6. ВЫЗОВ - Сборник - Сатпрем

     Мне надо рассказать то, что очень трудно выразить словами.

     На каком языке говорить?

     В моей  камере во  Фреснах,  когда  на рассвете я слышал  стук сапог  в

коридоре, жгучее молчание царило в моем сердце.

     После ухода Матери я  не испытывал  того чувства полного краха, какое я

испытал, когда ушел Шри Ауробиндо. Было жгучее молчание.

     Я не стоял  больше  перед  своей  собственной персоной, спрашивая  себя

самого о себе и  своей судьбе. Я был пустым взглядом, уставившимся на черную

стену камеры. Я слышал стук других сапог, которые звучат в коридорах мира. Я

стоял  перед  судьбой Человечества,  всего-навсего, и  перед вопросом Земли.

Была ли надежда? Начинать все с начала с отцов и  детей, с судебных палат  и

Эвклида и с тысячи и  одного восстания ни за что — а бедствия будут все

возрастать.  И миллионы  младенцев, которые в  свою очередь  станут отцами и

дедушками... Я словно пережил в себе всю тщетность жизни и смерти всех людей

с  их последним вопросом.  Снова начать  с колыбели и  уйти с  тем  же самым

вопросом? У меня был "шанс" умереть во время пути или продолжать жить с этим

вопросом.

     Нет, не "смерть", но  бесчисленные смерти  и Смысл существования нашего

вида.

     У  меня  был  этот Смысл,  но не философский, а  физиологический. Когда

умирают — не философствуют, а отдаются физиологическим конвульсиям. Как

Земля теперь.

     Я владел этим секретом, но  надо  было сделать его живым, надо было его

передать.

     Это было ужасно ответственно.

     Прежде  всего,  надо  было  спасти легендарный  документ о  путешествии

Матери: Записную книжку. Ее первые шаги, на ощупь, в поисках нового вида, ее

возгласы  триумфа и отчаяния — ни  в коем случае нельзя было допускать,

чтобы  все попало в когти новой Церкви.  Это  была жестокая битва, о которой

нет  места  говорить здесь.  Джордано  Бруно был упрям, я тоже.  Сегодня,  к

счастью, больше нет костров, но  есть убийцы в каньонах  — я очень верю

тому,  что убийцы есть повсюду,  как это  виделось  моему брату Рембо:  "Вот

наступает время убийц".

     Мне  понадобилось восемь  лет  на  то, материализовать эту  легендарную

Весть  на  шести тысячах страниц и попытаться  — о, эти попытки  —

прорубить  тропинку,  "просеку"  —  как  говорят  в  джунглях,  посреди

зеленого  катаклизма,  который не был  предысторией,  но  историей,  еще  не

родившейся, не доступной ничьему пониманию.

     А я, что понимал я сам?

     Понимать — это очень хорошо, но  по-настоящему понять можно только

собственной кожей, как понимаешь море, окунаясь в него,  и понимаешь  скалы,

обдирая об них кожу. А что потом? Но нельзя стать маленьким тюленем, лежащим

на солнце с учебником!  Становиться — это надо было  делать срочно. Ах,

эти  "читатели",   они  читали,   они,  может  быть,   раскрывали  глаза  на

чрезвычайный Смысл, но когда рушится Империя,  наша Земля, опустошенная так,

как не под силу было ни одному Аттиле, когда  сознание погружается во тьму и

оказывается захваченным  невидимым варварством, и  сумерки уже опускаются на

нас — не остается ничего другого, как делать, да, делать, не так ли?

     Это был грозный вызов.

     Я не осмеливался — и это меня подстегивало.

     Если  мне  была  дана  привилегия,  милость:  слушать  Мать, знать  Шри

Ауробиндо,  прикоснуться к тайне ведических  риши, так  неужели  только  для

того,  чтобы  написать эти книги? Если бы  никто никогда не последовал ни за

Христофором  Колумбом, ни за викингами, Америки бы просто-напросто  не было.

Если  бы никто никогда  не  задыхался  в  пересохшей  луже  и  не  "выдумал"

легочного   дыхания,   земноводных   бы   просто-напросто  не  было.   Нужны

последователи. Иначе зачем?

     Я испытывал стыд от своей затеи.  Почему стыд?  Это казалось мне  таким

чрезмерным  для  маленького  человечка!  Но  если  ни  один человечек, такой

маленький, какой он есть, такой убогий, с такой двойственной природой, как и

все его братья по общей  трясине, не последует? Где надежда? Не надо быть ни

"высшим", ни сверхинтеллектуалом,  чтобы сделать шаг, шаг к следующему виду.

