Дженис - Работа с образами и символами в психологическом консультированиии

Картинная галерея

“Я Дженис, мне двадцать семь лет, я преподаватель искусства и пришла на консультирование из-за того, что мои отношения с мужчинами всегда идут не в том направлении. Я считала бы себя сексуально привлекательной для определенных мужчин, но спустя время отношения выдыхались, и меня оставляли ощущающей подавленность. Когда это случилось несколько раз, моя самооценка и собственное достоинство получили сильную трепку, и я подумала, что пришло время что-нибудь предпринять. Я познакомилась с Вильямом через общего друга, так что я думала, что дам консультированию возможность показать себя.

Мои родители расстались, когда мне было 13 лет. Будучи единственным ребенком, я сочла это событие опустошающим. Отец снова женился и имеет детей; мать не вышла замуж, хотя у нее есть постоянный друг. Я решила уехать из Бирмингема по разным причинам, но главным образом из-за отношений с матерью. В течение двенадцати сеансов с Вильямом я проделала долгую тяжелую работу на пути, который связывала с обоими родителями и с моими партнерами. Я обнаружила, что затаила сильный гнев по отношению к отцу, потому что он оставил меня. Это был не просто гнев, это было чувство потери, нечто, чего я не признавала. Это обнаружилось после использования образов. Так как я художник, образы были средой, в которую я могла войти без затруднений, хотя временами это было настолько болезненно, что я не могла этого выносить”.

Вильям: Как раз теперь, когда мы говорили о чувстве одиночества, вы использовали слово “одиночество”. Можете ли вы представить себе, на что похоже одиночество?

Дженис: Я чувствую его здесь, в груди; я в большой пустой пещере. (Дженис была так подавлена ощущением огромной пустоты, что слезы покатились у нее, как два водопада.)

Вильям: Очевидно есть что-то очень сильное, что связано с этой пещерой, какие-то сильные чувства.

Дженис: Пещера не темная, но я испытываю ужасный страх.

Вильям: Вы чувствуете себя способной исследовать пещеру?

Дженис: Думаю, да. Я вижу нечто, что похоже на картинную галерею, хотя это не картины, скорее это обои.

Вильям: Какое чувство вы испытываете, когда смотрите на них?

Дженис: Я хочу их разрушить.

Вильям: Задержитесь на минуту, Дженис. Они, кажется, слишком важны, чтобы их разрушать.

Дженис: Я согласна: неправильно было бы это делать, хотя я действительно не знаю, почему.

Вильям: Представьте себе прожектор, направленный на картины, и посмотрите, что происходит.

Дженис: Да, я могу представить себе свет, льющийся на картины. Странно, теперь на поверхности возникли два воспоминания детства. Одно — это я, в возрасте трех лет, сижу на колене у моего отца и смотрю регулярную телепередачу. Как-то, я не уверена как, но я просто знала, что моя мать хотела быть с отцом, хотела получить его для себя.

Вильям: А что вы чувствуете сейчас, вспоминая эту сцену?

Дженис: Я чувствую сильную ревность, совсем как тогда. Я помню, что подумала: “Это мое время”, и я выдержала его до конца.

Вильям: То есть тогда вы были решительной маленькой девочкой? А второе воспоминание?

Дженис: Я на улице возле магазина в Бирмингеме, в машине, плачу, потому что отец не купил мне подарка на день рождения. Я все же получила подарок, но, думаю, это, должно быть, было слишком поздно.

“Эти два воспоминания пробудили во мне все виды чувств, особенно когда я поняла, что с юного возраста ревновала мать к ее отношениям с отцом. Затем я начала думать о его уходе, и в один миг узнала, что он начал уходить от меня задолго до того, как мне исполнилось тринадцать. Это была просто дата, которую я могла приложить к событию. Эмоционально он ушел гораздо раньше. Я знала тогда, что надо было что-то делать с моим гневом.

Частично я смогла этим заняться немного позже, когда пошла на вечеринку по случаю отставки отца. Потребовалось большое мужество, чтобы сказать ему о моих чувствах, но, к моему удивлению, он, казалось, понял, какой рассерженной я себя чувствовала, ощущая себя брошенной. Однако еще большим удивлением было то, что мы с матерью стали ближе после того, как я рассказала ей об одиночестве, которое чувствую. Я не рассказывала ей о моей ревности и до сих пор не сделала этого. У нас, у меня с матерью, никогда не было никакого физического контакта, но когда я уходила в тот раз, мы обнялись и это было хорошо.

