ИСПОЛЬЗОВАНИЕ АВТОМАТИЧЕСКОГО ПИСЬМА ПРИ ИНТЕРПРЕТАЦИИ И КОРРЕКЦИИ СИМПТОМОВ НАВЯЗЧИВОЙ ДЕПРЕССИИ - Стратегия психотерапии - Милтон Эриксон

(В соавторстве с Лоренсом С. Кьюби)

     Psychiatric quarterly Journal, 1938, No 7, рр 443--466.

     Предмет научной  дискуссии,  независимо  от того,  насколько  точно  он

определен, всегда бывает полезньм и ценным.  Помня это, автор дает подробное

описание нижеследующего  случая, поскольку он ярко иллюстрирует определенный

тип символической деятельности,  сравнимой по  своему  характеру с той,  что

проявляется во время сна и в психотических состояниях.Обычно исследованием и

интерпретацией таких состояний занимаются психоаналитики, стремясь прояснить

определенные динамические взаимосвязи, которые существуют между сознательным

и бессознательным аспектами человеческой психики. Мы  описываем этот  случай

еще и потому, что существует определенный интерес к предлагаемому методу как

средству  выявления  скрытого  бессознательного  материала, и поэтому  такой

подход может способствовать развитию психоаналитического метода.

История болезни

     Двадцатичетырехлетняя  девушка  присутствовала  на  клиническом  сеансе

гипноза  для студентов курса по психологии  в  университете. На  этом сеансе

особое внимание было уделено  явлению автоматического рисунка  и совместному

действию  сознательных  и бессознательных процессов, которые иногда  кажутся

независимым  единством  в общей картине  психики. После сеанса девушка очень

долго  и  подробно  расспрашивала  о  возможности   приобрести   способность

выполнять  автоматическую  запись самой  и о  том,  возможно  ли,  чтобы  ее

собственное бессознательное функционировало  без ее сознательного понимания.

На оба  вопроса она  получила утвердительные  ответы. Затем, как бы объясняя

свой собственный повышенный интерес  к  этому вопросу, она  заявила,  что  в

течение предыдущего месяца чувствовала себя несчастной и ей  по неизвестной,

непонятной  для  нее  причине  было   очень  трудно   поддерживать   обычные

взаимоотношения с окружающими; что она  становится  все  более  беспокойной,

несчастной  и расстроенной,  хотя не  знает никаких личных  проблем, которые

могли бы ее серьезно беспокоить. Потом она спросила,  можно ли ей попытаться

сделать  автоматическую  запись,  с   помощью  которой  ее  бессознательное,

действующее независимо от сознания, поможет определить, что же ее беспокоит.

Ей   сказали,  что  она  может  попробовать   выполнить  свой   план,   если

действительно заинтересована в этом, и девушка ответила, что .сначала хотела

бы получить психологическую интерпретацию краткого описания своей жизни.

     На следующий  день ее  подробно расспросили.  Вкратце  наиболее  важные

данные, полученные при этом интервью, можно свести к следующему.

     1. Единственный ребенок в семье, для родителей  она была  идолом, как и

они для нее; их семья казалась одной из самых счастливых на земле.

     2. Ее учеба и отношения  в  колледже были отличными до прошлого месяца,

когда  ее  учеба  начала  серьезно  страдать  из-за  внезапно   появившегося

"беспокойства",  "тревоги",  "страха", чувства того,  что  она "несчастна" и

"ужасной депрессии", причину которых она понять пока не смогла.

     3. Недавно она ознакомилась кое с  какой психоаналитической литературой

и   обнаружила,  что  предмет  "символизма"   показался  ей  "интересным   и

любопытным",   но  "глупым",  "бессмысленным"   и  "не  имеющим   конкретной

ценности".  Когда  ее  спросили, какие именно работы  она  прочла  по  этому

вопросу,  девушка  ответила:  "О,  я  просто  перелистала  множество книг  и

журналов  в  библиотеке,  но  единственное,  что  меня  заинтересовало,  это

символизм".

     4. После того как она прочитала о  символизме, у нее появилась привычка

"чиркать чем-нибудь по бумаге", "чертить, рисовать что-нибудь", "рисовать на

бумаге картинки и линии", в то время  когда она говорила по телефону, сидела

в кресле  или просто бездельничала.  Обычно она проделывала это, не замечая,

что делает, и считала просто признаком нервозности, желания действовать; что

же  это могло быть на самом  деле, она не знала. Девушка добавила,  что  эта

"нервная"  привычка  вызывала у  нее неприятные  ощущения,  потому  что  она

пачкала  стены телефонных будок,  скатерти  на столах  в ресторанах,  чистую

бумагу в блокнотах и тетрадях (во время интервью пациентка весьма наглядно и

убедительно демонстрировала  свою  "привычку",  и было очевидно, что  она не

сознает того, что она делает).  Только при  завершении интервью она заметила

свое "чириканье" и сказала: "Ну, я думаю, что  показала вам свою нервозность

лучше, чем рассказывала о ней".

     5.  Единственной  личной  проблемой, которая беспокоила пациентку,  это

осознание того, что трехлетнее пребывание в колледже постепенно отдаляло  ее

от  самой  близкой подруги  детства,  несмотря  на  то,  что  по  субботам и

воскресеньям та бывала  в ее доме. Пациентка чувствовала  себя "покинутой" и

"обиженной" в этом отношении, и  в  течение предыдущих нескольких недель это

чувство возросло настолько, что превратилось в "неуправляемое чувство обиды"

из-за потери подруги.  Это чувство обиды не уменьшалось даже от ее понимания

того, что с этим ничего  нельзя поделать  из-за  все большего расхождения их

интересов.

     Рассказав   свою  историю  (в  манере,  характерной  для  невротических

пациентов,  которые рассказывают  больше, чем знают), она спросила, возможно

ли зафиксировать с помощью автоматической записи факты, которые имеют прямое

отношение  к ее проблеме,  если "таковая вообще имеется". Она полагала, что,

прочитав  и  поняв впоследствии свою  автоматическую  запись,  сможет  таким

образом  осознать и понять то, что беспокоит ее в последнее время. Она также

хотела  знать,  уверен ли  экспериментатор,  что  ее  бессознательное  будет

функционировать таким образом, чтобы дать нужный, понятный результат.

