в другую клинику, к выписке из клиники, к воспитанию путем демонстрации примера и т. д. Насколько улучшение состояния при застарелых случаях кататонии при перемещении пациента в новые условия зависит от психологических причин, показывают тонкие и весьма ценные анализы Риклина.

Ясность сознания подвергается при раннем слабоумии всевозможным формам затемнения; она может изменяться от полнейшей отчетливости до глубочайшей спутанности. При истерии колебания ясности сознания со времени Жане почти вошли в поговорку. В случаях истерии можно различать минутные и продолжительные расстройства. Минутное расстройство может быть легким оцепенением (engourdissement), которое продолжается лишь несколько секунд, или минутным галлюцинаторным экстатическим припадком, также весьма кратким. При раннем слабоумии нам известны внезапные торможения, моментальное «отключение мыслей» и молниеносные галлюцинаторные припадки, сопровождаемые причудливыми импульсами. Продолжительные расстройства ясности сознания при истерии нам известны в виде сомнамбулических состояний, сопровождающихся многочисленными галлюцинациям, и или в виде «летаргических» или каталептических состояний. При раннем слабоумии это продолжительные галлюцинаторные периоды с более или менее сильной спутанностью мыслей или состояния ступора.

Функция внимания при раннем слабоумии почти всегда расстроена. Но и в области истерии расстройства внимания играют большую роль. Жане говорит, например, о расстройствах внимания: «Можно сказать, что это есть главное расстройство; оно состоит не в подавлении умственных способностей, а в трудности сосредоточить внимание. Ум больных постоянно бывает отвлечен какой-либо неопределенной, беспокоящей его мыслью, и они никогда не могут полностью сосредоточиться на предлагаемом их вниманию предмете». Из объяснений, данных в первой главе, следует, что слова Жане применимы и в случаях раннего слабоумия. Мешает больным сосредоточить свои мысли автономный комплекс, парализующий всякую иную психическую деятельность. Удивительно, что Жане не заметил этого. При истерии, как и вообще при всяком состоянии аффекта, нас поражает то обстоятельство, что больные постоянно возвращаются к своей «истории» (например, при травматической истерии!), что они предоставляют свои мысли и действия исключительно влиянию комплекса. Подобную же ограниченность, лишь в гораздо более сильной степени, мы нередко встречаем при раннем слабоумии, особенно при параноидных ее формах. Примеры, думается мне, излишни.

Ориентирование изменяется при обеих болезнях одинаково непостоянным образом. При раннем слабоумии, когда дело касается не особенно сильных возбуждений, сопровождаемых глубокой спутанностью мыслей, часто создается впечатление, что обеспокоенность больных зависит лишь от иллюзий, на самом же деле они ориентируются правильно. При истерии это впечатление создается не всегда, но можно убедиться в правильности ориентирования, загипнотизировав больного. Гипноз вытесняет истерический комплекс и снова приводит к воспроизводству комплекс нашего «я». При истерии нарушение ориентирования происходит из-за того, что болезненный комплекс оттесняет комплекс нашего «я» от воспроизведения, что может произойти мгновенно; так же легко это может случиться и при раннем слабоумии, ибо при этой болезни вполне ясные ответы часто совершенно внезапно сменяются удивительнейшими высказываниями. [Прекрасный пример моментальных переходов при истерии мы находим в труде Риклина о Ганзеровском комплексе симптомов /27/. В нем Риклин сообщает, что у одного больного ориентация бывала то правильной, то бредовой, в зависимости от предлагаемых вопросов. Такие же состояния могут наступать внезапно при возбуждении комплекса каким-либо раздражением. Риклин описывает подобный случай, когда при критическом слове-раздражителе наступало полубессознательное («сумеречное») состояние, длившееся в течение некоторого времени. В принципе, то же самое представляют собой патологические идеи, например, автоматические вставки в разговор или письмо у сомнамбул.] Особенно часто ясность сознания нарушается в остром периоде, когда больные как бы находятся в состоянии сновидения, то есть в состоянии «комплексного бреда». [/8/ Вспомним, что нормальное сновидение всегда есть «бред комплекса», то есть его содержание определяется одним или многими острыми комплексами. Как известно, это ранее уже доказал Фрейд. Анализируя свои сновидения по методу Фрейда, мы тут же убеждаемся в справедливости выражения «бред комплекса» (или «комплексный бред»). Многие сновидения являют собой исполнение желаний. Самостоятельно явившиеся сновидения относятся исключительно к комплексам. Сновидения, вызванные телесными раздражениями во время сна, представляют собой слияние комплексных представлений с более или менее символической переработкой телесных ощущений.]

Галлюцинаторно-бредовые периоды, как уже было упомянуто, можно сопоставить с периодами истерическими (конечно, не упуская из вида, что речь идет о двух различных болезнях). Содержание истерического бреда (это легко проверить, применяя систему анализа Фрейда) всегда является ясным комплексным бредом, то есть болезненный комплекс выступает в бреду самостоятельно и каким-то образом развивает свою независимую жизнь, большей частью в форме исполнения желаний. [Хорошие примеры представляют: состояния сумеречного сознания Ганзера и бред сомнамбул. /27/. Прекрасные примеры комплексного бреда приводит Вейскорн /62/. Первородящая, 21-го года при потугах хватается за живот и спрашивает: «Кто давит на меня?» Выход головки плода она интерпретировала как дефекацию.]