Я чувствовала, что действительно достигла прогресса в самопознании. Я рассказала всем в семье, что прохожу консультирование, и то, что я могу открыто говорить об этом, также было хорошо. Я только сожалела, что мать не может себе этого позволить. Каким-то странным образом я по-прежнему чувствовала ответственность за нее. Я сказала раньше, что работа с образами полезна, но временами она очень трудна.

Я хотела дальше исследовать свое одиночество с Вильямом. Мы начали сеансы с того, что я пыталась найти спокойное место. Ничего не получалось. Может быть, я не была внутренне спокойной. Вильям привел меня в прекрасное состояние релаксации тела и разума, потом предложил, чтобы я вообразила себя где-то на лугу. Луг, который пришел ко мне в моем воображении, не был ничем похожим на то, что я видела в реальной жизни, но он был прекрасным, спокойным, мирным и таким зеленым, с птицами, щебечущими на деревьях, с насекомыми, летающими вокруг, и высокой травой, колышущейся при легком ветерке в теплый солнечный день. Вильям предположил, что где-то на картине есть река, потом гора, потом лес и, наконец, дом. Я видела все это в ярких красках. Он спросил меня, что я хотела бы исследовать сначала.

Река выглядела привлекательно. Он попросил меня внимательно посмотреть на реку и решить, какое направление я хочу исследовать. Путь вниз по течению не казался привлекательным, поэтому я решила идти вверх по течению. Река вела через лес, хотя не думаю, что я намеренно устроила так. Потом река начала расширяться, и вдруг я испытала страх и сказала об этом Вильяму, который предложил, чтобы я вообразила кого-то, кто составит мне компанию. Опять-таки я не “думала” об этом. Появился Энди, мужчина, который мне нравился. Мы прошли немного вдоль реки, а потом пора было возвращаться на луг. Я не знала, что делать с Энди. Я решила оставить его там. К этому времени я была в слезах (я много плакала с Вильямом). Но я как-то почувствовала, что мы с Энди какое-то время пойдем вместе. Река разделила нас, и это было невероятно болезненным. Это разделение, казалось, содержало всю боль всех расставаний, которые я когда-либо пережила.

Начинать работу с образами на следующем сеансе было совсем не легко. Я вообще не была уверена, что хочу проходить через боль. Луг был тот же самый, но река выглядела более угрожающей, чем раньше. Энди поблизости не было. Часть меня хотела войти в реку, но я слишком боялась, что погружусь и не смогу выбраться. Это было глупо, потому что я очень хорошо плаваю. Я зачерпнула пригоршню воды и немедленно ощутила присутствие матери. Когда я смотрела на реку, то почувствовала: под водой находятся люди, издающие бормотание, хотя я и не могла различить их слов. Во второй пригоршне появилась моя средняя школа. По какой-то причине я увидела, что меня задирают, и знала, что мне нужно защитится от этого. Не было способа, каким я могла бы доверить себя воде — ни в лодке, ни привязанная к веревке, если ее не держал бы мужчина. Я не могла вообразить мужчину, которому бы достаточно доверяла. Этот сеанс рассказал мне, как сильно я не доверяю людям. Я не уверена, что доверилась бы и Энди, если бы он вдруг появился, хотя именно его я больше всего хотела.

Частичто то, что происходило, было также связано с постепенным приходом к соглашению с реальностью по поводу моих родителей. Бессознательно я приняла сторону матери против отца; это была целиком его вина и так далее. Когда я произнесла эти слова Вильяму, я могла очень отчетливо расслышать мать. Я была во впечатлительном возрасте, когда он оставил нас, и без сомнения, должна была выслушать массу скверных вещей, сказанных о нем, при этом абсолютно не зная его точку зрения. Значит, мои отношения с матерью нуждались в переоценке. Моя соседка по квартире, Шэрон, твердила мне: “У тебя неприятности, потому что ты под каблуком у своей матери”. Это было так, как будто она шлепнула меня. Мы поссорились, но я знала, что в каком-то смысле она права. Мать была связана со мной, и я не могла вырваться на свободу. Мать применяла сильное морального давления, почти шантаж: “Ты все, что я теперь имею”, “Я почти никогда тебя не вижу”, “Путь в Саутхэмптон такой долгий”, “Почему мы не можем быть как другие матери и дочери”. Мне необходимо было найти силу и мужество противостоять матери.

