2. Логика - Введение к изучению философского наследия Фуко - Неизвестен - Философы и их философия

Различные формы интернирования для закрытых пространств, через которые проходит индивид, являются независимыми переменными: всякий раз это вынуждает нас начинать с нуля, хотя для всех этих мест существует общий язык, который аналогичен. С другой стороны, различные механизмы контроля — это целостные вариации, формирующие систему варьирующихся геометрий, язык которой исчислим (но не обязательно предстает как бинарный). Огражденность (Enclosu­res) является шаблоном, своего рода отлитой формой, тогда как формы контроля — модуляцией, подобной самодефор­мирующему образованию, которое постоянно переходит от одного момента к другому, или — решету, чьи отверстия раз за разом трансмутируют.

Все это вполне очевидно в случае с вопросом о плате за труд: фабрика была телом, которое эквилибрировало своими внутренними силами, чья высшая способность выражалась в производстве, а низшая — в заработной плате. Но в обществе контроля корпорация приходит на смену фабрике, а корпорация — это некий дух, нечто бесплотное [a gas]. Конечно, фабрика уже была знакома с системой премий, но корпорация — в формах вечной метастабильности, что действует посредством вызовов, соревнований и довольно таки комичных заседаний, — требует более основательно определять модуляцию зарплаты. Если самые идиотские телевизионные игровые шоу и имеют такой успех, то это, потому что они с большой точностью воспроизводят корпоративную ситуацию. Фабрика конституирует индивидов как единое тело к двоякой выгоде хозяина, которому служит каждый элемент внутри массы, и профсоюзов, которые мобилизуют массы к сопротивлению. Но корпорация постоянно предлагает острую конкуренцию как здоровую форму соперничества и превосходную побуждающую силу, которая противопоставляет индивидов друг другу и проходит сквозь каждого, производя разделение внутри каждого. Модуляционный принцип “зарплата по заслугам” не мог не искусить систему национального образования. И действительно, как корпорация заменяет фабрику, так и “вечный тренинг” имеет тенденцию заменять школу, а непрерывный контроль — экзамены. Это и есть самый верный способ превратить школу в корпорацию.

В дисциплинарных обществах приходилось постоянно начинать с самого начала (от школы к казарме, от казармы к фабрике), тогда как в обществах контроля никогда невозможно остановиться на чем-либо — корпорация, система образования, армейская служба, пребывая в метастабильном состоянии, сосуществуют в пределах одной и той же модуляции, как всеобъемлющая система деформации. В своем “Процессе” Кафка, уже поместивший себя на оси между двумя социальными формациями, описал наиболее угрожающую из судебных форм. Видимое оправдание в дисциплинарных обществах (между двумя водворениями в карцер) и бесконечные отсрочки в обществах контроля (в продолжающихся вариациях) — два совершенно разных порядка юридической жизни, и если наш закон нерешителен, находится в кризисе, то это потому, что мы, покидая один порядок, переходим к другому. У дисциплинарного общества есть два полюса: подпись [signature], которая удостоверяет индивида, и номер или административное исчисление, которое указывает его или ее позицию в пределах массы. Поскольку дисциплинарные институты никогда не видели какой-либо несовместимости между этими двумя полюсами, постольку в то же самое время власть одновременно индивидуализирует и омассовляет, то есть конституирует тех, над которыми она осуществляется в [социальном] теле, и дает шаблон индивидуальности для каждого члена этого тела. (Фуко увидел причину этой двойственности в пастырской власти священника — над стадом и каждым из животных, его составляющих, но гражданская власть делает ответный ход и другими средствами превращает себя в светского “священника”). В обществах контроля, с другой стороны, важно не количество подписей или нумераций, а кодиро­вание: код — это пароль, тогда как дисциплинарные общества регулируются лозунгом (как с позиций управляющего объединения, так и с позиций сопротивления). Исчисляющий язык контроля состоит из кодов, отмечающих доступ к информации или отказ в нем. Мы более не сталкиваемся с парой масса—индивид. Индивиды стали “дивидами” [dividuals], а также массами, моделями, фактами, товарами [markets] или “ресур­сами” [“banks”]. Возможно, деньги наиболее хорошо выражают различие между двумя этими обществами: дисциплина всякий раз возвращается к чеканке денег, содержащих золото в качестве исчисляемого стандарта, тогда как контроль соотносится с колебаниями валютного курса, изменяющегося в соответствие с установленной процентной ставкой, определяемой соотношением ходовых валют. Старый денежный крот — это животное закрытого пространства, а змея — символ обществ контроля. Мы перешли от одного животного к другому, от крота к змее, к системе, в которой мы живем, а также к нашему стилю жизни и нашим отношениям с другими. Дисциплинарный человек был прерывистым производителем энергии, а человек контроля — это некая волна, он пребывает на орбите, в бескрайней сети: уже повсюду серфинг вытеснил прежние виды спорта.