     В  ответ на эти  тревожные  вопросы ей уверенно сказали, что она сможет

все сделать точно так, как хочет.  Потом ей был дан целый ряд повторяющихся,

тщательно сформулированных внушений в мягкой, настойчивой и не  привлекающей

внимание  манере  (с  целью  индукции  пассивно  воспринимаемого  состояния,

которое развивается  в самом начале легкого гипнотического транса), для того

чтобы:

     1. Время, оставшееся до следующей встречи, ее бессознательное потратило

на просмотр и организацию всего материала.

     2. Ее  бессознательное решило  вопрос  о методе и  средстве  связи. Оно

должно было выбрать какой-то понятный,  ощутимый способ, с помощью  которого

можно общаться с экспериментатором и  который понятен  самой пациентке, так,

чтобы не возникало ни сомнений, ни противоречий.

     Поскольку  она  сама  предложила   автоматическое  письмо,  нужно  было

приготовить карандаши  и бумагу, чтобы у нее  была  возможность использовать

этот способ в той же  абстрактной манере, в которой  она делала свои рисунки

во  время интервью. Читателю  следует помнить, что  это  внушение фактически

состояло из одной косвенной команды сознательно повторить  свои рисунки. Это

было  сделано  по  той  причине,  что автоматическое  письмо  трудно  бывает

закрепить при первых же попытках.

     Следовало ожидать, что  это поможет нашей  пациентке, у  которой  можно

было предположить  подсознательное  нежелание  знать  какие-то  определенные

факты, в то время, как ее сознание стремилось узнать их.

     3. В период до следующей встречи она должна была занять свой ум учебой,

чтением  легкойудожественной литературы  и общественной  деятельностью, что

могло  бы  дать  ей  безобидные темы, на которые  она  могла бы  сознательно

беседовать. Таким образом, во  время второго  сеанса, все,  что связано с ее

проблемой,  будет   полностью   подчинено  подсознательному  автоматическому

поведению (в данном случае -- рисованию) и  не станет частью ее сознательной

речи.

     В конце  беседы пациентка казалась смущенной и неуверенной относительно

данной  ей инструкции.  Она несколько раз пыталась собрать листы бумаги,  на

которых "нервно что-то  написала", снова умоляла дать  ей  какие-то гарантии

успеха и, когда ее опять уверили в этом, быстро вышла из кабинета.

     Просмотр и изучение  ее рисунков после того, как она ушла, показал, что

некоторые фигуры и линии в них повторяются  снова и  снова,  хотя и в другом

размере. Мы увидели длинные и короткие линии, вертикальные и горизонтальные.

Некоторые из  них были тонкими,  другие толстыми  и  сильно заштрихованными.

Здесь  были  спирали,  цилиндры, треугольники, квадраты  и прямоугольники  с

различными  пропорциями, одни из них были нарисованы тонкими линиями, другие

--  толстыми,  жирными.  Когда  она  делала  эти рисунки,  никакой  связи  и

последовательности  не замечали.  Их особенность состояла в  том, что каждая

фигура была нарисована как  изолированная единица, они не накладывались друг

на друга и не переходили одна в другую.

     Последующее  изучение ее конспектов  с  записями лекций показало, что в

последующие недели  "нервические записи"  получили неожиданное  развитие.  В

этих тетрадях, страница за страницей,  мы видели  одни и те  же ограниченные

типы рисунков и линий, начерченных одинаково бессвязно и запутанно.

     Когда пациентка снова  появилась в кабинете, она сразу же отметила, что

внушения,  данные ей накануне, оказались эффективными, так как она вообще не

думала о себе, уйдя отсюда. Она даже настолько утратила осознанный интерес к

своей проблеме, что  вернулась сюда, лишь  чувствуя себя обязанной прийти на

встречу с экспериментатором. Она также сказала, что прочла последний роман и

готова   подробно   рассказать   всю  историю,  весело  заметив,   что   для

экспериментатора это очень легкий путь знакомства с литературными новинками.

     Ей сказали, что  она может тотчас же начать рассказ, и предложили сесть

на стул, поставленный таким  образом, чтобы правая  рука пациентки опиралась

на стол вблизи от карандаша и блокнота, в то время как экспериментатор занял

место  против  нее по диагонали.  Таким образом, хотя  лицо девушки  не было

обращено к блокноту, он находился в диапазоне ее периферического зрения.

     Вскоре после того как пациентка начала рассказывать историю, изложенную

в книге, она  рассеянно взяла  в руки карандаш и  начала усердно, напряженно

повторять на верхней  половине листа рисунки, сделанные во время  предыдущей

встречи, иногда рассеянно поглядывая  на свои "произведения". Как  и прежде,

никакой  определенной связи между  рисунками не  замечалось,  но  на  втором

рисунке некоторые элементы явно дублировались.

     Закончив рисовать,  девушка стала заметно путаться в своей речи, и было

видно, что она так держала карандаш, будто хотела положить его на стол, но в

конце  концов  не смогла  этого  сделать.  Здесь ее  подбодрили настойчивым,

произнесенным вполголоса внушением:  "Продолжайте, рассказывайте дальше, все

нормально, продолжайте, дальше, дальше!".

     Она сразу  же заметила: "Да, я знаю, где я нахожусь. Я просто на минуту

потеряла нить рассказа", -- и продолжила свой рассказ.

     В то же время ее  рука  снова схватилась за  карандаш.  Она перевернула

блокнот так, чтобы можно было писать на нижней части листа. Потом медленно и

задумчиво, заметно напрягая правую руку и ускоряя свою  речь, начала строить

рисунок,  компонуя   элементы,   которые  так   часто   рисовала  раньше,  в

упорядоченное  систематическое целое  --  словно  собирала  их  вместе. Так,

например,  четыре  жирно заштрихованные  линии  одинаковой длины  образовали

квадрат, а другие линии, скомпонованные вместе, сформировали рисунок.