На сеансе с Вильямом, последовавшем после ссоры с Шэрон, я нарисовала свой собственный образ, где я выглядела очень похожей на труп. Три лица смотрели на меня сверху вниз и говорили: “Упрек”, “Упрек”, “Упрек”. Я связала это с неясными голосами, которые слышала в реке. Я не могла понять, почему я просто пассивно лежу там, принимая все это, вместо того, чтобы бороться. Я понимала, что чувствую себя беспомощной.

Примерно на полпути консультирования я просто собственнически относилась к мужчинам в моей жизни, — как это делала моя мать по отношению ко мне. Я пожаловалась Вильяму на собственничество моей матери, затем, позже, рассказала ему об одной из моих первых связей. Он заметил: “Звучит очень собственнически”. Ему не надо было устанавливать связь. Это ударило меня прямо между глаз. Я была собственницей и очень ревнивой, совсем как была и есть до сих пор моя мать. Этот кусок застревал в горле, но я должна была проглотить его. Потом у меня возник быстро промелькнувший мой собственный образ: я стреляла крючками в бедного парня, чтобы убедиться, что он у меня есть, и я сохраню его. Думаю, я одна из тех женщин, которые любят слишком сильно.

Мои сеансы с Вильямом были во многом и взлетами, и падениями; слезами и смехом. Наступали долгие периоды молчания, когда мне позволялось продумывать различные моменты для самой себя. Вильям предупредил меня: путешествие может быть болезненным, и временами мне, может быть, захочется все бросить. Это было именно так. На каком-то этапе я почувствовала, что достигла перекрестков. Я приняла определенные решения по отношению к самой себе, которые мне очень не нравились, но я также чувствовала, что мне нужно противостоять матери и сказать ей, что я чувствую по поводу того, что привязана к ней, и что я очень стараюсь больше не играть ее игру. Мы с Вильямом проговорили это, и у меня не возникло иллюзий — это будет нелегко. Мы с матерью были сцеплены друг с другом”.

Вильям: Дженис, что вы думаете о том, чтобы заняться этой конфронтацией с вашей матерью прямо сейчас?

Дженис: Я отложила ее, разве нет?

Вильям: Вы говорите, что спор — не ваше сильное место, но чувствуете ли вы себя достаточно сильной?

Дженис: Думаю, да. Но знаете, кажется, мы опять говорим об отделении.

Вильям: Дженис, вы выглядите как-то тоскливо, и это побуждает меня спросить: вы о чем-то горюете?

Дженис: Ох! Это удар прямо сюда, в живот, мне придется минутку подумать. Да, хотя до этой минуты я и не выражала своих чувств словами. Это моя юность. Одна моя сторона бунтует против благоразумия постоянных отношений, однако другую мою сторону они привлекают. Хотя, наверное, есть что-то еще. Если я сумею успешно противостоять матери и мы разделимся, это будет означать, что я могу больше не держаться за эту часть своей жизни. Я действительно буду отделена, и, если говорить честно, это пугает меня. Я больше не буду маленькой девочкой.

Вильям: Это звучит как гигантское откровение, настоящая вспышка света.

Дженис: Именно таковы мои чувства. Я довольно испуганна. Могу я сделать это самостоятельно? Помогите мне, Вильям. Скажите, что я могу сделать это. Не улыбайтесь так загадочно.

Вильям: Иногда боль открытия самих себя так велика, что мы чувствуем: хочется все бросить, однако существует нечто, что толкает нас и говорит: “Встань и иди, ты стоишь этого”.

“Я помню окончание этого сеанса. Без сомнения, возбужденная словом “стоишь”, я рассказала ему об одном из моих коллег, который только накануне сказал, что я славный человек, и это заставило меня почувствовать некоторое достоинство.

