Мишель Маффесоли. ОКОЛДОВАННОСТЬ МИРА ИЛИ БОЖЕСТВЕННОЕ СОЦИАЛЬНОЕ* - СОЦИО-ЛОГОС - Неизвестен - Философия как наука

*© Michel M a f f e s о 1 i. 274

Для того чтобы приступить к изучению чудесного в современном мире, можно принять за отправную точку «божественное социаль­ное» — термин, которым Э. Дюркгейм обозначал связующую силу, лежащую в основе любого общества или ассоциации людей. Слово «миф» также могло бы быть использовано в том смысле, в каком оно употребляется для обозначения того, что объединяет нас с каким-либо соообществом; речь идет не столько о содержании, которое относится к области веры, сколько о форме, вмещающей это содержание, т.е. о том, что является общей матрицей, что слу­жит опорой «бытия-вместе» (Fetre-ensemble). Я восполь­зуюсь по этому случаю определением Зиммеля: «Религиозный мир уходит корнями в духовную сложность взаимоотношений отдель­ного человека с ему подобными или же с группой ему подобных... эти взаимоотношения представляют собой чистейшие религиозные явления в обычном смысле этого слова» 1.

Мы не намерены проводить здесь социологическое исследова­ние религии, тем более что специалисты в этой области, как только возникает вопрос о новом всплеске религиозности, сразу становят­ся весьма сдержанными. Воздержусь и я от вторжения в область их компетенции и постараюсь не выходить за рамки того неясного, расплывчатого, что есть в религиозном чувстве. Делаю я это с тем, чтобы иметь возможность обратить внимание читателя на раз­витие чудесного, в том числе за рамками его официальных проявле­ний, на значимость, которая придается воображаемому, символи­ческому, всему тому, что заставляет пытливые и соответствующим образом настроенные умы отмечать возвращение иррационального.

Прежде всего следует сказать о существовании определенной связи между возрождающимся интересом ко всему натуральному (натурализм) и чувством околдованности миром, которое сегодня можно наблюдать.

За всякого рода демистификациями, «демифологизациями», нашедшими своих сторонников в сфере теологических размышле­ний, социолог — этот социальный «разведчик» — не может не при­нимать во внимание все многообразие элементов, вышедших на первый план, таких, как рок, судьба, небесные светила, магия, гада­ние, гороскопы, культы природы и т. д. Можно со всей очевид­ностью утверждать, что стихия азартных игр, захлестнувшая францию, таких, как лото, tacotac*, tierce**, национальная лотерея, мода на игру в казино — все это имеет отношение к тому же процессу.

* Tacotac — одна из разновидностей цифрового лото.

** Tierce — вид пари на скачках, когда ставят на трех лошадей.

Здесь нам хотелось бы поговорить о пути, по которому сле­довало бы направить точные исследования. И не нужно никого этим запугивать. Давайте вспомним «основной постулат социологии» по Э. Дюркгейму: «Никакой институт, созданный человеком, не мог быть построен на заблуждении или лжи, иначе он не смог бы долго существовать. Если бы он не основывался на природе вещей, он бы встретил такое сопротивление, преодолеть которое ему было бы не под силу» 2. Это мудрое рассуждение вполне применимо и к нашей теме. Здравый смысл, эмпирическая констатация, газетные статьи— все это приводит к общему мнению, что количество чудес возрастает. Следовательно, наступает пора приступить к их изуче­нию, не преувеличивая их значимость, но и не отметая их с ходу.

Прежде всего потому, что мы обращаемся к отношениям, ши­роко распространенным во всех слоях общества. В среде «простого народа» эти явления вполне объяснимы и даже среди интелли­генции, порой украдкой, но уже не считается неприличным говорить о своем гороскопе, носить на шее или на запястье какой-нибудь амулет и т. д. 3 Что касается других социальных слоев, то прово­дящиеся в настоящий момент исследования позволят проявить этот феномен.

