|
10 Теория на практике: иллюстрация
Я сознаю, что многие из читателей могут не быть практикующими аналитиками или психотерапевтами, поэтому я предлагаю обсудить вопросы аналитической работы с пациентами, которые иллюстрируют некоторые из рассмотренных теоретических проблем. Я не пытаюсь дать отчет обо всем анализе, скорее я выбираю узловые моменты, чтобы указать на связи между практикой и теорией, чтобы сориентировать тех читателей, которые не могут обратиться к собственному клиническому опыту. Безусловно, все аналитики работают по-разному с разными случаями; в этой главе рассказывается о том, как работаю я сам, что является результатом моей подготовки в Обществе Аналитической Психологии. Рассказ набран курсивом, комментарии (некоторые из них ex post facto) обычным шрифтом.
Д. — женщина; ей 28 лет. Она не была замужем, когда начала со мной работать. Она сказала, что ее основная проблема — ужасный страх перед тем, что произойдет, если ее вырвет; это будет означать дезинтеграцию или будет иметь еще какое-нибудь страшное воздействие на ее личность. У нее был этот страх с 9 лет, несмотря на то, что фактически ее никогда не тошнило. После четырех лет анализа, о котором здесь пойдет речь, этот симптом абсолютно исчез. На этом первом собеседовании пациентка также жаловалась, что в ее жизни отсутствует цель. Она ощущала неспособность осуществить любой план, описывала себя как "хиппи средних лет" с комнатой, заполненной ненужными символами, такими как колода карт таро, гитара, ткацкий станок и т.д., и она признавала, что считает себя человеком, склонным к ребячеству и патетике, к тому, что-бы "слоняться" вместо того, чтобы предпринимать какие-то действия для решения своих проблем.
Иррациональный, навязчивый страх предполагает наличие комплекса. Но почему ее все же не тошнит? Является ли это инфантильным стремлением привлечь внимание или в этом акте есть нечто такое, что нарушает психический гомеостаз? Является ли это примером отчаянной попытки психологической саморегуляции, относящейся к выживанию, а не к гармонии, страх без явной дезинтеграции? Ее разнообразная деятельность (к данному моменту полностью заброшенная) указывает на отсутствие корней или на слабость в эго-сознании. Также налицо была чрезмерная забота о персоне, о том, как она выглядит в глазах других. Но здесь есть также указание на направленный вовнутрь импульс, побуждающий к тому, чтобы предпринять действия по самореализации. В реальности она стала керамисткой, и сейчас делает посуду. Другими словами, она добавила твердости и постоянства (эго) к "инстинкту" само-развития (самость) и ретроспективно это можно было рассматривать как свидетельство индивидуации. Действительно, иначе она не стала бы заниматься анализом.
Она описала то, как она влияет на других, с помощью слова "нападение". Видимо, она производила впечатление патетической личности, подверженной плаксивой зависимости и уязвимости, и результат был чрезвычайно силен, поскольку другие старались соответствовать ее желаниям. Поэтому "нападение" — это более точное выражение ее всемогущества.
Внешне она маленькая, крайне худая, с фигурой мальчика и сильными чертами лица. Когда я впервые встретился с ней, она двигалась очень точно, как механическая кукла, а на кушетке она обычно лежала очень напряженно. Одевалась она необычно; вероятно, типичным был обрезанный мужской рабочий комбинезон, на который было надето старое мини-платье 1960-х годов в сочетании с черным шелковым шарфом и туристскими ботинками. Она не красилась и не носила украшений, сама скручивала себе сигареты, ела макробио-тическую вегетарианскую пищу, читала Юнга, ненавидела Лондон. Моя немедленная личностная реакция сводилась к тому, что я воспринимал ее как беженку с Портобелло Роуд.
Отождествлялась ли она с этой персоной? Андрогинная одежда заставляет думать о ее отношении к своему анимусу, к половой идентичности, к фемининности в особенности, и следовательно, к ее образу мужчины.
Д. — младший ребенок из четырех, и ее матери было за сорок, когда она родилась. Мать Д. умерла от рака груди, когда Д. было тринадцать лет, и ее отец женился вновь через несколько лет. В детстве (и вплоть до взрослого состояния) она воспринимала отца как доминирующую фигуру, тираническую и управляющую, как человека, который знает сам, что лучше для его детей. Д. всегда чувствовала, что его отношение к жизни выражалось в запретах, и это вело к многочисленным разногласиям, особенно после смерти матери. Разногласия сосредоточивались вокруг предметов, которые ей ,следовало выбирать в школе, того, какую одежду ей следует носить, выбора приятелей и т.д.
Образ отца был столь стереотипен, что казалось, это было воплощение архетипического отца в негативном обличий. Смерть матери установила примитивное уравнение: быть женщиной = умереть. Отрочество вызвало к жизни Эдипову борьбу, и смерть матери в это время можно рассматривать как воплощение Эдиповой фантазии. Она лишилась матери как ролевой модели, как советчика или проводника во взрослую половую жизнь женщины.