При соответствующих острых периодах раннего слабоумия нетрудно обнаружить подобные явления. Всем психиатрам известен бред незамужних женщин, разыгрывающих помолвку, свадьбу, совокупление, беременность и роды. Ограничиваюсь здесь этим указанием, намереваясь вернуться к этим вопросам впоследствии; они чрезвычайно важны для определения симптомов. [В своей работе /63/ Риклин привел по этому вопросу некоторые разъяснения, заслуживающие внимания. Приведу в качестве примера один из случаев. Пациентка М. С., образованная и интеллигентная, 26 лет; первый короткий приступ болезни она перенесла шесть лет тому назад; но быстро поправилась, была отпущена как выздоровевшая и диагноз раннее слабоумие не был поставлен. Перед следующим приступом она влюбилась в композитора, у которого брала уроки пения; эта любовь быстро переросла в страсть, и появились припадки болезненного возбуждения. Ее привезли в Бургхольцли. Первое время она смотрела на поступление в больницу и на все окружающее как на спуск в подземный мир. К этому ее побуждала последняя композиция учителя «Харон». Затем, после искупительного путешествия по подземному миру, она стала объяснять все совершающееся вокруг как трудности, которые необходимо преодолеть, чтобы соединиться с возлюбленным. Пациентка принимала за него другую пациентку и несколько ночей приходила в ее кровать. После этого она вообразила себя беременной, чувствовала, что носит близнецов и слышала в себе их биение, девочки, похожей на нее, и мальчика, похожего на «отца». Потом она стала считать, что родила, что ребенок лежит рядом с ней в кровати. На этом психоз закончился. Она быстро успокоилась, отношения с окружающими стали свободнее, исчезла жесткость походки и осанки, она стала охотно отвечать на вопросы, так что появилась возможность сравнивать ее ответы с данными в истории болезни.]

Оба эти симптома встречаются при всех психических заболеваниях, в том числе при истерии. По-видимому, существуют сформировавшиеся ранее в общих чертах механизмы, выступающие наружу под влиянием различных факторов, в том числе токсических веществ (toxic agents). Нас может поэтому интересовать только содержание безумных идей и галлюцинаций, к которым мы причисляем и патологические идеи. Тут нам снова может немного помочь истерия, это прозрачнейшее душевное заболевание. С безумными идеями можно, в известной степени, сопоставить идеи навязчивые, а кроме того, вытекающие из аффектов предрассудки, так часто встречающиеся при истерии, и, наконец, физические боли и недомогания, обычно упорно отстаиваемые больными. Не буду повторяться здесь о происхождении этих истерических безумных фантазий; я должен предположить знакомство с исследованиями Фрейда; безумные фантазии истеричных людей суть смещения, то есть сопровождающий аффект относится не к ним, а к вытесненному комплексу, скрываемому таким образом; непреодолимая навязчивая идея указывает лишь на то, что какой-либо комплекс (обычно сексуальный) подавляется; то же самое можно сказать и о других истерических симптомах, на которых больные упорно настаивают. Мы имеем полное основание предполагать (это мое мнение основано на многих анализах), что подобный процесс протекает и при раннем слабоумии. [При своем психологическом анализе хронического систематически эволюционирующего бреда Маньяна (delire chronique a evolution systematique Magnan) Годферно (Godfernaux) находит скрытое в его глубине аффективное расстройство: «В сущности, мысль больного пассивна; он, не отдавая себе в этом отчета, ориентируется согласно своему аффектированному состоянию».]

Для пояснения моего взгляда ограничусь простым примером. 32-летняя горничная дала вырвать себе зубы, чтобы вставить искусственную челюсть. В следующую за операцией ночь у нее наступил сильный припадок страха: она считала себя навеки проклятой и пропавшей, так как совершила большой грех: она не должна была позволить вырвать у себя зубы. Она просила молиться за нее, дабы Бог простил ей этот грех. На следующий день она была спокойна и работала. Но в последующие ночи припадки страха усилились. Я стал расспрашивать пациентку и людей, у которых она служила, о ее прежней жизни. Но про нее ничего не было известно; сама же она отрицала какие-либо эмоции в своем прошлом и с сильным аффектом настаивала на том, что причиной болезни явилось удаление зубов. Болезнь быстро ухудшалась, и пациентку пришлось поместить в больницу при ясно выраженных симптомах кататонического возбуждения. При этом обнаружилось, что пациентка несколько лет скрывала своего незаконнорожденного ребенка, о существовании которого даже ее родные не имели никакого представления. За год до этого пациентка познакомилась с мужчиной и хотела выйти за него замуж, но не могла на это решиться, постоянно мучаясь страхом, что жених отвергнет ее, узнав о ее предыдущей жизни. Теперь нам ясен источник страха и понятно, почему аффект, касающийся вырывания зубов, должен был быть столь неадекватным.

Механизм смещения указывает нам путь, разъясняющий возникновение безумной фантазии. Но путь этот затрудняют бесчисленные препятствия. Известная причудливость безумных идей при раннем слабоумии едва ли позволяет подыскать им какие-либо аналогии. Все же нормальная и истерическая психология дают нам некоторые опорные точки, чтобы хоть в незначительной степени приблизиться к пониманию наиболее часто встречающихся форм психических заболеваний.

Бредовая идея «референций» (delusions of reference) основательно разобрана и объяснена Блейлером. Чувство «отношения» можно найти там, где существует сильно подчеркнутый комплекс. Особенностью всех сильных комплексов является по возможности сильная ассимиляция; например, известно, что при сильном аффекте часто является минутное ощущение, что «окружающие замечают это». Именно острый аффект вызывает ассимиляции совершенно безразличных событий, происходящих вокруг нас, и ведет к грубейшим ошибкам в суждениях. Когда у нас случается неприятность, то мы в первом порыве негодования тотчас готовы допустить, что кто-то намеренно навредил нам или нас оскорбил. У истеричных людей, в зависимости от силы и продолжительности их аффектов, подобное предположение может надолго укрепиться, образуя тем самым (правда, в более легкой степени) бредовую идею отношений. Отсюда до безумного предположения о посторонних манипуляциях всего один шаг; это прямая дорога к паранойе. /64/ Но невероятные и нелепые идеи при раннем слабоумии нередко трудно свести к мании референций. Если, например, пациент находит решительно все происходящее в нем и вне его, в целом и в отдельности, неестественным и «подделанным», то скорее можно предположить элементарное расстройство, нежели бредовую идею референций. [Один из находящихся под моим наблюдением пациентов-шизофреников, считает все вокруг искусственным: обращенные к нему слова врача, поступки других больных, работу, еду — все искусственно и вызвано тем, что одна из его преследовательниц «треплет голову принцессы и таким образом, хныча, заставляет людей делать то, что требуется».] Очевидно, что в восприятии пациента есть нечто, препятствующее нормальной ассимиляции. Восприятию недостает какого-то оттенка или оно имеет какой-либо излишний оттенок, и это придает ему особый характер.