В качестве примера могу привести еще один забавный случай: совсем недавно, во время одного званого ужина, на котором собра­лись представители «высшего эшелона» администрации (плюс несколько" знаменитостей — епископ, преподаватель университета, женщина-астролог), мне довелось, с одной стороны, долго бесе­довать с этой женщиной-астрологом, которая перечислила поли­тических деятелей всех мастей, составляющих ее клиентуру, а, с другой стороны, выслушивать признания одного префекта — чело­века рационального склада ума, если таковой существует, — пы­тавшегося передать мне тот магический трепет — «настоящий нар­котик», — который охватывает его еженедельно во время тиража «лото». Естественно, чтобы не подвергаться полной компромета­ции, покупка «вещего бюллетеня» поручается его шоферу. Все это имеет анекдотический характер, однако именно эти факты, сколь бы малозначительными они ни казались, постоянно накапливаясь, определяют основу существования индивидуального и коллективно­го одновременно. То, что эти факты подчеркивают с особой си­лой, так это совершенно иное отношение к природному или космическому окружению, нежели нас к тому приучило сугубо рациона­листическое мышление. Естественно, это иное отношение не может не влиять на наши взаимоотношения с другими людьми (в семье, на работе, улице), тем более, что действительно, то, каким образом существует и реа­лизуется «бытие (заброшенность) в мире», определяет его режис­суру; я подразумеваю под этим управление ситуациями, которые постепенно создают последовательный экзистенциальный ряд. Поэ­тому, если уж мы говорим об околдованности мира, то лишь потому, что эта околдованность существует сама по себе. Этот натурализм, это соучастие заслуживает особого внимания; это то, что застав­ляет нас говорить о социальной «данности», или иначе, по выраже­нию А. Шютца, о «taken for granted» («само собой разумеющемся») 4. Так или иначе, все мы участники этой жизни и существуем в этом жалком мире и, хотя он несовершенен, это все же лучше, чем «ничто». Это трагическое видение мира предполагает не столько его измене­ние (реформу, революцию), сколько принятие существующего по­рядка вещей, определенного статус-кво. Фатализм, скажут некото­рые, — в какой-то мере это так. Но в противовес активизму (англо­саксонскому?), который приводит к соперничеству противопостав­ленных друг другу людей, этот фатализм (средиземноморский?) посредством соединения в естественную матрицу укрепляет коллек­тивный дух.

Следует уточнить, что, хотя проявление чудесного в человеке (начиная с Л. Фейербаха и затем у О. Конта или у Э. Дюркгейма) занимает социальную мысль, можно тем не менее установить па­раллель с определенной традицией мистицизма, согласно которой то, чего следует достичь, — это растворение во «всеобщем». Такая постановка вопроса, с одной стороны, отсылает нас к натурализму, о чем уже шла речь выше, и одновременно служит основой для образования малых групп (причастие, эротическое или сублимиро­ванное слияние, секты, конгрегация и т. д.) — все это в определен­ной мере связано с тем, что можно наблюдать в наше время5. Не стоит забывать теологического выражения «причастие святым», которое как нельзя лучше отражает этот процесс и, по сути, основы­вается на идее соучастия, соответствия, аналогии — понятия, впол­не подходящего для анализа социальных движений, не сводимых более к своим рациональным или функциональным измерениям. Такой крупный социолог, как Роже Бастид, научные исследования которого призваны вновь сыграть важную роль, говорил о религии как о «древовидной эволюции» 6. В этом определении, кроме самого представленного на рассмотрение натуралистического образа, при­сутствует идея органически взаимосвязанных элементов (ветви, составляющие дерево), звеньев и последовательностей цепи, сооб­ществ, наслаивающихся друг на друга, подобно черепице, и обра­зующих более пространное целое. Древний библейских образ ми­фологического Иерусалима, «где все вместе составляет тело», под­разумевает тем самым гостеприимство будущего рая. Можно ли, исходя из этих нескольких соображений, делать далеко идущие выводы и проводить связь с проявлением чудесного в народе? На мой взгляд, это вполне закономерный процесс. Тем более что основная характеристика религий, варьируясь, остается неизменной: постоянно имеется в виду трансценденция. То, что она находится где-то по ту сторону или же является «имманентной трансценденцией» (группа, сообщество, которое оказывает трансцендентное воздействие на индивидов), ничего, по сути, не меняет. Однако на­ша гипотеза, идущая вразрез с представлениями людей, жалующих­ся на исчезновение великих коллективных ценностей, на сведение их к отдельной личности и проводящих ошибочную параллель со зна­чением повседневной жизни, заключается в констатации нового зарождающегося и развивающегося события, а именно: рост числа небольших групп экзистенциальной сети, своего рода трайбализм, который основывается одновременно на религиозном духе (re-li-gare) и на локализме (близости к центру, природе). Возможно теперь, когда близится конец цивилизации, основанной на индиви­дуализме, начало которой было положено Французской револю­цией, мы окажемся лицом к лицу с тем, что было в свое время неосуществившейся попыткой (Робеспрьер), а именно «гражданс­кой религией», которую Руссо выводил из своих желаний. Эта ги­потеза имеет под собой определенные основания, тем более что, как отмечает Э. Пула, на протяжении XIX — начала XX веков она постоянно занимала умы таких мыслителей, как П. Леру, О. Конт, А. Луази, а также Балланш, который полагал, что «человечеству придется создать четвертого на небесах»7. Основываясь на термине, используемом Ф. Ламмене, можно сказать, что эта «демотеистичес-кая» перспектива позволит понять силу трайбализма и силу соци­альности, недоступную пониманию специалистов по политэконо­мии.