     Однако когда  пациентка  заканчивала  квадрат,  у  нее  появилась явная

неуверенность. Дойдя  до нижнего левого  угла,  она несколько  раз рассеянно

взглянула  на  рисунок  и,  наконец,  немного  исказила  угол,  оставив  его

открытым. Кроме того, рисуя нижний правый угол, она слишком сильно нажала на

карандаш и сломала его.

     Проводя диагональную линию от левого  нижнего угла квадрата, она начала

двигать рукой с  неожиданной силой  и скоростью.  Сделав  значительную паузу

перед изображением второй  диагонали, рука стала двигаться все  медленнее  и

медленнее, когда приближалась к нижнему правому углу  квадрата, линии  стали

изгибаться;  наконец, рука  задвигалась быстрее и более уверенно, перейдя  к

заштрихованному треугольнику.

     Проводя линию, соединяющую маленький треугольник с жирно заштрихованным

треугольником, ее рука неожиданно остановилась, когда приблизилась к боковой

стороне  квадрата,  и  какое-то  время  спокойно   лежала  на  столе.  Затем

приподнялась и передвинулась  к  краю,  как бы преодолев барьер,  после чего

закончила линию, проведя ее твердо и решительно.

     Спиральная  линия, соединяющая  цилиндр  и заштрихованный  треугольник,

началась  свободно  и легко,  но  по  мере  того  как  рука  приближалась  к

треугольнику, ее движения становились все более затрудненными и медленными.

     Несколько раз во время процесса рисования рука пациентки возвращалась к

большему из двух треугольников,  нарисованных тонкими линиями, карандаш едва

касался  его,  исправляя  контур,  в то  время  как жирный  треугольник  был

нарисован грубо, небрежно.

     Когда  пациентка  делала  рисунок, нам удалось записать тот  порядок, в

котором к общей картине добавлялись различные элементы:

     1. Квадрат.

     2. Цилиндр.

     3. Большой тонкий треугольник.

     4. Маленький треугольник.

     5.  Соединительные  линии  между  цилиндром  и  большим  треугольником,

большим  треугольником  и  маленьким  треугольником, цилиндром  и  маленьким

треугольником.

     6. Заключительный четырехугольник.

     7. Жирно заштрихованный треугольник.

     8. Соединительная линия между  маленьким треугольником и заштрихованным

треугольником.

     9.   Линия,   проходящая  от   цилиндра   к   квадрату  и  за   пределы

четырехугольника,  потом  снова  к  квадрату,  а  затем  к   заштрихованному

треугольнику.

     10. Спиральная линия.

     11. Штриховка в центре верхней части цилиндра.

     Закончив  рисунок, пациентка  несколько  раз  взглядывала  на него, но,

казалось, ничего не видела. После этого она с шумом уронила карандаш, и  это

привлекло ее внимание.  Затем она сразу же обратила внимание на свой рисунок

и  вновь  взяла в  руки  карандаш. Потом она  левой  рукой вырвала  лист  из

блокнота, чтобы рассмотреть его получше, а  правую  руку держала так, словно

готовилась что-то написать. Заметив это, экспериментатор решил вызвать у нее

подсознательное  желание  дать  какое-то  скрытое   пояснение  и  сделал  ей

внушение:  "Короткая  вертикальная  линия  означает „да",  а  короткая

горизонтальная линия -- „нет"".

     Неправильно поняв  это  внушение,  пациентка  внимательно посмотрела на

рисунок  и заявила, что не  видит таких линий, и  спросила, как  они  вообще

могут что-то означать.

     Потом ей был задан  вопрос: "Все ли теперь?", на что  она  ответила: "Я

считаю,  что  да,  если  здесь вообще что-то есть", неосознанно сделав рукой

знак "да". -- "Все?" --  "Да, я думаю, что  все,  если здесь  вообще  что-то

есть", -- и снова, не сознавая этого, сделала рукой знак "да".

     Пациентка несколько минут рассматривала свой рисунок, а потом заметила:

"Ну, это  все чепуха, бессмыслица. Неужели вы думаете, что из этих каракулей

можно что-то понять, или, говоря вашими словами, это вам все скажет?".

     Очевидно в ответ на ее собственный вопрос  ее рука сделала знак "да", а

потом опустила карандаш,  что могло бы означать завершение задачи. Не ожидая

ответа, она добавила:

     "Смешно! Хотя я знаю, что этот рисунок --  чепуха, я знаю также, что он

имеет какое-то значение,  поскольку именно сейчас  у меня  появилось желание

дать вам что-нибудь; хотя я знаю, что это  глупо, я отдам вам ее,  поскольку

все  это  связано  вот с  ним". Указывая на  заштрихованный треугольник, она

вынула из  кармана коробку  спичек с рекламой местного отеля и бросила ее на

стол.

     Затем взглянула на часы, заявила, что ей пора уходить, и, кажется, была

в  легкой  панике.  После  недолгих уговоров  она  согласилась  ответить  на

несколько  вопросов  о  том,  что  могла бы означать  эта  картинка. Девушка

взглянула на рисунок и предложила несколько комментариев, развить которые не

захотела:

     "Две  картинки  в  рамках,  большая  (указывает на  четырехугольник)  и

маленькая (указывает на квадрат) с разломанным углом". Указывая на рисунки в

квадрате, она сказала: "Они все соединены, и эти соединения происходят через

маленький   треугольник   (указывает   на  небольшой   треугольник),  а  это

(показывает  на цилиндр) -- сигарета.  У нас  в семье все курят, может быть,

это те спички,  которые  я дала отцу. Но в целом вся вещь не  имеет никакого

смысла.  Только  психиатр  может  из  нее что-то  понять".  Сказав это,  она

бросилась  вон из кабинета и  вернулась, чтобы  спросить:  "Когда  мне к вам

прийти снова?". Ей ответили: "Приходите, как только вам захочется что-нибудь

узнать".  Девушка  быстро ушла.  Никаких комментариев относительно отдельных

рисунков она не сделала и, казалось, просто не замечала их.

