Часть седьмая. - Сон ведьмы - Флоринда Доннер

24.

Я и Канделярия сидели за кухонным столом. Над нами светила тусклая лампочка. Канделярия изучала глянцевые картинки журнала, который я принесла для нее. Я прослушивала свои записи.

— Тебе не кажется, что кто-то стучит в переднюю дверь? — спросила я, снимая наушники.

Совершенно не замечая моих слов, она показала мне картинку с белокурой манекенщицей, — я не могу решить, какая девушка нравится мне больше, — размышляла она, — если я вырежу это, я испорчу вторую на другой странице. Там брюнетка гуляет по улице с тигром на поводке.

— Я выбрала бы ту, что с тигром, — продолжала я, — в журнале полным-полно блондинок, — я коснулась ее руки, — слушай, кто-то стоит у дверей.

Это на секунду оторвало Канделярию от журнала, и в следующий момент она поняла, что действительно кто-то стучит в дверь, — кто бы это мог быть так поздно? — безразлично шепнула она, вновь переводя свой взгляд на глянцевые страницы.

— Может быть, это пациент, — я взглянула на свои часы. Уже было около полуночи.

— Ну нет, моя радость, — спокойно сказала Канделярия, смерив меня взглядом исподлобья, — никто не приходит в такой час. Люди знают, что донья Мерседес никого не лечит так поздно без крайней необходимости.

Я хотела сказать, что, возможно, это и был тот крайний случай, но стук раздался снова, на этот раз более настойчивый.

Я заспешила в переднюю. Проходя мимо комнаты целительницы, я секунду колебалась, размышляя над тем, надо ли дать знать Мерседес Перальте, что кто-то ждет у двери.

Уже третий день она не выходила из этой комнаты. День и ночь она жгла свечи на алтаре, выкуривая сигару за сигарой, и с восторженным выражением на лице читала непонятные заклинания до тех пор, пока стены не начинали вибрировать от звуков. Она полностью игнорировала мои вопросы, но, кажется, приветствовала те небольшие перерывы, когда я приносила ей еду и настаивала на том, чтобы она отдохнула.

Новый стук заставил меня поспешить к парадной двери, которую Канделярия всегда запирала с наступлением темноты. Это было совершенно излишне, так как тот, кто захотел бы войти в дом, мог пройти через открытую кухню.

— Кто там? — спросила я, открывая железную задвижку.

— Генте де паз (мирные люди), — ответил мужской голос.

Удивленная тем, что кто-то в ответ произнес искаженную слабым акцентом устаревшую формулу приветствия времен испанских завоевателей, я автоматически ответила в требуемой манере: — храни нас Дева Мария, — и открыла дверь.

Высокий седой мужчина, прислонясь к стене, смотрел на меня так озадаченно, что я даже рассмеялась.

— Это дом Мерседес Перальты? — спросил он неуверенным голосом. Я кивнула, изучая его лицо. Оно было не таким морщинистым, скорее его опустошило какое-то горе или боль. Его водянистые голубые глаза окружали черные пятна возраста и усталости.

— Мерседес Перальта дома? — спросил он, заглядывая мимо меня в затемненную переднюю.

— Она здесь, — ответила я, — но она не принимает людей так поздно.

— Я долго кружил по городу, размышляя идти сюда или нет, — сказал он.

— мне нужно видеть ее. Я ее старый друг и старый недруг.

Вздрогнув от боли и отчаяния, которыми был наполнен его голос, я попросила зайти его в дом, — она в своей рабочей комнате, — сказала я, — сейчас я зайду предупредить ее о вашем приходе, — я шагнула вперед и ободряюще улыбнулась ему, — как ваше имя?

— Не говори ей обо мне, — попросил мужчина, схватив мою руку, — дай я пойду сам. Я знаю дорогу, — хромая, он тяжело пересек патио и коридор.

Секунду постояв перед занавесом комнаты доньи Мерседес, он поднялся по двум ступеням и вошел внутрь.

Я шла за ним, готовясь взять на себя вину за бесцеремонное вторжение.

На секунду я подумала, что она уже в постели. Но как только мои глаза привыкли к дымной темноте, я увидела ее в дальнем конце комнаты. Она сидела на стуле, едва различимая в свете одинокой свечи, зажженной на алтаре.

— Федерико Мюллер! — задохнулась она, рассматривая его в полной панике. Она несколько раз провела рукой по глазам, не веря себе, — не может быть. Все эти годы я думала, что ты умер.

Он неловко опустился на колени и, положив голову на ее колени, зарыдал, словно ребенок, — помоги мне, помоги мне, — повторял он сквозь плач.

Я заторопилась к выходу, но резко остановилась, услышав, как Фредерико Мюллер упал на пол с громким стуком.

Я хотела позвать Канделярию, но донья Мерседес остановила меня, — как странно! — воскликнула она дрожащим голосом, — все сходится, как в волшебном кроссворде. Это тот человек, которого ты мне напоминала. И ты вернула мне его.

Я хотела сказать ей, что не вижу сходства между собой и этим стариком, но она отправила меня в свою спальню за корзиной с лекарственными травами. Когда я вернулась, Фредерико Мюллер все еще лежал на полу. Донья Мерседес пыталась привести его в чувство.

— Позови Канделярию, — приказала она, — я не могу прикасаться к нему сама.

Канделярия, услышав шум, уже стояла в дверях. Она вошла. В ее глазах было недоверие и ужас, — он вернулся, — прошептала она, приближаясь к Фредерико Мюллеру. Она перекрестилась и, обернувшись к донье Мерседес, спросила: — что мне надо делать?

— Его душа отделилась от его тела, — ответила она, — я слишком слаба, чтобы вернуть ее назад.

Канделярия быстро перевела инертное тело Фредерико Мюллера в сидячее положение. Обняв, она придерживала его сзади. Кости его спины трещали, словно лопались на тысячи кусков.

Она прислонила его к стене, — он очень плох. Я думаю, он вернулся сюда, чтобы умереть, — канделярия вновь перекрестилась и вышла из комнаты.