Разные типы машин легко согласуются с каждым типом общества, но такое соответствие обусловлено не в том смысле, что машины являются определяющими, но потому что в них выражаются социальные формы, способные к их порождению и использованию. Старые принуждающие общества применяли простые машины — рычаги, блоки, хронометры; а недавние дисциплинарные общества были оснащены машинами, потребляющими энергию с пассивной опасностью энтропии и активной опасностью саботажа; общества контроля оперируют с машинами третьего типа — компьютерами, чья пассивная опасность упакована вовнутрь, а активная представляет собой хакерство [piracy] или заражение вирусами. Эта технологическая эволюция должна быть, говоря в более глубоком смысле, мутацией капитализма, хорошо уже известной и привычной мутацией, которую можно подытожить следующим образом. Капитализм 19 века — это капитализм концентрации производства и собственности. Он создает фабрику как закрытое пространство, где капиталист был хозяином средств производства, но в расширенном смысле — также и хозяином других пространств, воспринимавшихся по аналогии (домов для рабочих, школ). Так, для завоевания рынков сбыта капитализм временами прибегал к специализации, временами — к колонизации, временами — к снижению цен на продукцию. Но в современной ситуации капитализм более не занят производством, которое он зачастую переносит в Третий Мир, даже если это комплексы текстильного, металлургического или нефтяного производства. Это капитализм высоко организованного производства. Он более не покупает сырья и более не продает готовую продукцию, но приобретает готовую продукцию и комплектующие. То, что он хочет продавать, это услуги, но то, что он желает покупать, это уже готовые товары [stocks]. Это более не капитализм производства, но капитализм продукта, который предназначен для рынка и сбыта. Таким образом, это, по существу, рассеивание, и фабрика вступает на путь, ведущий к корпорации. Семья, школа, армия, фабрика — это более не отдельные аналогичные пространства, конвергирующие в направлении к собственнику — государству или частному лицу, но закодированные фигуры — деформируемые и трансформируемые — единой корпорации, у которой есть лишь акционеры. Даже искусство покинуло закрытые пространства для того, чтобы включиться в открытый круговорот ресурсов [bank]. Завоевания рынков более не происходят путем грабительского контроля и внедрения дисциплины, но гораздо более через фиксацию валютного курса, нежели через понижение цен, более трансформацией продукта, нежели специализацией производства. Поэтому коррупция достигает новой силы. Торговля становится центром и “душой” корпорации. Нас учат, что у корпорации есть душа, и это самая ужасная новость в мире. Торговые операции сейчас являются инструментом социального контроля и формируют дерзкую породу наших господ. Контроль — это краткосрочный и стремительный товарооборот, но одновременно непрерывный и не имеющий предела, тогда как дисциплина была долговременной, бесконечной и прерывной. Человек — это более не субъект заточения, но субъект, опутанный долгами. Действитель­но, капитализм постоянно удерживал в крайней бедности три четверти человечества, слишком бедного для долгов, слишком многочисленного для тюремного заключения. Поэтому контроль будет иметь дело не только с эрозией границ, но также и с взрывом в трущобах и гетто.