Джудит Хаббэк "Разрывание в клочья: Пентей, вакханки и аналитическая психология."

Зарисовка из моей аналитической практики...

После двухнедельного перерыва на занятия приходит женщина. Она хорошо выглядит. Отдых в целом прошел неплохо, и она с удовольствием пересказывает мне наиболее приятные эпизоды. Однако не обходится и без слез. Женщина знает, что плачет от зависти и злости, а причина тому — кто-то из ее друзей. Из множества моментов, затронутых в нашем разговоре, думается, стоит выделить три особо значимые детали. Первая: поначалу эта женщина сомневалась, удастся ли ей вернуться вовремя. Вторая: в приморском городке ей попался отличный вегетарианский ресторан. И третья: она пополнела и решила сесть на диету.
В процессе занятия удалось раскрутить ее бессознательный страх: пациентка боялась сорваться на мне, поскольку я не сумела достаточно надежно защитить ее от ужасного гнева и зависти. Они возникли, когда эта женщина начала докапываться: а почему, собственно говоря, ее так заботит своевременное возвращение. Когда я растолковала ей суть, пациентке стало ясно: ей потому так нравилась прекрасная вегетарианская пища, что процесс еды давал возможность скрыть от себя бессознательное желание впиться в меня когтями и зубами, разорвать и проглотить. Прояснилось и с решением сесть на диету. Женщина правильно воображала плед у себя на тахте моими ограждающими руками. И раз она утратила поддержку извне, то взамен по ошибке принимала слишком много пищи внутрь.
Во всей этой истории был и положительный аспект: в вегетарианском ресторане женщина питалась плодами земли. Символически такая пища означает материнское молоко, приготовленное специально для младенца. Едва ли она могла пробудить у моей пациентки голодные, но людоедские и разрушительные импульсы. Эта. женщина точно воспринимает смысл символов. Она понимает, как у нее. появляются символы и образы, как они соприкасаются с ощущениями других людей. Пациентка не сомневается: если нам с ней удастся раскрывать значение проекций и переносов в ее фантазиях, мыслях и поступках, она сможет интегрировать наш общий опыт, и шаг за шагом увеличивать веру в себя, и улучшать свои отношения с другими людьми. Она убедилась, что анализ помогает ей двигаться вперед невзирая на приносимую боль (а может, и благодаря этой боли). Пациентку я буду называть Энн.
В разное время пациенты, у которых анализ вытаскивал наружу самые потаенные эмоции, переживали на занятиях фантазии или рассказывали о снах. И те и другие касались жестоких нападений на мое тело. Людям требовались долгие недели и даже месяцы, чтобы избавиться, скажем, от мыслей о нанесении зверских ран, избиении, ударах ножом, увечьях, помешательстве к неминуемых автомобильных катастрофах. Одному пациенту привиделась скульптура работы Генри Мура; на месте сердца в ней зияла дыра. Некоторые пациенты, кому особенно трудно рассказывать о своей агрессивности и испытываемой вине, выражают себя в движении пальцев и рук. Они барабанят пальцами, сжимают кулаки, заламывают руки, трут их друг о друга либо вообще прячут руки, чтобы я не разгадала смысл этих движений. Одному мужчине тяжелое инфекционное заболевание и сильный жар помогли излечиться от неудержимого потока яростных, разрушительных импульсов. Вспоминая затем об этом, я припомнила, как изучала биографии людей, ставших впоследствии-знаменитыми. Прелюдией к сознательному использованию их возможностей нередко становились неизлечимые болезни или тяжелейшие военные ранения. Я поняла: нужно принимать защитные меры против зарождающейся фантазии контрпереноса, против мыслей, будто я могу стать такому пациенту эдаким аналитиком-мамашей. Для него подобное явилось бы опасной накладкой. Помимо прочего, этот человек вовсе не тянул на вундеркинда.
Я отобрала материал нескольких анализов, чтобы продемонстрировать, сколь близкой к грубым, незрелым, примитивным эмоциям может быть внутренняя жизнь. Начальным примером мне хотелось показать, как в процессе переноса выявляются скрытые желания, потребности и страхи, связанные с основными телесными и душевными состояниями. Естественно, здесь нужно тщательно вслушиваться в мельчайшие подробности — иногда в них находишь неожиданный смысл. Эти подробности необязательно касаются жестокости (явной, исключительной или потенциальной). Нередко они двойственны и наряду с боязнью смерти и разрушения несут в себе и любовь. Думаю, расширенное описание передает также и какую-то часть сути и своеобразия видений, переживаемых пациентом во время анализа. Обычно это свидетельствует, что нужно еще работать и работать. Во время рассказа о том, как пациент или пациентка жестоко обошлись с моим телом, у них протягиваются нити к реальной повседневной жизни, к детству и младенчеству и еще (правда, не столь явно) — к архетипичной природе примитивных импульсов. Я без конца убеждаюсь, что в ипостаси аналитика представляю для своих пациентов одновременно их собственную мать и более широкий, архетипичный образ матери, которую нужно атаковать, но которая обязана выжить. Если у пациента в достаточной мере развивается способность к восприятию символов, он (или она) в состоянии понять и самоатакующую природу некоторых образов и то, как в глубине деструктивных импульсов прячется потенциальная способность к любви и созиданию.