     Через три недели  она неожиданно появилась в  моем кабинете и сообщила,

что у  нее  наметились  кое-какие успехи.  Она заявила,  что,  очевидно,  ее

рисунки   все-таки   что-то  означали,  так  как  в  ее  чувствах  появились

значительные  изменения.  Она больше не испытывала беспокойства и депрессии,

хотя  "ощущала иногда сильный ужас перед чем-то, как будто я споткнулась обо

что-то  и  упаду; у меня такое ощущение,  что я  обнаружу что-то ужасное для

себя".  -- Немного  поколебавшись, она  добавила: -- "У меня  такое чувство,

будто  я скоро  узнаю то,  что мне уже известно, но  я не знаю,  что мне это

известно.  Это  звучит ужасно  глупо, но больше я ничего  не могу сказать. Я

действительно  боюсь  узнать все об  этом.  Это  связано  со  спичками". Она

вручила  экспериментатору вторую  коробку  со  спичками,  очень  похожую  на

первую. "Вчера вечером мы с  родителями обедали в отеле, и именно там спички

попали ко мне.  Прошлым вечером  я  увидела  на столе  в  библиотеке  вторую

коробку, но это именно те, что я взяла в отеле".

     Все другие реплики носили случайный  характер,  ничего нового узнать не

удалось.  Девушка  быстро  ушла,  и было  видно, что  она весьма  смущена  и

чувствует себя довольно неловко.

     Через две недели она неожиданно снова пришла, заявив, как и раньше, что

в ее самочувствии заметно  значительное улучшение. Пациентка  объяснила, что

за это время  у нее появилась абсолютная  уверенность в том, что  ее рисунки

имеют  важное  значение.  "На  этой  картинке  вся  история,  которую  нужно

прочесть, и мне ужасно любопытно, что же это такое".

     Она  попросила  рисунок,  чтобы   взглянуть  на  него,  и,  внимательно

рассмотрев его, заметила: "Ну, здесь какая-то смесь чепухи. И все же я знаю,

что здесь вся  история. Не  знаю, почему я так говорю, однако я уверена, что

мое  подсознательное многое  знает, но не говорит мне.  У меня ощущение, что

оно ждет, когда мое сознательное мышление приготовится принять удар на себя.

И мне так любопытно все это узнать, что я не возражаю против удара".

     На вопрос,  когда  она поняла это, пациентка ответила: "Я думаю, не так

давно". Потом она стала эмоционально беспокойной и начала настаивать на том,

чтобы сменить тему разговора.

     Неделю спустя она пришла сказать, что договорилась пообедать с подругой

детства в том же отеле сегодня вечером, и эта  встреча  вызывает у нее очень

печальные чувства.  Она  объяснила: "Мне страшно  видеть,  как ломается наша

дружба и как мы  плывем в разные стороны. И  мне не нравится мое отношение к

Джейн.  Понимаете,  Джейн моложе меня на год,  а у нее есть приятель, и они,

кажется, очень любят друг друга. Она считает, что я знаю его, но не называет

его имени и вообще ничего  о нем  не  говорит.  Я  так  ревнива,  что иногда

ненавижу  Джейн; я готова оттаскать ее за волосы. Я  ненавижу  ее, чувствуя,

что она  отбирает  у меня моего приятеля.  Но  это очень  глупо.  У меня нет

никакого  мальчика. Я не хочу идти на  эту встречу, потому что обязательно с

ней поссорюсь. И хотя нам не из-за чего ссориться, я знаю, что буду говорить

отвратительные вещи. Я не хочу этого, но это произойдет, и я  ничего не могу

с собой  поделать.  И еще одно:  после ссоры с  ней у  меня будет неприятный

разговор  с  отцом.  Я готовилась  к этой  встрече  всю  неделю. Мы  с отцом

ссорились  только  дважды,  и  оба раза --  из-за моих  планов  относительно

колледжа.  Я  не знаю,  из-за  чего мы поссоримся сегодня.  Вероятно,  из-за

какого-нибудь  пустяка,   например,  из-за   его  небрежности:  он  курит  и

стряхивает пепел  на ковер,  --  или еще из-за какой-нибудь ерунды. Я просто

надеюсь  на то, что  отца не будет дома,  когда я вернусь. Посоветуете ли вы

мне что-нибудь, чтобы этого не случилось?  Хотя, поскольку это сидит глубоко

во мне, я, наверное, должна это пережить. Договариваясь с Джейн о встрече, я

думала:  что-то  должно  произойти.   И  когда  она   согласилась  со   мной

встретиться, я  сразу  же поняла все, что только что вам сказала.  Я тут  же

повесила телефонную трубку, чтобы не иметь шанса отменить приглашение".

     Было  сказано еще немало  слов  такого же  характера  и  значения.  Все

попытки   обсудить   рисунки  пациентки  и  дать   какое-то   толкование  ее

предчувствиям  потерпели  неудачу. Как  она  заявила,  единственное, что  ее

сейчас интересует, это предстоящие "сражения".

     На следующий  день она вбежала в кабинет со  словами: "Я очень спешу. Я

только   хочу   сказать   вам,  что  все  случилось  именно  так,  как  я  и

предсказывала. Сначала наша встреча с Джейн протекала очень мило. Но потом я

потеряла всякий рассудок и начала обижать ее. Сначала я не заметила этого, а

когда поняла, ничего  не могла с собой поделать, я начала  говорить ей самые

ужасные  жестокие  слова, какие могла придумать.  Я, впрочем, не  сказала ей

ничего особенного, но то, как я  с  ней говорила, глубоко ее обидело.  Когда

она заплакала, я почувствовала  себя лучше, и, хотя мне было стыдно за себя,

я не испытывала жалости к ней.  Я еще больше осложнила  ситуацию, сказав ей,

что между нами не может  быть  никакого согласия и что пусть она  идет своей

дорогой, а я -- своей. Потом я поехала домой. Отец был дома  и читал газету.

Меня так и подмывало сказать ему что-нибудь  неприятное, ну хоть что-нибудь.