Фредерико Мюллер открыл глаза. Он окинул нас мутным взором, а затем посмотрел на меня в молчаливой просьбе оставить его наедине с доньей Мерседес.

— Музия, — сказала она слабым голосом, остановив меня у выхода, — ты вернула его в мою жизнь, и ты должна остаться с нами.

Я нерешительно уселась на свой табурет. Он начал говорить, ни на чем не останавливаясь конкретно. Его бессвязные реплики продолжались часами.

Мерседес Перальта внимательно слушала его. Что бы он ни говорил, все было важно для нее.

Когда он кончил говорить, потянулись долгие минуты молчания. Донья Мерседес медленно поднялась и зажгла свечу перед богородицей. Она стояла перед алтарем как древняя статуя, ее лицо превратилось в невыразительную маску. Лишь глаза, полные слез, казались живыми. Она прикурила сигару и несколько раз глубоко затянулась, как будто питая какую-то силу в своей груди.

Пламя ярко вспыхнуло. Свеча бросала жуткий свет на ее фигуру, когда она повернулась к Фредерико Мюллеру. Тихо нашептывая заклинания, она помассировала сначала его голову, а затем плечи.

— Ты можешь поступить со мной, как захочешь, — сказал он, прижимая ее ладони к своим вискам.

— Иди в гостиную, — сказала донья Мерседес; ее голос перешел на дрожащий шепот, — я дам тебе валериановое зелье. Оно заставит тебя заснуть, — улыбаясь, она гладила его волосы.

Он неуверенно прошел через патио и коридор звук его шагов отдавался слабым эхом по всему дому.

Мерседес Перальта вновь вернулась к алтарю, но не пошла к нему. Она начала падать, и я подскочила к ней, подхватывая ее. Чувствуя неконтролируемую дрожь ее тела, я поняла, каким огромным было ее напряжение и состояние нерешительности. Она часами утешала Фредерико Мюллера. Но я видела лишь ее смятение. Она никогда не рассказывала о себе.

— Музия, скажи Канделярии, пусть она готовится, — сказала донья Мерседес, войдя в кухню, где я работала, — ты повезешь нас на джипе.

Я немедленно побежала в комнату Канделярии, уверенная в том, что она еще спит. Ее здесь не было. Дверца гардероба была широко раскрыта, выставляя напоказ перекошенное зеркало и ее платье. Они были расставлены не только по цветам, но и по длине. Узкая постель — каркас из реек и волосяной тюфяк — стояла между двух книжных шкафов, набитых романтическими новеллами и альбомами с вырезанными журнальными картинками. Все было в безукоризненном порядке.

— Я уже готова, — сказала Канделярия позади меня.

Я испуганно оглянулась, — донья Мерседес хочет, чтобы ты.., — она не дала мне окончить фразу и, подтолкнув меня к выходу, сказала: — я обо всем уже позаботилась. Быстрее переодевайся. У нас мало времени.

На обратном пути я заглянула в гостиную. Фредерико Мюллер спокойно спал на диване. Донья Мерседес и Канделярия уже ожидали меня в джипе. На небе не было ни луны, ни звезд, но это была чудесная ночь, мягкая и темная, с прохладным ветром, струящимся с холмов.

Следуя указаниям Канделярии, я подвозила двух женщин к домам людей, которые регулярно посещали спиритические сеансы, а затем ожидала их на улице. Кроме Леона Чирино, я никогда не встречалась ни с кем из них, но знала, кто где живет. Мне показалось, что мои спутницы объявляли дату сеанса. Они почти не задерживались в этих домах.

— А сейчас к дому Леона Чирино, — сказала Канделярия, помогая донье Мерседес сесть на заднее сидение.

Мне показалось, что Канделярия была чем-то рассержена. Она непрерывно болтала о Фредерико Мюллере. Хотя я и умирала от любопытства, я все время теряла нить ее по-видимому бессвязных заявлений. Я была слишком озабочена тем, что разглядывала в зеркале заднего обзора потерянное лицо доньи Мерседес. Она несколько раз собиралась что-то сказать, но вместо этого встряхивала головой и вглядывалась в окно, словно искала помощи и утешения в бархатной ночной темноте. Леон Чирино долго не подходил к двери. Наверно он крепко спал и не слышал нетерпеливых громких ударов Канделярии. Наконец он открыл дверь и вышел, скрестив руки, защищая грудь от холодного влажного бриза, несущего рассвет. В его глазах светилось предчувствие.

— Фредерико Мюллер в моем доме, — сказала донья Мерседес, обрывая его приветствие.

Леон Чирино молча смотрел на нее. Он явно находился в состоянии глубокого потрясения и нерешительности. Его губы задрожали, глаза яростно сверкнули и тут же наполнились слезами обиды.

Он пригласил нас на кухню. Позаботившись о том, чтобы донья Мерседес удобно устроилась в гамаке около печи, он приготовил свежий кофе. Мы сидели в полном молчании.

Подав мне и Канделярии кофе, он усадил донью Мерседес и, встав за ее спиной, начал массировать ей заднюю часть головы. Его руки скользили вниз по шее, по плечам, рукам, оканчивая движение на ступнях ее ног. Звуки мелодичного заклинания наполнили комнату. Они были чистые, как рассвет, пронизанные мирным, беспредельным одиночеством.

— Только ты знаешь, что делать, — сказал он, помогая донье Мерседес подняться, — если хочешь, я поеду с тобой.

Кивнув, она обняла его и поблагодарила за отданную им силу.

Таинственная улыбка изогнула ее губы. Она повернулась к столу и неторопливо выпила свой кофе.

— Сейчас мы увидим моего компадре, — сказала она, взяв меня за руку.

— Ты повезешь нас к дому мочо.

— Это Лукас Нунец? — переспросила я, переводя взгляд с одного на другого. Все трое кивнули, но никто не произнес ни слова. Я вспомнила то, что Канделярия рассказывала мне о крестном отце приемного сына доньи Мерседес. Он обвинял себя в смерти Элио.

