3.1. "Мастер и Маргарита" как experimental design - Социология культуры - Ионин Л.Г. - Философия и социология

В данной главе знаменитый роман Михаила Булга­кова используется как экспериментальная модель ре­альности и источник эмпирических данных, на основе которых можно сформулировать некоторые катего­рии, понятия и обобщения, вводящие в своеобразную область социологии культуры, которую можно назвать социологией повседневности. В западной социальной науке анализ повседневности имеет солидную тради­цию, в основном в русле аналитической философии и социальной феноменологии Настоящее изложение опирается на социально-феноменологические штудии Альфреда Шюца и его последователей.

 Конечно, изложение можно провести не прибегая к помощи Булгакова. Но, как показывает практика, тому, кто привык к традиционному объективному, отчужденному пониманию социальных структур, сложно усвоить социально феноменологическую ин­терпретацию повседневности. Нами здесь предпри­нята попытка разрушить барьер, косвенным обра­зом побудить иной взгляд на культурный мир.

 Роман Булгакова дает для этого бесценный материал, что не в последнюю очередь объясняется его жанром. С полным основанием его можно отнести к мениппее (жанр назван по имени философа III в до н э Мениппа из Гадары). М. М. Бахтин, характери­зуя мениппею, особо подчеркивал такие ее особен­ности, как сочетание необузданной фантазии с по­становкой глубоко мировоззренческих проблем, при­чем, писал он, самая смелая фантастика и авантюра мотивируется и оправдывается "чисто идейно-философской целью - создавать исключительные ситуации для провоцирования и испытания философской мысли". Бахтин дал следующую методологическую характеристику мениппеи: это морально-психологический эксперимент, нарушение нормального общепринятого хода событий, создание исключительных ситуа­ций, выпукло демонстрирующих и провоцирующих мнения и представления.

Развитие феноменологических идей в социологии привело к созда­нию "прикладной мениппеи" с точно таким же, как в мениппее, отно­шением к "нормальной" действительности. Это эксперименты Г. Гарфинкеля, создателя так называемой этнометодологии. Суть этнометодологического экспериментирования состоит в неожиданном нарушении общепринятого и нормального хода событий, что позво­ляет выявить содержание и формы обыденных "идей" и представле­ний, не обнаруживающихся при нормальном течении жизни. Благо­даря испытанию, провоцированию повседневности, последняя, реа­гируя, "выдает" сокровенные механизмы своего устройства, так же как философско-этическая идея, провоцируемая в мениппее, обнару­живает свои потаенные выводы и следствия, которые вовсе не оче­видны при ее "нормальной" реализации.

Возникает вопрос зачем вообще нужно нарушать привычные устоявшиеся структуры повседневных взаимодействий? Разве именно повседневность не является ясной и прозрачной сферой жизни, не требующей рефлексивного рассмотрения? Однако эта ясность кажущаяся. Повседневность кажется ясной не потому что отрефлексирована, а потому что ускользает от рефлексии. "Обычную жизнь" не анализируют до тех пор, пока ее не нарушит какое-нибудь из ряда вон выходящее событие Столкнувшись с таким нарушением, "повседневные деятели" стремятся прежде всего "нормализовать" ситуацию, ввести ее в рамки повседневности и лишь после этого приступают к исследованию нарушившего ход нормальной жизни фактора, который уже интерпретируется как нормальное, повседневное явление.

Суть этой идеи можно продемонстрировать на примере одного из гарфинкелевских экспериментов. В ходе нормального, самого обычного разговора экспериментатор начинает приближать свое лицо к лицу ничего не подозревающего партнера. Партнер испы­тывает смущение, отодвигается и, наконец, осознает, что ситуация изменилась и он участвует в каком-то ином взаимодействии, отличном от того, что он предполагал ранее .Типичную реакцию ис­пытуемого можно сформулировать так: "Ты что, ненормальный?" Некоторые воспринимали действия экспериментатора как дейст­вия, мотивированные сексуальными побуждениями, а кто-то видел в нем больного.

Эти оценки представляли собой переопределение ситуации. Бу­дучи переопределенной, ситуация "нормализовывалась", снова становилась ситуацией повседневности, поскольку каждый из ис пытуемых знал, что нужно делать, если партнер болен, как вести се6я с "шизиком" или с бесцеремонным ухажером. Ситуация могла показаться тяжелой, неприятной, но она исключалась из разряда непонятных и бессмысленных.