В области истерии мы находим аналогии этому: расстройство чувств, сопровождающих деятельность. Всякая психическая деятельность, кроме признаков удовольствия и неудовольствия, сопровождается еще чувственным тонусом, качественно определяющим как саму деятельность, так и ее особенности. Что следует под этим понимать, лучше всего объясняют ценные наблюдения Жане над психастениками. Волевые решения и поступки не сопровождаются теми чувствами, которые в норме должны были бы их сопровождать; они сопровождаются чувством «незавершенности»; «субъект чувствует, что действие им не вполне совершено, что ему чего-то недостает». Иногда кажется, что каждое волевое решение содержит в себе «чувство неспособности»: подобные лица заранее испытывают тяжелое чувство при мысли о том, что придется действовать; они более всего боятся действия. Все их мечты, как они сами признаются, сводятся к такой жизни, при которой им ничего не нужно было бы делать». Чрезвычайно важной для психологии раннего слабоумия аномалией чувства деятельности является «чувство автоматизма». Один больной выразился о нем следующим образом: «я не могу дать себе отчета в том, что я на самом деле делаю; все делается механически, все происходит бессознательно». «Я лишь машина». Этому родственно чувство нахождения под принуждением. Одна больная следующим образом описывает это чувство: «вот уже четыре месяца, как мне приходят в голову странные мысли; мне кажется, что я принуждена думать и высказывать их; кто-то заставляет меня говорить, мне внушают грубые слова; не моя вина, что мои губы двигаются независимо от моей воли».

Пациент с диагнозом раннего слабоумия мог бы выразиться подобным же образом. Поэтому можно спросить, не имеем ли мы тут дела с таким случаем. При чтении труда Жане я тщательно следил за тем, не окажутся ли среди приводимых им заболеваний случаи раннего слабоумия, что было бы естественно у французского автора. Но я не нашел ничего подозрительного и поэтому не имею оснований предполагать, что у упомянутой выше пациентки была шизофрения. Кроме того, от истериков и, особенно, от сомнамбул, часто можно услышать подобные замечания. Наконец, нечто подобное можно найти и у нормальных людей, находящихся под властью необычайно сильного комплекса (это, в частности, относится к художникам и поэтам). Хорошим примером расстройства чувств, сопровождающих деятельность, является «чувство неполного восприятия». Один больной говорит: «я вижу все предметы точно сквозь вуаль, сквозь туман, сквозь стену, отделяющую меня от действительности». Подобным образом мог бы выразиться и человек нормальный, находясь под непосредственным влиянием тяжелого аффекта. Но подобным образом выражаются и шизофреники, говоря о «своем неуверенном восприятии окружающего». («Мне кажется, будто вы — доктор»; «говорят, что это была моя мать»; «здесь — точно Бургхольцли, но это не то».) Когда пациент Жане говорит: «мир представляется мне гигантской галлюцинацией», то это вполне можно отнести и к шизофреникам, которые постоянно (особенно во время острого периода) живут, как во сне, и выражаются соответственно этому и в болезни и катамнестически.

«Чувства неполноты» (недостаточности) — sentiments d'incompletude — относятся, в особенности, к аффектам. Одна из пациенток Жане, например, говорит: «мне кажется, что я не увижу больше моих детей; я остаюсь холодна и равнодушна ко всему. Я хотела бы быть в состоянии придти в отчаяние, кричать от горя. Я знаю, что должна была бы быть несчастной, но мне это не удается; я не испытываю ни радости, ни горя; я знаю, что обед должен быть вкусен, но я съедаю его лишь потому, что это нужно, не испытывая при этом того удовольствия, которое испытала бы раньше. Невероятная толща отделяет меня от всякого нравственного впечатления, мешая мне испытать его». Другая больная говорит: «я хотела бы постараться думать о моей девочке, но не могу; мысль о моем ребенке едва мелькает в моем уме, она проходит, не оставляя во мне никакого впечатления.»

Я неоднократно слышал подобные спонтанные замечания от истеричных больных, а также и от тех шизофреников, которые еще до известной степени в состоянии давать информацию о себе. Молодая женщина, заболевшая кататонией и вынужденная расстаться с мужем и ребенком при особенно трагических обстоятельствах, выказывала полное равнодушие ко всем воспоминаниям о семье. Я описал ей ту печальную ситуацию, в которой она находится, пытаясь пробудить в ней соответствующее чувство. Во время моей речи она смеялась. Когда я кончил говорить, она на мгновение успокоилась и сказала: «я просто не могу больше ничего чувствовать».

Мы понимаем чувство неполноты и т. п. как следствие удерживания, вызванное чрезмерно сильным комплексом. Когда мы находимся под властью комплекса, лишь комплексные представления обладают полной окраской чувства, то есть полной отчетливостью; все другие внешние или внутренние восприятия подвергаются удерживанию, становятся нечеткими и теряют окраску чувства. На этом основании возникает неполнота (недостаточность) чувств, сопровождающих деятельность, и в конце концов отсутствие аффектов. Эти расстройства вызывают чувство отчужденности. Но сохраняющаяся при истерии способность рассуждать препятствует немедленной проекции наружу, как это происходит при раннем слабоумии. Когда же мы облегчаем проекцию наружу, допуская соединение суждения с суеверными представлениями, то немедленно поступает сообщение о силе, появляющейся извне. Яснейшими примерами этого могут служить спиритические медиумы, которые объясняют множество мелочей сверхчувственными причинами, но, надо заметить, далеко не так грубо и нелепо, как это бывает при раннем слабоумии. Нечто подобное мы видим и при нормальном сновидении, где проекция наружу осуществляется с полной естественностью и наивностью. Психологические механизмы сновидения и истерии тесно соприкасаются с механизмами раннего слабоумия. Поэтому сравнение со сновидением не является чрезмерно смелым. В сновидениях мы видим, что действительность окутывается тканью фантазии, что бледные наяву фантазии приобретают осязательность, что впечатления окружающего перерабатываются, приспосабливаются к сновидению; видящий сон находится в ином, новом мире, проецированном им изнутри, из самого себя. Предположим, что видящий сон ходит и действует подобно бодрствующему — тогда мы получим клиническую картину раннего слабоумия.