Известно, что Э. Дюркгейма интересовала религиозная связь: «Чем держится общество, которое ничто не трансцендирует, но ко­торое трансцендирует всех своих членов». Эта прекрасная формулировка Э. Пула (op. cit., p. 241) отлично выражает тематику имма­нентной трансцендентности. Просто причинность и утилитаризм не могут объяснить склонности людей ко всякого рода объединениям. Несмотря на проявление эгоизма и частных интересов, существует нечто, что их цементирует, обеспечивает им устойчивую преемст­венность. Возможно, источник этой устойчивости следует искать в общности чувства. В зависимости от конкретной эпохи это чувство может быть обращено к отдаленным и в силу этого не столь притя­гательным идеалам, либо к целям, более близким и потому более притягательным. В последнем случае это чувство невозможно уни­фицировать, ни тем более рационально осмыслить; сам взрыв этого чувства в еще большей степени проявит религиозную окраску. Та­ким образом, «гражданская религия», которая вряд ли применима к нации в целом, может прекрасно существовать в локальных масш­табах: во многих городах (например, в городах Греции) или в каких-то особых группировках. В настоящее время порождаемая ею солидарность приобретает конкретный смысл. Именно в этом плане можно говорить о том, что некоторое обезличивание, являю­щееся следствием всемирного распространения унифицированного образа жизни, а иногда и образа мыслей, может соседствовать с повышенным значением определенных ценностей, которое им при­дается определенными людьми. Так, мы становимся свидетелями все возрастающего влияния средств массовой информации, стан­дартизации одежды, всеобъемлющего «fast food» и одновременно с этим развития местных средств связи (свободное радио, кабель­ное телевидение), успеха специфических видов одежды, продуктов или блюд, типичных для той или иной местности. Последнее наблю­дается в особых жизненных ситуациях, когда возникает необходи­мость приспособиться к своему существованию. Из этого следует, что технический прогресс не в состоянии уничтожить связую­щую людей силу (от re-ligio), а иногда даже способствует ее укреплению.

В связи с тем что налицо пресыщение людей всякого рода абст­ракциями, навязанными ценностями, нагромождением экономичес­ких и идеологических построений, мы, не оспаривая этого факта, можем, однако, наблюдать, как внимание людей сосредоточивает­ся на целях, находящихся в непосредственной близости, на дейст­вительной общности чувств, на всех тех вещах, что составляют це­лый мир привычек, ритуалов, мир, принимаемый таким, как он есть (taken for granted). Именно эта близость придает свой смысл тому, что принято называть «божественное социальное». Оно не имеет ничего общего с какими бы то ни было догмами или официальными предписаниями и вновь затрагивает ту «языческую струну» в душе человека, которая, сколь бы ни было неприятно это слышать исто­рику, никогда полностью не переставала звучать в народе. Подобно древним божествам Ларам — причине и следствию создания семьи — божественное, о котором мы говорим, позволяет вновь создать в обезличенных и неуютных столицах мира сообщества лю­дей, своеобразные островки социального единения, где бы те ощу­щали тепло. Головокружительное разрастание огромных столиц (точнее, мегаполисов), которое предвещают нам демографы, может лишь благоприятствовать созданию «поселений внутри города», если перефразировать известное название*. Мечта Альфонса Алле осуществилась: крупные города превратились в просторы, на кото­рых кварталы, гетто, церковные приходы, территории и населяю­щие их племена пришли на смену деревушкам, поселкам, коммунам и кантонам прошлых эпох. Но поскольку существует необходи­мость объединения вокруг какой-нибудь титулованной особы, свя­той покровитель, почитаемый и прославляемый, уступает место гуру, местной знаменитости, футбольной команде или немногочис­ленной секте.

