3.10. Эксперт как обыденный деятель - Социология культуры - Ионин Л.Г. - Философия и социология

Рассмотрим вопросы, связанные с собственно экспертным зна­нием. Выше говорилось, что обращение к специалистам-экспертам в рамках повседневности мотивируется возникновением проблем­ной ситуации, то есть такой ситуации, когда нормальное течение повседневной жизни нарушается, а типологическая переинтерпре­тация не изменяет положения Затруднение этого рода может воз­никать в случае, когда новое сочетание эмпирических фактов не поддается осмысленной интерпретации, то есть приемлемая абдуктивная гипотеза не рождается, ситуация бессмысленна для всех участников или для кого-то из них В таком случае требуется по­мощь эксперта, которым оказывается, как правило, психиатр, умеющий работать с кажущейся бессмыслицей

 Затруднение возникает и в том случае, если в ситуации, опреде­ленной по-новому, поведение одного из участников взаимодейст­вия оказывается блокированным. Так, если бы в уже рассмотрен­ном примере Азазелло, продолжая настаивать на визите Маргари­ты к иностранцу, не давал ей при этом уйти, она была бы вынуж­дена обратиться к экспертам по соответствующим ситуациям, то есть к милиции.

 Важно подчеркнуть отличие понимаемой таким образом про­блемной ситуации от проблемной ситуации в рамках традицион­ных, нефеноменологических подходов. Проблемная ситуация воз­никает не из непосредственной практической деятельности, а как продукт типологической интерпретации, то есть как гипотетичес­кая конструкция на основе абдуктивного вывода.

Этот вопрос рассмотрим несколько подробнее. Сами участники взаимодействий в повседневной жизни отнюдь не обозначают воз­никающую ситуацию - будь это ситуация "бессмыслицы" или си­туация блокированного поведения - именно как проблемную, ко­торая требует анализа, поиска решения своими силами или при­глашения эксперта в той или иной области. Гипотеза о необходи­мости пригласить эксперта или рождается сразу как "озарение", или просто выступает в форме суждения восприятия, ситуация сразу без предварительного анализа и логических выкладок "оце­нивается" как ситуация, предполагающая специализированную экспертизу.

В этом смысле любая конкретная проблемная ситуация является типической. Каждый из участников взаимодействия знает (это знание нерефлексивно, оно зафиксировано в категориях обыден­ного языка), к кому и при каких обстоятельствах следует обра­щаться, если возникают проблемы, для решения которых недостаточно его собственных знаний и умений. И эксперты, и проблемы, и возможные обстоятельства их возникновения определяются человеком типологически. В сознании каждого члена общества за­креплены представления о типичном враче, милиционере, юристе, священнике, психиатре и т д., а также о типичном хулигане, пре­ступнике, душевнобольном, одержимом и т п. Та ситуация, которую мы включаем в общую категорию проблемной ситуации, для самих повседневных деятелей выступает как конкретная ситуация хулиганства, встречи с сумасшедшим, сводником, но каждый знает типичные рецепты разрешения таких ситуаций. Как прави­ло, они связаны с использованием специализированных экспертных знаний и методов.

    Рассмотрим, как обычно поступают в ситуации, признанной заслуживающей внимания эксперта. Передача ее (или ее участни­ков) "на экспертизу" однозначно предполагает процесс ее резкой переинтерпретации в свете совсем иного набора типов. Эксперту приходится анализировать факты и явления, нарушающие нор­мальное течение повседневности, явления, которые представляют собой, так сказать, патологию повседневности. Но в рамках той экспертной сферы, которой принадлежит эксперт, с его точки зре­ния, отражающей свойственные ему релевантности и типологические членения мира, эти факты и явления представляют собой нор­мальную среду деятельности. Например, хулиганство “взрывает” нормальный, устоявшийся ход взаимодействий, оно, безусловно, патологично с точки зрения повседневного деятеля, тогда как в глазах милиционера, следователя или судьи оно может быть рас­ценено как "обыкновенное", "нормальное" хулиганство (при этом и злостное хулиганство "нормально"), легко укладывающееся в систему профессиональных типов интерпретации. Точно так же душевная болезнь, причиняющая страдания участникам повсе­дневных взаимодействий, разрушающая устойчивую интерсубъективную среду деятельности, с точки зрения психиатра оказывает­ся "обыкновенным психозом".