Я хотела бы сказать, что после разговора с матерью все было прекрасно, но чувствовала я себя совсем не так. На самом деле я чувствовала себя ужасно: как будто винила себя в том, что я есть, и знала, что должна взять ответственность за себя. Между нами еще был барьер. Вильям предложил мне нарисовать это. Я нарисовала две фигуры в красном, я отвернулась от матери. Эту картину я пометила словом “тогда”. Рядом я нарисовала еще одну картинку — “сейчас”, не такую интенсивно красную. На ней мы с матерью смотрели друг на друга. Обе картины выражали гнев и печаль, но вторая была менее сердитой. Однако я не могла придумать картинку для барьера. Я чувствовала лишь недостаток тепла.

Вильям предложил образ айсберга. Это не совсем подходило, но дало мне ключ: замерзшая река, я подо льдом и смотрю наверх, на мать. Ужасная боль ломающегося льда освободила меня и растопила остальной лед. Помню, я сказала, когда у меня полились слезы: “Что мне делать, Вильям, что я могу сделать?”. Я плакала с Вильямом раньше, много раз, но это было иначе. Как будто годы замороженных чувств вдруг начали таять. Между нами мы подумали, что я могу проводить время, сочиняя письмо матери. Я сделала это, и через несколько месяцев мы стали ближе, как две женщины, а не только как мать и дочь.

Темой, которая постоянно повторялась, была моя низкая самооценка. В начале консультирования Вильям нарисовал на доске ведро и попросил меня прикинуть мой процент положительной оценки. Я поставила отметку примерно на четверти. Затем мы определили все негативные моменты, которые истощали мою самооценку. Некоторые из них составляли мои взгляды. Я не считала, что привлекательна, поэтому и не старалась выглядеть особенно привлекательно. Мои волосы и одежда были обычными, мешковатыми, и скучными. Примерно так я и думала о себе: старомодно одетая стареющая женщина, которую можно оставить на какой-нибудь недоступной полке, куда ни один мужчина не захочет протянуть руку. Постепенно я пришла к выводу, что поставила себя туда, чтобы держать мужчин вне досягаемости. Когда время консультирования закончилось, моя самооценка поднялась примерно до половины ведра.

Мне предстоит пройти еще длинный путь, но я карабкаюсь. Мы определили, что я решила быть не похожей мать и не гнать мужчин прочь, как она прогнала отца. Тем не менее я поступала именно таким образом, стараясь слишком сильно. И каждый раз, когда это случалось — ох! еще одна дыра в ведре самооценки. Я могу вспомнить, как сказала Вильяму: “Не собираюсь быть половиком для кого-то”. Сама горячность подобного утверждения подтолкнула меня к пониманию, что именно им я и стала. Быть половиком — прямое оскорбление и унижение. Я решилась изменить это положение. Когда я начала уделять себе больше внимания, другие люди сделали то же самое. Одно из лучших признаний я получила от одной ученицы лет пятнадцати: “Вы прелестная, Дженис, и я люблю вас”.

Комментарий

Эти двенадцать сеансов с Дженис заключали в себе так много, и они демонстрируют, каким сложным может быть консультирование и как осторожно мы должны ступать. Один человек никогда не может дать понимание другому. Я мог только оставаться с Дженис, когда она стремилась открыть определенную дверь, которая вела к новому пониманию.

Очень трудным для меня и, без сомнения, для многих других консультантов, было отложить приговор. Было бы относительно легко вынести приговор, например, родителям Дженис, но если бы я сделал это и, следовательно, принял сторону Дженис против них, весьма вероятно, что произошло бы отчуждение Дженис, а не движение к исцелению и пониманию. Всем нам надо постоянно помнить, что люди не становятся родителями после строгого процесса отбора, который измеряет их соответствие. Не существует также никаких планов, выполняя которые они прошли бы подобное обучения. Вероятно, единственная важная работа делается целиком по примеру и интуиции.

Как многие другие люди, Дженис хотела, чтобы я управлял, задавал направление. В конце первого сеанса, когда мы обсуждали, что Дженис хочет сделать, она ожидала, что я скажу ей, будет ли консультирование стоить этого. Я сказал, что не способен ответить на этот вопрос, но что на своем опыте научился доверять клиенту. Мое высказанное доверие к способности Дженис принимать решение добавило существенный слой цемента в наши зачаточные отношения.