Я не могу разбирать здесь все формы безумия, но хотел бы сказать несколько слов об извечной бредовой идее влияния на мысли. Идея эта принимает различные формы; наиболее часто упоминается «отключение мыслей»: шизофреники жалуются на то, что у них отнимают мысли [Оригинальную форму отключения мыслей описывает Клинке: шагами ходящих взад и вперед больных у пациента «выхаживают» мысли. Arch. f. Psych. XXVI, S. 147.], когда они хотят подумать о чем-либо или что-нибудь сказать. [У истеричных больных это явление, по моим наблюдениям, встречается довольно часто. Жане называет его «умственным затмением». Пациентка Ж. жалуется, что часто испытывает странную остановку мыслей, она их «теряет».] Посредством проекции они часто обвиняют в этом неизвестную им силу. Внешне «отключение мыслей» проявляется торможением. [«Теории», как, например, принадлежащие Рок-де-Фурзаку, лишь констатируют, как обстоит дело. Наиболее подходящим термином будет, быть может, «психическая интерференция». Два противоположных стремления взаимно уничтожают друг друга, как в физике при волнах, идущих в противоположных направлениях. Цитата по Клаусу /65/. Ср. также /66- S.55/] Исследующий больного врач на какой-либо вопрос внезапно не получает ответа; при этом больной иногда объясняет, что не может отвечать, так как у него «отняли мысль». Ассоциативный опыт доказал, что длинный промежуток или выпадение реакции обыкновенно возникают в случаях, когда затронут комплекс. Интенсивная окраска чувства задерживает ассоциацию. Это явление усиливается при истерии, где в критических местах пациенту часто «просто ничего не приходит в голову». Это и есть «отключение мыслей». При раннем слабоумии механизм тот же, причем в местах нахождения комплекса (в момент эксперимента или разговора) мысль подвергается удержанию. Это без труда можно наблюдать в подходящих случаях, обсуждая предметы то безразличные для пациента, то касающиеся его комплексов. На безразличные вопросы ответы следуют гладко, при комплексных же одно удержание сменяется другим. Больные либо ничего не говорят, либо отвечают наиболее уклончивым образом. Так, например, от пациенток, живущих в неудачном браке, даже при величайшем терпении нельзя добиться точных данных о муже, в то время как все остальное описывается ими подробно и охотно.

Еще одним феноменом является навязчивое (компульсивное) мышление: больного преследуют причудливые или просто нелепые мысли, которые он вынужден додумывать до конца. Аналогично этому существует психогенное обсцессивное мышление, бессмысленность которого больные обычно прекрасно сознают, но, тем не менее, не могут как-то на это повлиять. [Аналогией к этому является «насильственное мечтание» Жане у его «одержимых» (obsede), I.e. стр. 154. «Ж. прекрасно чувствует, что в известные минуты вся ее жизнь сосредоточена в голове, что остальное тело ее как бы засыпает и что она вынуждена думать очень много, не будучи в состоянии остановиться. Память ее делается поразительной и невероятно развивается, причем она не может направить ее посредством внимания».] Влияние на мысли проявляется также в виде внушенных идей (inspirations). Что при этом речь идет о явлении, не ограничивающемся исключительно ранним слабоумием, доказывается самим термином — «внушенные идеи», обозначающим психическое происшествие, постоянно имеющее место там, где мы встречаем автономный комплекс. Дело касается внезапного вторжения комплексов в сознание. «Внушенные идеи» не представляют ничего необычного особенно у лиц религиозных. Протестантские теологи современного направления изобрели для этого явления даже специальный термин «внутренний опыт». У сомнамбул «внушенные идеи» — явление обыденное.

Наконец, существует еще особый вид торможения, так называемое «околдовывание» (Выражение одной моей пациентки — Bannung); Зоммер, описывая это явление, дал ему название «оптической скованности». Мы встречаем околдовывание в ассоциативном эксперименте и, помимо раннего слабоумия, особенно часто при состояниях эмоциональной тупости. Состояние это иногда может быть вызвано самим экспериментом, иногда же комплексом, затронутым в процессе эксперимента. Больные в этом случае перестают (по крайней мере, в течение некоторого времени) реагировать на слово-раздражитель и просто называют окружающие предметы. Явление это я наблюдал, в частности, у слабоумных, у нормальных людей во время сильного аффекта, у истериков, когда затрагиваются их комплексы, а также у шизофреников.

«Околдовывание» есть отклонение внимания на окружающую обстановку с целью скрыть внутреннюю ассоциативную пустоту, или же комплекс, вызывающий эту пустоту. В сущности, это тождественно внезапному прекращению неприятного разговора путем перехода к какой-нибудь совершенно посторонней теме. Исходной точкой является какой-либо предмет окружающей обстановки. Таким образом, мы имеем достаточно оснований, чтобы провести параллель между «околдовыванием» и нормальным механизмом.