***

Когда солнце появилось над горами, мы достигли небольшого городка на побережье. Воздух был горячим и соленым от моря и мускусным от цветения мимоз. Главная улица города тянулась между яркими колониальными домами, около церкви и площади, и оканчивалась на краю кокосовой плантации. Рядом было море. Его не было видно, но ветер доносил плеск волн, катящихся на берег.

Дом Лукаса Нунеца находился на одной из боковых улочек, которые были скорее широкими тропинками, посыпанными галькой. Донья Мерседес слегка постучала, но, не дождавшись ответа, распахнула дверь и вошла в темную сырую комнату.

Ослепленная ярким светом солнца, я сначала с трудом различала силуэт мужчины, читавшего за деревянным столом в небольшом патио. Он посмотрел на нас с такой отрешенностью, что мне захотелось убежать. Мужчина неуверенно встал и молча обнял донью Мерседес, Леона Чирино и Канделярию. Он был высок и костляв; его седые волосы были подрезаны так коротко, что через них проступала темнота его черепа.

Я почувствовала странную боль, увидев его руки, и поняла, почему его прозвали мочо, искалеченным. У него на каждом пальце не хватало по одной фаланге.

— Фредерико Мюллер находится в моем доме, — тихо сказала донья Мерседес, — музия привела его к моей двери.

Лукас Нунец медленно повернулся ко мне. В узком лице мужчины, в его блестящих глазах была такая сила, что я съежилась.

— Она с ним связана? — строго спросил он, отводя от меня свой жгучий взгляд.

— Музия никогда в жизни не видела Фредерико Мюллера, — заметила донья Мерседес, — но она привела его к моей двери.

Лукас Нунец прислонился к стене, — если он в твоем доме, значит я должен убить его, — произнес он сильным шепотом.

Донья Мерседес и Леон Чирино подхватили его под руки и повели в одну из комнат.

— Кто он, этот Фредерико Мюллер? — спросила я Канделярию, — и что он сделал?

— Ну, Музия, — сказала она нетерпеливо, — я всю дорогу рассказывала тебе о тех ужасных вещах, которые натворил Фредерико Мюллер, — она взглянула на меня в полном недоумении и недоверчиво покачала головой.

Несмотря на мои настойчивые просьбы повторить рассказ, она больше ничего не сказала.

***

Когда мы вернулись домой, вместо того, чтобы отдохнуть в гамаке, Мерседес Перальта попросила меня и Канделярию зайти к ней в рабочую комнату. Она зажгла на алтаре семь свечей и, встав за складками голубой мантии девы, вытащила револьвер.

Я в ужасе очарованно смотрела на то, как она ласкает оружие. Донья Мерседес улыбнулась мне и вложила револьвер в мои руки, — он не заряжен, — сказала она, — я разрядила его в день твоего приезда. Я знала, что больше не нуждаюсь в нем, хотя и не предполагала, что ты вернешь мне его назад, — она подошла к своему стулу и села, глубоко вздохнув, — этот револьвер хранился у меня почти тридцать лет, — продолжала она, — я хотела убить из него Фредерико Мюллера.

— И ты должна сделать это сейчас! — прошипела Канделярия сквозь стиснутые зубы.

— Я знаю, что делать, — продолжала донья Мерседес, игнорируя ее замечание, — я буду заботиться о Фредерико Мюллере до тех пор, пока он жив.

— Великий боже! — вскричала Канделярия, — ты сошла с ума?

Детский взгляд невинной надежды волной нежности заблестел в глазах доньи Мерседес. Она внимательно оглядела нас и подняла руку, призывая к молчанию, — ты привела Фредерико Мюллера к моей двери, — сказала она мне.

— И сейчас я знаю, что здесь нечего прощать. Нечего понимать. Он вернулся для того, чтобы я осознала это. Вот почему я никогда не буду вспоминать о том, что он сделал. Он умрет, но не сейчас.

25.

В доме было несколько пустых комнат, но Фредерико Мюллер спал в узком алькове за кухней. Туда едва входила раскладушка и ночной столик.

Он категорически отклонил мое предложение съездить с ним в Каркас, чтобы привезти его вещи. Он сказал, что в настоящее время для него нет ничего ценного. И все же он был очень признателен, когда по подсказке доньи Мерседес я купила ему несколько рубашек, пару брюк и туалетные принадлежности.

Так Фредерико Мюллер стал одним из домочадцев. Донья Мерседес баловала его. Она потакала ему во всем. Каждое утро и каждый раз после обеда она лечила его в рабочей комнате. Каждую ночь она давала ему валериановое зелье, смешанное с ромом.

Фредерико Мюллер никогда не покидал дома. Он проводил все время либо в гамаке во дворе, либо в разговорах с доньей Мерседес. Канделярия игнорировала его существование; он поступал так же с ней и со мной.

Однажды Фредерико Мюллер заговорил со мной по-немецки, сначала неуверенно, с трудом подбирая слова. Но вскоре он приобрел полную уверенность в языке и больше никогда не говорил со мной по-испански. Это его изменило до неузнаваемости. Словно все его проблемы, какими бы они ни были, заключались в звучании испанских слов.

Канделярия была сначала слегка удивлена, услышав иностранную речь.

Понемногу она начала задавать ему вопросы и в конце концов поддалась его врожденному обаянию. Он научил ее немецким детским стишкам, которые Канделярия напевала целые дни с безупречным произношением. А он повторял мне снова и снова то, что говорил донье Мерседес в ночь, когда вернулся сюда.

***

Как и в прошлую ночь, Фредерико Мюллер проснулся от своего крика. Он сел на постель, прижимая спину к стене, пытаясь спастись от этого лица. Но оно приближалось к нему, все ближе и ближе, так что он мог видеть жестокие насмешливые огоньки в глазах мужчины, эти золотые зубы, распяленные в диком хохоте. За ним стояли другие лица людей, которые всегда населяли его кошмары: лица, искаженные болью и ужасом. Они всегда кричали в агонии, умоляя о пощаде. Все, кроме нее. Она никогда не кричала. Она никогда не прерывала свой пристальный взгляд. Он не мог этого выдержать.