С аналитической точки зрения, союза между поколениями просто никогда не было. Подобным образом, образ отца был столь негативным, что о любом возвращении, регрессии, "инцестуозном" движении к нему не могло быть и речи. Однако когда анализ был в разгаре и ей понадобились деньги, чтобы платить за обучение, она попросила его о них, и деньги должны были поступить. С этого момента у нее появилась дополнительная энергия для сочинения стихов и для жизни вообще.
Она чувствовала, что отец подталкивает ее к идеалу серьезной работы, особенно в сфере техники или практики, поскольку он был инженером. Ее заставили бросить танцы и искусство. Неудивительно, что она настояла на реализации своей попытки стать актрисой, и изучала искусство в университете.
Она заявляла, что ее отец мешал ей использовать и развивать ее индивидуальные дарования. Ее выбор предметов можно было рассматривать как предопределенную реакцию на образ авторитарного отца.
Между смертью матери и отъездом в колледж в возрасте 18 лет она была буквально одна в доме с отцом.
Защита эго действовала через отрицание. Отец описывается как нелюбимый, тот, кто препятствует проявлению ее более положительных чувств. Однако она не осознает этого отрицания. Налицо бессознательная борьба против инцестуозного влечения. %
Она воспринимала мать как умелую, но не привлекательную. Она называла ее "матерью-фермершей ".
Мне кажется, она говорила о недостатке личностных отношений с матерью в период до ее смерти. Ее реальная мать при жизни не соответствовала образу сильной, полной жизненной энергии сельской "богини". Мать-фермерша значительно выше животных (младенцев), которых она кормит и о которых заботится. И она не очень сексуальна. Установился подавляющий, не отдающий ничего, не-эротичный образ матери (и см. рисунки 11, 12, 13 ниже).
С самого начала Д. была недовольна структурой анализа, воспринимая рутину каждодневных сеансов как выражение моей неограниченной власти. Она спорила со мной по поводу времени сеансов, оплаты и по поводу цели анализа.
В ее переносных фантазиях я представал одновременно как мать-фермерша и как тиран-отец, а ей пришлось выполнять роль маленькой девочки. Хотя у нее было регрессивное состояние, депрессия и агорафобия до начала анализа, в тот момент ей кажется, что я являюсь причиной ее проблем.
Она сказала, что выбрала юнгианский подход в силу его космического взгляда на мир, простирающегося вверх и во внешнюю среду, и поскольку аналитик будет менее отдален, даже со временем станет другом.
Мне кажется, она имела в виду, что не хотела фрейдовского акцента на сексуальности. Однажды при обсуждении проблем оргазма она сказала: "Оргазм каждый день — и не нужен аналитик". Несомненно, многие до сих пор выбирают Юнгианский анализ, надеясь избежать работы с инстинктивным материалом. Д. было необходимо подчеркивать "равноправие" в ее понимании Юнгианского анализа, поскольку она чувствовала себя такой неравной по отношению почти ко всем. Ее разрывали чувства превосходства и неполноценности, ни одно из которых она не смогла интегрировать.
Потом ей приснился сон (ее первый сон):
"Я стою в разрушенном коттедже в Уэльсе, думая о том, как его перестроить. Я осознаю, что это будет не так просто, как я думала, потому что я не знаю, как устанавливать такие вещи, как водопровод и электричество. Я смотрю наверх и вижу электростанцию на вершине холма вдалеке. Я чувствую, что хотя это здание уродливо, оно каким-то образом поможет мне решить мои проблемы. У электростанции две огромные трубы".
Интерпретация была в основном субъективного порядка: водопровод связан с ее страхом, что ее вырвет; разрушенный коттедж — это ее образ себя самой; осознание того, что это будет непросто, говорит само за себя и имеет отношение к анализу; связь между сознательным неприятием всех промышленных объектов и тот факт во сне, что именно электростанция поможет ей — это пример того, как бессознательное производит компенсаторные символы — ей придется использовать то, что она сознательно не любит. После этого она стала в большей степени сотрудничать со мной, и это продолжалось некоторое время. Но она не приняла объективной интерпретации того, что две трубы представляли мои груди, и эта отдельная интерпретация, возможно, была несвоевременной.
Еще через девять месяцев работы ее борьба с фантазией о моем контроле приняла форму повторяющихся пропусков, кульминацией которого стал трехнедельный неофициальный "отпуск" в коттедже в Уэльсе (смотри ее первый сон), который она провела с недавно появившимся приятелем. Как оказалось, время, проведенное ею там, было абсолютно равно только что прошедшему моему отпуску; я почувствовал себя очень неуютно, ощущал себя брошенным.
Она восставала против того, что воспринимала как мою жестокость, но она также давала мне понять, как она чувствовала себя в тот момент и раньше. Моя контрпереносная реакция, которую я оставлял при себе, понимая это как сообщение от нее, помогла мне стать эмпатичным к ее эмоциональному состоянию.
Категория: Библиотека » Постъюнгианство Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|