Удивительно,  но я не смогла ничего придумать. Поэтому  я закурила и  начала

ходить  взад-вперед. Наконец отец  сказал, чтобы я села  и успокоилась.  Это

окончательно вывело меня из себя. Я закричала, чтобы он замолчал, что я буду

бегать  вокруг него, если мне захочется, и он не может мне ничего запретить.

Идти куда-то уже слишком поздно, и,  если бы я  хотела бегать вокруг, у меня

на это такое же право, как и  у него. Я сказала  ему,  что  он, должно быть,

считает  себя очень хитрым, но я хитрее его, что я не вчера родилась и  знаю

все, что полагается знать об этом. В  общем, я наговорила ему много глупого,

ненужного, чего и не думала и что не имело никакого смысла. Он рассвирепел и

сказал, что, если я не могу разговаривать разумно, мне нужно замолчать, лечь

в постель и проспаться. Так я и сделала. И странная вещь: проснувшись утром,

я подумала о тех рисунках, что сделала  у  вас. Я пыталась думать о них.  но

все,  что пришло мне  в голову, -- это слово „сегодня", а  потом слово

„завтра",  и   в  конце   концов   я  могла   думать  только  об  этом

„завтра". Вам  это о чем-нибудь  говорит? Мне  нет".  Сказав  это, она

ушла.

     На следующий день она пришла и заявила: "После того как я вчера ушла, у

меня  было странное ощущение, что я назначила  встречу с вами на сегодня, но

точно  я этого не знала. Сегодня утром я  подумала о  рисунке и  поняла, что

теперь смогу  разобрать  его.  Я думала об  этом  весь  день.  Я  помню  всю

картинку,  она  словно отпечаталась  у  меня в голове, но не могу  понять ее

смысла. Дайте мне еще раз взглянуть на нее".

     Девушке дали ее  рисунок. Она  рассматривала его с болезненным видом, с

выражением  напряженного  любопытства на  лице. Наконец, вздохнув  и отложив

рисунок, заметила: "Я, кажется, ошиблась. В ней нет никакого смысла.  Просто

глупая  картинка. -- Потом, просияв, неожиданно сказала: -- Но  если вы  для

начала подскажете мне хоть одно слово, я пойму ее".

     Автор ничего не ответил, и она опять и опять рассматривала картинку, но

потом вновь  откладывала  ее в  сторону.  С  каждым разом  ее замешательство

становилось все сильнее и сильнее.

     Наконец она повторила  свою просьбу о "начальном, первом слове". "Какое

слово?" --  "Любое.  Вы знаете, что означает эта картинка, поэтому  назовите

какое-нибудь слово,  которое  послужит  мне подсказкой. Я  просто смертельно

хочу  знать все об этом деле, хотя и боюсь немного,  а  может быть,  и очень

сильно. Но скажите хоть что-нибудь".

     На ее настойчивую просьбу автор ответил замечанием: "Недавно вы сказали

мне,  что  очень  интересовались   символизмом".  Произнося  эту  фразу,  он

осторожно опустил на стол коробку спичек.

     Быстро взяв в  руки  рисунок и мгновение поглядев на него, она схватила

коробку спичек и  с яростью швырнула ее  на пол. Потом  девушка  разразилась

потоком  брани, который  перемежался  выражениями  сочувствия  ее  матери  и

пояснениями.   Вкратце   она  рассказала  следующее:  "Будь   проклята   эта

отвратительная, грязная маленькая  обманщица. И она  еще называет себя  моей

подругой. Она, конечно, имеет  любовную связь  с  отцом.  Будь  он  проклят.

Бедная мама. Она ходит к маме, а отец дома ведет себя как святой. Они идут в

отель, тот самый отель, куда отец возил нас обедать. Я ненавидела ее, потому

что  она отнимала  у меня отца  -- у меня  и у  матери.  Вот почему я всегда

воровала  у   него  сигареты.  Даже  тогда,  когда  у   меня  были  свои,  я

прокрадывалась в  гостиную  и брала  их  у него из  кармана  пальто.  Иногда

забирала  всю пачку,  иногда -- только  две-три  штуки. Когда  Джейн впервые

рассказывала мне  о  своем  друге,  она  зажигала сигарету  точно  такими же

спичками. Я и тогда знала, но  не  хотела  этому верить.  И  я  стала  часто

забирать у отца спички и  становилась  просто сумасшедшей, когда  он говорил

мне,  чтобы  я пользовалась своими.  Я не  хотела, чтобы  мама  увидела  эти

спички, хотя это не  имело никакого смысла". Вновь посыпались  ругательства,

после  чего  она  горько  разрыдалась.  Успокоившись, девушка  извинилась за

ругательства и ярость и спокойно сказала: "Я думаю, мне лучше объяснить  вам

все. Когда вы напомнили мне  о  символизме,  я неожиданно вспомнила, что, по

Фрейду, цилиндры символизируют мужчин, а  треугольники-- женщин.  Я  поняла,

что сигареты -- это тоже цилиндры и  что они могут  символизировать и пенис.

Потом значение  картинки  прояснилось. Сначала я просто не  могла ее понять,

поэтому и вела себя так. Теперь я смогу объяснить ее вам".

     Указывая на различные элементы на  картинке, она быстро объяснила: "Эта

сигарета --  отец,  а  этот  большой треугольник  --  мать. Она  пухленькая,

невысокая блондинка, а самый маленький треугольник -- я. Я тоже блондинка. Я

гораздо  выше матери,  но  чувствую себя маленькой  по сравнению  с ней.  Вы

видите, все эти линии соединяют нас в семейную группу, а квадрат -- это наши

семейные  рамки.  А эта линия от  отца  прорывается  через семейные рамки  и

проходит ниже общественных рамок поведения  -- этого большого квадрата, -- а

потом пытается вернуться вновь в семью  и не может, и переходит к Джейн. Вот

видите,  это она: высокая стройная  брюнетка. Этот дым от пениса отца вьется

вокруг  Джейн.  Линия между  мной и Джейн  прерывается там,  где подходит  к

семейным рамкам. Я постоянно рисовала такие картинки все это время (указывая

на фрагментарные картинки  на верхней части страницы),  но впервые соединила

их вместе. Смотрите, где я зачертила лицо отца. Так и должно  быть.  Когда я

отдала  вам спички,  я сказала, что они  связаны с Джейн, хотя  и  не знала,

почему".