Все эти расстройства при раннем слабоумии возникают вокруг комплекса; они также являются мерами защиты. Сюда же следует причислить и так называемый негативизм. Прототипом негативизма является торможение, в известных случаях производящее впечатление преднамеренного отказа (полностью напоминает истерическое: «я не знаю»). Поэтому о негативизме можно уже говорить, когда больные перестают отвечать на какие бы то ни было вопросы. Пассивный негативизм легко переходит в активную форму, при которой больные сопротивляются исследованию на психическом уровне. За исключением случаев, где негативизм принимает характер полного сопротивления, мы находим у больных, доступных еще расспросам, как негативизм, так и торможение в местах расположения комплекса. Как только ассоциативный эксперимент или врачебное исследование касаются комплекса, то есть больного места, больной перестает отвечать и уходит в себя, подобно тому, как это бывает у истериков, прибегающих к всевозможным уловкам, чтобы заслонить комплекс. Особо поражает при негативизме, насколько сильна тенденция кататонических симптомов к обобщению. В то время как при истерии, несмотря на негативизм, нередко выступающий весьма отчетливо и затрудняющий исследование, некоторые пути доступа к эмоциям все же сохраняются, больной, страдающий кататоническим негативизмом, замыкается полностью, так что, по крайней мере в данный момент, совершенно невозможно проникнуть в его душу. Порой негативизм может вызываться одним критическим вопросом. Особой формой негативизма является «стремление говорить не по делу», который нам известен в аналогичной форме при синдроме Ганзера. [Острая психогенная истерическая реакция. Характеризуется симптомами миморечи, мимодействия, пуэрилизма, истерическим сужением сознания. — ред.] В обоих случаях имеет место более или менее бессознательное нежелание заняться предлагаемым вопросом, то есть нечто сходное с тем, что мы встречаем при «околдовывании» и «отключении мысли». При синдроме Ганзера это вполне обосновано, как показали исследования Риклина и мои: больные стремятся вытеснить свой комплекс. При раннем слабоумии дело, вероятно, обстоит таким же образом. При истерии мы, благодаря психоанализу, постоянно встречаемся со стремлением «говорить не по делу» или «заговаривать» комплекс. То же самое мы наблюдаем при комплексах в случаях раннего слабоумия; однако здесь этот симптом, как и все другие кататонические симптомы, проявляет сильную тенденцию к обобщению. Кататонические симптомы органов движения можно себе без труда представить как следствие, как бы излучаемое обобщением; в большинстве случаев дело обстоит, вероятно, именно так, хотя кататонические симптомы встречаются как при локализованных, так и при общемозговых расстройствах, где нельзя предположить психологической связи (nexus). Однако и здесь мы, по крайней мере столь же часто, видим истерические [Острая психогенная истерическая реакция. Характеризуется симптомами миморечи, мимодействия, пуэрилизма, истерическим сужением сознания.- ред.] явления, болезненное происхождение которых в других случаях является признанным фактом. Из этого следует сделать вывод, что нельзя исключать возможности противоположного объяснения.

Галлюцинацию можно определить как простую проекцию наружу психических элементов. Клинически нам известны все переходы от внушенной мысли или патологической идеи до громкой слуховой или визуальной галлюцинации. Галлюцинации встречаются повсеместно. Раннее слабоумие, таким образом, лишь приводит в движение ранее сформированный механизм, нормальным образом действующий при сновидении. Истерические галлюцинации, подобно галлюцинациям сновидения, содержат символически искаженные отрывки комплекса. То же самое относится к большей части галлюцинаций при раннем слабоумии. [Одна девушка во время продолжительного отсутствия своего жениха была соблазнена другим. Она скрыла это от жениха. Прошло более 10 лет, и она заболела шизофренией. Болезнь началась с того, что ей стало казаться, будто окружающие подозревают ее в аморальности. Она слышала голоса, говорившие о ее тайне и вынудившие ее, наконец, признаться мужу. Многие больные говорят, что им читают подробный перечень их грехов, или что «голоса все знают» и «напоминают обо всем». Поэтому весьма важно, что большая часть галлюционирующих не в состоянии удовлетворительно объяснить свои галлюцинации. Дело касается воспроизведения комплекса, которое, как мы видим, подвержено особенным удержаниям (inhibitions).] Отличие только в том, что тут символика значительно более развита и сильнее искажена, подобно сновидению. Чрезвычайно часто встречаются искажения речи, по образцу парафраз сна (Фрейд, Странский, Крепелин); большей частью дело касается контаминации. Больной, которого клинически демонстрировали публично, заметил в первых рядах аудитории японца и тотчас же услышал голоса, кричавшие «японский грешник». Примечательно, что многие больные, которые в большом количестве составляют неологизмы и причудливые безумные идеи, то есть находятся под безусловным господством комплекса, часто бывают поправляемы голосами. Так, одну из моих пациенток голоса высмеивали из-за ее идеи величия, или же голоса приказывали ей сказать врачу, занимающемуся ее безумными идеями, «чтобы он напрасно не мучился подобными предметами». Другого пациента, пребывающего в больнице уже много лет и с презрением отзывающегося о своей семье, голоса убеждают в том, что он «страдает тоской по дому». На основании этих и многих других примеров я заключил, что, может быть, эти поправляющие голоса представляют собой прорывы вытесненных нормальных остатков комплекса нашего «я». То, что нормальный комплекс нашего «я» не погибает полностью, а просто оттесняется от воспроизведения болезненным комплексом, мне кажется, следует из того, что нередко шизофреники при тяжелых телесных заболеваниях или иных потрясающих их организм изменениях внезапно начинают снова довольно нормально реагировать. [Шизофреник, отличавшийся совершенной неприступностью и постоянно встречавший врачей грубейшими ругательствами, заболел тяжелой формой гастроэнтерита. Болезнь совершенно преобразила его: он стал благодарным, терпеливым пациентом, охотно подчинялся всем предписаниям врачей, на все вопросы давал вежливые и точные ответы. Его выздоровление от гастроэнтерита проявилось в том, что он вновь стал давать односложные ответы, снова стал замкнутым и в один прекрасный день, в знак полного выздоровления, приветствовал меня так же, как раньше: «Вот опять приходит один из своры собак и обезьян и хочет разыгрывать роль Спасителя».]

