Ненасильственная цивилизация Махатмы Ганди

Не исключена, однако, и вероятность выбора восточными народами иных парадигм. Во всяком случае поиск в этом направлении идет. Делаются заявки на открытие новых цивилизационных горизонтов. Подобного рода претензии связаны со столь различными персоналиями как, скажем, экстравагантным создателем "Третьей мировой теории" лидером Ливийской джамахирии Муаммаром Каддафи и апостолом ненасилия Махатмой Ганди. Как это ни парадоксально, но при всем культурном, идейном и политическом отличии позиций, авторов "новых" теорий объединяет нечто общее — дух возрожденчества. Именно эта определенная архаичность воззрений побуждает критиков проявлять поспешную легкость в осуждении и полном неприятии их, кажущихся отсталыми, воззрений. Но разве идеология Реформации не была "возвращением вспять и в то же время возвращением на новом уровне, на новом витке исторической спирали"? Гандистская "ненасильственная цивилизация" безусловно не есть буквальное повторение прошлого, это некое видение, возможно и утопичное, мироустройства будущего.

Махатма (букв. "Великая душа", так назвали Ганди его соотечественники) кладет в основу своего проекта цивилизации всеобъемлющий принцип ненасилия. Насилие толкуется им как присутствие в человеке животного начала, ненасилие (ахимса) как свидетельство, знак его божественной сущности. Ахимса — синоним Истины-Бога, ее душа и средство реализации. Ганди признает, что сам по себе идеал ненасилия не оригинален, как "вечная истина" он зафиксирован в заповедях святых писаний. Задача, однако „состоит в том, чтобы претворить заповедь, сделать ее нормой индивидуального и общественного бытия. Историю своей собственной жизни Махатма называет историей экспериментов с Истиной-ненасилием. Ганди осуществляет невиданный ранее эксперимент с ненасильственным методом борьбы за национальную независимость — сатьяграха. Он вынашивает проект Рамарадж (Рама — земное воплощение бога Вишну — М.С.) — "царства Божия на земле", основанного на универсальном торжестве принципа ненасилия. В этом царстве практически нет места машинному производству, по словам Ганди, "убивающему гармонию человека с природой", ставшим "змеиной норой", в которой гнездятся "сотни змей": города, уничтожающие деревни, рабство рабочих, эксплуатация женского труда, безработица, половая распущенность, неверие в Бога, наносящие вред здоровью людей механические средства передвижения и т.д. Вместо машины — прялка как символ кустарного промысла; вместо централизации производства и роста городов — децентрализация, возрождение деревни, сельской общины; вместо эксплуатации — "опекунские" отношения; вместо буржуазной демократии — ненасильственная политическая структура, именуемая "сварадж" и мыслимая как "конфедерация свободных и добровольно взаимодействующих" деревень, каждая из которых — своеобразное государство, обладающее всей полнотой власти и управляемое панчаятом (советом из пяти членов); вместо разделения религии и политики — их обязательное единство, ибо всякое политическое действие должно быть нравственным, а следовательно, религиозно оправданным; наконец, вместо войн и борьбы наций — создание всемирного союза свободных народов, действие "закона любви" в международных делах.

Сам Ганди трезво оценивал перспективы реализации проекта "ненасильственной цивилизации". "Возможно, — писал он за два года до своей насильственной смерти, — мне язвительно заметят, что все это утопия и поэтому не стоит даже об этом думать. Если Эвклидова точка (хотя изобразить ее свыше человеческих способностей) имеет непреходящую ценность, то и нарисованная мною картина имеет ценность для будущего человечества".

При всей утопичности гандистского проекта в нем отмечены "болевые точки" индустриальной цивилизации, содержится тот критический пафос, который оказывает отрезвляющее воздействие на тех, кто ищет путей преодоления социально-экономического отставания, удерживая их от слепого копирования чужих общественных моделей. Эта критика может оказаться плодотворной и для тех, кто пребывая в материально благополучных странах, тем не менее осознает необходимость совершенствования, движения по пути создания лучшего мира не для одних только "избранных" наций, но для человечества в целом.

Сегодня Восток — на перепутье. От того, каким будет его выбор, зависит будущее всей планеты. Если восторжествует реформационная парадигма западного образца, оправдается гегелевское предсказание духовно-интеллектуального развития Европы как телеологической цели всего человечества. Но ожидания европеизирующего монолога, которым была отмечена первая половина XX в., кажется, сменяются все более усиливающимся предчувствием долгосрочного, а может быть и вечного диалога Востока и Запада, дающего надежду на сохранение богатства культуры во всем его многообразии.