Если для повседневного деятеля набор типов, передаваемых на экспертизу, выступает как классификация патологий (зафиксиро­ванных в категориях обыденного языка), то для экспертов юриди­ческие кодексы, классификации болезней, а также неоформлен­ные систематически практические рецепты типологизации (напри­мер, милиционеры выработали свои, не записанные ни в какие ко­дексы методы распознавания криминальных ситуаций) выступают как наборы типов их нормальной повседневности.

Из этого следует, что ситуация профессиональной интерпрета­ции, экспертизы, должна рассматриваться по меньшей мере с двух сторон: со стороны повседневной практики она является ситуа­цией "перерыва", неожиданности, проблемы, а со стороны экспер­та-профессионала она расценивается как элемент профессиональ­ной рутины, нормальной повседневности.

Именно на границе этих двух миров- мира повседневности и мира эксперта - возникает главная проблема. Мы уже обсуждали вопрос о том, как осуществляются социальная типизация и катего­ризация в повседневности новый, неожиданный факт на основе абдуктивного - логически неправильного и эмпирически сомни­тельного - заключения идентифицируется с определенным типом взаимодействия, а далее общение происходит в русле требований, диктуемых этим типом. Естественно, таким же образом и выделя­ются факт или проблема, подлежащие компетенции той или иной профессиональной экспертизы. Однако важно то, что человек, прибегающий к помощи эксперта, сам не является специалистом в той области, к которой он относит тревожный случай.

 Возникает парадоксальная ситуация. Эксперт имеет дело с "нор­мальными" представителями своего профессионального мира. ми­лиционеры - с преступниками, врачи - с больными и т д. Разуме­ется, такая определенность отнюдь не категорична следствие может усомниться во вменяемости преступника и направить его на психиатрическую экспертизу, психиатр в свою очередь может признать пациента подлежащим компетенции правоохранитель­ных органов и т д. Но при всем этом парадоксальная ситуация со­храняется: эксперт в своей сфере имеет дело с субъектом, который i уже признан подлежащим именно его компетенции, причем при­знан не им самим, а лицами, не обладающими для этого достаточ­ными профессиональными знаниями.

 А для эксперта объект является рутинным элементом его про­фессиональной повседневности, "случаем", который, как правило, не отличается от других аналогичных "случаев" и поэтому подле­жит стандартной процедуре "обработки". Объект подвергается этой обработке согласно стандартным нормам и правилам, органи­зационно установленным и социально санкционированным. В ре­зультате роль профессиональной экспертизы часто сводится лишь к тому, что она подтверждает своим авторитетным "штампом" социальный диагноз, поставленный профессионально некомпетент­ными людьми.

 С примерами явлений такого рода мы постоянно сталкиваемся в жизни, читаем о них в прессе. Один человек тащит в милицию другого, что побуждает и окружающих, и некоторых профессио­налов типизировать последнего как лицо, действия которого входят в сферу компетенции экспертов. С их стороны реализуется ти­пическое отношение к этому лицу как к "преступнику" уже в самый момент интерпретации его действий в качестве преступных (и в дальнейшем это отношение обычно не меняется). Складыва­ется типическая "карьера преступника". Как говорится, был бы человек, а дело найдется. "Человека" поставляет повседневность в лице ее некомпетентных в профессиональных делах представите лей, а "дело" создают милиция или психиатрическая служба, по тому что создание "дела" - это нормальный процесс их профессиональной повседневности. Обычно осуждение невиновных, поме­щение здоровых людей в психиатрические больницы и аналогич­ные "дела" трактуются как ошибки, порожденные халатностью, или как злоупотребления. Разумеется, этого отрицать нельзя. Но надо учитывать, что их истоками, так же как истоками разного рода других организационных злоупотреблений, являются не только порочная идеология или личная недобросовестность и зло­намеренность исполнителей, но и контакты "экспертных организа­ций" с внешним миром, в частности тогда, когда происходит типи­зация индивидов, признание их подлежащими компетенции того или иного рода экспертизы. Парадоксальный характер этого процесса обусловливает в какой-то степени неизбежность судебных, диагностических и прочих подобного рода ошибок.