Застонав, Фредерико Мюллер надавил на глаза кулаками, как будто этот жест мог защитить его от прошлого. За тридцать лет он был измучен этими кошмарами, воспоминаниями и видениями. Они преследовали его порывами ужасной ясности.

Измученный, он скользнул назад под покрывало. Что-то осязаемое, но невидимое, витало в комнате. Оно мешало ему заснуть. Он отбросил одеяло в сторону и неохотно включил свет, затем, хромая, прошел к окну и отдернул занавеску.

Федерико очарованно смотрел на белый предрассветный туман, вползавший в комнату. Сделав усилие, он широко раскрыл глаза, успокаивая себя, что это не сон. И как это часто случалось, она материализовалась из этой бесформенной дымки и села за его рабочий стол, заваленный чучелами птиц, глазевших на него бесстрастными мертвенно пустыми стекляшками. Он осторожно приблизился к фигуре, но она исчезла словно тень, не оставив следов.

Звон колоколов ближайшей церкви и шаркающие шаги старой женщины, спешившей на утреннюю мессу, эхом отдавались по пустынной улице. Привычные звуки успокоили его. Все было так, как и в другие дни. Он умылся, побрился и приготовил утренний кофе. Почувствовав себя заметно лучше, он сел за работу. Смутное беспокойство, какой-то неопределенный страх помешал ему закончить чучело совы, которое он обещал клиенту сделать до обеда.

Федерико надел свой лучший костюм и вышел на прогулку.

В этот ранний час город еще хранил атмосферу спокойной ясности. Он медленно захромал вниз по узкой улочке. Район Каркаса, где он жил, избежал бурю модернизации, которая прокатилась по остальной части города.

Кроме случайных приветствий, его ничего не отвлекало. Он чувствовал себя странно защищенным этими старыми улочками с одноэтажными колониальными домами, ожившими от детского смеха и голосов женщин, которые сплетничали у своих дверей.

Сначала люди говорили о нем много глупостей, но он никогда не считал нужным объяснять свое появление в этих местах. Его не интересовало, что соседи думают о нем и в чем подозревают.

Но с годами, как он и рассчитывал, интерес людей к нему иссяк. Теперь они относились к нему, как к чудаковатому старику, который делал чучела птиц и всегда оставался одиноким.

Фредерико Мюллер мельком увидел себя в зеркальной витрине магазина и вновь испугался тому, что выглядит намного старше своих лет. Не осталось и следа от высокого красивого мужчины с белокурыми локонами и нежным загаром. Когда он поселился в этой части Каркаса, ему было только тридцать, но и тогда он уже выглядел на все шестьдесят: постаревший раньше времени, с бесполезной ногой, с седыми волосами, глубокими морщинами и мертвенной бледностью, которая не исчезала даже под палящим солнцем.

Покачав головой, он направился к площади и сел на скамью. Рядом скучало несколько стариков. Зажав руки между колен, каждый из них ворошил свои воспоминания. В их безраздельном одиночестве было что-то страшно беспокоящее. Он встал и зашагал дальше, квартал за кварталом по многолюдным улицам.

Жарко палило солнце. Контуры зданий потеряли свою предутреннюю четкость, а шум на улицах усилился кружащим голову мерцанием газа над городом. И вновь, как сотню раз прежде, он обнаружил себя на той же автобусной станции. Его глаза выхватили в толпе темное лицо.

— Мерседес, — прошептал он, зная, что это не она. Возможно, услышав его, женщина взглянула ему в глаза. Это был быстрый, но преднамеренный взгляд. Он наполнил его опасением и надеждой. А потом она растворилась в толпе.

— Вы видели здесь темную, высокую женщину? Она только что прошла мимо, — спросил он уличного торговца, стоявшего на автобусной станции.

— Я видел тысячи женщин, — ответил тот, сделав широкий жест рукой, — посмотри, сколько их, — он ухватил за руку Фредерико Мюллера и повернул его слегка влево, — видишь этот автобус? Он набит женщинами. Одни старые, другие темные, третьи высокие. Выбирай, какая тебе нравится. Они сейчас поедут на побережье, — хохотнув, мужчина отошел и, обращаясь то к одному, то к другому, продолжал расхваливать свой товар.

Привлеченный необъяснимой уверенностью, что он найдет эту женщину, Фредерико Мюллер подошел к автобусу и, пройдя между рядами, внимательно осмотрел каждого пассажира. Они тоже молчаливо рассматривали его. На секунду он подумал, что все лица похожи на ее лицо. Надо отдохнуть немного, подумал он и опустился на свободное сиденье в задней части автобуса.

Слабый, отдаленный голос, требующий его билет, вывел старика из дремоты. Слова вибрировали в его голове. Сонливость тяжело давила на брови и он с трудом открыл глаза. Федерико выглянул в окно. Город был далеко позади. Озадаченный и смущенный, он взглянул на контролера, — я не собирался никуда уезжать, — оправдывался он извиняющимся тоном, — я только зашел посмотреть на одного человека, — он помолчал секунду и прошептал самому себе: — на человека, которого я надеялся и боялся найти в этом автобусе.

— Что случилось, то случилось, — с участием заметил мужчина, — плати за полный билет и кати до самой Курмины, — он улыбнулся и хлопнул его по плечу, — там ты сядешь в автобус, который приведет тебя обратно в столицу.

Фредерико Мюллер протянул ему несколько монет, — когда автобус поедет в Каркас? — спросил он.

— Около полуночи, — неопределенно ответил мужчина, — или когда наберется достаточно людей.

Он дал ему сдачу и пошел по проходу, проверяя билеты у остальных пассажиров.

Это судьба, что я залез в этот автобус, сам того не желая, подумал Фредерико Мюллер. Слабая улыбка пробежала по его лицу. Усталые веки закрылись с чувством надежды, спокойно и мягко. Судьба наконец заставила его сдаться своему прошлому. Неизвестное ранее спокойствие наполнило его, когда он вспомнил это прошлое.

Все началось на вечеринке в Каркасе, куда его пригласил генерал высокого ранга из правительства. Во время разговора он в упор предложил ему сотрудничать с тайной полицией. Подумав, что генерал пьян, Федерико не воспринял его слова серьезно. Но неожиданно несколько дней спустя в его дверь постучал армейский офицер.

