Метасловарь трансактного анализа

Парадокс состоит в том, что первая книга Эрика Берна по трансактному анализу издается в России последней ^[1]. Уже после таких книг, как «Игры, в которые играют люди» (в комплекте с книгой «Что ты говоришь после того, как сказал «Хелло»), как «Секс в человеческой любви», «Лидер и группа», «Групповая психотерапия».

Поэтому — стилистика Берна и основные сюжеты нам хорошо знакомы. Но могу сказать совершенно ответственно. Если Вы внимательно прочитаете эту книгу, Вы откроете для себя нового Берна — теоретика, практикующего терапевта, педагога. В руках у читателя — теоретическое произведение, руководство по терапии, учебник для будущих профессионалов.

и в то же время нельзя игнорировать уровня подготовленности читателя. Нам известны не только книги самого Берна, но и его последователей и учеников. У нас изданы книги - Т. Харриса «Я — ОК, ты — ОК», М. Джеймс и Д. Джонгворд «Рожденный побеждать», Я. Стюарт и В. Джойнс «Современный трансактный анализ», Р. Гулдинг и М. Гудинг «Психотерапия нового решения» и другие. У многих коллег, а также у автора этих строк есть свой опыт постижения и использования Та (общепринятая аббревиатура «трансактного анализа»). Как в такой ситуации поступить автору Предисловия?

Возьмем пример с Берна. Вот он пишет (так мог сказать только Берн!): «Поскольку на данном сеансе преследовалось достижение более скромных целей, терапевт был несколько более активен, чем обычно» (стр. 80). Поставим и мы перед собой какую-нибудь совсем скромную цель, чтобы позволить себе быть «несколько более активным» в ее достижении…

Эта цель — МЕТАСЛОВАРЬ ТА. В таком «Словаре» почти нет дефиниций, но зато представлен опыт освоения трансактного анализа психологами, преподавателями, консультантами, терапевтами... Метасловарь призван раскрыть образ ТА в сознании исследователей и практиков, — в сознании «ангажированных». Скромность же (она же может показаться дерзостью) заключается в том, что автор делится здесь прежде всего своими собственными соображениями, которые складывались постепенно, в течение 15 лет работы в парадигме ТА.

Анализ трансактный — обманутая мечта многих членов Международной ассоциации трансактного анализа (МАТА). Число разочарованных может быть описано разностью (D):

Здесь 11000 — число членов этой ассоциации в 1978 году, а 5000 — число членов той же ассоциации через десять лет (более поздние цифры нам неизвестны). Что же случилось? Думали — просто, оказалось — сложнее. Много сложнее!.. Берн, мне кажется, это предвидел. Предостерегал: «Обучение в структурном анализе не так трудно, как в психоанализе, но всё-таки достаточно сложно» (а ведь структурный анализ — это только часть ТА!). Волна популяризации сначала вознесла, а после резко опустила ТА, когда выяснилось, что сверхупрощенные модели не работают, а освоение сложных требует «не менее двух лет еженедельных семинаров и ежедневной практики, чтобы сформировать надлежащее клиническое мастерство» (с. 118). Обманчивая простота предлагаемых схем; истинная простота языка; и совершенно ложная посылка: «Та есть упрощенный психоанализ» — всё это, поначалу, привлекло на свою сторону Ребенка практиков, однако, в конечном счете, шокировало их Родителя, когда выяснилось, что элементы ТА, связи между элементами, и многие «простые слова» — образуют проблему, доступную лишь Взрослому. Разница между подлинным мастером Та и любителем — та же, что между гитаристом, который с листа читает сложный музыкальный текст, и «человеком с гитарой», знающим 12 аккордов аппликатуры (буквенно-цифрового обозначения гитарных аккордов). В защиту ТА: процент пациентов, покидающих ТА-группы, всё-таки существенно ниже процента терапевтов, покинувших ТА.

