Глава 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ - Эго, голод и агрессия- Фредерик Перлз

Хотя нам мало что известно о времени кроме того, что оно является одним из четырех измерений нашего существования, мы способны дать определение настоящему. Настоящее — это вечно движущаяся нулевая точка отсчета, по обе стороны которой располагаются будущее и прошлое. Хорошо сбалан­сированная личность принимает в расчет прошлое и буду­щее, не упуская из виду нулевой точки настоящего, не прини­мая прошлого и будущего за реальность. Все мы одновре­менно направляем свой взгляд вперед и назад, но тот, кто не способен взглянуть в лицо неприятностям настоящего и жи­вет главным образом в прошлом или будущем, облекаясь ко­коном из исторического или футуристического мышления, не может считаться адаптировавшимся к реальности. Таким об­разом, реальность — вдобавок к показанному ранее форми­рованию отношения между «фигурой» и «фоном» — обретает новый аспект, заключающийся в чувстве реальности.

Фантазирование, одно из немногих занятий, единодушно признанное бегством от нулевой точки настоящего в буду­щее, должно рассматриваться в данном случае как бегство от реальности. С другой стороны, многие из тех, кто приходит к аналитику, желают лишь подчиниться популярной идее пси­хоанализа, а именно, эксгумировать все возможные инфан­тильные и травмирующие переживания. Обладающий ретрос­пективным характером аналитик может потратить годы на та­кую охоту за призраками.  Будучи убежден,  что ковыряние в

прошлом — это панацея от невроза, он будет действовать только на руку сопротивлению пациента настоящему.

Постоянное копание в прошлом чревато еще одним не­достатком — упускается из виду его противоположность, бу­дущее. Тем самым исчезает возможность усмотреть ключе­вой момент целой группы неврозов. Возьмем типичный слу­чай невроза предвосхищения. Человек, отходя ко сну, беспо­коится о том, сможет ли он заснуть; утром он полон решимос­ти по отношению к тому, чем будет заниматься у себя в офи­се. По прибытии туда он уже не заботится о том, чтобы прове­сти свои решения в жизнь — он мысленно готовится к встре­че со своим аналитиком, однако в ходе анализа ни словом не проговаривается о заготовленном для аналитика материале. Когда приходит время использовать этот материал, его мыс­ли уже заняты предвкушением ужина со своей подругой, но во время трапезы он выкладывает ей все свои планы, касаю­щиеся предстоящей работы. И так далее, и так далее. Этот пример не является преувеличением, поскольку существует множество людей, всегда опережающих время на несколько шагов или миль. Они никогда не пожинают плодов своих уси­лий, так как их планы никогда не имеют контакта с настоя­щим, с реальностью.

Мало проку в том, чтобы заставить человека, одержимо­го подсознательным страхом голодной смерти, понять, что его страх коренится в бедности, испытанной в детстве. Гораздо более важной представляется возможность показать паци­енту, что боязливое заглядывание в будущее и стремление обезопасить себя портит его сегодняшнее существование; что его идеал накопления избыточного богатства изоли­рован и отделен от смысла его жизни. Важно, чтобы такой человек развил в себе чувство «самости», заново обрел все те желания и нужды, эмоции и ощущения, способность полу­чать удовольствие и испытывать боль, которые и делают жизнь стоящей того, чтобы ее прожить, и которые отошли на задний план, либо были подавлены ради спасения драгоцен­ного идеала. Он должен научиться устанавливать другие контакты помимо деловых. Он должен научиться работать и отдыхать.

У таких людей открытый невроз развивается в том случае, если они лишаются своего единственного способа контакти­рования с миром — делового контакта. Такой невроз извес­тен как «невроз отставного бизнесмена». Зачем подвергать его историческому анализу, разве что занять пару часов его

пустой жизни праздным времяпрепровождением? Карточная игра может иногда служить той же цели. На морских курортах часто можно встретить такой сорт людей (не имеющих кон­такта с природой), которые отказываются покинуть толчею игрального зала ради того, чтобы полюбоваться закатом. Они скорее угробят жизнь на карточные манипуляции, вцепившись в эту пустышку, нежели согласятся установить контакт с при­родой.