     В течение  нескольких минут пациентка сидела спокойно и задумчиво, то и

дело взглядывая на  рисунок.  Наконец  она произнесла:  "Я  знаю, что  такое

толкование этой  картинки отвечает истине, но только потому, что я чувствую,

что  это  правда.  Я  много раз обдумывала  все  это.  Это  не  единственный

известный мне факт. Мы с  Джейн расстаемся, но не это  сделало ее любовницей

отца. Джейн приходит  к нам всегда  по вечерам, когда отца нет дома, и, хотя

она проводит у нас не более пяти минут, это не означает, что никто ничего не

видит. Мама ничего не может скрывать, и ее натура  такова, что она знает все

прежде,  чем это  случится. Я знаю, что  сейчас она не  имеет  ни  малейшего

представления об этом. В конце концов, любой может взять спички в гостинице,

а мое воровство сигарет  у отца только  подтверждает, что со мной  не  все в

порядке. Поняв это, я собираюсь выяснить все до конца, и теперь у меня будут

более убедительные доказательства, чей мой рисунок".

     Что  это за доказательства,  она отказалась  говорить.  Остальная часть

беседы была потрачена  ею на спокойное, пассивное философское исследование и

восприятие всей этой ситуации.

     Через два  дня  она пришла  в  кабинет  автора  в сопровождении молодой

женщины и заявила: "Это Джейн. Я уговорила ее прийти сюда, и она не имеет ни

малейшего представления, зачем и почему, а чувство вины передо мной помешало

ей отказать мне. Я оставлю ее у вас, чтобы вы могли поговорить с ней". Затем

она  повернулась к Джейн: "Около двух месяцев назад  в твоей  жизни началось

что-то такое, что ты хотела бы скрыть от  меня. Ты думала, что выберешься из

этого  положения, но это тебе не удалось. Ты сказала мне, что  твой приятель

на  четыре года старше тебя, что он хочет вступить  в  любовные  отношения с

тобой, но  ты не согласилась. Ты была просто свежей  юной девушкой,  которая

рассказывала подруге о  своем дорогом парне. И  все это время ты знала,  а я

все это время думала и соображала. Наконец, я пошла к психиатру, а на другой

день получила ответ. Теперь я знаю всю  твою грязную отвратительную историю.

Вот сигарета, прикури ее этими спичками -- они из отеля. Теперь ты знаешь, о

чем я говорю".

     С этими  словами  она  выбежала  из комнаты.  Тогда Джейн повернулась к

автору и спросила: "Энн действительно знает о своем отце и обо мне?".

     Затем, не  задавая больше никаких вопросов, она достойно  отреагировала

на эту трудную ситуацию. Она  нашла в себе силы и мужество, чтобы рассказать

историю своей интрижки с отцом пациентки, подтвердив каждую  деталь, которую

та сообщила  автору, и добавив сведения о  том, что она  и ее любовник  были

очень  осторожны. Они  были  уверены, что  ни у кого  не  возникнет  никаких

подозрений  по поводу  их  отношений. Она почувствовала,  что,  когда  Энн в

первый раз приехала из колледжа  домой  на выходные, она была раздражена без

видимых  причин.  То  же самое в одну из  их встреч  сказал  и отец Энн. Она

полностью приписала такое поведение подруги интуиции.

     После этих  признаний  Энн позвали в  кабинет.  Войдя,  она  пристально

посмотрела Джейн в глаза и заметила: "У  меня  была слабая надежда, что  это

неправда.  Но  все именно так  и обстоит,  не .так  ли?" Джейн утвердительно

кивнула  головой, на что Энн философски ответила: "То,  что делает  отец, --

его личное дело, а то, что делаешь ты, -- твое, но больше никогда не приходи

к  нам домой. Выберите себе  для встреч другой отель, так  как  в этом отеле

часто обедает наша семья. Я объясню матери, что  ты прекратила  посещать наш

дом из-за того,  что мы  поссорились. Что  касается тебя  и меня,  мы просто

знакомые, а отцу можешь сказать: пусть ему поможет сам бог, если мама узнает

об  этом. Ну,  вот  и все. Ты  вернешься  в город на  одном автобусе, а я на

другом. А теперь убирайся, я хочу поговорить с доктором".

     После  ухода  Джейн пациентка  говорила о  своем намерении относиться к

сложившейся ситуации насколько возможно безразлично, спокойно  и философски.

Она  по-прежнему  была  в  сильном  замешательстве  относительно  того,  как

натолкнулась  на  это.  Девушка  была  убеждена,  что  "это  дело  правильно

сработавшей  интуиции".  "Когда я впервые начала  рисовать эти картинки, они

меня ужасно раздражали, но я не могла перестать делать это. Я была поглощена

своими  рисунками,  но До прошлой  среды  они  не  имели для  меня  никакого

значения.

     Теперь, когда я оглядываюсь назад, все  это кажется мне подозрительным,

потому что я должна была понять все с самого начала, но до вчерашнего дня не

понимала. Сейчас я не хочу, чтобы мое  подсознательное  знание  расстраивало

меня так ужасно, как раньше".

     Автор  от  случая   к  случаю  встречался  с   пациенткой   и  наблюдал

удовлетворительные доказательства того, что  дела у нее  шли  гораздо лучше.

Спустя несколько лет она очень удачно вышла замуж. Автор также узнал от нее,

что она подозревала своего отца в интригах с различными женщинами, но всегда

отбрасывала  свои  подозрения как необоснованные.  Эти подозрения неожиданно

подтвердила  Джейн,  когда  автор  обсуждал  с  ней  ее  отношения  с  отцом

пациентки.

     Спустя несколько месяцев автор снова просмотрел  тетради пациентки. Она

заметила: "О, я забыла рассказать вам, что утратила эту привычку, как только

все  узнала.  Я  никогда  больше  ничего  не  рисовала".  Просмотр  тетрадей

подтвердил ее слова.