— Я капитан Сергио Медино, — представился он. В этом небольшом, но сильном мужчине с медной кожей и золотыми зубами было что-то зловещее. Он убедительно рассказал о выгодах предстоящей работы, о щедрой плате и быстром продвижении по службе. Польщенный и заинтригованный Федерико последовал с ним к дому генерала.

Ласково похлопав его по спине, словно старого друга, генерал провел его в свой кабинет, — это дело позволит тебе заработать уважение и благодарность всей страны, — сказал он, — в конце концов это и твоя страна, но все же это не так. И у тебя есть возможность действительно стать одним из нас.

Кивнув, Федерико не мог не согласиться с генералом. Ему было шестнадцать лет, когда его родители эмигрировали в Венесуэлу.

Благоприятная программа правительства позволила им арендовать огромный участок земли, которым они могли впоследствии завладеть. После несчастного случая, при котором родители погибли, Федерико, ни в коей мере не интересуясь земледелием, пошел подмастерьем к немцу-зоологу, специалисту по набивке чучел. Тот научил его всему, что знал.

— Мне непонятно, как вы будете меня использовать, — обратился Федерико к генералу, — я знаю только, как ставить ловушки и набивать птиц.

Генерал громко рассмеялся, — милый мой Федерико, — произнес он, — твой опыт в набивке чучел послужит идеальным прикрытием той работы, которую мы тебе доверим, — он конфиденциально улыбнулся и, наклонясь поближе, добавил: — у нас есть точные сведения о подрывной группе, которая действует в окрестностях Курмины. Мы хотим, чтобы ты разоблачил их, — он весело засмеялся, совсем как ребенок, — мы потерпели неудачу с теми агентами, которые были посланы туда. Но ты, мой дружок, белокурый потрошитель птиц, ни у кого не вызовешь подозрений.

Федерико не дали возможности отказаться от этой работы. Через день в его распоряжение был предоставлен новенький джип, набитый инструментами и химикатами высшего качества, о которых он никогда не смел мечтать.

***

Федерико всегда был осторожен, посещая холмы. Но однажды утром, увидев в ловушке редкого тукана, он выпрыгнул из гамака, не одев предварительно обувь. Он почувствовал укус между пальцев ноги. Федерико выругался и подумал, что наступил на шип колючки. Но когда небольшое покалывание перешло в резкую боль, которая быстро разошлась по всей ступне м ноге, он понял, что его укусила змея. Змея, которую он не видел и не слышал.

Федерико бросился к джипу и рылся в вещах до тех пор, пока не нашел аптечку. Он перемотал платком икру ноги, искусно разрезал два прокола и выдавил кровь из раны. Но яд уже попал внутрь. Вспышки боли простреливали до ягодицы, а ступню раздуло вдвое. До Каркаса ему не добраться, подумал он, садясь за руль. Он должен найти свой шанс в ближайшем городке.

Медсестра в больничной аптеке на площади спокойно сообщила ему, что сыворотки с противоядием у них нет.

— Что же мне делать? Умирать? — закричал Федерико, его лицо исказилось от гнева и боли.

— Надеюсь, что до этого не дойдет, — спокойно заметила сестра, — по моему, вы уже отбросили возможность возвращения в Каркас, — она помолчала, тщательно обдумывая свои слова, — я знаю местную целительницу.

У нее есть лучшее противоядие, секретное зелье, нейтрализующее яд любой змеи, — она просительно улыбнулась, — вот почему мы почти никогда не храним сыворотки. Почти все пострадавшие предпочитают идти к ней, — она осмотрела раздувшуюся ступню, — я не знаю, что за змея укусила вас, но ничего хуже я еще не видела. Только целительница поможет вам.

Федерико никогда в жизни не обращался к ведьмам, но в этот момент он был готов на все. Ему не хотелось умирать. Его не волновало, кто поможет ему.

Медсестра с помощью двух клиентов из бара напротив подвела Фредерико к дому целительницы где-то на окраине города. Его уложили на кровать в прокуренной комнате. В воздухе густо пахло нашатырем.

Услышав чирканье спички, Федерико открыл глаза. Сквозь завесу дыма он увидел высокую женщину, зажигавшую свечу на алтаре. В мерцающем свете ее лицо походило на маску, ее кожа на выпиравших скулах, темная и гладкая, блестела как полированное дерево. Глаза, прикрытые тяжелыми веками, не выражали абсолютно ничего. Она взглянула на него.

— Мачагва кусает наверняка, — сказала она, опустив свой взгляд на его стопу, — эта змея дала тебе все, что имела. Тебе повезло, что сестра привела тебя ко мне. От этого яда нет сыворотки, — она подтянула стул поближе к нему и внимательно осмотрела его ногу. Ее длинные пальцы мягко и нежно скользили по коже вокруг раны, — не волнуйся, — шепнула она с абсолютной уверенностью, — ты молод. Ты переживешь и яд, и мое лечение.

Отвернувшись к столу, она достала два больших сосуда, наполненных густой зеленовато-коричневой жидкостью, в которой плавали корни, листья и внутренности змеи. Из одной банки она наполнила металлическую тарелку, из другой до половины налила оловянную кружку.

Целительница прикурила сигару. Глубоко затянувшись, она прикрыла глаза и покачала головой. Внезапно она склонилась над его стопой и выдохнула то, что казалось сгустившимся дымом всей сигары. Она выдохнула это прямо в порез, который он сделал своим ножом. Женщина высосала кровь, затем быстро выплюнула ее и ополоснула рот прозрачной сильно пахнущей жидкостью. Она повторила эту процедуру семь раз.

По-видимому устав, она откинула голову на спинку стула. Чуть позже, зашептав заклинания, она расстегнула его рубашку и средним пальцем, обмакнув его в пепел сигары, прочертила прямую линию от основания его горла до половых органов. С удивительной легкостью она перевернула его, стянула рубашку и провела линию вниз по его спине.

— Сейчас я разделю тебя пополам, — сообщила она, — яд не сможет перейти на другую сторону.