Другими типами людей, постоянно заглядывающих в свое будущее, являются неуверенные в себе, или любители астро­логии, или те, для которых «прежде-всего-безопасность-ни-когда-не-стану-рисковать».

Историки, археологи, искатели объяснений и жалобщики смотрят в другом направлении, но наиболее привязан к про­шлому тот, кто несчастлив «потому что» родители не дали ему хорошего образования или «потому что» он импотент «из-за того, что» приобрел комплекс кастрации, когда мать пообещала отрезать ему пенис в качестве наказания за ма­стурбацию.

Открытие такой «причины» в прошлом редко становится решающим событием процесса излечения. Большинство лю­дей, живущих в нашем обществе, не имеют «идеального» об­разования, многим угрожали в детстве кастрацией, и, тем не менее, они не стали импотентами. Мне известен случай, ког­да все возможные детали подобного комплекса кастрации вышли на поверхность сознания, никак не повлияв на импо­тенцию. Аналитик дал пациенту интерпретацию его отвраще­ния к слабому полу. Пациент согласился с интерпретацией, но ему так и не удалось почувствовать, пережить настоящую тошноту. Поэтому он и не смог почувствовать вместо отвра­щения его противоположность — влечение.

Ретроспективная личность избегает брать на себя ответ­ственность за свою жизнь и свои поступки, предпочитая пе­рекладывать вину на что-то, случившееся в прошлом, вместо того, чтобы попытаться исправить существующую ситуацию. Для решения тех задач, с которыми можно справиться, не тре­буется искать козла отпущения или оправданий.

В процессе анализа ретроспективного характера всегда всплывает определенный симптом: подавление плача. Оп­лакивание является частью процесса примирения, важной в том случае, если кому-то необходимо вырваться из пут про­шлого. Этот процесс, названный Фрейдом «работой оплаки­вания» — одно   из наиболее гениальных его открытий. Факт,

что примирение требует работы всего организма, указывает на то, как важно чувство «самости», как необходимо привес­ти в порядок все свои переживания и выражение глубочай­ших эмоций. Для того чтобы вновь оказаться способным к установлению контакта, задача оплакивания должна быть завершена. Хотя печальное событие уже прошло, мертвое не умерло окончательно — оно все еще существует. Работа оплакивания совершается в настоящем: решающим обстоя­тельством оказывается не то, что значил мертвый для опла­кивающего его, а то, что он все еще для него значит. Потеря костыля не играет никакой роли для того, кто вылечился пять лет назад, но существенна для того, кто все еще хромает и нуждается в этом костыле.

Несмотря на то, что я старался осудить футуристическое и историческое мышление, мне вовсе не хотелось бы, чтобы у читателя сложилось неверное впечатление. Мы не должны огульно пренебрегать ни будущим (к примеру, планировани­ем), ни прошлым (незаконченными поступками), но мы долж­ны понять, что прошлое ушло, оставив в наследство незавер­шенные ситуации, и что планирование должно быть руко­водством к действию, а не его сублимацией или заменителем.

Люди часто совершают «исторические ошибки». Под этим выражением я понимаю не путание в исторических датах, а ошибочное использование прошлого для разрешения про­блем сегодняшнего дня. В сфере юриспруденции можно ви­деть множество законов, утративших свои raison d'etre, кото­рые тем не менее продолжают функционировать. Религиоз­ные люди также догматично придерживаются ритуалов, кото­рые когда-то имели смысл, но утратили его в ходе развития цивилизации. Во времена древних евреев существовал зап­рет на то, чтобы ехать в субботу на гужевой повозке, и этот запрет был оправдан, так как вьючное животное должно было отдыхать хотя бы один день в неделю, но ведь благочестивые евреи и в наши дни подвергают себя ненужным тяготам, от­казываясь пользоваться трамваем, который может поехать и без них. Они превращают смысл в бессмыслицу — по край­ней мере, так это выглядит. Они смотрят на это под другим углом. Догма не могла бы сохранять свою силу, не могла бы даже существовать, если бы она не поддерживалась футури­стическим мышлением. Верующий исполняет религиозные предписания для того, чтобы оказаться записанным в «небес­ные списки праведников», завоевать уважение своей набож­ностью или избежать неприятных угрызений совести. Он не

должен почувствовать своей исторической ошибки, иначе его «жизненный гештальт», смысл его существования распадется на куски, и он окажется в глубочайшем замешательстве, выз­ванном потерей ориентиров.