Весьма обычны у шизофреников расстройства сна, проявляющиеся разнообразнейшим образом. Нередко сновидения бывают чрезвычайно яркими, из чего можно заключить, что больные часто не в состоянии подвергнуть их правильному исправлению. Многие больные заимствуют даже свои больные идеи почти исключительно из сновидений, которым они без колебаний приписывают реальную действительность. [/67; 68- S.440/. Перед нами больная с безумными сексуальными идеями. Как мы неоднократно убеждались, эти идеи исходят из сновидений. Пациентка просто переносит содержание того или иного сновидения в действительность. (Ее сновидения всегда чрезвычайно живы и рельефны.) В зависимости от характера сновидения она выражает либо гнев, либо обиду, либо печаль — но только в письменной форме. В остальном ее поведение вполне прилично, представляя странную противоположность ее письмам.] Роль ярких сновидений при истерии известна. Кроме сновидений, сон расстраивают также и другие прорывы комплекса, так, например, галлюцинации, автохтонные идеи и т. п.; подобные явления наблюдаются у истериков при гипнозе. Шизофреники нередко жалуются на искусственность своего сна, говоря, что это не настоящий сон, а лишь искусственное оцепенение. Подобные жалобы мы слышим везде, где существует сильный аффект, который содержание сна не в состоянии вполне погасить и который, поэтому, постоянно сопровождает сон в качестве постоянного оттенка (это наблюдается при меланхолии, депрессивных аффектах, истерии и т. п.). Нередко интеллигентные истерики чувствуют во сне «связанное с комплексом беспокойство» и могут точно его описать. Так, одна из пациенток Жане говорила: «две или три личности во мне постоянно лишены сна; однако во время сна число личностей во мне уменьшается; некоторые из них лишь мало спят. Эти личности видят сны, и сны их не одинаковы: я чувствую, что некоторые из этих личностей видят другие сны». Этим больная, по-моему, удачно выразила ощущение постоянно работающих автономных комплексов, не подчиненных исходящему от комплекса нашего эго задержанию сна.

IV. Стереотипия.

Под стереотипией в наиболее широком смысле мы понимаем устойчивое и постоянное воспроизведение известной деятельности (вербигерация, каталепсия, застревание, персеверация и т. д.) Это явление относится также к наиболее характерным симптомам раннего слабоумия. Но одновременно стереотипизация в форме автоматизмов есть одно из самых обычных явлений нормальной психики. Все наши способности и весь прогресс нашей личности основаны на автоматизме, который достигается следующим образом: для выполнения какой-либо деятельности мы направляем все наше внимание на относящиеся к ней представления и этим интенсивно окрашенным чувством запечатлеваем в памяти этапы процесса. Следствием частых повторений является образование все более «гладкого» пути, по которому, в итоге, наша деятельность развивается почти без нашего содействия, то есть «автоматически». Нужен лишь легкий толчок, чтобы тотчас пустить в ход этот механизм. То же самое может произойти в нас пассивно, благодаря сильным аффектам; аффект может принудить нас к известным действиям, сначала при больших задержках, а впоследствии, после многократных повторений аффекта, задержки становятся все слабее и, наконец, реакция вызывается сразу, всего лишь легким толчком. Это особенно отчетливо наблюдается в процессе приобретения детьми дурных привычек.

Интенсивное окрашивание чувством прокладывает известные пути; этим мы снова выражаем сказанное о комплексе ранее: каждый комплекс стремится к автономии, к праву существовать самостоятельно; он обладает большей склонностью к устойчивости и воспроизведению, нежели безразличные мысли; поэтому он обладает и большей вероятностью достигнуть автоматизма. Таким образом, когда в душе что-либо автоматизируется, всегда следует допустить наличие предшествовавшей этому окраски чувством. [В общее понятие «окраска или оттенок чувства» включается, как сказано выше, и оттенок внимания.] Яснее всего это проявляется при истерии, где все стереотипии, как, например, припадки судорог, внезапное состояние транса, жалобы и иные симптомы могут быть прослежены вплоть до вызвавшего их аффекта. При нормальном ассоциативном опыте мы обычно находим так называемую персеверацию в местах расположения комплексов. [Иногда содержание комплекса персеверирует, но в большинстве случаев наблюдается лишь персевераторное расстройство, которое, быть может, следует объяснить тем, что комплекс, благодаря отвлечению внимания, оставляет ассоциативную пустоту, как и при опыте с отвлечением внимания, где вследствие ассоциативной пустоты в замешательстве просто возвращается к прежнему содержанию сознания. Вызванное более трудными вопросами, как у Гейльброкнера, возбуждение, может сыграть роль комплекса; или же ассоциативная пустота — первична, причем вообще не существует текущих ассоциаций к данным раздражающим понятиям. У нормальных людей, вероятно, по большей части персеверирует комплекс.]

При наличии очень сильного комплекса успешное приспособление к окружающему вообще прекращаются, и все ассоциации вращаются исключительно вокруг комплекса. То же самое происходит и при истерии, где мы находим сильнейшие комплексы. Прогресс личности задерживается, и большая часть психической деятельности уходит на переживание комплекса во всевозможных видах (симптоматические действия). Жане недаром обращает наше внимание на общие расстройства, характерные для людей, страдающих навязчивыми идеями («одержимых»), например: леность, нерешительность, медлительность, утомляемость, незавершение начатого, абулия и т. д. [Жане, I.с. стр.335 и далее: «Эта более или менее полная остановка определенных действий или даже всех действий — есть одна из наиболее существенных особенностей умственного состояния «одержимых»». Стр. 105: «Эти вынужденные действия не являются действиями нормальными; это — действия мысли, действия эмоций, поступки, одновременно чрезмерные и бесплодные, действия низшего порядка».] Если удается зафиксировать какой-либо комплекс, то это вызывает однообразие (монотонность), особенно однообразие внешних симптомов. Кому не известны стереотипные и утомительные жалобы истериков, упорство и непреодолимость их симптомов? Подобно тому, как постоянная боль вызывает все те же однообразные жалобные звуки, фиксированный комплекс мало-помалу придает всякому способу выражения данного субъекта стереотипный характер, так что мы в конце концов безошибочно знаем, что на известный вопрос день за днем будем получать все тот же ответ.