Мифы и анализ

В кругах юнгианцев хорошо известны многие мифические персонажи из различных уголков света: боги и богини, герои и героини. Рассказами и упоминаниями о них полна поэзия разных культур и языков, и немало поэтов не хуже аналитиков понимали страсти и эмоции. Для обсуждения и проработки собственного клинического материала я возьму не один какой-то мифический персонаж, а целую мифическую историю. Сосредоточиваясь на действиях и взаимодействиях древних персонажей, можно нагляднее представить и влияние аналитиков и пациентов друг на друга, а отчасти и внутренние силы и побудительные мотивы в каждом из нас. Иными словами, нашу активную и склонную к конфликтам психику. Подобные истории помогают расширить наше восприятие от индивидуального к архетипичному.
Миф этот повествует о фиванском царе Пентее, растерзанном в клочья своей матерью Агавой и ее сестрами, примкнувшими к дионисийским женщинам-вакханкам. Столь жуткую историю я выбрала по двум причинам. Во-первых, в практике анализа встречается немало пациентов, которым нужно столкнуться со своими внутренними страхами, пережить и проиграть их в безопасном месте, под защитным колпаком — чем можно считать взаимоотношения проективного переноса. Под ужасным и ужасом (horrid and horridness) я понимаю такие качества и проявления, которые относятся к разрушительной природе человека (это нечто более серьезное, чем агрессия). Это то, что вызывает в нас звериный ужас. Стоит вспомнить одну из древнейших историй нашего смешанного (иудейско-христианского) культурного наследия. Почти сразу за изложением мифа в Книге Бытия следует история о первом братоубийстве. Каин и Авель были чрезмерно завистливыми и не желали друг с другом разговаривать. Возможно, Ева больше любила Каина, своего первенца, ибо в Библии сказано: «...приобрела я человека от Господа» (Бытие 4, 1). Но когда братья принесли Богу дары, «...призрел Господь Авеля и на дар его» (Бытие 4, 4). Каин обратил зависть в убийство, поскольку он не мог «трансформировать разрушительные чувства в созидательные поступки».
И во-вторых, хотя, как мне думается, в природе и динамике человека всегда существовала разрушительность, способность людей обращать ее в массовые действия, в нашем веке она неизмеримо возросла по сравнению с прошлыми столетиями. Это вызывает серьезную озабоченность; предпринимаются многочисленные попытки узнать, познать и исцелить эту разрушительность. Психологическое побуждение к разрушению отмечалось во всей человеческой истории и предыстории, и современная разрушительность (происходит ли она во «внешнем мире», в кабинетах аналитиков или в нашей психике) могла бы стать куда более понятной благодаря изучению древних либо более изначальных и мифологизированных человеческих поступков и страстей.
Параллельно с упоминавшимися исследованиями Ховарда Купера, подошедшего к притче о Каине и Авеле с позиций аналитической психологии, назову психоаналитическую статью Майкла Эйгена об использовании Байоном понятия катастрофы как предвестника или своеобразной грядки для взращивания веры: «Байон пытается проникнуть в такое измерение, где некая врожденная часть ритма нашего "я" распадается и соединяется. Раз это происходит, не к чему за что-либо цепляться или делать что-то частью себя... Древнейший язык — это эмоциональный знаковый язык... эмоциональные ставки, о которых свидетельствуется, катастрофичны... для психики, катастрофическая природа ее жизни является первой и наиглавнейшей задачей, которую она должна решить».
Время катастрофы находится где-то между появлением на свет из материнского чрева и первым сосанием груди. В этот момент сосок может ощущаться чем-то, что надлежит превратить в «часть себя».
Коллективный страх перед катастрофой охватывает мир в периоды войн, перемен и сопротивления переменам. В индивидуальной аналитической терапии страх смерти (в чем-то он сродни страху перед рождением) — это катастрофа, разражающаяся в моменты сильного стресса у пациента. Причиной стресса могут стать тяжелая болезнь пациента или смерть человека, страх перед безумием и распадом личности или подлинное ощущение потери себя. Стоит отметить: перед тем как сделаться психоаналитиком, Байон участвовал в первой мировой войне. Можно представить, какой громадный ужас от катастроф и разрушений крепко врезался в его психику.