— Она вновь очертила линии спереди и сзади, намазав палец свежим пеплом.

Несмотря на боль, Федерико засмеялся, — мне кажется, яд давным-давно разошелся по всему моему телу, — сказал он.

Она обхватила его лицо своими руками, заставив его взглянуть ей в глаза, — музи, если ты не поверишь мне, ты умрешь, — предостерегала она.

Целительница обмыла его ступню в жидкости, которую налила в металлическую тарелку. Сделав это, она взяла оловянную кружку, — выпей это, — приказала она. Тебя вырвет, с тобой все кончено.

Безудержные волны тошноты грозили выдавить скверное зелье.

— Заставь себя проглотить его, — подгоняла она, положив маленькую прямоугольную подушку, наполненную сушеными кукурузными ядрами, на его шею. Она взглянула на него, намочила носовой платок в смеси розовой воды и нашатыря, — вдохни! — приказала она, опустив платок на его нос, — дыши медленно и глубоко.

Секунду он сопротивлялся под удушливым давлением ее руки, но когда она начала массировать ему лицо, он понемногу расслабился, — не подходи близко к беременным женщинам. Они нейтрализуют эффект противоядия, — предупредила она.

Он непонимающе посмотрел на нее и прошептал, что не знает никаких беременных женщин.

По-видимому удовлетворенная его заявлением, Мерседес Перальта повернулась к алтарю, расставила семь свечей вокруг статуи святого Иоанна и зажгла их. В молчании она смотрела на мерцающие языки пламени, затем внезапно рывком откинула голову и прочла странно диссонирующую литанию.

Слова перешли в крик, который то нарастал, то затихал вслед за ее дыханием. Это был нечеловеческий плач. Он заставил вибрировать стены, пламя свечей задрожало. Звук наполнил комнату, дом, все вокруг, словно был предназначен какой-то далекой силе.

***

Фредерико смутно ощущал движение в другой комнате. Дни и ночи сплетались друг с другом. Он лежал в бреду. Его знобило и бросало в жар.

Когда бы он ни открывал глаза, над ним всегда было лицо целительницы. В темноте красные камни ее сережек сверкали еще одной парой глаз. Тихим мелодичным голосом она отгоняла тени и ужасные призраки его лихорадки.

Или, словно являясь частью его галлюцинаций, она отождествлялась с этими неизвестными силами, приказывая ему бороться с ними.

Позже она обмыла его пропотевшее тело и массировала до тех пор, пока кожа вновь не остыла. Бывали моменты, когда Федерико чувствовал в комнате еще чье-то присутствие. Другие руки, большие и сильные, но такие же нежные, как и у целительницы, покачивали его голову, пока она приказывала ему резким тоном пить тошнотворное зелье, которое подносила к его губам.

Утром она принесла ему завтрак из риса и овощей; за ней шел юноша, держа в руках гитару.

— Я Элио, — представился он. Заиграв на гитаре, Элио начал петь забавную песенку, в которой говорилось о событиях схватки Фредерико с ядом. Элио рассказал ему, что в тот день, когда медсестра из аптеки привела его в дом матери, он ушел на холмы со своим мачете и убил мачагву, которая укусила Фредерико. Если бы змея осталась живой, зелье и заклинания были бы бесполезны.

***

Однажды утром, заметив, что лиловая опухоль опала, Федерико достал свою выстиранную одежду. Горя желанием проверить силы, он вышел во двор, где нашел целительницу. Она склонилась над тазом с розмариновой водой. Он молча наблюдал, как она свои руки в фиолетовой жидкости.

Улыбаясь, она взглянула на него, — это бережет мои волосы от седины, — объяснила она, проведя несколько раз пальцами по своим кудрям.

Обезумев от наплыва желания, нахлынувшего на него, он подошел к ней.

Ему очень хотелось поцеловать капельки воды, сбегавшие по ее лицу и шее.

Его не волновало, что она, возможно, стара, как и его мать. Для него она была без возраста. О, какой таинственный соблазн!

— Ты вернула мне жизнь, — шептал он, прикасаясь к ее лицу. Его пальцы задержались на ее щеках, ее полных губах, ее теплой гладкой шее, — наверное, ты добавила любовное зелье в тот мерзкий отвар, который я вынужден пить каждый день.

Она взглянула ему прямо в глаза, но ничего не ответила.

Боясь обидеть ее, он зашептал извинения.

Она встряхнула головой, в ее горле заклокотал низкий дребезжащий смех. Он никогда не слышал такого звука. Она захохотала от всей души, словно ничего в мире не имело никакого значения, — ты можешь оставаться здесь, пока силен, — сказала она, взъерошив его белокурые локоны. В ее прикрытых глазах был блеск насмешки, но там была и страсть.

Быстро пролетали месяцы. Целительница приняла его как своего любовника. Но она никогда не позволяла ему оставаться на всю ночь в ее комнате.

— Еще немного, — просил он каждый раз, лаская шелковистую кожу, но желая, чтобы на этот раз она подчинилась его требованиям. Но она выталкивала его в темноту и, смеясь, закрывала за ним дверь, — все будет по-твоему, если мы останемся любовниками три года, — успокаивала она его каждый раз.

***

Сезон дождей почти подошел к концу, и Федерико возобновил свои поездки на холмы. Элио сопровождал его, сначала для защиты, но вскоре он научился ловить и потрошить птиц. Никогда прежде Федерико не брал никого с собой. Несмотря на разницу в десять лет, они стали лучшими друзьями.

Федерико удивлялся, как легко Элио выдерживает долгие часы молчания, когда они ожидали птиц у ловушки, и тому, с каким наслаждением он бродит по холодным туманным вершинам, где их подстерегали туман и ветер. Ему часто хотелось рассказать Элио о капитане Медино, но он как-то не смел нарушить эту интимную и хрупкую тишину.

Федерико чувствовал смутную вину за эти светлые дни на холмах и тайные ночи с целительницей. Он не только убедил Элио и целительницу, но и сам начал верить в то, что капитан Медино был обычным жителем Каркаса, который продавал набитых им птиц в школы, музеи и антикварные лавки.