В этих автоматических процессах отчасти заключаются нормальные прообразы стереотипии раннего слабоумия. При исследовании происхождения разговорных или мимических стереотипов мы часто находим относящееся к ним эмоциональное содержание. [Pfister /69/ ставит вопрос, обоснованы ли психологически стереотипы, в особенности вербигерации. Но он оставляет этот вопрос открытым. Кажется, он разделяет наш взгляд, что в основе стереотипии находится содержание представления, которое, вследствие болезненного расстройства способов выражения, обнаруживается искаженным образом. «Ведь можно себе представить, что стереотипии представлений стремятся выразиться наружу, но вместо них повторяются и воспроизводятся лишь бессмысленные обороты речи и вновь образованные слова; последнее обусловлено тем, что процессы распадения и раздражения, одновременно существующие в центральном аппарате речи, делают невозможным ясное проявление этих представлений; вместо стереотипных мыслей высказываются лишь непонятные отрывки последних (как последствия паралогически-парафразных ошибочных образований)». Распадение речи может уничтожить правильные стереотипии представлений и иным образом, поскольку однообразно возвращающиеся идеи вообще не в состоянии привести к равноценному речевому выражению (вследствие «перечеканки» представлений и мыслей в словесных и речевых оборотах). При превращении мысли в речь постоянно происходят разнообразнейшие паралогические соскальзывания, представления неверно направляются, меняются по всем направлениям, так что вместо остающихся совершенно скрытыми мысленных стереотипии производится постоянно меняющаяся мешанина слов.] В дальнейшем это содержание становится все менее отчетливым, как при нормальном или истерическом автоматизме. Однако, как представляется, соответствующий процесс при шизофрении протекает быстрее и основательнее, так что скорее утрачивается содержательность и аффективность.

Опыт с несомненностью показывает, что у шизофреника не одно только содержание комплекса становится стереотипным, но тому же подвергается и материал, случайность которого нетрудно показать. Так, известны вербигерирующие [Вербигерация — форма речевой стереотипии. — ред.] больные, подхватывающие какое-либо случайное слово и повторяющие его в исковерканном виде. Гейльброннер, Странский и другие справедливо считают подобные явления симптомами ассоциативного вакуума. Стереотипии движений тоже могут быть без труда объяснены подобным же образом. Нам известно, что шизофреники весьма часто страдают ассоциативными торможениями («отключениями мыслей»). Это «исчезновение» мыслей мы обычно наблюдаем вокруг комплекса. Если комплекс на самом деле играет приписываемую ему громадную роль, то следует ожидать, что он часто поглощает множество мыслей, расстраивая таким образом функцию реального. Он создает в чуждых ему областях ассоциативный вакуум и тем самым все те персеверативные явления, которые можно объяснить вакуумом.

Своеобразной особенностью автоматизмов, приобретенных путем развития, является то, что они подвержены постепенным изменениям. Истории больных, страдающих тиком /70/, доказывают это. Кататонические автоматизмы не составляют исключения; они тоже медленно изменяются, причем часто процесс превращения продолжается годами. Следующие примеры пояснят мою мысль.

Кататоническая больная часами пела исковерканную ею религиозную песнь с припевом: «Аллилуйя». Затем она в продолжение нескольких часов коверкала слово «аллилуйя», которое постепенно превращалось в «Hallo», «Oha», и, наконец, она с судорожным смехом стала повторять: «ха-ха-ха».

В 1900-м году один больной ежедневно стереотипно, в продолжение нескольких часов, расчесывал волосы, чтобы «очистить их от гипса, которым ему ночью мазали волосы». В последующие годы гребень все больше удалялся от головы; в 1903 году пациент бил и скреб им грудь, теперь же расчесывает им брюшную область.

Весьма сходным образом «дегенерируют» голоса и безумные идеи. [Ср., особенно Шребер: Denkwuerdigkeiten. Особенно хорошо описывает Шребер, как произносимое голосами постепенно становится грамматически все более кратким.] Тем же способом образуется «салат слов»: предложения, которые были сначала простыми, все больше усложняются образованными вновь словами, постоянно, вслух или шепотом, повторяются в исковерканном виде и постепенно все более сливаются, так что наконец образуется невероятная мешанина, которая, вероятно, звучит подобно той «нелепой болтовне», на которую жалуются многие шизофреники.

Одна находившаяся под моим наблюдением пациентка, поправляясь от острого припадка раннего слабоумия, шепотом начала рассказывать себе, как она уложит свои вещи, как выйдет из палаты, пойдет к воротам больницы, потом на улицу и на вокзал, как сядет в железнодорожный вагон, приедет на родину, там отпразднует свадьбу и т. д. Этот рассказ становился все более стереотипным, отдельные эпизоды смешивались все более беспорядочно, фразы становились неполными, некоторые сократились до одного слова; по прошествии года пациентка лишь изредка произносила слова из рассказа; все же остальные слова она заменяла звуком «гм-гм-гм», который стереотипно повторяла тем же тоном и в том же ритме, которые раньше слышались в ее рассказе. В периоды же возбуждения снова звучат прежние предложения. Нам известно и о галлюцинирующих, что голоса, которые они слышат, с течением времени становятся все более тихими, тогда как волнение придает им разнообразие содержания и отчетливость.

Подобные постепенно вкрадывающиеся изменения весьма ясно проявляются и при навязчивых идеях. Жане также говорит о постепенных превращениях навязчивых процессов. [Жане, 1. с. стр. 125: «Одна больная, например, говорит: Прежде я тщательно перебирала свои воспоминания, чтобы знать, не должна ли я упрекнуть себя в чем-либо, чтобы увериться, что я правильно поступаю, теперь же совсем не то. Я все время рассказываю себе самой, что я делала неделю тому назад, и мне удается представить себе все в точности, но это меня совершенно не интересует».]