Подобно историческим существуют также и футуристи­ческие ошибки. Мы ожидаем чего-то, на что-то надеемся и бываем разочарованы, иногда очень несчастны, когда наши надежды не оправдываются. Тогда мы начинаем обвинять судьбу, других людей или собственную бестолковость, но оказываемся неспособными усмотреть в своих действиях фундаментальную ошибку ожидания того, что реальность бу­дет потворствовать исполнению наших желаний. Мы закры­ваем глаза на то, что сами оказываемся виноваты в соб­ственном разочаровании, вызванном нашими ожиданиями, нашим футуристическим мышлением, особенно тогда, когда не видим сковывающих нас в настоящем ограничений. Пси­хоанализ проглядел этот существенный фактор, хотя и с из­бытком уделял внимание «реакциям» разочарования.

Важнейшей ошибкой классического психоанализа явля­ется неразборчивое применение термина «регрессия». Паци­ент выказывает беспомощность, зависимость от матери, не­способность относиться к себе как к взрослому человеку и ведет себя как трехлетний ребенок. Я не возражаю против анализа его детства (если историческая ошибка пациента достаточно явно выражена), но для того, чтобы осознать ошиб­ку, необходимо противопоставить ей обратное — правильное поведение. Если вы неправильно произносите слово, вы не сможете исправить свою ошибку без знания правильного про­изношения. То же относится к историческим и футуристичес­ким ошибкам.

Указанный пациент, возможно, так и не достиг взрослой зрелости и не представляет себе, как это — быть независи­мым от матери, уметь налаживать контакт с другими людьми, и, если только его не заставят почувствовать независимость, он не сможет осознать своей исторической ошибки. Мы при­нимаем за само собой разумеющееся то, что у него есть это «чувство», и слишком торопимся признать в нем взрослого, лишь временно регрессировавшего в детство. Мы склонны не замечать самой сути сложившейся ситуации. Поскольку его поведение нормально в ситуациях, не представляющих особого труда, или в тех, в которых от него требуются инфан­тильные реакции, мы, ничтоже сумняшеся, провозглашаем его

взрослым. В более сложных ситуациях, однако, он выказывает отсутствие зрелого отношения к делу. Разве можем мы ожи­дать от него того, что он знает как изменить себя, если он даже не понимает разницы между инфантильным и зрелым поведением? Он не «регрессировал» бы, если бы его «са­мость» уже была зрелой, если бы он ассимилировал, а не про­сто скопировал (интроецировал) приличествующее взрослым людям поведение.

Мы можем заключить теперь, что ближайшее будущее содержится в настоящем, особенно в незаконченных си­туациях (завершение «цикла инстинктов»). Большая часть на­шего организма создавалась с учетом неких «целей». Бес­цельные, например, бессмысленные движения могут варьи­ровать от легких странностей до необъяснимого поведения сумасшедшего.

Полагая настоящее результатом прошлого, мы находим столько же толкований этой причинности, сколько существу­ет философских школ. Большинство людей верит в «перво­причину» вроде Создателя, другие с фатализмом признают за единственно объективный решающий фактор унаследо­ванную телесную конституцию, в то время как третьи припи­сывают главную роль в формировании нашего поведения влиянию среды. Некоторые полагают, что корень всякого зла заключен в экономике, другие — что в дурном обращении с детьми. Настоящее, по моему мнению, является совпадени­ем действия многих «причин», ведущих к созданию постоян­но меняющейся калейдоскопической картинки никогда не повторяющихся ситуаций.