Взрослый. Родитель. Дитя. Пожалуй, это то единственное, что известно многим скептикам о Трансактном анализе Берна. Я встречал в России и не только в России профессиональных психологов, морщащихся при имени «Берн», однако, едва ли знакомых с понятиями Р, В, Д даже на уровне «клинического усвоения структурного анализа» (достаточного, как говорил Берн, для того, чтобы войти в психотерапевтическую группу, а также, по-видимому, достаточного для того, чтобы отвернуться от ТА). Логически выверенные (отнюдь не метафорические) определения эго-состояний даны в тексте книги. Я хотел бы сначала подчеркнуть один немаловажный момент в определении одного из эго-состояний, чтобы потом заговорить о самом важном. Если Дитя — это Прошлое в нас, Взрослый — Настоящее, то что же такое Родитель? До сих пор временные характеристики в определении эго-состояний распространялись только на указанные эго-состояния (заметьте: археопсихика, неопсихика), а третье, оставшееся, неожиданно, как бы вне логики, описывалось в пространственных определениях. Между тем, эго-состояние Родитель также может быть описано и определено в терминах времени. Проявления Родителя — это, своего рода, воспоминания о будущем. Действительно, воспитывающий взрослый в глазах интроецирующего его ребенка неотвратимым образом детерминирует его поведение, точно зная, что произойдет дальше. И то правда, — что в детстве воспитывающие взрослые часто дальновиднее детей и вполне в силах заставить их действовать в соответствии со своими личными представлениями о желаемом и должном (образами «потребного будущего»). Когда взрослые хотят заставить детей сделать что-то, они высказываются в прошедшем времени, как бы взирая на всё происходящее из будущего. Они говорят, к примеру: «…Так! (только Родитель знает «как»). Все встали… Сели… Раскрыли портфели… Взяли ручки…» (будто бы всё это уже состоявшийся факт). Педагог Михаил Щетинин привел мне фразу, которую, как он сказал, понимают все школьники, хотя она, конечно, совершенно абсурдна. Тыча в ребенка пальцем, учитель — грозно: «Ты — почему?!» (и дети начинают лихорадочно оправдываться). Сама эта фраза подчеркивает чисто Родительскую логику мировосприятия: «Всё имеет свой смысл», ребенок обязан заранее знать его и с ним считаться. Родитель как бы олицетворяет аристотелевскую энтелехию, вживленную в психику ребенка и «продвигающую» его к заранее предопределенному и известному результату. В связи с этим замечанием, можно уточнить различие между Контролирующим и Опекающим Родителем. Контролирующий Родитель исходит из того, что, с его точки зрения, образует «объективные интересы» ребенка («Ты будешь пианистом, марш вперёд!» — послание матери сыну из стихотворения Бориса Слуцкого «Музшкола имени Бетховена в Харькове ^[2]»). Опекающий Родитель, напротив, исходит из субъективных интересов Ребенка, обеспечивая состоятельность потребного будущего, каким оно рисуется самому ребенку (в своем крайнем выражении позиция Опекающего Родителя запечатлена в формуле: «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало»). Любопытно, что контролирующий Родитель, хоть мытьем, хоть катанием добивающийся своего, может действовать мягко, а опекающий Родитель, отстаивающий цели самого ребенка, может производить впечатление сурового человека ^[3]. Наиболее трудный вопрос: «Что есть Взрослый» (дебатируемый многими трансактными аналитиками), мы оставим здесь без внимания, так как обсуждение этого вопроса заведет нас слишком далеко - в дебри теории «Я». Но всё-таки мы не должны пройти мимо центрального вопроса трансактной теории личности — об онтологическом статусе эго-состояний Дитя, Родитель и Взрослый. Для Берна — это не просто слова (научные термины, «конструкты»). Для Берна это, как известно, нечто реальное. Я не стану пересказывать определение Берна (Вы