— Чем ловить этих проклятых птиц, займись лучше делом, — сказал ему Медино однажды после обеда, когда они зашли выпить пива в местный бар, — больше общайся с пациентами целительницы. Через сплетни можно узнать изумительные вещи. Во всяком случае, ты должен довести до конца эту блестящую уловку.

Федерико каждый раз удивлялся и расстраивался, когда Медино восхищался его ловкой интригой. Капитан и в самом деле верил, что Федерико преднамеренно дал укусить себя змее.

— Только интеллектуалы и образованные люди планируют и замышляют свергнуть диктатуру, — сказал Федерико, — среди них нет ни бедных фермеров, ни рыбаков. Они слишком заняты работой, чтобы замечать, какое у них правительство.

— Музи, тебе не расплатиться с нами такой трепотней, — резко оборвал его Медино, — делай то, что тебе положено делать, — он повертел пустой бокал в руках, затем взглянул на Федерико и добавил шепотом: — недавно из тюрьмы сбежал лидер небольшой, но фанатичной группы революционеров. У нас есть все основания верить в то, что он скрывается где-то здесь, — захохотав, Медино положил свою правую руку на стол, — он оставил в тюрьме по суставу от каждого пальца. Поэтому сейчас его зовут мочо.

После обеда пошел дождь. Шум в неисправном сточном желобе разбудил Федерико. Он пошел в коридор выкурить сигарету и вдруг услышал тихий шепот, приходящий из рабочей комнаты целительницы.

Он знал, что это не она. Утром он отвез ее в соседний городок, где она проводила спиритический сеанс. Федерико на цыпочках пересек коридор.

Среди прочих голосов он отчетливо различил взволнованный голос Элио.

Сперва он не мог уловить смысл их беседы, но когда слова "диктатор", "плотина на холме" и "неофициальный визит диктатора" повторились несколько раз, он понял, что неожиданно наткнулся на заговор против главы военного правительства. Федерико прижался к стене, успокаивая бешеный стук сердца.

Взбежав по двум ступенькам, он решительно шагнул в темную комнату.

— Элио! Это ты? — сказал он, — я услышал голоса и начал волноваться.

В комнате было несколько мужчин. Они мгновенно отпрянули в тень. Но Элио не тревожился. Он взял Федерико за руку и представил его мужчине, который сидел на стуле у алтаря.

— Крестный, это тот Музи, о котором я тебе рассказывал, — сказал Элио, — он друг семьи. Ему можно доверять.

Мужчина медленно встал. В его худощавом лице было что-то святое, широкие скулы выступали под темной кожей, глаза сверкали леденящей свирепостью, — я очень рад знакомству с тобой, — сказал он, — я Лукас Нунец.

Секунду Федерико посмотрел на протянутую руку, затем пожал ее. Первые фаланги каждого пальца отсутствовали.

— Я чувствую, что тебе можно доверять, — сказал он, — элио говорит, что ты можешь помочь нам.

Кивнув, Федерико прикрыл глаза, боясь, что голос и взгляд выдадут его смятение.

Лукас Нунец представил его группе мужчин. Они пожали ему руку и вновь сели полукругом на пол. Слабое мерцание свечей на алтаре едва вырисовывало их лица.

Федерико внимательно слушал точные и спокойные доводы Лукаса, когда он обсуждал прошлую и настоящую политическую ситуацию в Венесуэле.

— Как я могу помочь вам? — спросил Федерико в конце его разъяснений.

Глаза Лукаса стали грустными, его лицо омрачилось от неприятных воспоминаний. Но он улыбнулся и сказал: — если другие согласны, ты мог бы подвозить к нам на холмы взрывчатку.

Все согласились. Федерико чувствовал, что они приняли его полностью из-за того, что знали о его связи с Мерседес Перальтой.

После полуночи беседа понемногу затихла, словно трепет крыльев раненой птицы. Мужчины выглядели бледными и изможденными. Когда они обнимали его, он почувствовал озноб. Не говоря ни слова, они покинули комнату и исчезли в темной лощине холма.

Он был ошеломлен дьявольской иронией этой ситуации. Последние слова Лукаса еще звучали в его ушах, — ты идеальный человек для этого дела.

Никто не заподозрит белокурого потрошителя птиц.

***

Федерико развернул джип на небольшой поляне у дороги. Мелкий дождь окутал холмы темной дымкой, а полумесяц, просеянный сквозь облака, заливал местность призрачным сиянием.

Он и Элио молча выгрузили ящик, набитый плитками динамита.

— Я отнесу ветошь обратно в хижину, — шепнул Элио. Он ободряюще улыбнулся, — не смотри так тоскливо, Фредерико. Мост они заминируют на рассвете.

Федерико взглядом проводил его по тропе, спускавшейся в густую тьму.

Они часто приходили с Элио сюда в поисках диких номарос, своеобразных ароматных плодов, которые пахли лепестками роз. Это было любимое лакомство целительницы.

Федерико сел на упавший ствол и уткнулся лицом в руки. Кроме смутной вины. Иногда он чувствовал желание получить щедрую плату, намного превосходящую стоимость тех редкостных птиц, которых он продавал Медино.

Он отбросил все мысли относительно того, что делал. До сих пор все это казалось ему похожим на невероятные приключения в фильмах и экзотических романах. Но теперь надо было предать людей, которых он знал и любил, которые доверились ему.

Утром он заметил джип Медино, спрятанный в уединенном месте на окраине города, и подъехал к нему. Он рассказал Медино все, и сейчас было слишком поздно сожалеть об этом.

Когда ослепительная вспышка молнии озарила небо, Федерико вскочил на ноги. Гром хлестнул оглушительным ревом, и эхо покатилось в глубине ущелья. Дождь превратился в сплошной поток. Все смешалось вокруг него.

— Какой я дурак! — закричал он громко и бросился вниз по тропе.

Федерико знал абсолютно точно, что Медино не исполнит своего обещания и не пощадит ни целительницу, ни ее сына. Он обещал ему это, чтобы вытрясти все, что знал Федерико.