Не  надо  обладать  специальными  добродетелями,  потому  что  именно   наши

совершенства, наш интеллект и  наши  добродетели  являются синдромом старого

вида. И речь идет не о том, чтобы стать  "сверхчеловеком", но чем-то другим,

совершенно  другим.  Речь идет  о  том,  чтобы набраться смелости,  только и

всего.

     И такая сильная надежда!

     Тогда я сказал  себе: "Почему бы  и нет?"  Как некий Шарко, отплывший в

арктические моря. Он погиб в море. Но другие пошли вслед за ним.

x x x

     Я окончил свою работу летописца. И  кто знает — где, у ног Матери,

в  Фивах,  слышал я уже эту  историю о другом  человечестве. Но  время бежит

незаметно,  а бог  Солнца  не  дремлет. "Они отыщут Свет  и солнечный  мир",

— говорили Веды. Это было так давно.

     Придет  ли это время, этот час, этот день? Тьма никогда не бывает такой

густой,  как  перед восходом.  Это  сказал  Шри Ауробиндо.  Мне  надо суметь

высказать то, что  так трудно выразить,  что  было долго скрыто  за  мифами,

легендами, потерянными следами и за морем пролитой крови.

     Я  томился тревогой от мысли, что надо было взять нить там, где Она  ее

оставила.

     А потом, как в воду бросился. И вот уже семь лет, семь лет прошло: день

за днем, можно было бы сказать,  час за  часом,  как  я вошел  в эту работу.

Ведические риши называли это "долбить". Я не знаю, как... Входишь в нее, как

в ураган,  который все вырывает с корнем, который со всего срывает  покровы.

Когда тебя  настигла буря,  нельзя останавливаться, чтобы сделать передышку,

надо идти до конца или погибнуть.

     Вот  уже семь лет, как  я нахожусь внутри, изолированный, отрезанный от

мира,  и,  тем не менее,  никогда  не видел  столько!  О, этот  ужас!  Земля

одержима так, как не была ни в какие средние века. Я понял по опыту Матери и

Шри Ауробиндо, что надо  любой  ценой  остаться одному и  скрыться от  всех,

чтобы проделать эту  работу. Можно  спрятаться физически, но  все  подземные

силы  и все колдуны поднимаются,  чтобы настичь вас.  Как если  бы  пришлось

сразиться со всем миром.

     Я сделал  столько открытий в  течение  одного дня 1982 года,  открытий,

которые были  сделаны  Шри Ауробиндо, были сделаны Матерью, может быть, были

сделаны  Иоанном  из  Патмоса на  его  острове в изгнании,  и  ришами. Но  я

заметил, что ничего не понял в  них или понял  слишком мало, будучи,  тем не

менее, свидетелем, написав  книги —  трилогию, чтобы попытаться сделать

понятным путь,  пройденный Матерью.  Ничего не понимаешь  до тех  пор,  пока

"что-то не врывается в твое тело, как землетрясение". Тогда говоришь: "Ааа!"

и стоишь потрясенный, словно перед Тайной Земли и веков.

     Но остается  последний  вопросительный  знак, последний  шаг,  и  ничто

по-настоящему не прояснится, пока не дойдешь до конца.

     Я  сказал,  что  я  не  хотел   больше  писать,  я  глубоко  чувствовал

легковесность бесконечных слов, но  время от времени надо  бросать бутылку в

море.  И вот уже  в  течение семи лет  и, кто знает,  скольких  еще, я  веду

летопись этой  отчаянной Одиссеи. Я понимал, что надо было оставить следы (я

называл  это моими  "Заметками"  —  Заметками  об  Апокалипсисе). Греки

знали, и  Иоанн  из Патмоса  знал,  что этот  пресловутый  "Апокалипсис", из

которого сделали  столько  чудовищ  (но,  может  быть,  впрочем,  произойдет

несколько землетрясений и появится некоторое количество "зверей" ... видимых

уже сейчас), означал просто-напросто — "обнажение  сути", apo-kalupsis.

Настало  время  обнажения  сути,  ужасная  вещь,  которую  мы видим  кишащей

повсюду.

     Я  не  знаю, увидят ли свет эти "Заметки",  может быть,  их  определит,

захватит врасплох "Свет" Вед, действительность сделает  их устаревшими. Но я

чувствую внутреннее  принуждение,  почти  насилие,  если можно  так сказать,

писать  эти страницы сегодня, потому что я очень ясно  вижу, изо дня в день,

как изнурительно это дело — создание нового вида и... кто знает тогда?

     Я хотел только оставить несколько набросков, по крайней мере, несколько

"знаков"  —  я  дам  только  два  из  них  —  того,  что  я  видел

"обнажающимся" в моем собственном теле, день за днем.

     И можно отправляться к Богу!