найдете его в книге), а хочу обратить внимание читателя на то, что Берн в конкретной трактовке интересующих нас явлений существенно выходит за пределы «набора связанных друг с другом чувств, мыслей и поведений». Меньше всего, думается, он мог бы согласиться с авторами только что процитированной книги «Современный трансактный анализ», которые пишут: «…Можно сказать, что Родитель, Взрослый и Ребенок являются не вещами, а названиями”. И пишут далее, что “в практике Та часто говорят так, будто бы мы ими обладаем. Можно услышать следующие высказывания: “Мой Ребёнок хочет повеселиться” или “у тебя сильный Взрослый”. Проблема подобного употребления слов заключается в том, что мы можем скатиться до признания за эго-состояниями их некоего собственного независимого существования, отдельного от человека, о котором мы говорим” ^[4]. в Послесловии к книге Берна ^[5], мы уже отмечали, что никакой опасности «скатиться» здесь нет, а вот риск редуцировать эго-состояние к «конструктам», против чего предостерегал Берн, при такой постановке вопроса вполне реален. Тезис, который постоянно ощутим в работах Берна, хотя в данной форме им не заявлен, заключается в том, что эго-состояния субъектны. Они проявляются в согласованной системе переживаний, принимая определенные поведенческие формы, и в то же время суть нечто большее, чем просто мысли, представления, чувства, действия. Нечто большее… Присутствие Автора? (субъект — если подразумевается именно он — никогда не сводим к своим проявлениям, к тому, каким он дан себе и другому). Вот что пишет сам Берн: когда «не Взрослый говорит о Ребенке, а сам Ребенок», «ситуация в точности такая же, как если бы в комнате с терапевтом находились еще два человека: взрослый, который наблюдает, и патологический ребенок; правда, физически они неразделимы. Задача состоит в том, чтобы разделить их в психологическом плане, чтобы Ребенок мог говорить сам за себя (для простоты изложения мы не говорим пока о третьем партнере — Родителе)». «Деление натрое должно быть буквальным, как если бы в каждом пациенте присутствовали три разных личности». «Вмешательство терапевта будет идеальным тогда, когда оно попадет в цель, то есть имеет смысл и приемлемо для всех трех аспектов личности пациента, поскольку все они слышат то, что говорится». Мы подчеркнули слова, которые не позволяют нам превратить эго-состояния «просто в названия», но подтверждают живое присутствие субъектов, способных наблюдать и относиться к чему-то. Складывается впечатление, что можно, следуя Берну, сделать еще более решительный шаг, наделяя эго-состояния признаком не только субъектности, но и субъективности. Ведь «Я» есть единство субъектности и субъективности. Словом, наряду с «паттерном» мыслей, действий и чувств, и, далее, их источником (носитель, объект и субъект) могут быть обозначены также и особые формы самосознания индивида, выступающие в его эго-состояниях, формы сознающего себя «Я» (данность, образ, творение). И ведь недаром, всё-таки, речь идет именно об эго-состояниях индивида, а не просто о некоторых фиксированных состояниях его психики. Сомневающиеся в реальности Родителя, Взрослого и Ребенка как субъектов, живущих в нас, могут обратиться к следующему фрагменту из более поздней книги Э. Берна ^[6]: «...Терапевту следует задаться вопросом: почему пациент позволяет себя разоблачать? Может быть, это его Родитель предаёт Ребенка? Или Взрослый уговаривает Ребенка рассекретиться? Или это Ребёнок продолжает свою игру с целью «спасти лицо», хотя и упрощает её для терапевта, надеясь, что его спасут, подобно тому, как мальчуган попискивает из своего укрытия во время игры в прятки, помогая себя обнаружить?» (с. 41). Скажите теперь, Вы и сейчас считаете, что «Родитель», «Взрослый», «Ребёнок» — это только «названия», «специальные термины»?!