Дженис много плакала на наших сеансах. Салфетки всегда были у нее под рукой, однако очень часто она позволяла слезам течь просто так, великим большим слезам, которые, казалось, возникали изнутри нее. Скорее слезы часто смущают человека, который плачет, чем наблюдателя. Однако я как-то чувствовал, что свободно льющиеся слезы, какими они были, не только выражают чувства: они очищают очень глубокие раны. Я также думаю, что бесконтрольные слезы, которые я наблюдал (а это были действительно необычные слезы), являлись напоминанием об очень обиженном ребенке. Когда я пишу эти слова, я на самом деле вспоминаю о собственных бесконтрольных слезах над какой-то детской потерей, может быть, над любимым котенком.

Рядом с Дженис, несмотря на ее слезы, я никогда не чувствовал, что было бы правильно прикоснуться к ней, — только иногда я брал ее за руку. К концу консультирования я спросил ее об этом, и обнаружил, что моя интуиция была точна. Если бы я сделал это, она бы почувствовала некоторую угрозу. Я давно пришел к выводу: когда я хочу кого-либо обнять, это нужно больше для моего собственного комфорта. И очень часто слишком быстрое достижение физического контакта может побудить другого человека высушить слезы.

Дженис сама употребила фразу: “Женщина, которая любит слишком сильно”. Это понятие приложимо к женщинам, вступающим в отношения, в которых они постоянно обижены из-за глубокой потребности быть любимой, хотя все, что они получают, это боль и унижение. Полагают, что такие женщины воспитываются в дисфункциональных семьях, где есть какое-либо злоупотребление — физическое, сексуальное злоупотребление алкоголем или наркотиками.

Пустая пещера, которую Дженис представила себе на третьем сеансе вызвала большое освобождение эмоций. Я редко интерпретирую символы клиентам, но что бы он ни означал для Дженис, этот образ был сильным. Она боялась того, что может найти там, возможно, бессознательно. Картины, похожие на обои, могли означать: все, что она найдет, безвредно, как бумажные аппликации.

Вряд ли целесообразно позволять человеку разрушать объекты, которые появляются в образах, потому что каким-то они олицетворяют части личности. Трансформация более позитивна. Свет противоположен тьме, свет разоблачает; вот почему я и предложил прожектор. При этом обнаружились два воспоминания. В психоаналитических терминах, первое воспоминание указывает на эдипов комплекс, ревность, которую ребенок чувствует по отношению к родителю того же пола, забирающему любовь родителя противоположного пола. Второе воспоминание, об игрушке, снова связано с отцом и заключает в себе намек на пассивность, которая сопровождает эдипову стадию.

Дженис пришла на четвертый сеанс полностью переменив прическу. Обычно ее волосы были вьющимися и (для меня это не очень соответствовало представлению о современных прическах), с отсутствием стиля. Теперь волосы были завязаны сзади синей лентой, и в целом она выглядела более молодо. Первые же ее слова, казалось, подтвердили это впечатление Дженис сказала: за неделю поняла, что ее одиночество имеет намного более давние корни, чем она думала сначала. Я поинтересовался, могла ли релаксация и работа с образами помочь ей войти в контакт с этими ранними чувствами.

Дженис не позаботилась посмотреть, что там находится “вниз” по реке, которая двигалась слева направо. Это указывало, что она не хочет обдуманно путешествовать в свое бессознательное и в свой мужской аспект. В работе с образами очень важно не принуждать клиента. Также интересно, что, хотя Дженис и решила не двигаться вниз по течению, она обнаружила, что река очень быстро привела ее в густой лес, в ее бессознательное. Иногда клиенты испытывают страх в образах, и это часто происходит потому, что они интуитивно осознают нечто, что ждет, чтобы противостоять им. Тогда я предлагаю спутника. Дженис колебалась принять ли Энди в свое путешествие. Значит, для нее Энди — тот, кто защитит ее. Ее гнев на Энди сменился подавляющей печалью, когда она оставила своего спутника позади. Встреча с Энди, я думаю, усилила ее привязанность к нему и в свете событий вполне могла оказаться пророческой встречей. Позже Дженис вступила в связь с Энди.