* Ville dans la ville (фр.) — город в городе. — Прим. перев.

Стремление «держаться вместе» является своего рода способом приспособиться, «одомашнить» окружающий мир, который в про­тивном случае представлял бы собой угрозу. Практические исследо­вания, проводимые в городской среде, прекрасно отражают такого рода феномен. Анализируя социальные изменения, сопутствующие городским миграциям в одном из городов Замбии, Б. Жюль-Розетт обращает внимание на тот факт, что «есть жители, которые всегда принимали активное участие» в переустройстве и расширении об­щины и уточняет: «Самой характерной чертой, присущей многим из этих жителей, является их причастность к туземным африканс­ким церквам». Именно эта причастность и делает их наиболее за­метными фигурами среди других подгрупп общины 8.

Таким образом, изменения, происходящие в городе, возможно, коррелируют со стремительной дехристианизацией, однако они благоприятствуют религиозному синкретизму, последствия которо­го пока непредсказуемы.

В одной из своих актуальнейших работ «О социальной концеп­ции религии» Э. Дюркгейм, для которого «религия является самым примитивным из всех социальных феноменов», констатировав, что время старых идеалов и божеств миновало, тем не менее призывает почувствовать «сквозь моральный холод, царящий на поверхности нашей коллективной жизни, те источники тепла, которые несут в себе наши общества», источники тепла, которые он находит «в на­родных массах» 9. Речь идет о такой оценке, которая вполне впи­сывается в наше доказательство и которой придерживается все большее число исследователей: реальная дегуманизация городской жизни порождает специфические группировки, объединяющие лю­дей общей страстью и общими чувствами. Не следует забывать дионисийских ценностей, вполне актуальных и сегодня, когда дело ка­сается пола, а также религиозных чувств: и то, и другое является модуляциями страсти.

Именно в силу того, что чудесному в наименьшей степени прису­ща адаптационная, консервативная функция, оно чаще всего встре­чается в революционных взрывах. Я уже касался этой темы в связи с революцией «ourobore» 10, подчеркивая, что сильный религиозный заряд всегда присутствовал во всех революционных проявлениях, хотя впоследствии они и квалифицировались как политические. Это касается и Французской революции, и событий 1848 года в Европе, а Г. де Ман доказал, что это касается и большевистской революции в России. Примером тому может служить и Крестьянская война, которая глубоко анализируется в прекрасной книге Э. Блоха. Имен­но по этому поводу К. Маннгейм с уверенностью говорил о наличии «оргиастико-экстатических энергий», коренящихся в самых глу­бинных пластах души человека11. Если о подобных примерах бро­жения в массах и стоит говорить, то лишь затем, чтобы показать, что существует постоянный переход от взрывов к разрядке и что этот процесс является причиной и следствием религиозной связи, т. е. общности страсти. В действительности чудесное, понимаемое таким образом, представляет собой матрицу любого проявления со­циальной жизни 12.

Оно есть горнило, где выплавляются разнообразные модуляции стремления к объединению. Идеалы могут устареть, коллективные Ценности вызвать чувство пресыщения; религиозное же чувство постоянно вновь и вновь порождает эту "имманентную трансцентность" которая позволяет объяснить устойчивость обществ

[Этой страницы нет. - прим. OCR]

специфических владений, рост числа всевозможных теорий и идеологий, противоположных друг другу. С одной стороны — гомогенность, с другой — гетерогенность. Иначе говоря, исполь­зуя прежний образ, налицо универсальная дихотомия: «страна легальная» и «страна реальная». В настоящее время подобная перспектива отвергается большинством политологов и социоло­гов, в частности потому, что это нарушает их аналитическую схему, основанную на позитивистском или аналитическом мышле­нии прошлого века. И если бы мы были в состоянии интер­претировать такие симптомы (index — «указательный палец»)*, как массовый отход от политической или профсоюзной деятель­ности, возрастающая обращенность к настоящему, оценка по­литиканства как театрального или опереточного действа, более или менее интересного, новые вложения в авантюры экономического, интеллектуального, духовного или экзистенциального характера, — то мы неизбежно пришли бы к выводу, что зарождающаяся социальность ничем не обязана старому (пока еще нашему) со­циально-политическому миру.