«Драматический треугольник» и «трагикомическая пирамида» — схема перемещения из одной сценарной роли в другую, что образует характерную черту игр. Вне подобных переключений нет игр (таково понимание игры в современном ТА). Выделяются следующие роли: Преследователь, Спаситель, Жертва. Многие, на стадии ознакомления с ТА, думают, что Преследователь и Спаситель соответствуют актуализированным Контролирующему и Опекающему Родителю, а жертва — Ребенку, но это не так (проанализируйте, например, игру «Если бы не ты», где роль Преследователя принадлежит актуализированному Бунтующему Ребенку и т.п.). Отталкиваясь от идеи карпмановского «драматического треугольника», сделаем два существенных добавления.

1. Различая «исполнительное» и «переживаемое» (истинное) «Я», мы приходим к идее треугольника, вписанного в другой треугольник (соответственно, пирамиды, вписанной в другую пирамиду) — см. рис.1

в каждый момент времени, индивид может вовне проявлять одну сценарную роль, а чувствовать себя при этом в другой роли (с точки зрения всех, я — Преследователь, а для себя я — Жертва и т.п.). Исходя из опыта терапии, мы приходим к выводу, что условием выхода человека за пределы драматического треугольника («трагикомической пирамиды» — см. Ниже) является достижение конгруэнтности «проигрываемых» внутренней и внешней роли, — в этом случае человек способен принять на себя ответственность за происходящее, вместо того, чтобы обвинять другого, или упиваться чувством собственной виновности, или «только пытаться помочь», или беззаботно-отчаянно отмахиваться от проблем…

2. «Драматический треугольник», по-видимому, описывает не все игры (здесь мы расходимся в оценках с авторами «Современного трансактного анализа» ^[7]). Помимо перечисленных сценарных ролей должна быть определена еще одна (эпизодически она отмечается самим Берном, но явным образом им не соотносится с «драматическим треугольником»). Я называю эту сценарную роль — «Счастливчик». Незадачливый герой-любовник в водевиле, «Колобок», оставляющий всех с носом и балансирующий на носу у лисы, «Дон Жуан» и т.д. — всё это примеры «Счастливчиков». Последние отличаются от тех, кто подлинно счастлив. Счастье — это наслаждение длящееся, в самом себе содержащее возможность быть продолженным. в отличие от счастливых людей, «Счастливчики» — уязвимы. Возможно, их «счастье» в неведении, что творят (или от чего отказываются). Наркотики — химического или социального происхождения (неподконтрольная власть) — порождают «Счастливчиков». Подобно «Преследователю», «Жертве», «Спасителю», «Счастливчики» — мастера игнорирования ^[8]. Но они, в отличие от традиционных участников драматического треугольника, игнорируют трудности и риски мира. «Счастливчик» при этом легко превращается в «Жертву», становится «Преследователем» («Герой-победитель» в худшем случае превращается в Победителя Героев) или вдруг в «Счастливчике» просыпается «Спаситель». Особым предметом исследования могли бы стать столь любимые нами, но, временами, жестокие розыгрыши, в которых переключения в «Счастливчика» и из «Счастливчика» играют не последнюю роль ^[9]. Участие в игре, которая соответствует пословице: «Где гнев, там и милость», может служить примером одного из переключений в «Счастливчика» по-русски (механизм игры «Где гнев, там и милость», на стороне водящего, это, по-видимому, переключение «Контролирующий Родитель a Опекающий Родитель»). В итоге мы приходим к идее трагикомической пирамиды, основание которой (одну из четырех граней), образует драматический треугольник, а одну из вершин — «Счастливчик» (заметим, как трудно удержаться на этой вершине, чтобы не соскользнуть вниз — см. рис. 2 ).

Игра; вовлеченность Взрослого. При интерпретации игр Берн не рассматривает заинтересованность в них Взрослого. Мы уже высказывали мысль, что любая игровая ситуация (хотя бы ввиду накопления опыта), заключает в себе элемент непредсказуемости, непредрешенности ее исходов, и что этот элемент неопределенности составляет особое искушение для Взрослого, “цепляет” его за живое. Взрослая часть личности как бы нащупывает грань между возможностью выигрыша и возможностью проигрыша. В этой книге Берн сравнивает Взрослого с «мышцей, наращиваемой тренировкой» (С. 85). Каждому знакомо чувство роста возможностей, побуждающее к новым движениям. Рост мышечной массы побуждает вновь упражнять мышцу. Подобно тому, как в акробатике гимнаст многократно выполняет одно и то же упражнение, связанное с риском и сопровождаемое победой над страхом, ошибается, вновь пробует, вновь ошибается, те же кульбиты проделывают и игроки, вступающие в общение. Игрок нащупывается грань между тем, на что можно надеяться, и на что нельзя. Речь идет о специфических переживаниях Взрослого, который определяет меру того, что ему доступно или же не доступно. В ряде случаев (“Полицейские и воры”, “Дай мне пинка”, “сексуальные” игры), это имеет вполне отчетливый характер. Можно допустить, что мотивация “грани”, “прохождения по кромке” характеризует вообще игры подробнее мы писали об этом в работе «Философия «Я»: трансактный подход» ^[10]. Наличие Взрослого, имеющего “свой интерес” в игре (переживание своего «Я»), позволяет психотерапевту вступить в плотное и уважительное взаимодействие с клиентом, чтобы контактировать с Детской и Родительской составляющими игр (см. также Игра; антитезис). При определении игр обычно подчеркивается «бессознательность» разыгрываемого. В этом случае у многих, осваивающих ТА, возникает недоумение: «Если я осознаю свои игры, я прекращаю играть? но ведь это нет так!..». Возможно, идея соучастия Взрослого в разыгрывании игр объясняет некоторые эффекты сверхстойкости игр после их первоначального осознания: Взрослый не может устоять перед соблазном проверить, «что будет» (может быть, на этот раз “до него дойдет”?)». Другое дело — намеренное сохранение игр после их осознания: но тогда это уже не игра, а «интрига» (так мы называем сложную систему трансакций «на множество персон», впервые выделяемую нами в Та как самоценную совокупную форму структурирования времени ^[11]).

