3.3. Интерпретация как защита повседневности - Социология культуры - Ионин Л.Г. - Философия и социология

 Посмотрим, как на страницах романа организуется повседневность, то есть уточним ее, повседневности, характеристики, проявляющиеся в ходе воландовского "эксперимента".

 В качестве "испытуемых" Булгаков выбирает людей различного социального положения, образования, интеллектуальных возмож­ностей и способности воображения писателей, служащих, врачей, ученых, сыщиков, кухарок, буфетчиков, домоуправов и др. Но все они демонстрируют одни и те же структуры в своих интер­претациях дьявольских воздействий .Так, свое первое столкнове­ний с невозможным фактом литератор Берлиоз комментирует сле­дующим образом "... Ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался!  Даже что то вроде галлюцинации было., "

Чуть позже, когда "галлюцинация" возвратилась, он счел это глупым совпадением"  "Михаил Александрович так и попятился, но тешил себя тем соображением, что это   глупое совпадение и что вообще сейчас об этом некогда размышлять".

  Можно привести и другие примеры. Когда Степа Лиходеев, придя в себя после пьянки, обнаружил у своей постели Воланда, то интерпретировал этот факт как "провал в памяти" и "галлюци­нацию".

  И во всех аналогичных случаях мы обнаруживаем то же если происходящее настолько невероятно, что не сообразуется с нор­мальным течением жизни, повседневные деятели прибегают к одному и тому же приему - делают попытку просто отбросить не­возможный факт, "объяснив" его как галлюцинацию, провал в па­мяти или глупое совпадение. Иными словами, они пытаются ис­толковать вопиющий, но невозможный в повседневной жизни факт как несуществующий.                                 

Строго говоря, каждое из названных "объяснений" можно трактовать как теоретическое галлюцинация или провал в памяти g объясняется психологически, совпадению, даже "глупому", можно найти истолкование в терминах теории вероятностей. Но обычно за таким объяснением отнюдь не стоит теория указанные категории выступают в качестве повседневных категорий, а не научных понятий. Провал в памяти, галлюцинация и подобные объяснения  представляют собой повседневные автоматизмы, стандартизованные "ходы" повседневной логики, обеспечивающие возможность игнорировать чуждое и непонятное до тех пор, пока оно не вторгается в более интимную сферу практической телесности.          

 Такие объяснения можно назвать первым шагом (или первым уровнем) интерпретации, предпринимаемой в качестве одной из предохранительных мер в деле "социальной защиты" повседневности. Эта интерпретация совершается "в языке", она остается  "внутри" языка и не требует практических действий со стороны интерпретатора.

По мысли Шюца, одни и те же факты в рамках какой-либо из сфер реальности могут трактоваться либо как знаки, либо как символы. В первом случае они входят в целостную систему, представ­ляющую собой отдельную сферу реальности, конечную область зна­чений, во втором - выводят за пределы этой системы, указывая на иную, трансцендентную по отношению к ней, реальность. Если применить шюцевскую терминологию, можно сказать, что на этой первой ступени интерпретации события истолко­вываются как знаки благодаря этому они включаются в знаковую систему повседневности, т е. "нормализуются", и поэтому можно более не обращать на них внимания.

Однако процесс интерпретации предполагает еще один шаг, еще одну ступень. Если "объясненные" факты слишком настойчиво за­являют о себе, если они оказываются "слишком" реальными, если их не удается "нормализовать" и тем самым отбросить в сторону, тогда их приходится интерпретировать как указание на нечто иное, чем повседневность, то есть на какую-то иную смысловую сферу.

В романе Булгакова представлено несколько вариантов такого рода интерпретаций - объяснений непонятного и невозможного по­средством отнесения к какой-либо из чуждых повседневности облас­тей значений, смысловых сфер. Первый вариант объяснения проис­ходящего — шпионаж, вредительство, преступная деятельность вооб­ще.

Можно привести много примеров. Даже деятельность Воланда и его спутников в целом была объявлена работой шайки преступников.

Наиболее развитые и культурные люди в этих рассказах о нечис­той силе, посетившей столицу, разумеется, никакого участия не принимали и даже смеялись над ними и пытались рассказчиков образумить.  Но факт, все-таки, как говорится, остается фактом и отмахнуться от него без объяснений никак нельзя:  кто-то побывал  столице ...

  Культурные люди стали на точку зрения следствия: работала   шайка гипнотизеров и чревовещателей, великолепно владеющая  своим искусством.

  Другим вариантом интерпретации на этом уровне (когда "факт остается фактом и отмахнуться от него без объяснений никак нельзя") оказывается отнесение факта к такой смысловой сфере, как "душевная болезнь". Нет необходимости подтверждать это примерами, ибо данное объяснение свойственно почти всем героям событий (Иван Бездомный - самый яркий образец).

     И, наконец, третий вариант объяснение пугающих событий как результата воздействия дьявола, нечистой силы.

   Иногда встречаются попытки объяснить непонятное как "сон". Но "сон", "мне снится" - такие приемы применяются обычно на первой ступени интерпретации, когда задача - "нормализовать" факты, отбросив их. Если это не удается, приходится "про­снуться", и интерпретация происходит по одному из названных вариантов.

Следовательно, налицо три возможности, козни нечистой силы, преступная деятельность, душевная болезнь. Таковы три конеч­ные области значений, к которым обращаются люди в обыденной жизни, когда возникает настоятельная потребность понять, объяснить, сделать приемлемым что-то абсолютно непонятное, неприем­лемое с точки зрения повседневности, жизни "как обычно".