* Игра слов: indies («симптомы», «знаки», «показатели») и index («указа­тельный палец»). Этимологическое родство выявляет их семантическую бли­зость. — Прим. перев.

В этом плане поучителен пример фантастики: мы обнаружива­ем в ней в причудливом технологическом обличье гетерогениза-цию и вызывающее неуважение к подобным проявлениям кон­формизма14.

Именно в ходе этого процесса обособления от довлеющей силы власти получает свое воплощение «чудесное социальное». Действительно, не задаваясь вопросом о том, каким должно быть общество будущего, люди приносят жертвы «божествам» местного значения (любви, коммерции, насилию, территории, производ­ственной деятельности, еде, красоте и т.д.). Имена этих божеств могут меняться в сравнении с эпохой античности, но функция метки, которую они выполняют, остается прежней, именно в этом плане происходит овладение «реальным» существованием, которое я называю народной мощью. Уверенно и упрямо, быть может, слегка напоминая животных, то есть проявляя скорее инстинкт к жизни, нежели способность к критическому осмыслению дей­ствительности, все группы людей, их небольшие общины, объеди­няющие родственников или соседей, всецело озабочены ближай­шими социальными отношениями; то же касается и их ближайшего окружения. Таким образом, даже если происходит отчуждение человека от отдаленного от него экономического и политического порядка, он обеспечивает суверенность над своим ближайшим окружением. В этом и находит свое завершение «божественное социальное», в котором одновременно заключается секрет его устойчивости. Господство социальности проявляется тайно, в бли­жайшем окружении и малозначительных явлениях (в том, что не подпадает под власть макроскопических целей). Можно даже сказать, что власть реализует свое господство лишь при усло­вии, что она не слишком отдаляется от этой суверенности. «Су­веренное» можно понимать в контексте общественного договора Ж.-Ж. Руссо, что придает этому понятию всеобъемлющую и несколько идиллическую характеристику15.

Это понятие можно также рассматривать как «конфликтную гармонию», в которой некое целое в результате действия и про­тиводействия так или иначе упорядочивает составляющие его при­родные, социальные, биологические элементы и тем самым обе­спечивает свою стабильность. Теория систем или размышления Э. Морена со всей очевидностью свидетельствуют об актуаль­ности и правильности подобной перспективы. Таким образом, даже если для многих речь идет лишь о метафоре, сближение, которое может произойти между народом и правителями, имеет прочное основание. Кроме того, народ имеет множество спосо­бов выразить свою независимую мощь — мятеж, насилие, демокра­тический путь, молчание и уклонение от голосования, презри­тельное неприятие, юмор и ирония. Искусство политики в том и заключается, чтобы сделать так, чтобы эти способы выраже­ния независимости не приняли слишком расширительного харак­тера.

Абстрактная власть может постепенно восторжествовать. Действительно, можно задаться вопросом римского философа и поэта V в. н. э. Боэция: «Что лежит в основе добровольного раб­ства?» Ответ составляет твердая уверенность любого социального объединения, которое знает, что в конечном счете Правитель, какой бы ни была форма его правления (аристократия, тирания, демократия и т.д.), всегда зависит от народного приговора. Если власть принадлежит индивиду или ряду индивидов, то сила — это привилегия филума* и существует непрерывно. В этом смысле непрерывность является характеристикой «божественного со­циального». Вопрос заключается в том, что чему предшествовало. Говорить о силе, о суверенности, о божественном в отношении народа значит признавать, по выражению Дюркгейма, «что право возникло из нравов, т. е. из самой жизни» или, иначе, «именно нравы составляют подлинную конституцию государств»16. Этот приоритет жизни в устах человека, которого мы знаем как позити­виста, заслуживает внимания; очевидно, именно это рассуждение позволяет ему подчеркивать важность «чудесного» в социальной структуре. Речь идет, естественно, о некоей общей идее, нуждаю­щейся в актуализации. Но признание того факта, что теснейшая связь витализма (натурализма) с чудесным является подлинным "vis a tergo" («подспудной силой»), движущим народы, обеспечивая их постоянство и могущество, может иметь далеко идущие по­следствия в эпоху, когда коммуникации, досуг, искусство и повседневная жизнь навязывают новую социальную данность.