Образы — это невероятно сильное средство, потому что они обходят интеллект — то, что обнаружила Дженис, когда снова вошла на луг на следующем сеансе. Обычно я не предлагаю немедленно, чтобы человек вошел в воду, так как это требует большого мужества и ощущения безопасности. Дженис сказала, что не хочет входить в воду: она может погрузиться и не сумеет выбраться. Вода говорит о психике, а также о пребывании в материнском лоне. Интересно то, что Дженис сделала дальше: пригоршня воды, которую она зачерпнула, по-видимому, олицетворяла то, что можно было бы испытать при полном погружении. Присутствие матери стало для нее очень реальным, значит, каким-то образом вода привела Дженис к более тесному контакту с матерью.

Вода также пробудила воспоминания Дженис о школе и том, как ее задирали. Бормотание голосов, ее смущение могли относиться к конфликтующим голосам внутри нее. Это также могло быть путаницей воспоминаний, которые пока не выведены в сознание. Вторым моментом, касающимся реки (хотя к настоящему времени в воображении Дженис это поток), стало ее полное нежелание войти в нее. И единственным средством была веревка, которую держал бы мужчина. Интересно, что Дженис не могла ввести какого-либо одного мужчину в свою картину — ни своего отца, ни Энди, ни меня. Это был сильный показатель того, что она еще не готова довериться своему бессознательному или, возможно, своей мужской стороне.

На одном из этапов на шестом сеансе Дженис спросила меня: какова ее оценка как клиентки по десятибалльной системе. Сама она думала, что около пяти. Я ответил, что ей кажется важным иметь возможность сравнивать себя с другими людьми, может быть, чтобы заставить себя чувствовать себя лучше, и добавил: “Если бы они были лучше, это что, уменьшило бы вашу ценность?” Потом Дженис продолжала говорить, что ей действительно нужно, чтобы другие люди давали ей продвижение, ей так нужно их одобрение, их мнения сильно учитывались. Говоря это, она также поняла, что ее настроение часто зависит от того, сколько похвал она получила от людей. Именно на этом сеансе она нарисовала картину самой себя с тремя лицами, смотрящими вниз на нее и говорящими: “Упрек”, “Упрек”, “Упрек”. Дженис не знала, в чем они упрекают ее, но, казалось, нечто намекает на то, что это был распад брака ее родителей. Повторение слова “упрек” очень сильно и выразительно, поэтому я будил ее произнести его вслух с нарастающей силой. Это спровоцировало взрыв слез, смешанных с гневом, в котором она безвредно излила свой гнев, щипая подушку.

Одна из черт, проявившихся в Дженис, когда мы работали, была ее развивающаяся уверенность в себе, особенно по отношению к родителям и в том, что она начинала действовать вместо того, чтобы пассивно ждать, что действовать будут другие люди. Это характерная черта консультирования: отношения с консультантом предоставляют клиенту твердую основу для более эффективного отношения к другим людям.

Наблюдение, которое я сделал за время работы консультантом, состоит в том, что многие клиенты имеют о себе очень низкое мнение, низкую самооценку. Когда клиенты находятся в отношениях, где они испытывают сопереживание, безусловное положительное восприятие самих себя, несобственническое тепло и искренность, их “ведро” самооценки медленно начинает наполняться, так как они понимают, что имеют некоторую ценность.

“Ведро” самооценки начинает медленно наполняться с момента, когда мы рождаемся. Даже до зачатия отношения между родителями создают климат, который начинает процесс самооценки. В путешествии по жизни, особенно в первые годы, в ведре самооценки проделываются дыры, которые вызывают утечку. Многие люди в детстве получают больше негативных, чем позитивных толчков. Отсюда их низкий уровень мнения, которое они имеют о самих себе. Отношения консультирования, в некотором смысле нейтрализуют эти негативные толчки, и (продолжая аналогию) человек затем способен закрыть некоторые из текущих дыр.

Дженис живо выражала свои чувства по поводу собственной самооценки, когда она приняла мой комментарий относительно половика. Другой момент, касающийся самооценки Дженис, заключался в том, что в конце консультирования она была гораздо больше способна контролировать отношения с Энди. Она также провела важное различие между “влюбиться” (вид мечтательной, романтизированной идеи) и “любить” Энди. Первое, нередко это фантазия, имеет сильную физическую сторону; второе основано на реальности и персонализировано. Их отпуск в Нью-Йорке (оплаченный Энди), долгое путешествие, казалось, символизирует долгое болезненное путешествие Дженис, которое проделала она сама.

Дженис - Работа с образами и символами в психологическом консультированиии - Стюарт В.