Если следовать мысли Шюца, можно сказать, что на второй ступени интерпретации факты, не поддающиеся традиционному "повседневностному" осмыслению, используются как символы, указывающие на трансцендентную по отношению к повседневнос­ти реальность Шюц полагал, что символы являются средством коммуникации между этой реальностью и реальностью повседнев­ной жизни. Однако происходящие в романе события показывают, что такое понимание не совсем верно.

Чтобы разобраться в этом, попробуем ответить на два вопроса. Первый используются ли эти события-символы как повод к уста­новлению коммуникации с другой реальностью или, наоборот, их интерпретация в качестве символов есть не что иное, как попытки избежать коммуникации, заделать, так сказать, "дыры" в повсе­дневности, через которые в жизнь вторгается иная реальность?

И второй вопрос благодаря этим интерпретациям, вводится ли другая реальность в жизнь повседневности или же, наоборот, сим­волическая интерпретация становится основанием для попыток редуцировать новые факты к повседневности?

Обратимся к роману и посмотрим, какие шаги предпринимают повседневные индивиды, проинтерпретировав воландовские дей­ствия как символы трансцендентной реальности Так, поэт Иван Бездомный, разоблачая дьявольские козни, зажигает свечку, ве­шает на грудь иконку и звонит в милицию, чтобы прислали "три мотоциклета с пулеметами".                                  

Сочетание вовсе не бессмысленное, как это может показаться на первый взгляд. Оба института - милиция и институциональная религия — являются как раз механизмами социальной жизни, задача которых - упорядочение либо элиминирование трансцендентных воздействий на ход повседневности.

Другие герои: Степа Лиходеев, финансовый директор Римский и прочие - ищут защиты и помощи у милиции. Некоторые из участников событий защищаются от потусторонних реальностей, прибегая к медицинским или религиозным ритуалам.

    Комната уже колыхалась в багровых столбах, и вместе с дымом выбежали через двери трое, поднялись по каменной лестнице вверх и оказались во дворике. Первое, что они увидели там, это сидящую на земле кухарку застройщика, возле нее валялся рассыпавшийся картофель и несколько пучков луку ... Трое черных коней храпели у сарая, вздрагивали, взрывали фонтанами землю. Маргарита вскочила первая, а за нею Азазелло, последним мастер. Ку­харка, простонав, хотела поднять руку для крестного знамения, но Азазелло грозно закричал с седла:

- Отрежу руку! - Он свистнул, и кони, ломая ветви лип, взвились и вонзились в низкую черную тучу.

 Блестящий пример, и поучительный! Ни один из героев романа не предпринимает преднамеренные, целеустремленные попытки установить коммуникации с другой реальностью, но все, даже Мастер, который уверен в существовании других реальностей, стремятся обеспечить оборону повседневности, защитить ее, отде­лить ее от иных реальностей.

В повседневности имеются, встроены механизмы, предназначен­ные именно для этих целей милиция, медицина (в частности, пси­хиатрия), религия (понимаемая как совокупность ритуальных действий). Это неотъемлемые части повседневной реальности, функция которых - элиминировать воздействие трансцендентно­го, сведя его к повседневности. Каждый из этих социальных меха­низмов вырабатывает собственные специфические методы для до­стижения своих целей (в этой связи можно говорить о профессио­нальной интерпретации или экспертизе, но все они решают общую задачу заделывание "дыр" в повседневности и восстанов­ление ее суверенитета. Выработка таких механизмов была, можно сказать, одним из важнейших моментов становления повседнев­ности, ее возникновения из целостной, синкретической совокуп­ности "примитивного" восприятия социального мира.

Теперь можно ответить на поставленные выше вопросы: интер­претация определенных фактов как символов ведет не к установ­лению коммуникации с другими сферами реальности, но к "пре­вращению" их из символов в знаки, т.е. к редуцированию транс­цендентного к повседневности.

Лишь только факт интерпретируется как подлежащий ведению д представителя милиции, или психиатра, или служителя культа ("Окропить помещение!" - командовал домоуправ Босой), он превращается в обычный нормальный факт повседневности, поскольку повседневность располагает орудиями для работы с этим фактом. В таком случае то, что Шюц именует символом, правильнее считать симптомом - симптомом "болезни" повседневности. Когда наблюдаемая реальность интерпретируется как симптом, задача повседневных деятелей состоит в том, чтобы предпринять все воз­можное для его элиминации.

  Таков булгаковский (имплицитно содержащийся в романе) вариант истолкования повседневности как особого мира опыта. Для этой интерпретации характерны закрытость повседневной жизни, ее отталкивание от трансцендентных сфер.

  Эта черта представляется универсальной. Каждое общество, каж­дая культура имеет - в той или иной форме - механизмы, аналогич­ные трем названным. Их функции не всегда четко разделяются, это разделение определяется спецификой применяемых интерпретаци­онных схем. Так, в средневековье душевная болезнь понималась как одержимость дьяволом и поэтому подлежала ведению служителей культа. Экзорцизм - это и ритуальное действие, и акт лечения. Уже в наше время, в последние советские десятилетия, то, что раньше подлежало ведению правоохранительных органов, стало трактоваться как душевная болезнь, и ее носители передавались в психиат­рические учреждения. Это явилось следствием изменения интер­претационных схем и соответственно изменения представлений о нормальном характере повседневности. Но всегда существуют ме­ханизмы защиты повседневности и люди, "обслуживающие" эти механизмы, - эксперты в соответствующих областях.