 Нормализация ситуации происходила благодаря приписыванию партнеру какого-то типичного мотива, то есть благодаря типизации личности партнера-экспериментатора ("шизик", "больной", "ухажер" и т. п.), и на этой основе типизировалось "новое" взаимодействие. Оно полностью укладывалось в сферу повседневности и виделось как каузально детерминированное именно этой типической личностью. Ученый, решивший подвергнуть такую ситуацию научному ис­следованию, естественно, "пошел бы" по цепочке причин и следствий затем, чтобы обнаружить источник нарушения, и определил бы, что это - либо психофизиологические особенности личности нарушите­ле, либо особенности его воспитания в раннем возрасте, либо особенности среды и т. п. Но с полной уверенностью можно утверждать, что в поле его зрения не попал бы сам процесс переопределения си­туации, все связанные с ним проблемы как человек осознает, что взаимодействие не соответствует собственной норме, как "новое" вза­имодействие типизируется тем или иным образом, где источник и каков "репертуар" типов, которыми пользуются "повседневные дея­тели" , каковы необходимые и достаточные признаки того или иного типа, какова логическая структура повседневной интерпретации и т д. Ответить на эти вопросы - значит понять формальную структуру по­вседневности. Пока это не сделано, ясность и прозрачность повсе­дневной жизни представляются обманчивыми. Повседневная жизнь не настолько ясна, насколько мы принимаем на веру, что она таковая, и не только "повседневные деятели", но и специалисты-социологи. Последние, как говорил Гуссерль, воспринимают ее как основу, необходимую предпосылку для исследования, но она не становится  исследовательской темой. А внимание к этой теме необходимо, чтобы прояснить и уточнить фундаментальные методологические                                                                                             принципы социальных наук.

 Может показаться, что на основе не очень значительного социально-психологического опыта сделаны чересчур глубокие выводы. Поэтому приведу в качестве примера еще один "эксперимент с повседневностью", но не из Гарфинкеля, а из Булгакова (ниже приводится довольно объемная цитата, которая содержит не только описание эксперимента, но и булгаковский иронический, но в основе своей точный, комментарий к нему) :              

Причиной приезда Максимилиана Андреевича в Москву была полученная им позавчера поздним вечером телеграмма следующего содержания:

"Меня только что зарезало трамваем на Патриарших Похороны пятницу, три часа дня Приезжай Берлиоз" .

 И самого умного человека подобная телеграмма может поставить в тупик. Раз человек телеграфирует, что его зарезало, то ясно, что его зарезало не насмерть. Но при чем же тогда похороны? Или он очень плох и предвидит, что умрет? Это возможно, но в высшей степени странна эта точность - откуда ж он так-таки и знает, что хоронить его будут в пятницу в три часа дня? Удивительная телеграмма!  

Однако умные люди на то и умны, чтобы разбираться в запутан­ных вещах. Очень просто. Произошла ошибка, и депешу передали исковерканной. Слово "меня", без сомнения, попало сюда из другой телеграммы, вместо слова "Берлиоза", которое приняло вид "Берлиоз" и попало в конец телеграммы. С такой поправкой смысл телеграммы становился ясен, но, конечно, трагичен".

Это еще один пример обыденной интерпретации - свойственного повседневности стандартного метода превращения непонятного и невоз­можного в понятное и возможное .Воланд, отправивший в Киев не­мыслимую телеграмму, выступает как экспериментатор, задача экспе­риментатора - нарушить нормальный ход событий и зафиксировать реакцию субъекта на это нарушение. Реакцией оказывается интерпре­тация "типичная ошибка при передаче телеграммы". Цель интерпрета­ции - превращение бессмысленного и непонятного в осмысленное и само собой разумеющееся в терминах повседневной жизни. Аналогич­ную реакцию обнаруживал и Гарфинкель в своих этнометодологических экспериментах, выявлявших логику повседневности.

Однако возможности этнометодологического эксперимента огра­ничены. С одной стороны, экспериментатор не может освободить­ся от "уз" повседневности, занять по отношению к ней абсолютно стороннюю, объективную позицию. Например, он не может отре­шиться от повседневной "физики", воплощенной в самой челове­ческой телесной определенности, в ходе эксперимента он не может выйти за пределы естественного языка, предоставляющего ( и ограничивающего) набор интерпретационных типов.

    С другой стороны, в этнометодологическом эксперименте необходимо учитывать морально-этические ограничения. Некоторые из опытов Гарфинкеля, ориентированные на разрушение традици­онных предпосылок поведения, порождали в психике людей, не­вольно попавших в их сферу, "чувства смущения, неуверенности, внутреннего конфликта, психосоциальной изоляции, острой и не­понятной тревоги, сопровождаемые различными симптомами ост­рой деперсонализации". Здесь налицо отмеченные Бах­тиным в мениппее "ненормальные морально-психические состоя­ния". Реальный этнометодологический эксперимент может отри­цательно отразиться на психике его участников.

Для мениппеи таких границ не существует. Использование этого жанра дает возможность нарушения и разрушения (методологи­чески мы рассматриваем такое нарушение как эксперимент) не только логики повседневности, то есть типологических интерпретационных схем, лежащих в основе повседневной жизни, но и самого фундамента этой логики, состоящего в ее — в конечном счете - закрепленности в телесном, физическом существовании индивида.