Разумеется, задача экспертизы - выносить объективные обоснованные суждения, не полагаясь на мнение непрофессионалов. С этой целью в каждой специализированной экспертной сфере выработаны методологические, то есть процессуальные, правила - своего рода фильтры, отсеивающие людей, попавших "не по тому ведомству". Например, в психиатрии существуют стандартные общие исследования, в правовой сфере наряду с конкретными д; процессуальными требованиями используются общеметодологические принципы, такие, как презумпция невиновности.

 Но эти соображения не противоречат сказанному выше Презумпция невиновности (правило, согласно которому бремя доказывания вины лежит на обвиняющем) вводится именно с целью разрушения типологической определенности "преступника", кото­рая возникает в тот момент, когда индивид передается на соответ­ствующую экспертизу. Тот факт, что для разрушения этой опреде­ленности или нейтрализации приходится совершать особые уси­лия, лишь подтверждает ее действенность.

Психиатрическая экспертиза также подвергается контролю. Так, например, относительно контроля вменяемости или невменя­емости преступников, преданных суду, процессуальный кодекс говорит, следующее: если суд не удовлетворен заключением, дан­ным экспертом, он может направить подсудимого на повторную экспертизу; если и повторная экспертиза не удовлетворит суд, то эта процедура повторяется снова и снова.

 Однако отсутствуют четкие критерии принятия или отклонения выводов, сделанных экспертами (за исключением тех оговорен­ных особо случаев, когда экспертиза отклоняется по формальным признакам: отсутствие у эксперта необходимой квалификации, родственная связь с подсудимыми т.д.). Практически это означа­ет, что экспертиза будет повторяться до тех пор, пока новые экс­перты не дадут заключения, соответствующего представлениям суда о вменяемости или невменяемости подсудимого. Но представ­ления судей в этой сфере регулируются (и по-другому не может быть) типами "нормальности" и "сумасшествия", черпаемыми не в научных классификациях, а в повседневной жизни.

 Ситуация, когда назначается повторная экспертиза, может пока­заться спорной. Почему вторая или третья экспертизы "лучше", чем предыдущая? В профессиональном справочнике об этом ска­зано следующее: "Инстанциональность в судебно-психиатрической экспертной практике отсутствует. С формально-правовой точки зрения заключения, данные сотрудниками специального на­учно-исследовательского учреждения и экспертами любой психи­атрической больницы, являются равноценными. Значение экспер­тизы оценивается в зависимости от научной убедительности". Можно ли понять это положение иначе, чем как предоставление права оценивать научную убедительность экспертизы людям, не компетентным в этой сфере?                       

 Точно так на откуп повседневному знанию отдается и вопрос о том, совершено ли расследуемое преступление под влиянием "внезапно возникшего сильного душевного волнения". "Этот вопрос разрешается самим судом и, как правило, без привлечения психиатрической экспертизы". Правда, не возбраняется приглашение эксперта для определения того, не достигло ли душевное волнение болезненной степени, но "когда для суда ясно, что внезапно возникшее душевное волнение никаких болезненных признаков не имело, он выносит решение, не прибегая к психиатрической экспертизе".

Таким образом, и в процессе судебно-медицинской экспертизы признание лица подлежащим компетенции эксперта, а также контроль выводов экспертов осуществляются на основе некритического повседневного понимания.                     

Особого рассмотрения заслуживает ситуация, когда в ходе экспертизы сами профессионалы выбирают факты и лиц, действия которых входят в сферу их компетенции. Здесь мы сталкиваемся с экспертизой как таковой, с профессиональной интерпретацией, осуществляемой на первый взгляд, без вмешательства со стороны повседневного понимания.