Но существуют стереотипии, или, лучше сказать, стереотипные автоматизмы, при которых с самого начала нельзя обнаружить психического содержания, с помощью которого они стали хотя бы символически понятными. Это относится, главным образом, к таким кажущимся почти исключительно «мускульными» явлениям автоматизма, как каталепсия или известные формы мускульных сопротивлений, сопутствующих проявлениям негативизма. Эти кататонические симптомы встречаются, как указывают многие исследователи, и при органических расстройствах, например, таких, как паралич, опухоли головного мозга и т. п. Физиология мозга, а особенно, известные опыты Гольца, доказывают, что у позвоночных удаление головного мозга вызывает состояние крайнего автоматизма. Опыты Фореля над муравьями (разрушение corpora quadrigemina) доказывают, что автоматизм наступает по удалении наибольшего (и лучше всего дифференцированного?) скопления мозговой ткани. Лишенное мозга животное становится «рефлексной машиной»; оно остается сидеть или лежать в каком-либо предпочтительном положении, пока внешнее раздражение не стимулирует его на какое-либо рефлекторное действие. Несомненно, что смелой аналогией является сравнение известных случаев кататонии с подобной «рефлексной машиной», хотя сравнение это порой просто навязывается; но вникая глубже в этот вопрос и принимая во внимание, что при этой болезни комплекс овладевает почти всеми областями ассоциаций и упорно удерживает их под своей властью, что комплекс этот совершенно не поддается психологическим раздражениям, что он, следовательно, отщеплен от всех внешних влияний — мы должны признать, что упомянутая выше аналогия имеет, пожалуй, некоторое основание. Комплекс, благодаря своей интенсивности, захватывает в сильнейшей степени деятельность головного мозга, так что весьма большое количество импульсов направляется в другие области. Поэтому легко себе представить, что преобладание и застывание одного комплекса создает состояние мозга, функционально равнозначное разрушению более или менее обширной области головного мозга. Правда, эта гипотеза недоказуема, но она могла бы объяснить многое из того, что недоступно психологическому анализу.

Заключение

Истерия содержит в самой своей сущности комплекс, который никогда не может быть полностью преодолен; психика в известной степени остановилась, уже не будучи в состоянии освободиться от него. Большая часть ассоциаций идет по направлению к комплексу, и психическая деятельность ограничивается, главным образом, его разработкой во всевозможных направлениях. Этим субъект должен все в большей мере (при хроническом развитии болезни) отдаляться от адаптации к окружающим условиям. Сны-желания и бред-желание истериков заняты исключительно исполнением желаний комплекса. Многим истеричным людям удается, спустя некоторое время, снова достигнуть равновесия путем преодоления комплекса и при отсутствии новых травм.

При раннем слабоумии мы также находим один или несколько комплексов, фиксированных на продолжительное время, которые нельзя было преодолеть. Но в то время как при истерии нельзя не видеть причинного отношения между комплексом и болезнью (предположив известное к ней предрасположение), при раннем слабоумии нам еще совершенно неясно, был ли это комплекс, который вызвал или дал последний толчок к болезни при существовавшем ранее предрасположении к ней, или бывший уже налицо в момент заболевания комплекс лишь детерминировал симптомы болезни. Чем глубже и тщательнее мы анализируем симптомы, тем яснее видим, что во многих случаях у истоков болезни находится сильный аффект, положивший начало развитию болезни. В таких случаях появляется соблазн приписать комплексу каузальное (причинно-следственное) значение, хотя с уже упомянутым ограничением, согласно которому комплекс, наряду со своим психологическим действием, вырабатывает еще некоторый фактор (токсин?) X, способствующий его разрушительному действию. При этом я полностью осознаю, что первоначально X может возникнуть по иным, отличным от психологических, причинам или поводам, и только позднее захватить и специфически переделать существующий в данную минуту комплекс, причем может казаться, что комплекс действовал каузально. Как бы то ни было, психологические последствия не изменяются: психика никогда уже не освобождается от комплекса. Улучшение наступает при атрофии комплекса, но с ним погибает и значительная часть личности (различная, смотря по обстоятельствам), так что у шизофреника, в лучшем случае, сохраняется психическая травма. Отчуждение шизофреников от реальности, утрату ими интереса к ней легко объяснить, приняв во внимание, что они постоянно находятся во власти непреодоленного комплекса. Тот, чьи интересы полностью поглощены комплексом, должен умереть для окружающего. Прекращается действие «функции реального», предложенная Жане. Тот, кто обладает сильным комплексом, думает лишь комплексом, видит сны наяву и не адаптируется более психологически к окружающему. То, что Жане говорил о «функции реального» для истериков, в известной мере подходит и к раннему слабоумию: «больной составляет в своем воображении вполне логические и связные истории; лишь когда дело касается действительности, он оказывается не в состоянии обращать внимание или понимать».

Сложнейшей из всех этих далеко не простых проблем является проблема гипотетического фактора X (токсин?), участвующего в обмене веществ, и его действия на психику. Необычайно трудно, с психологической стороны, хотя бы в известной степени определить это действие. Если бы я решился высказать предположение, то сказал бы, что действие это наиболее ярко выражается чрезвычайной склонностью к автоматизму и фиксации, иными словами, к постоянному действию комплекса. Поэтому следовало бы представить себе токсин как высоко развитое тело, повсюду присоединяющееся к психическим процессам, особенно к процессам, интенсивно окрашенным чувством, усиливающее и автоматизирующее их. Наконец, следует полагать, что комплекс в сильной степени поглощает деятельность головного мозга, вследствие чего происходит нечто, подобное удалению мозга. Следствием этого является, быть может, возникновение тех форм автоматизма, которые, главным образом, развиваются в моторной (двигательной) системе.

Приведенный обзор параллелей между истерией и ранним слабоумием является, скорее, схематическим, нежели исчерпывающим. Вероятно, читателю, не привыкшему к воззрениям Фрейда, он покажется весьма гипотетическим. Я не намерен считать его окончательным, а хотел бы, напротив, дать нечто предварительное, дабы подкрепить и пояснить дальнейшие экспериментальные исследования и облегчить их понимание.