     Впоследствии автор иногда встречался с Джейн, и она сообщала о том, что

ее любовная связь продолжалась, но что она согласилась с требованиями Энн.

Анализ

Значение болезни

     Вряд ли  можно переоценить  теоретическое значение этого  случая и  тот

интерес, который он представляет. Редко появляется такая возможность изучить

сильный невротический, в  некоторых случаях почти  психотический,  взрыв при

таких хорошо регулируемых условиях.

     Молодая   женщина,   глубоко  преданная  своим   родителям,  неожиданно

столкнулась с  угрозой благополучию матери, исходящей от отца и от ее лучшей

подруги, и с остро болезненной картиной эмоционального отхода отца от семьи.

Конечно, это представляло собой серьезное основание для горя и гнева. Но еще

более важно  то, что  она встречалась с этими обескураживающими фактами не в

сознательном восприятии, а только в своем подсознании, и  то, что ее реакция

на это подсознательное не  была реакцией простой печали и гнева, а оказалась

очень   сложным   сцеплением   невротических   и    маниакально-депрессивных

психотических  симптомов.  Все  это  становится  ясно  даже без запутанных и

спорных аналитических расследований и интерпретаций.

     Следовало выяснить, могут ли психические травмы, о которых мы осознанно

знаем,  находиться  в сердце  основных психопатологических  реакций.  И  как

реакция нашей пациентки освещает эту проблему?

     Дома во время уик-энда, когда она впервые  подсознательно почувствовала

интимные   отношения  между  своей  подругой   и  отцом,  ее  реакцией  была

беспокойная  и  немотивированная  раздражительность, которая  ни  на чем  не

фокусировалась,  а  постоянно смещалась  с одного обыкновенного предмета  на

другой.  После  этого она  погрузилась  в  состояние  навязчивой  депрессии,

которая   была,   по   ее   мнению,   бессодержательна  и  необоснованна   и

сопровождалась потерей интереса ко всей ее предыдущей деятельности и ко всем

ее предыдущим  связям. Депрессивное настроение  пациентки  нарастало,  а  ее

раздражительность  по-прежнему не была  направлена  ни  на  что  конкретное.

Однако   впервые  оно   начало   фокусироваться   в  двух   симптоматических

принудительных   актах,  символическое  значение  которых  позже  становится

безошибочным. Первым из них была тщательно ограниченная клептомания, то есть

специфическое  вынужденное воровство  сигарет  и  спичек  из  карманов  отца

(очевидно, с подсознательной  целью выразить свой гнев и наказать отца), но,

как видно из автоматических рисунков,  это  воровство  имело  более глубокую

кастрирующую   цель.   Вторым  действием   было  также  ограниченное,  почти

инкапсулированное стремление к постоянному  повторению в рисунках цилиндров,

треугольников, спиралей и прямых линий, проходящих во всех направлениях.

     Интересно   отметить,   что  ее   болезнь  началась   с   эпизодических

эмоциональных взрывов,  за ними  быстро следовал аффект, который  становился

фиксированным  и  навязчивым,  что,  в  свою   очередь,  дополнялось  серией

навязчивых  действий. Теоретическое значение этой последовательности событий

представляет  собой  вопрос,  в котором  мы  не можем прийти к  единой точке

зрения, но который всегда должны помнить.

     Нежелательная   и   таинственная   для    пациентки   раздражительность

заслуживает  дополнительного  анализа. Это точная  копия  неистовой  и  явно

немотивированной   раздражительности,   свойственной    детям,   когда   они

погружаются в переполняющую их подсознательную ревность к  своим  родителям,

братьям  и  сестрам.  У  этой  пациентки  можно  наблюдать,  как раздражение

ускорялось, когда подсознательное  сталкивалось  с  любовной связью между ее

отцом и подругой.  Раздражительность  отражает конфликт между  различными ее

ролями. Это касается, например, ее идентификации со своей матерью в семейной

группе,  ее фантазий  относительно себя  в  роли любовницы  своего  отца, ее

ревности к этой любовнице.

     Ясно,  что  подсознательные импульсы  заставили  ее  различными  путями

искать нужного  выражения и  разрешения: во-первых, в ее мстительных  жестах

(воровство  спичек  и  сигарет),  потом  в   автоматическом  рисовании  (так

называемая  "привычка",  которая   позже  стала  носителем  определенных   и

интерпретируемых   знаний)   и,  наконец,   в   возрастающей   и  навязчивой

необходимости  узнать все, -- что  и явилось  поводом  для поисков ответа  в

психиатрической  и  аналитической  литературе. Отсюда ее вера в  символизм и

разочарование  в  нем, обращение  за  помощью,  еще  слегка  завуалированное

"любознательностью", ее интерес к "автоматическому рисованию".

     Несомненно, никакой лабораторный тест не позволит показать  побуждающую

и направляющую  силу  подсознательного  мышления  лучше,  чем данный случай.

Можно  привести  еще  один пример нежелательного  двойного значения в наивно

выбранной фразе  "бегать вокруг", которую  пациентка часто повторяла в своем

слепом сердитом взрыве против отца, не понимая сознательно очевидного намека

на его сексуальные привычки.

     И, наконец, символическое изображение сложных человеческих взаимосвязей

простыми   детскими   рисунками,   которые   представляют   собой   наиболее

драматическую характеристику этой истории, настолько понятно, что не требует

дальнейших пояснений.

Метод

     Этот эксперимент вызвал ряд сомнений технического характера. Во-первых,

нужно   признать,   что    даже    искусное    применение    ортодоксального

психоаналитического метода вряд ли  смогло бы за несколько сеансов  раскрыть

репрессивное подавление осознания связи отца. Скорость получения результата,

конечно, не единственный критерий совершенства. Было бы хорошо, чтобы наряду

с  такой быстрой  терапией  в  психику  пациента не были внедрены  некоторые

отрицательные последствия реконструкции, которые,  с  другой стороны,  могут

оказаться   значительной  частью  наиболее   ортодоксального  аналитического

подхода.  Но  в этих наблюдениях  нет ничего, что  могло бы сделать  эти два

подхода  взаимоисключающими.  В  некоторой  форме  они могут  дополнять друг

друга; и, по  крайней мере, хотя бы некоторым пациентам из числа тех, к кому

неприменим  анализ, такой подход  может оказаться вполне полезным  не только

из-за его скорости и направленности.