— Элио! — закричал он, но возглас его утонул в шумной очереди пулемета, и испуганный крик тысячи птиц ринулся в черное небо.

За несколько минут, которые понадобились ему, чтобы достичь хижины, в его уме промчалось страшное видение. С потрясающей ясностью он увидел, как его жизнь в одно мгновение фатально изменилась. Почти механически он подошел к безжизненному, разорванному пулями телу Элио. Он даже не заметил, как в хижину вошли Медино и двое солдат.

Медино кричал на одного из них, но его голос был далеким шепотом: — проклятый идиот! Я же кричал тебе — не стреляй! Ты мог всех нас разнести на куски. Здесь же динамит!

— Я услышал, как кто-то бежит в темноте, — оправдывался солдат, — здесь могла быть засада. Я не верю этому Музи!

Медино отвернулся от него и направил свой фонарь в лицо Федерико: — а ты глупее, чем я думал, — прошипел он, — надеялся, что все будет не так?

Поверил мне? — он приказал солдатам сбросить ящик со взрывчаткой в ущелье.

Федерико развернул джип и так яростно затормозил перед домом целительницы, что его бросило вперед, и он ударился головой о ветровое стекло. Секунду все было как в тумане, он непонимающе разглядывал закрытую дверь и закрытые ставни. Федерико пересек двор, там стоял армейский джип.

— Медино! — закричал он и побежал через патио и кухню в рабочую комнату целительницы.

Побежденный и совершенно обессиленный, он упал на землю рядом с целительницей, которая лежала в углу алтаря.

— Она ничего не знает, — закричал он, — она не замешана в этом.

Медино откинул назад свою голову и весело захохотал, его золотые зубы сияли в зареве свечей, зажженых на алтаре: — дутый шпион. Ты бесконечно умнее меня, — сказал он, — но у меня есть опыт. Коварство и подозрительность — это мое пропитание, — он ударил Фредерико в пах, — если ты хотел предупредить ее, то почему не приехал сюда первым? Не надо было скулить над мальчишкой, которого ты убил.

Двое солдат подхватили целительницу под руки и заставили ее встать.

Ее полуприкрытые глаза были в синяках и распухли. Губы и нос кровоточили.

Слабо встрепенувшись, она оглядела комнату. Наконец ее глаза отыскали Федерико.

— Где Элио? — спросила она.

— Скажи ей, Фредерико, — захохотал Медино, — расскажи ей, как ты убил его.

Словно яростное животное, собрав последние силы, она толкнула Медино к алтарю, опрокинула одного из солдат и выхватила свое оружие.

Солдат выстрелил первым.

Целительница неподвижно замерла. Ее руки сжали грудь, пытаясь остановить кровь, вытекавшую через лиф ее платья, — я проклинаю тебя до конца твоих дней, Федерико, — ее голос ослабел, слова были почти не слышны. Казалось, что она нашептывала заклинание. Мягко, как тряпичная кукла, она повалилась на землю.

В последнем порыве ясности Федерико принял окончательное решение: до смерти он будет связан с людьми, которых предал. Его мысли неслись, как экспресс. Он должен искупить вину, убив людей, ответственных за все: себя и своего соучастника — Медино.

Фредерико выдернул из ножен охотничий нож и воткнул его в сердце Медино. Он надеялся, что его тут же убьют, но солдат прострелил ему только ногу.

Ему связали руки, завязали глаза, засунули в рот кляп и перенесли в машину. Он услышал насмешливый лепет стайки попугаев, пролетевших мимо.

Часом позже машина остановилась. Его привезли в Каркас и поместили в тюремную камеру. Он признался во всем, на что намекали его мучители. Все, что он сказал, не имело для него значения. Его жизнь уже кончилась.

Федерико не знал, как долго он пробыл в тюрьме. В отличие от других заключенных, он не считал ни недель, ни месяцев, ни лет. Все они были одинаковы для него.

Однажды он стал свободным. Это случилось утром во время сильных волнений. На улицах люди кричали, плакали и смеялись. Диктатура была свергнута. Федерико поселился в старой части города и вновь стал набивать птиц. Но больше он не посещал холмы.

26.

— Человеческая природа очень странная, — сказала донья Мерседес, — я знала, что ты приехала, чтобы что-то сделать для меня. Я знала это с самого начала, как только увидела тебя. И все же, когда ты наконец сделала это, я не поверила своим глазам. Ты повернула для меня колесо случая. Я даже скажу, ты заставила Фредерико Мюллера вернуться к действительности жизни. Ты привела его ко мне силой своей тени ведьмы.

Она оборвала меня, едва я раскрыла рот, — все эти месяцы, проведенные в моем доме, ты была под моей тенью, — сказала она, — было бы обычным, если бы я дала тебе звено, но никак не наоборот.

Мне захотелось выяснить этот вопрос. Я настаивала на том, что ничего не делала. Но она меня и слушать не хотела. Тогда я выдвинула такую гипотезу: она создала себе звено сама, убедив себя, что это вызвано мной.

— Нет, — сказала она, сморщив нос, — твои рассуждения ложны. Мне очень грустно, что ты ищешь объяснения, которые только истощают нас.

Донья Мерседес встала и обняла меня, — мне жаль тебя, — шепнула она мне в ухо. И вдруг засмеялась так радостно, что грусть ее рассеялась, — нет способа объяснить, как ты это сделала, — сказала она, — я не говорю ни о человеческих соглашениях, ни о смутной природе магии. Я говорю о том, что так же неуловимо, как вечность сама по себе, — она запнулась, подбирая слова, — все, что я знаю и чувствую, это то, что ты создала для меня звено. Это удивительно! Я пыталась показать тебе, как ведьмы вращают колесо случая, а в это время ты повернула его для меня.

— Я уже сказала тебе, что ты ошибаешься, — я настаивала на этом и верила в это. Ее усердие и пыл смущали меня.

— Не будь такой тупой, Музия, — ответила она с такой досадой, что живо напомнила мне Августина, — нечто помогло тебе создать для меня переход. Ты можешь сказать, и будешь совершенно права, что, используя свою тень ведьмы, ты даже не знала о ней.