Игра; антитезис в игре. Увы, антитезис - не всегда разрушает игру, однако, по крайней мере, это способ не только диагностировать, но и с минимальными потерями покинуть игру. Берн обращал свои антитезисы к Взрослой части личности клиента. Я думаю, что антитезис может иметь смысл, если Взрослый водящего хоть как-нибудь вовлечен в игру (а он — вовлечен, см. Наш комментарий в разделе Игра; вовлеченность Взрослого). И всё же мне кажется (этот тезис требует клинического обоснования), что у консультанта и терапевта «на подхвате» всегда должны быть дополнительные аргументы (антитезисы, обращенные к другим частям личности (Родительской, Детской). В идеале, должны быть озвучены и парированы все выгоды, которые дает игра, а именно биологическая выгода — мы называем ее «стимуляцией», «допингом», «подзарядкой» или «подпиткой», внутренняя психологическая выгода - «кайф», внешняя психологическая выгода - «из двух зол выбрать меньшее», внутренняя и внешняя социальная выгоды — «от нечего делать» ^[12], экзистенциальная выгода - «сакраментальный смысл» («предсказуемость ожиданий» = «я так и знал»). Формулируя антитезисы к играм, нельзя недооценивать также силу привычки, которая могла утратить побуждающие ее мотивы ^[13]. в условиях нашего группового обучения и терапии участники группы сначала находят вербальные формулы и невербальные знаки, выражающие каждое из названных преимуществ игры, потом конструируют соответствующие антитезисы (вербальные и невербальные), и наконец попарно, а далее одновременно «проигрывают» взаимодействие по ролям: «выгода» (ее озвучивает один участник) — «антитезис» (другой участник). Читатель может себе представить, насколько рельефно игра, во всей своей сложности, прорисовывается в сознании каждого из участников группы, становится узнаваемой, и насколько сам участник при этом становится неуязвим для игр.

«Мое Я» — «Мое Ты». Этот конструкт мы вводим для более точного описания внутриличностных трансакций. Присмотревшись к тому, с кем, как и в каких условиях протекает взаимодействие, мы замечаем, что другой человек может запечатлеваться во мне как Родитель, Взрослый и Ребенок. А поскольку “запись” ведётся двоякая: я сливаюсь с другим и одновременно я его вижу перед собой, то рождается и двойной набор эго-состояний. В первом из них содержатся: “Я как Родитель”, “Я как Взрослый” и “Я как Ребенок”. А во втором: “Другой как Родитель”, “Другой как Взрослый”, “Другой как Ребенок”. В первом случае речь идёт о трансактной структуре “самости” (“Моё Я”), а во втором — о трансактной структуре “другого Я” во мне (“Моё Ты”). Фактически, мы признаем существование «Моего Ты», когда спорим с собой, приказываем себе, убеждаем себя, «отпускаем» себя, хвалим себя, успокаиваем себя ^[14]. «Возьмите себя в руки» — сказали ему; и он взял себя в руки, прижал к груди и отнес в тихое место. Нечто подобное я прочитал некогда у одного известного писателя, и мне запомнилось… Оставим это в качестве метафоры для «Моего Ты». «Мое Я» и «Мое Ты», каждое, могут быть представлены в виде трехчастной структуры Родитель, Взрослый, Дитя. Если все сказанное о бинарной системе «Мое Я» — «Мое Ты» справедливо, то и «катексис» должен быть осмыслен как распределенный не только «по вертикали» (как у Берна), но и «по горизонтали» (рис. 3):

БИНАРНАЯ МОДЕЛЬ «Я»