     Кроме  того,  следует  подчеркнуть, что  автоматический  рисунок  тесно

связан  с психоаналитическим методом свободных ассоциаций.  Здесь спонтанные

рисунки  пациентки  были  невербальной формой  свободной ассоциации. Перевод

таких рисунков в понятийные представления довольно сложен,  но эти трудности

не  больше,  чем  те,  с  которыми  встречается  аналитик,  имеющий  дело  с

символическим материалом сновидения. На  двухмерной  плоскости  эти  рисунки

эквивалентны   драматическому   символическому   изображению   инстинктивных

конфликтов,  которые  Эрик Эриксон  описал  в  детской  трехмерной  игре  со

строительными кубиками.

     Затем,   при   изучении   этого  материала,   появляется   определенное

впечатление, когда  видишь,  с какой готовностью подсознательное сообщается,

как   посредством  условного   языка   рисунков   устанавливается   связь  с

экспериментатором, и в то же время сознательно организованная часть личности

занята пересмотром  других  материалов.  (Это  предполагает,  что  с помощью

указанного метода  можно  закрепить коммуникацию с  подсознательным  гораздо

проще, чем  в случае, когда  обе части личности используют одно средство  --

речь.  Следует  иметь в  виду,  что, когда используется  только  одна  форма

коммуникации,  борьба между стремлением выразить  себя  и  подавлением  этой

тенденции может усилиться.)

     При  обычной   аналитической   процедуре  пациент  выражает   все,  как

сознательное,  так  и подсознательное:  инстинктивные побуждения  и тревоги,

страх и  вину, --  в одно и то же время и той же системой жестов и слов. При

этом  бывает  сложно  интерпретировать   содержание  его  сообщений,  однако

различные  аспекты  психики  могут выразить себя более  понятно и с  меньшей

внутренней путаницей и сопротивлением, если использовать для этого различные

прямые способы коммуникации. В данном  случае это и  произошло: стыд и вина,

тревога   и   ярость,   которые  мешали  пациентке   выразить   словами   ее

подсознательное знание, позволили ей выразить его в автоматически нанесенных

рисунках, кроме того, это  проясняет  основной механизм  творчества,  анализ

которого автор собирается провести в более позднее время.

     Однако  нужно  помнить,  что  до  того,  как  автор  начал  работать  с

пациенткой,  ее внутреннее сопротивление делало ее рисунки  хаотичными. Если

оглянуться назад, станет очевидным,  что пациентка пришла  найти себе замену

отца, человека, который разрешил бы ей  выяснить некоторые факты, касающиеся

ее реального отца, -- "разрешающий агент", функция которого состояла  в том,

чтобы уменьшить  ее вину и тревогу  и  позволить ей  выразить гнев  и  боль,

которые она ощущала.

     Таким  образом,   мы  видим,  что  первое  побуждение  к  выздоровлению

происходило,  когда она  одновременно рисовала и говорила, но, очевидно, без

какого-либо  внутреннего  понимания.  Гипнотерапевт  дал  ей   определенное,

прямое,  спокойное,  но впечатляющее внушение:  она  должна позволить своему

подсознательному  разрешить ее проблему вместо сознательного размышления над

ней. Это  важное расхождение с психоаналитическим  методом, с его намеренным

стремлением ввести  все в сознание, поскольку, разрешая подсознанию пациента

смотреть фактам в лицо,  психотерапевт дает право  его сознанию освободиться

от  навязчивых размышлений  над  существующей проблемой. Пациентка сразу  же

испытала временное облегчение. На следующий день она почувствовала себя "так

хорошо",  что даже не  собиралась  приходить на следующий сеанс. Имея  такую

поддержку, она на следующем сеансе углубилась в свою проблему и справилась с

первым  моментом  сознательной  паники,  паники,  которая  в  тот  момент не

сопровождалась  внутренним пониманием.  Следующее эмоциональное  изменение у

пациентки возникло именно из этого опыта и вскоре проявилось как способность

открыто  выражать  свою ярость, печаль  и отвращение в ее вынужденном взрыве

против своей подруги и отца, а не только в символических актах.

     Психотерапевт своим  активным подбадриванием и прямыми  внушениями снял

груз  вины,  тревоги  и  амбивалентности  с  ее  плеч.  В  качестве  нового,

доброжелательного, отца он отвлек  некоторые из  препятствующих чувств от их

прежних  целей, что  обусловило полное понимание.  Важная  функция  лечащего

врача выяснить  старые  и устойчивые модели  была, бесспорно, выполнена этим

мягким внушением при первой беседе врача и пациентки.

     Естественно,   это   породило   тревогу,  но  она   заменила  длительно

существовавшие  депрессию  и  принуждение  и совершила  переворот  в болезни

пациентки.

Заключение

     Мы далеки от того, чтобы делать  определенные  выводы из одного  опыта.

Такие наблюдения нужно  повторить  много раз, прежде чем можно будет решить,

что в аналитическом методе наметились какие-то изменения.

     Однако  нужно  заметить,  что, не делая  попыток раскрыть  весь скрытый

материал подсознания пациентки, удалось очень просто установить прямую связь

между сознательной  и  подсознательной системами мышления и чувств, которыми

были окружены  фигуры  родителей. Больше  того,  как прямое следствие этого,

произошло почти немедленное освобождение от невротических симптомов.

     К сожалению, хотя у нас была  ясная картина невроза пациентки, у нас не

было полного аналитического  понимания особенностей  ее характера. Это имеет

важное значение, поскольку понятно, что к  одному типу организации характера

такой метод может быть применен, а  к другому  -- нет,  даже тогда, когда  у

обоих  пациентов  одинаковый  невроз.  Такие  исследования  нужно  проводить

совместно с психоаналитиками.